Long Dead Affair

Вечер вторника

      Стоя рядом с Бруно за обеденным столом и складывая постиранное за эту неделю белье, Абаккио критически осматривает свою куртку без молнии. Не зря она была(ключевое слово – была) его лучшей курткой – глубокие карманы на молнии, толстая мягкая подкладка, незаметный капюшон... Скорее всего, она по-прежнему удобна, даже без молнии.       Ему ли не знать, ведь он не надевал эту куртку с тех пор, как ее распороли. Бруно обычно добирается до нее первым, натягивая слишком длинные рукава и укутывая себя теплой тканью, как халатом. Записная книжка надежно спрятана в одном из карманов.       Хватит размышлять. Абаккио складывает куртку и добавляет ее в единственную стопку одежды.       Здесь всегда была только одна стопка одежды, потому что постоянно здесь жил только Абаккио. Вся одежда в доме принадлежит ему. Старый наряд Бруно был слишком истрепан, чтобы его можно было использовать как что-то пригодное для носки. Даже если зомби останется, не будет необходимости в более чем одной стопке белья. ...       Итак! Теперь Абаккио просто смотрит на свою одинокую кучу одежды, не делая ничего полезного. С таким же успехом он мог бы держать куртку в руках, погрузившись в раздумья и безучастно глядя на плотный черный хлопок, потому что не похоже, что он хоть что-то делает, кроме как изводит себя глупой идеей, которая только что пришла ему в голову.       По крайней мере, жесткие руки Бруно достигли пика ловкости, так что белье складывается даже без помощи Абаккио. Благодаря Бруно корзина почти пуста в рекордные сроки. Работа в прачечной ему очень подходит. А совместная стирка – это домашний уют на совершенно новом уровне.       ...Ну и хрен с ним. Абаккио мог открыть рот и позволить этой глупой идее вылиться наружу. – Эй, Бруно?       Остановившись посреди складывания полотенца – тем самым двойным тройным способом, которому Абаккио научил его, потому что по-другому они не помещаются на его странной формы полках в ванной, – Бруно оглядывается, тихо ворча в ответ. – Я думаю, у тебя должна быть своя одежда, – Вот так. В конце концов, это было не так уж сложно. Абаккио снова смотрит на куртку, – мы могли бы разделить ее, чтобы часть была... только твоей.       Если подумать, – а Абаккио об этом думает, – в этом есть смысл. Здесь достаточно вещей, чтобы разделить их на два гардероба, особенно если Леоне пополнит их запасы за счет запасной одежды, хранящейся на случай прибытия сюда выжившего. Бруно, живущий здесь, уже удвоил количество стирки, они и так все делят поровну, так что можно было бы уже и официально разделить.       Видите? Это действительно имеет смысл. У Абаккио нет причин чувствовать себя неловко, предлагая это, даже несмотря на то, что уровень неудобств довольно большой.       ...Типичное молчание Бруно не помогает, хотя этого и следовало ожидать.       Бруно опускает наполовину сложенное полотенце на стол и смотрит. Он не тянется за блокнотом. Едва шевелится. – С тех пор... – Абаккио заставляет себя смотреть в блестящие голубые глаза, – с тех пор как ты здесь живешь, – и как же сильно поражает постоянство Бруно. Произнести это вслух... он ведь действительно здесь живет, не так ли? Просто остается, пока Абаккио живет здесь. А может, и дальше будет? Что будет делать Бруно, если что-нибудь случится с...       Уф, нет причин думать об этом. Пора затормозить этот поток мыслей. Размышления про одежду и так достаточно сильно потрепали Абаккио. Не нужно добавлять сюда смерть и отказ от Бруно.       Рот Бруно открывается, словно он собирается заговорить, но, как обычно, быстро закрывается, не издав ни звука. Его блестящие глаза метались между Абаккио и грудой одежды, а потом он кивнул. Только один раз. А в остальном остается неподвижным.       О, хорошо! Вот это уже решено.       