Long Dead Affair

Воскресный вечер

– Ну, как там Бруно?       Абаккио резко отодвигает стул от стола и этого проклятого пытливого радиоприёмника, встречаясь взглядом с Бруно, который приподнял голову с матраса.       Да, он немного оживился, услышав упоминание о себе, но все еще лежит на спине, бледный и исхудалый. Одной рукой он гладит мурлыкающую кошку-призрака, а другой рассеянно теребит одолженную рубашку, расстегивая молнии на торсе.       И он подслушивает. Потому что, конечно же, он будет это делать.       За последние пару дней улучшений не больше, чем сейчас. – ...Хорошо, – отвечает Абаккио.       По правде говоря, он очень переживает за Бруно, но что толку говорить об этом вслух? Миста с его беззаботным образом жизни мало чем поможет в этой ситуации. Складка между бровями Бруно, появившаяся при невнятном ответе Абаккио, пока остается такой же глубокой. – Просто хорошо? – спрашивает Миста.       Нет. Не совсем. Совсем нет.       Прошло два дня, целых два дня с тех пор, как Абаккио и Бруно поговорили по душам в оранжерее(уточнение: с тех пор, как Бруно заставил Абаккио признать, что он все еще испытывает эмоции и, кроме того, хотел бы, чтобы Бруно был рядом). И с тех пор Бруно не стало лучше. Как бы Абаккио ни переживал.       Он сделал все, что мог, а это в основном сводится к тому, чтобы Бруно как можно больше отдыхал. Чтобы ему было как можно удобнее: отсюда и кровать. В какой-то момент была в дело пошли пара лекарственных трав, но, учитывая то, что Бруно мертв, они не помогли...       Абаккио даже предположил сегодня утром, что, возможно, Бруно неправильно засунул свои внутренности обратно. На это он отреагировал с невозмутимым выражением лица. Абаккио полностью признает, что это заслуженно.       ...Больше он ничего не может сделать.       После того первого ужасного дня Бруно пару раз тошнило желчью с застарелыми красными кусками, но с сегодняшнего дня и почти весь вчерашний он перестал. Это можно было бы считать хорошим знаком, если бы не тот факт, что выглядит он по-прежнему совершенно ужасно, а те силы, которые у него остались, практически иссякли.       Его дело по снятию досок с окна так и застопорилось, осталось только одно расчищенное окно. Он ни разу не попытался порыться в вещах Абаккио или прикоснуться к рации. Даже его обычная привычка бродить по дому, пока Абаккио спит, и ходить за ним хвостом, когда он бодрствует, – это уже слишком.       Сейчас Бруно перемещается не чаще нескольких раз в день. Абаккио остается неподвижным, насколько это возможно.       Патрулирование по-прежнему откладывается, ежедневная рутина, соответственно, игнорируется, и Кошке-Призраку разрешается жить в доме без вопросов. Потому что у Абаккио не хватает духу оставить Бруно одного. Не сейчас. В результате большую часть времени они проводят в гостиной или в спальне Абаккио, чтобы Бруно было комфортно.       В последнее время им легче разговаривать друг с другом. Возможно, это благодаря тому, что Бруно прояснил ситуацию, или что там он, черт возьми, сделал со своим странным озарением. А вот написание, похоже, выматывает его, особенно в последнее время, когда он становится все слабее и слабее.       Иногда Абаккио продолжает говорить с Бруно даже после того, как письменная часть их беседы замирает. Иногда у него не хватает духу, и он не находит слов.       Единственный признак улучшения наступил вчера вечером, когда Бруно вежливо попросил стакан воды. Из всех вещей.       Насколько известно Абаккио, после выпитого стакана больше ничего не было.       В остальном у Бруно нет ни аппетита, ни энергии, и он угасает чертовски быстро, а Абаккио не может уснуть.       Вполне логично, что Бруно начнет умирать окончательно именно сейчас, когда Абаккио стал заботиться о нем и даже почти признал это вслух. Это просто его гребаное везение.       Игнорировать беспокойство, круглосуточно разъедающее внутренности Абаккио, было настолько невозможно, что, когда по рации раздался голос Мисты, Абаккио поспешил отвлечься. Для него это было беспрецедентно. Обычно он делает вид, что не слышит, когда звонит Миста(ну, хорошо, большую часть времени... половину времени).       