Абаккио прочищает горло. Его внутренности все еще слишком взволнованы тем, что Бруно живет здесь(а он уже давно живет, так что успокойтесь, внутренности), но ему, по крайней мере, удается хотя бы успокоить свой мозг. – Это может быть твоим, – говорит он, подбирая куртку с вершины кучи и показывая ее Бруно, – поскольку ты уже носишь все остальное.       Бруно издает тихий смешок, уголок его рта подергивается, а глаза почти закатываются. Он забирает у Абаккио куртку, складывает его нарочитыми движениями и кладет отдельно от остальной одежды. В его собственную кучу.       Начало кучи одежды Бруно.       Теперь его глаза с каким-то ожидающим блеском устремлены на Абаккио.       И Абаккио не удается подавить ухмылку, вызванную крошечным движением рта Бруно вверх, и, конечно, лучше сосредоточиться на одежде, прежде чем Абаккио улыбнется по-настоящему.       Следующая рубашка в стопке – та, что была на Бруно, когда он впервые заболел. Пятна на ней вывелись довольно легко благодаря замачиванию в холодной воде, и Абаккио кладет ее поверх куртки без молнии. Добавляет ее в стопку. – Ты можешь взять и это. Мне она не нужна после того, как ты ее всю облевал.       Забавно, что Абаккио может шутить на эту тему, в то время как при воспоминании о Бруно, сгорбленном в ванной, у него до сих пор сжимается желудок.       За это Бруно стукнул его по плечу, не приложив никаких усилий: либо пальцы не такие холодные, как обычно, либо Абаккио все привиделось.       Подойдя на пару шагов ближе, Бруно достает со дна груды одежды любимые треники Абаккио. Он перекладывает их в стопку вместе с курткой и футболкой, считая их своими, хотя и знает, что они любимые Абаккио.       Здесь нет притворного невежества. Бруно прекрасно понимает, что он делает.       Ведь когда Абаккио впервые позволил Бруно надеть их, он сказал: «Не порти их, они мои любимые». И теперь он, прищурившись, повторяет: – Это мои любимые, – на случай, если тот забыл.       В ответ Бруно одаривает его крошечной, совсем не очаровательной улыбкой. Он тянется к своему блокноту и возражает. «Они подходят к моей куртке»       Ладно, хорошо, это справедливо, он прав. Они действительно подходят.       ...Не то чтобы в темном, унылом гардеробе Абаккио не было ничего, что не сочеталось бы с курткой, но эти штаны действительно идут в комплекте с ней. Те, что Абаккио носил по дому слишком долго, чтобы они хоть на что-то годились.       Это... возможно, лучшее предназначение для этих штанов. В них Бруно будет не только хандрить. – Ладно, – ворчит Абаккио. Суетится вокруг, расправляя свою кучу одежды, перебирая ее в поисках возможных пожертвований, – но не думай, что получишь все мои хлопковые рубашки.       Бруно хмыкает в своей неестественной и вынужденной манере. «Полиэстер плохо дышит» – Да, я знаю, так что мы разделим эту боль.       На лице Бруно появляется широкая улыбка, и он качает головой, из которой вырываются смешки, когда он засовывает свои жадные пальцы в кучу одежды Абаккио.       Местами их руки соприкасаются.       Пальцы Бруно действительно не такие холодные, как обычно. И снова эта пугающая надежда.       Не обращая внимания на трепещущее сердце, Абаккио не отвечает на улыбку, оттолкнув Бруно. Этот контакт не заставляет трепетать его сердце, ведь он нужен исключительно для того, чтобы убедиться, что Бруно правильно считывает бирки и равномерно распределяет рубашки по материалу.       Из-за того, что Бруно протискивается обратно, просовывая руки под ладони Абаккио, чтобы ухватить пару рубашек из особо мягкого хлопка, вся процедура распределения белья занимает в четыре раза больше времени, и при этом на лице Абаккио все равно все время держится неизменная ухмылка, что ж.       Это особо никого не волнует. –       Когда они поднимаются наверх, Абаккио держит свою половину стопки белья на одной ладони, в то время как Бруно несет свою, прижав к груди, словно боясь ее уронить. А зря, ведь его походка наименее шаткая из всех, что видел Абаккио, если не считать того случая с охотой на кролика, но он отвлекся.       В его спальне, конечно же, хранится остальная часть его ослепительного и разнообразного гардероба, и отсюда они распределят оставшуюся одежду. Придумают позже, как лучше хранить вещи, когда они закончат.       Ха-ха. Ух ты. Да разве это не мысль? Делить место в шкафу с Бруно, да...       ...Не стоит на этом зацикливаться. Лучше сосредоточиться на текущей задаче. Понемногу, шаг за шагом. Они стремятся к эффективности, вот и все.       Опустошение старинного комода – следующий логический шаг; вскоре Абаккио вываливает предметы одежды из выскобленных ящиков по обе стороны кровати, по стопке для каждого, и Бруно садится в середину. Перекладывает все это, раздраженно ворча каждый раз, когда что-то новое оказывается рядом с ним.       В общем, вещей здесь не так уж и много, но верхний ящик заполняется быстрее остальных(«Мы ведь можем поделиться носками, правда? Ты же не собираешься их забирать? Вот, давай я положу тебе несколько теплых... не смотри на меня так, твои ботинки еще хуже, чем мои»). С этого момента Абаккио больше размышляет и больше предлагает Бруно одежду на рассмотрение.       Все вещи, что, по воспоминаниям Абаккио, слишком плотно прилегают к его груди, автоматически попадают в кучу Бруно. А также все, что по какой-то причине оказалось синим.       Абаккио даже не осознает, что делает это, до середины. Теперь он не может заставить себя остановиться. Наблюдение за тем, как Бруно складывает последнюю рубашку, подтверждает, что этот цвет делает его глаза выразительными, и ах, да, спасибо тебе, подсознание Абаккио.       Теперь его щеки начинают гореть. Без понятия, с чем это связано. Он слишком занят тем, что открывает нижний ящик, чтобы разобраться в себе. Все ящики старого комода открываются неохотно, но этот – с особой неохотой, потому что в нем полно толстых свитеров и плюшевых толстовок с капюшоном для холодных месяцев. Под ними даже есть пара запасных одеял.       ...А под ними – фотографии и мелкие сувениры, о существовании которых Абаккио старается забыть. Крошечные напоминания о прошлой жизни. К ним сегодня не стоит возвращаться. Или вообще когда-либо.       Такие воспоминания должны оставаться похороненными, как и мертвые остаются мертвыми. ...       Ну. То есть за исключением Бруно.       И все же, единственное, что сегодня нужно пересмотреть, – это мягкий темно-синий свитер, который никогда не сидел на плечах Абаккио, но является неплохой находкой для такого старого дома со сквозняками. Он пригодится, если Бруно останется здесь на всю зиму, особенно если их снабжение отопления будет прекращено(их снабжение). Потому что Бруно ненавидит холод.       Нахмурившись, что подозрительно похоже на то, что он пытается скрыть румянец, Абаккио бросает свитер Бруно. – Для твоей стопки, – говорит он, занятый ящиком, чтобы не пялиться в слишком голубые глаза.       Осторожные пальцы на мгновение задумчиво пробегают по плотной ткани, прежде чем Бруно складывает свитер и добавляет его в свою стопку.       Если он действительно проживет здесь всю зиму(Абаккио давно пора признать, что Бруно может остаться надолго, но он боится надеяться), ему понадобится больше теплой одежды, чем один жалкий свитер. И тут возникает проблема, поскольку Абаккио точно знает, что у него нет больше одного зимнего пальто. Он полагается на подстилку и дрова, и надеется, что с этим у него все будет в порядке, ведь он не так не любит холод, как Бруно.       Поэтому он выкладывает больше своей доли свитеров и пару толстовок, а затем встает и идет исследовать шкаф. Он питает минимальную надежду на то, что в нем больше вещей, чем он помнит.       