Абаккио отворачивается от уныло раскинувшегося на кровати Бруно(который сейчас возится с блокнотом, вероятно, ругая Абаккио за его ложь). Попытка сохранить притворство не удалась. – Он...       Скомканный бумажный шарик ударяет Абаккио по затылку, и он резко оборачивается. «Поговори с ним», – нацарапано особенно крупным, неаккуратным почерком. Убедившись, что его послание получено, Бруно опускает и блокнот, и голову. Ложится плашмя на матрас.       Еще один жизненный совет от Бруно. Великолепно.       ...Это предложение можно сформулировать так, чтобы в случае, если он не выживет, что бы это ни было, Абаккио не остался в полном одиночестве и изоляции. На днях Бруно заговорил о чем-то подобном: о том, что Абаккио следует укрепить связи с другими своими друзьями «на всякий случай», но Абаккио пресек это, назвал Бруно депрессивным и перевел разговор в другое русло.       Разочарованный хмурый взгляд Бруно вновь на его лице и сейчас, хотя на этот раз устремлен в потолок.       У Абаккио болит в груди. Он не знает, что делать.       Оторвать взгляд от Бруно можно, только снова повернувшись на стуле. На мгновение Абаккио прикусывает внутреннюю сторону щеки. Столь долгое молчание со стороны Мисты выглядит неестественно. Слишком терпеливо. – Вообще-то... у него все не совсем хорошо, – наконец признается Абаккио.       Потому что если Бруно... умрет, то Абаккио все равно придется все рассказать. Его будут бесконечно допрашивать. Лучше подстраховаться, чтобы избежать возможных разборок.       С кровати доносится тихий, раздраженный шум, издаваемый Бруно. Абаккио полагает, что таким образом он выражает протест против преуменьшения.       Бруно, он уже на подходе, подожди минутку. Абаккио не может просто сказать что-то вроде: «Он умирает, он так болен, что не может есть, угасает на глазах, я могу потерять его навсегда, как потерял многих», – и не запустить машину преувеличения на другом конце провода.       И так уже от этого простого заявления Миста ломает голову, делая поспешные выводы. – Что с ним не так? Он ведь не обращается?       Потушить пожар до того, как он распространится, и Миста отправится сюда, чтобы пристрелить Бруно, – идеальный вариант. – Он просто болен, – ворчит Абаккио, совсем не в настроении и уже жалеет, что не остался при своем мнении и не промолчал обо всем этом. Почему в наши дни из стольких мешков вылезает столько кошек?       Еще одна отчетливая, неестественная пауза со стороны Мисты, а затем: – Зомби болеют? – Бруно – да, – едва слышно отвечает Абаккио, – он не такой мертвый, как другие зомби, поэтому он...       Еще один бумажный шарик попадает Абаккио в затылок, отсекая его. Для больного не совсем зомби Бруно сегодня очень оживлен. (Честно говоря, радует, что он не опускается до слишком угрюмого состояния. Если бы Абаккио последовал его примеру, у него не было другого выбора, и тогда бы они оба были вдвойне несчастны). – Чем он болеет? – давит Миста, задумчиво произнося. Просто фантастически. – Его тошнит, – произносит Абаккио сквозь стиснутые зубы, раздражаясь, – и он слабеет, – ему приходится прикусить язык, чтобы признаться, что не знает чем помочь, но именно это и имеет в виду.       Бруно сильно ошибался, если думал, что, выговорившись, Абаккио хоть как-то почувствует себя лучше. Все, что он делает, усугубляет неприятное чувство сдавленности в груди каждый раз, когда он вспоминает о Бруно. – Хм... – как и ожидалось, просветительский ответ, – это ненормально. – Ни хрена себе, Миста.       На этот раз Абаккио ловит брошенный в него бумажный шарик. Он был запущен с удивительной силой. Неужели Бруно запасается такими? Беглый взгляд показывает, что да, точно, и это знание еще сильнее сжимает узел в груди Абаккио. Какого черта. – Подожди, сейчас узнаем, что думает об этом Джорно.       Абаккио кричит: – Нет! – так быстро, как только может, но в ответ слышится только тишина. Проклятье.       Отлично. Замечательно.       Неважно, что Абаккио не просил о помощи, он никогда – да ни за что на свете – не стал бы спрашивать мнение Джорно. Что вообще вампир может знать об этом? Что делает его экспертом в вопросах здоровья зомби? Только потому, что он сам немного нежить, Абаккио должен доверять ему как авторитету в вопросах благополучия Бруно? – Абаккио?       