Не повезло. В шкафу, по сути, ничего нет, там только вышеупомянутое одинокое зимнее пальто, дождевик, ветровка и джинсовая куртка. В остальном одежды немного. Возможно, это означает, что он мог бы повесить на вешалку и другие вещи, но неважно.       Сейчас есть проблемы поважнее. А именно – как экипировать своего официального не совсем мертвого сожителя к зиме. – Пойду проверю, нет ли в гостевых комнатах лишней одежды, – говорит Абаккио, наконец-то снова встретившись взглядом с Бруно. Похоже, он сортирует свою кучу синего на более мелкие кучки синего, разложенные по типам одежды? – если хочешь, можешь остаться здесь и разложить свои вещи. Два верхних ящика комода твои, – как только что решил Абаккио, – и сколько хочешь вещей в шкафу.       Бруно кажется слишком счастливым от того, что ему поручили такую рутинную работу. От того, как озаряется его лицо при кивке в знак согласия, уголки рта Абаккио подрагивают. Он снова пытается улыбнуться. Вот что делает с человеком постоянное общение?       Неважно. Абаккио оставляет Бруно, не обращая внимания на то, что его лицо расплывается в ухмылке, как только он оказывается в коридоре.       Комната для гостей справа – настоящая зона бедствия, потому что она служила для сбора вещей задолго до того, как пришла в негодность, и он не может заставить себя убраться в ней. Поэтому Абаккио обходит ее стороной и налетает на ту, что слева – сюда явно заходили почаще, поэтому она, естественно, чище. Несмотря на здоровый слой пыли.       Однако, оказавшись внутри, он обнаруживает, что здесь подозрительно чисто. Даже больше, чем следовало бы.       Обе кровати аккуратно заправлены, хотя одно одеяло отсутствует, поскольку Абаккио украл его для Бруно, пока тот болел(одеяло до сих пор лежит на столе внизу, сложенное и чистое, и Абаккио позже доберется до того, чтобы принести его сюда).       Заправленные кровати, конечно, не новость, но обычно они более помятые. Да и пыль на них, как правило, отсутствует, в общем-то, во всей комнате ее нет. Шторы широко распахнуты, чтобы в комнату проникал дневной свет. На комоде лежит стопка книг, должно быть, с полки в другой комнате для гостей. Рядом с ними – цветы в вазе неизвестного происхождения.       Единственный возможный виновник всего этого – Бруно. Должно быть, эти книги – его стопка для чтения, и Абаккио борется с желанием порыться в них. Он здесь для того, чтобы рыться в ящиках. Нельзя отвлекаться от задачи.       По крайней мере, не сразу. Сначала одежда, потом – обыск.       Абаккио совершил ошибку, подарив Бруно слишком много своих самых удобных пижамных штанов, так что можно надеяться, что здесь найдется что-нибудь, что выровняет ситуацию. К тому же он уверен, что в этом шкафу найдется лишнее пальто или два...       Зарывшись по локоть в верхний ящик в поисках пары штанов с ужасным рисунком, которые, как он клянется, спрятал в здешних недрах, Абаккио нащупывает что-то, что явно не является тканью.       На ощупь это тонкий пластик, внутри которого хранятся твердые формы. Хм. Это не то, что он мог бы здесь спрятать – может, кто-то из выживших оставил это? Абаккио обхватывает двумя пальцами это нечто и вытаскивает его из беспорядка одежды, не зная, чего ожидать, но, по правде говоря, его не должно было удивить то, что он обнаружил:       Миниатюрный швейный набор.       Миниатюрный швейный набор Бруно.       Абаккио не видел его с тех пор, как Бруно опустошил его... э-э... карманы после того, как они оба попали под дождь на прошлой неделе. Кажется, что прошло уже несколько жизней, и он задается вопросом, как долго Бруно хранит его здесь, а не в своей груди.       А остальные его вещи тоже здесь? ...       Похоже, время для шпионажа все-таки настало.       Еще немного покопавшись, он обнаруживает молнию, короткую, золотистую и отвратительную, поскольку Абаккио уверен, что именно она отвалилась от щеки Бруно. Какого черта он за нее уцепился, Абаккио понятия не имеет, но выбрасывать ее не собирается. Он просто оставит молнию там, где нашел. Быстро положит ее на место и вытрет руку о штаны.       Сохранит ли Бруно другие молнии, если они отпадут? Можно с уверенностью сказать, что да, если он сохранил эту. Может быть, перед смертью он занимался коллекционированием. Или был одним из тех людей, которые хранят свою первую пару обуви в шадоубоксе¹ на стене рядом с жуткой маленькой баночкой, полной потерянных молочных зубов.       ...А может, он был обычным ярым барахольщиком. Кто знает.       Любопытные руки Абаккио находят бумагу, плотную и глянцевую. Он осторожно достает ее из ящика, разворачивая по ходу дела.       И его сердце замирает.       В животе разливается холод, а глаза становятся горячими. Он моргает от жара и переворачивает фотографию.       На обороте ничего не написано, чтобы прояснить, что он видит, но если перевернуть фотографию обратно и посмотреть на изображение, то во рту у Абаккио становится еще суше. Фотография не изменилась.       Это селфи. Сделанное не Бруно(мозг Абаккио ломается при мысли о том, что Бруно делает селфи), хотя на снимке он, не совсем улыбающийся и очень даже живой, без единого шрама или молний. И, черт возьми, он действительно был красив перед смертью, боже...       Но это только Бруно. Он не в центре внимания. Он неуклюже стоит на заднем плане, судя по всему, почти не подозревая, что его снимают.       На переднем плане Наранча, показывающий знак peace и наклонившийся в сторону, чтобы Бруно попал в кадр. Он моложе и счастливее, чем Абаккио когда-либо видел его, волосы безошибочно уложены, а веснушки на лице точно такие же. Это Наранча. С Бруно. Никаких «если», «и» или «но».       Бруно... знал Наранчу.       Наранча знает Бруно.       Сердце Абаккио снова начинает биться так сильно и быстро, что он чувствует, как пульс отдается в конечностях. В памяти промелькнуло фамилия Буччеллати, и, конечно же, блять.       Несколько лет назад, когда Абаккио впервые встретил Наранчу, Триш и Фуго, сражающихся за свою жизнь на улицах, когда он пообещал сопроводить их в Город... Наранча много рассказывал о своей прежней жизни. Так много историй о человеке, с которым он жил.       Добросердечный Буччеллати и его добросердечный отец, приютившие Наранчу, когда весь остальной мир бросил его одного на произвол судьбы. Наранча ходил за Абаккио по пятам и говорил ему, что он такой же, как Буччеллати. Такой же герой, раз спасает детей.       Абаккио считал(и до сих пор считает), что это чушь собачья. Особенно позже той ночью, когда Наранча рыдал, вспоминая героического Буччеллати – укушенного, зараженного и умирающего, – вытолкавшего Наранчу за дверь и призывавшего его бежать в безопасное место, отбиваясь от наступающих зомби...       И Абаккио тогда отмахнулся от него. Не захотел слушать.       Сказал Наранче, чтобы он заткнулся нахрен со своим прошлым, потому что оно давно прошло. Он сказал ему, что его герой давно мертв, и если он хочет почтить его жертву, то первоочередной задачей должно быть сохранение собственной жизни.       Бруно Буччеллати.       Боже, Абаккио почти тошнит. Голова еще не кружится, но он не удивится, если начнет.       Он видит согнутую и дрожащую фигуру Наранчи, скорчившегося от ночной прохлады и рыдающего в кулаки. Его сердце разрывается так же, как и тогда. В нос ударил запах крови. Он заставляет себя сделать паузу, пока не почувствует только запах цветочной пыли, а его зрение не переключится на селфи Наранчи.       Он должен сказать Бруно, он должен сказать Наранче, и он делает полшага к двери, прежде чем его ноги замирают. Мозг замирает.       ...Должен ли он сказать Бруно?       Да. Конечно, блять, должен. Что это за идиотский вопрос?       