Ха. Это голос Джорно.       Должно быть, он шутит, если думает, что Абаккио станет добровольным слушателем.       Отодвинув стул от стола, Абаккио оказывается в идеальном положении, чтобы бумажный самолетик пронесся над его плечом. Он приземляется ему на колени, где Абаккио несколько секунд тупо смотрит на него, прежде чем поднять. Самолетик довольно хорошо сделан для того, чтобы быть сделанным разлагающимися руками, которые являются единственным возможным источником отправки.       Размахивая сложенной бумагой, Абаккио бросает недоверчивый взгляд через плечо в сторону Бруно, который, черт возьми, чуть ли не хмурится на него. Во всяком случае, настолько, насколько могут нахмуриться его несговорчивые лицевые мышцы. Брови нахмурены, рот опущен. Нос Бруно слегка вздернут.       Если так пойдет дальше, то эта тугая грудная клетка Абаккио лопнет, как сухая резинка.       ...Бруно имитирует разворачивание чего-то, и Абаккио разбирает бумажный самолетик, пока тот не превращается в плоский лист бумаги, больше не пригодный для полета.       Это записка «Поговори с ним». Теперь подчеркнута дважды. Двойной акцент.       При виде этих трех простых слов у Абаккио внутри все сжалось от холода и дискомфорта. Его тугая грудная клетка разом вздымается, отрываясь и оставляя синяки – драматично, блять, но он...       Что, черт возьми, он делает?       Он так глубоко погрузился в привычное отрицание и разочарование, потому что слишком труслив, чтобы признать это и принять любую предложенную помощь. Вот в чем дело.       Речь идет о спасении жизни(...не-жизни?) Бруно, и если Абаккио хочет, чтобы его новообретенный сосед-нежить был рядом, ему придется смириться. Вбить в себя немного ума. Принять еще несколько бумажных шариков в голову, брошенных тяжелой рукой Бруно.       Абаккио возвращается к своему столу и произносит хрипловатое: – Да, Джорно? – Не было ли в последнее время с Бруно чего-нибудь необычного?       Чертовски интересный вопрос, если учесть, что все существование Бруно – это необычное, беспрецедентное явление, а значит, настолько необычное, что он даже не может твердо определить свой собственный уровень нормальности.       Бо́льшая и очень недовольная часть Абаккио хочет бросить именно эти слова в сторону Джорно, но меньшая, более разумная его половина напоминает, что это не поможет ситуации. Поэтому вместо этого Абаккио вспоминает. Самым необычным для Бруно событием должно быть: – Он потерял молнию около недели назад. – ...«Потерял молнию»?       Именно то, что Абаккио и имеет в виду, Джорно, постарайся вникать в разговор, блять. Рот Абаккио кривится, но он все равно продолжает. – Одна из них отпала. Остался шрам. – Рана зажила?       Да, именно на это Абаккио и намекает. – Похоже на то.       Это как-то... странно. Вести вежливый разговор с Джорно, который длится дольше, чем простое приглашение в дом.       Лед, застывший в груди Абаккио, раскалывается на тысячу осколков, проникающих под поверхность и грозящих расколоть его по меньшей мере на три разных части, при этом раздражая синяки, оставшиеся от сорвавшейся резинки. С чувствами у него не все гладко. Абаккио не нравится сталкиваться с таким их количеством после того, как он так усердно работал над тем, чтобы их заглушить, спасибо.       Он держит все это под замком. Ради Бруно. – Когда он заболел, – продолжает вежливый допрос Джорно, – это было после того, как он поел? – Да? – очевидно. Иначе чем бы его вырвало?       Джорно замолкает на долгую минуту, в течение которой Абаккио поворачивает стул влево-вправо, затем обратно и постукивает ногтями по столу. Это все от нетерпения, что Джорно не торопится отвечать, когда Абаккио любезно попросил его высказаться. И это не от нервного напряжения по поводу того, какой ответ будет у Джорно. Потому что у Джорно будет ответ, к лучшему или к худшему. И он, без сомнения, будет весьма точным и правильным, чертов сукин сын...       О чудо, не пришлось долго ждать, чтобы Джорно дал ответ. – Думаю, тебе стоит попробовать приготовить ему мясо. – Но зомби нужно...       О.       Черт возьми.       Абаккио – абсолютный идиот, не так ли? – Ты сам так сказал, – заключает Джорно, без всякой подсказки. Всезнайка, – Бруно не так мертв, как типичный зомби.       Абаккио начинает пинать себя за то, что не удосужился остановиться и подумать, что именно это значит. Обо всем, что это значит. Даже с таким количеством доказательств, которые ежедневно пихают ему в лицо, с постоянным воздействием Бруно, живущим с ним в одном доме, именно Джорно, мать его, Джованна, экстраординарный вампир, должен подсказать Абаккио то, что должно быть очевидным.       Конечно, есть сырое мясо не понравится выздоравливающему зомби, который одной ногой в могиле.       Это простая логика. А не чертово ракетостроение.       Боже. Подавленное чувство облегчения грозит одолеть Абаккио(к счастью для него, его удерживает всепоглощающее чувство злости на самого себя за то, что он вновь он не может никому помочь, когда это требуется).       Джорно снова начинает говорить благодаря тому, что Абаккио слишком долго сидел в ошеломленном молчании. – Я думаю, его способность переваривать... – Я понял, – ворчит Абаккио. Прерывание Джорно приносит пустое удовлетворение.       Старый матрас скрипит, и Абаккио поворачивается набок, чтобы лучше видеть Бруно, опирающегося локтями на кровать. На его бледном лице застыло странное выражение – наполовину шок, наполовину созерцание с широко раскрытыми глазами. Не то чтобы Абаккио мог его винить. Не то чтобы Абаккио было лучше. – Не за что, – раздается из радиоприемника голос Мисты, звучащий в равной степени раздраженно и весело. – Неважно, спасибо, поговорим позже, – бормочет Абаккио в ответ, не обращая внимания на поток слов, потому что сейчас у него есть куда более важные заботы, и все они о Бруно. Растянувшись на кровати Абаккио, он опускается на матрас, собираясь с силами, чтобы встать.       Впервые за несколько дней Абаккио чувствует то, что может быть его собственным давно потерянным аппетитом. Возможно, это какой-то сочувственный отклик.       Похоже, ужин не за горами.

–

      Давненько Бруно не был на кухне. Или в столовой, если уж на то пошло. Он практически не покидал тех мест, где мог лежать, но кухню и столовую избегал. В последние пару дней Абаккио из-за болезни Бруно принимал пищу на кухне в одиночестве. Он говорил, что наблюдение за тем, как Абаккио ест, вызывает у него брезгливость.       И Абаккио было слишком легко это понять. В конце концов, ему тоже не хотелось есть.       Но сейчас они оба здесь: Бруно стоит у двери в кладовку, а Абаккио копается внутри, выискивая что-нибудь подходящее для вкуса больного не совсем зомби. Оказывается, легче сказать, чем сделать.       Они обследовали уже больше половины кладовки, и Бруно отверг все варианты, которые до сих пор предлагал Абаккио. Последний раз обед вышел не совсем удачным, поэтому неудивительно, что больше есть ему совсем не хочется. Он стоит с блокнотом, прижатым к животу, который все еще расстроен.       Легкая утешительная еда как нельзя кстати. Но Абаккио уже предложил все, за чем бы он потянулся в ситуации Бруно, так что, возможно, настало время для другого подхода. – Что тебе нравилось есть, когда ты был жив?       Бруно пожимает плечами, рот перекошен в сторону. Конечно, он не помнит.       Абаккио чувствует себя ничтожеством. – Ты должен что-то съесть, – говорит он, прикусив язык. Напоминать Бруно о том, что без еды он на самом деле зачахнет и умрет, бесполезно. Они оба это уже знают.       Вцепившись пальцами в ворот рубашки, нахмурив губы и сгорбив плечи, Бруно являет собой воплощение нежелания. Его глаза медленно блуждают по скудным полкам, а затем он что-то быстро набрасывает в своем блокноте. «все еще неважно себя чувствую»       Ощущение дискомфорта пронзает Абаккио, и на его лице появляется сочувственная гримаса(во всяком случае, он надеется, что это сочувствие). – Я знаю, но ты должен попытаться, – пауза, – пожалуйста.       Губы Бруно плотно сжаты. В его глазах, когда он смотрит на Абаккио, таится что-то неопознаваемое. Постепенно его тяжелый взгляд отрывается, чтобы снова обшарить комнату. При этом Бруно крепко держит блокнот и футболку с длинными рукавами, костяшки его пальцев побелели.       