Такую связь с тем, кем Бруно был до смерти, было бы жестоко скрывать от него. Неважно, что Наранча, возможно, и есть та цель, которую Бруно искал все эти годы – то, что дало ему достаточно силы воли, чтобы бороться с последствиями вируса, было желанием видеть Наранчу в безопасности.       По крайней мере, это должно быть частью цели. Судя по тому, как Наранча болтал о Бруно слишком много, они были близки. Бруно заботился о нем почти как отец, несмотря на то что сам был молод.       (Забавно, как много бредней Наранчи всплывает сейчас в памяти, вливаясь в уши Абаккио, как кровь).       Абаккио должен рассказать Бруно.       Он должен дать Бруно шанс восстановить связь с тем, кем он был до смерти. Черт, это даже может помочь ему быстрее исцелиться. И уж точно его лицо засветится тем очаровательным и привлекательным светом, который бывает у него, когда он счастлив. ...       Почему же тогда ноги Абаккио так приросли к полу? Он не может пошевелиться. Даже уронить фотку не может. Не может отвести взгляд.       Его руки дрожат.       Если Бруно узнает, он захочет встретиться с Наранчей. Это естественно, логично. Абаккио не откажет ему в этом, так что либо Наранча примчится сюда, либо... либо Бруно придется ехать в Город. Точнее, Абаккио придется отвезти Бруно в Город, а потом...       Скрыть, кто такой Бруно, будет невозможно. Ни в одном из вариантов.       Потому что Наранча слишком активен и дружелюбен, чтобы держать язык за зубами по поводу возвращения его любимого наставника из зомби, как бы его ни убеждали в секретности. С Наранчей нет такого понятия, как секретность: он выдаст себя, дрожа от волнения при одной только мысли о том, что снова увидит Бруно.       К тому же все, кто знает Наранчу, – включая особенно Триш, чей отец управляет Городом, – знают историю Бруно Буччеллати, трагического бывшего наставника брошенного Наранчи Гирги.       Держать кошку в мешке было бы бесполезно. С таким же успехом кошка может стать призраком. Мешки неэффективны.       Неважно, что, если бы Абаккио взял Бруно в Город, их бы проверили на входе. Абаккио не станет проверять, потому что результаты очевидны, но он готов поставить на кон свою последнюю партию припасов, что Бруно все равно окажется зараженным.       Они не пройдут через ворота Города. Если бы не нагрянули врачи и ученые и не схватили Бруно, чтобы подвергнуть его своим бесконечным тупиковым тестам.       Абаккио крепче сжимает фотографию, еще больше сминая ее потрепанные края.       Он не может позволить Городу заполучить Бруно. А что, если Бруно потенциально обладает ключом к спасению жизней? Абаккио сильно сомневается, что эти сумасшедшие смогут выпытать его у него с какой-либо эффективностью, и при этом они не позаботятся о человечности Бруно.       Абаккио видел, где они держат свои зомби-«образцы», знает, как с ними обращаются, знает, что в этих стенах их достаточно, чтобы вызвать вторую вспышку, если они вырвутся на свободу.       Он жил там, в соседнем здании, и не раз подвергался экспериментам. Слышал множество нечеловеческих криков. Пожертвовал чаны крови на это дело.       И он знает, что те самые ублюдочные ученые и врачи, которые затеяли это веселое шоу, и есть те, кто изначально заварил всю эту кашу. Это они во всем виноваты, и у них хватает наглости использовать других, чтобы замести следы.       Бруно захотел бы помочь. Это самое худшее.       Он захотел бы стать катализатором излечения. Очевидно, в его духе помогать другим, а не себе, жертвовать собой ради высшего блага, и Наранча – наивный, полный добрых намерений – подбадривал бы Бруно. Он был бы в восторге от того, что Бруно может помочь исправить мир.       ...И все это при условии, что заверения Бруно в безопасности Наранчи будут способствовать исцелению. Всегда есть вероятность, что он просто... сдастся. Зная, что его работа технически закончена.       От этой мысли становится трудно дышать, поэтому Абаккио отбрасывает ее в сторону.       