Абаккио тем временем затаил дыхание.       Меньше всего ему хочется насильно кормить Бруно, но он не может ничего поделать в этой ситуации. Не сейчас, когда у него есть еще один шанс вылечить Бруно или, по крайней мере, вернуться к тому уровню смерти, на котором он находился до болезни. Он не может, они не могут позволить себе упустить этот шанс.       Впрочем, такая нерешительность совсем не похожа на Бруно. Ни одно из других потенциальных средств лечения не представляло для него проблемы(даже перестановка внутренностей!), а это самое многообещающее на данный момент. И самое простое.       И их последняя надежда. И это пугает.       Как раз сейчас Абаккио вспоминает, что нужно дышать. Он думает, что понимает. Наклоняет голову к Бруно и говорит: – Ты боишься, что это не сработает.       Яркие голубые глаза Абаккио встречаются с его глазами. Бруно смотрит на Абаккио так, словно ищет ответы на вопросы вселенной, обнимая руками прижатый к животу блокнот. Интенсивность его взгляда почти нервирует. Приятно знать, что в нем еще есть столько огня.       В конце концов Бруно поднимает руку и указывает пальцем в направлении хлеба.       Этого хватит.

–

      Остаток ночи Абаккио проводит впустую. Он более чем бесполезен, просто прилипший к Бруно клубок нервов. Бруно аж пришлось выпроводить его из столовой после слишком пристального взгляда, пока Бруно пытался есть.       И ладно, это более чем справедливо. Абаккио не хотел быть навязчивым. Он не привык, чтобы его обвиняли в подобном, даже если Бруно и не выражал это в стольких словах.       Дело в том, что Бруно оказался единственным доступным средством отвлечения Абаккио от стресса в жизни. Все те вещи, которые Абаккио не должен игнорировать, но игнорирует. Если он не с Бруно, то беспокоится о нем. Бруно – его единственная компания. У Абаккио уже много лет нет никого, о ком можно было бы постоянно беспокоиться. Это не повод давить на Бруно и усугублять ситуацию, но...       Боже, даже его собственная мысль перестала иметь для него смысл. Это словно когда на каждой остановке появляется все больше новых пассажиров, переполняясь, потому что никто не знает, где сойти.       В данном случае все, что он может сделать, – это пустить все под откос и попытаться найти другой отвлекающий маневр.       Это должно быть довольно легко, ведь над его головой висит столько давно заброшенных дел и патрулей. По крайней мере, он должен пойти и проследить за рацией в своей комнате, но это самая бездумная задача, которая когда-либо существовала, и Абаккио знает, что у него нет достаточного самоконтроля, необходимого для того, чтобы сосредоточиться.       Он думает об ужине, может быть, для себя. Это не удается. Он метался от шкафа к кладовке, к холодильнику и обратно, не имея ни малейшего представления о том, что ему хочется. Его желудок полностью пуст. Странная параллель с Бруно, у которого Абаккио в конце концов крадет хлеб. Он слабо отмахивается от него за свое преступление, но в этом жесте нет настоящего раздражения.       В ледяной пещере в груди Абаккио вспыхивают крошечные приятные искорки, потому что, по крайней мере, Бруно чувствует себя достаточно хорошо для этого. Он даже бросает намек на забавную ухмылку в сторону Абаккио. Это почти ослепляет.       Абаккио берет свой хлеб, добытый с таким трудом, и выходит из столовой, не желая оставаться там.       Может, наверх?       Сад не мешало бы полить, в гостиной почти на всем лежит здоровый слой пыли, а корзина для белья не собирается самостоятельно очищаться или стирать свое содержимое...       Но Абаккио никак не может сосредоточиться. Он пробует себя в каждом из вышеперечисленных дел, а потом еще и еще. Наполовину поливает все в своей оранжерее, сдувает поверхностный слой пыли в комнатах для гостей. Сейчас он пинает корзину для белья. Хмурится. Совсем не отвлекся.       На его кровати все еще валяются скомканные бумажные шарики. Остатки из запасов Бруно.       Внизу слишком тихо. Абаккио нужно пойти и посмотреть, что происходит.       К счастью для него, внизу как раз то место, где он должен освободить корзину для белья! Он берет ее с собой, свободно обхватив ручку пальцами одной руки, и бросает в коридоре, когда замечает Бруно, сидящего на диване.       При ближайшем рассмотрении оказывается, что Бруно в безопасности и отдыхает, слава богу.       В груди Абаккио разливается тепло при виде Бруно, лежащего боком на диване. Это успокаивающий бальзам против прежнего тугого холода, охватившего его, и гораздо лучше успокаивает Абаккио. – Тебе лучше? – Бруно, должно быть, еще рано об этом говорить, учитывая, что он ел меньше пяти гребаных минут назад, но вопрос вырывается рефлекторно. Ничего не поделаешь.       Наклонив голову в раздумье, Бруно поднимает руку, делая этот свой жест «так себе».       Учитывая, что он сидит прямо, вытянув ноги на подушках перед собой и облокотившись на спинку дивана, а не лежит на боку, уткнувшись лицом в ведро или зарывшись в подушку, Абаккио решает принять этот жест за добрый знак. По крайней мере, это был не «большой палец вниз».       Продолжить скудную стирку – логичное решение, раз уж он убедился, что Бруно действительно еще в сознании.       Вместо этого взгляд Абаккио падает на мутное искажение воздуха, которое представляет собой Призрачная Кошка, счастливо расположившаяся на бедрах Бруно. Она мурлычет, наслаждаясь тем, как холодные пальцы Бруно перебирают ее шерсть.       И все же. Должно быть холодно... – Хочешь огня?       Бруно, конечно же, кивает. Уголки его рта переходят в почти улыбку, слишком яркую для Абаккио.       На то, чтобы развести и разжечь огонь, уходит совсем немного времени. После этого Абаккио неловко отходит в сторонке, не зная, чем себя занять, ведь стиркой заниматься совсем не хочется, да и не нужно, посуды нет, не хватает духу подняться наверх и убрать с кровати скомканные бумажные шарики...       Бруно, похоже, ужасно забавляет бездействие Абаккио, вот засранец. Наблюдает за ним с блестящими глазами. В первую очередь, это он во всем виноват, заставлял Абаккио волноваться. Отвлекает Леоне слишком сильно, чтобы он мог сосредоточиться на утомительной работе.       Этот обаятельный ублюдок просто обязан был пойти и начать исцеляться. ...       Абаккио был бы рад, если бы у него было хоть что-то еще, за что можно было бы зацепиться своим упрямым вниманием, чтобы его мозг не метался между надеждой и тревогой. Осмотрев комнату, его взгляд упал на небольшую затею Бруно по благоустройству дома. Тот, что был несколько дней назад. Когда они… поссорились.       Лом лежит на груде коробок там, где его оставил Бруно. Деревянные обломки на полу тоже остались на месте, сложенные в стороне от дороги. В желобках пола прячутся щепки, благодаря тому, что Абаккио наспех подмел весь этот беспорядок вчера. По крайней мере, он убрал все торчащие гвозди.       Одинокое окно стоит незакрытым, солнечный свет поздним вечером проникает сквозь стекло и решетку: правда, Абаккио не помнит, чтобы открывал шторы.       Должно быть, Бруно сделал это в тот или иной момент.       ...Ну. Окно не совсем открыто, видит Абаккио, когда оказывается прямо перед ним. Внизу торчит одна досадная сломанная доска, наполовину отколотая. Абаккио обхватывает ее ладонью, и, когда он сильно нажимает, она со скрипом отходит.       Хах. – Эй, Бруно? – Абаккио оглядывается через плечо на Бруно, который наблюдает за ним с дивана, – как твоя рука?       На лице Бруно отражается некий шок, словно Абаккио задается вопросом, не забыл ли он о своем предыдущем заболевании, когда его рвало кроличьими объедками и он чувствовал себя просто ужасно. Абаккио не удивился бы. Он тоже вроде как забывал, до этого момента.       Бруно медленно поднимает руку, чтобы потереть швы через хлопок рубашки. Он задумывается, пожимает плечами, затем поднимает пострадавшую руку, чтобы показать, что она, в сущности, все еще на месте.       О, отлично. – Как думаешь, ты сможешь в ближайшее время закончить окна?       В свете огня глаза Бруно оживленно блестят, он смотрит на Абаккио так долго, что тот уже перестал ожидать ответа, когда Бруно качает головой. – Я так и думал, – Абаккио бросает только что снятую сломанную доску на пол, а свободной рукой хватает брошенный лом.       