Он только-только привык к присутствию Бруно, только-только признался себе, что ему нравится его компания. Как это ни эгоистично, он не хочет терять Бруно. Ни в каком смысле этого слова.       Сложив фотографию, Абаккио возвращает ее на место.       Это шанс, которым он пока не может воспользоваться. Пока он не придумает способ сделать это безопасным для Бруно.       Конечно, Бруно сам по себе, он волен сам делать свой выбор, но сердце Абаккио болит при мысли о том, что остаток жизни он проведет в роли лабораторной крысы, измученной неудачами и слишком большим количеством образцов крови. Такая жизнь не стоит того. Не для Бруно.       Абаккио боится, что даже зная это, Бруно поверит, что плюсы перевешивают минусы.       Он... он должен поговорить с Бруно. Выяснить все. Он поговорит с Бруно. Надеясь, за это время найдется решение, которое облегчит жизнь всем.       Шаг за шагом. Начиная с сегодняшнего дня.       Абаккио находит уродливые штаны, которые искал, вынимает их, а затем пытается навести порядок в ящике, чтобы он выглядел так, будто его не обыскивали. Он выхватывает из шкафа еще несколько нужных вещей, включая запасное зимнее пальто, и спешит в свою комнату.       Бруно, конечно же, все еще здесь. Он занят тем, что заполняет второй ящик комода: теперь его одежда упорядочена не только по сезону и типу, но и по цвету.       Коса, которую Абаккио заплел ему вчера, уже немного растрепалась, но он пока не удосужился ее расплести. Блестящие голубые глаза поднимаются, чтобы посмотреть на Абаккио, когда тот входит, и Бруно на секунду приостанавливает свою работу.       Черт.       Как же... неприятно снова и снова смотреть на эту испещренную шрамами, исхудавшую версию красавца с фотографии. В этих глазах столько же жизни. Сердце Абаккио уходит в пятки.       Стоять в дверях в таком виде – значит вызывать подозрения. И Абаккио с удовольствием бы сдвинулся, но неожиданно не может.       Блять. Ему следовало лучше собраться, прежде чем возвращаться сюда. Надо было потратить больше времени на то, чтобы успокоить сердцебиение и опустошить голову.       Темные брови сходятся над бездонными голубыми глазами, и Бруно вынимает руки из тумбы, чтобы лучше видеть Абаккио. В его выражении лица сквозит озабоченность. Он даже делает маленький, шаркающий шаг вперед. – Я нашел лишнее пальто, – говорит Абаккио, запоздало вспомнив слова и то, как их использовать в нужный момент. Вот он показывает уродливые пижамные штаны, – еще штаны, так что мы снова в расчете.       Пауза.       Затем Бруно медленно кивает, и морщинка между его бровей немного разглаживается.       Абаккио давно пора хотя бы попытаться вести себя нормально, несмотря на хаос в голове, и он вваливается в комнату, направляясь прямиком к шкафу, чтобы повесить пальто. По чистой случайности он избегает взгляда Бруно. – Теперь наша единственная проблема – это обувь. Если ты собираешься патрулировать со мной, тебе нужно что-то более основательное, чем эти старые мокасины.       Оглянувшись через плечо на комод, он обнаруживает, что Бруно все еще смотрит на него. Теперь с чуть более широкими глазами, чем обычно. И, боже, слава богу, отвлекающий маневр сработал, почему, черт возьми, Абаккио хочет улыбаться, когда его внутренности словно переехали...       Абаккио сглатывает. Перемещается к стопке одежды. Его руки наконец-то перестали дрожать. – Может, у Мисты найдется что-нибудь лишнее, а если нет, то у меня есть сапоги, которые были мне немного тесноваты. С толстыми носками они вполне подойдут. Они даже непромокаемые вроде…       Он продолжает. Может, это и можно назвать бреднями, но, черт возьми, Бруно очень рад перспективе помогать ему еще больше, и вот так... снова столкнуться с ним плечом к плечу, пока они разбирают свой комод и свой шкаф в этой комнате, в которой оба будут работать...       Абаккио слишком легко выкинуть эти мысли из головы.