Пришло время, чтобы остальные окна стали еще опаснее.       Как Бруно самостоятельно добрался до самых верхних досок, остается загадкой, хотя Абаккио подозревает, что здесь сыграла роль переставленная мебель. Даже Абаккио приходится неуклюже пытаться дотянуться и прыгать, чтобы отломать первые две доски.       Лом, разумеется, не самый лучший инструмент для этой работы – молоток, вытаскивающий гвозди за раз, был бы лучше, – но с ломом работать чертовски приятно. Поднимать, дергать и вкладывать в это дело весь свой вес не было бы необходимостью с помощью молотка, но они равносильны катарсису, заключающемся в том, чтобы вытащить все это дерьмо с помощью лома.       Двигаться приятно. Дать своему разуму время расслабиться и позволить телу взять верх. Он понимает, почему Бруно начал это делать, потому что жжение в мышцах Абаккио, кажется, вытряхивает из него последние остатки тревоги. Каждая новая освободившаяся полоска солнечного света освещает все большую часть комнаты, и Абаккио чем больше он устает, тем больше чувствует себя лучше.       Пока он работает, Бруно наблюдает за ним.       Абаккио знает, потому что несколько раз оглядывался и ловил его взгляд. Сначала он немного удивлен, но вскоре расслабился, выглядя более довольным. Даже когда Абаккио возвращается к работе, он чувствует, как взгляд прослеживает его движения.       Это совсем не неприятно. Почти по-домашнему. Как ни странно.       (То есть, если бывший зомби, наблюдающий за тем, как ты разрушаешь защиту от нежити вообще может считаться чем-то отдаленно напоминающим домашний уют. Конечно, весело потряскивающий огонь на заднем плане на что-то влияет. Призрачное мурлыканье их кошки тоже вполне можно считать за что-то уютное)       Всего в узком фасаде дома четыре окна, и Абаккио понадобилось больше часа, чтобы очистить оставшиеся три. – Вот так, – хмыкает он, обводя взглядом сломанную древесину рам и опасную кучу гвоздей и досок у своих ног. Тусклый солнечный свет проникает внутрь, сверкая между прутьями и заставляя пылинки искриться, как в кино. Он не видел эту комнату такой ярко освещенной с первых дней жизни здесь.       Миссия выполнена, и он бросает лом на пол. Уберется позже, решает он, пробираясь через беспорядок. В том числе и в душе. Кто бы мог подумать, что среди этих осколков скопилось столько пыли, которая только и ждет, чтобы свалиться ему на голову?(Бруно, возможно).       Сначала нужно сделать заслуженный перерыв, а пока Абаккио решает снять грязную рубашку по пути к дивану. Пусть падает, куда хочет, потому что усталость навалилась на него разом.       Он с благодарностью опускается на свободное место возле ног Бруно, позволяя древним подушкам засосать его, пока его голова не упирается в спинку дивана. Резинка для волос была бы сейчас просто раем для его вспотевшей шеи, но для этого придется встать, поэтому Абаккио собирает волосы так, чтобы они упали за спинку дивана. Он закрывает глаза, чтобы как следует расслабиться между теплом солнца и жаром огня.       Не прошло и минуты, как что-то задело его бедро. Приоткрыв глаза, он замечает ноги Бруно в носках, подталкивающие его, и следит за жесткими движениями ног до блокнота, который тот держит в бледных руках. «Выглядит неплохо»       Абаккио фыркнул. – Похоже на опасное слабое место в случае нападения зомби, – бормочет он. Его веки тяжелеют, а конечности продолжают погружаться в диван. Вздремнуть звучит божественно.       Изо рта Бруно вырывается неестественный поток воздуха, едва окрашенный звуком. Его версия смеха, сопровождаемая вздернутыми уголками рта. «Спасибо»       Сочетание этой улыбки и (еще!) благодарности почему-то заставляет Абаккио чувствовать себя неловко. Почти ошеломленно. (...А еще по непонятной причине его охватывает странное желание выудить свою грязную рубашку из беспорядка на полу и надеть ее обратно. Но это глупо. Крайне нелепо). – Не благодари меня, пока нас обоих не съедят заживо.       Глаза Бруно закатываются, как обычно, оставаясь в черепе слишком долго, чтобы выглядеть естественно. С минуту он строчит что-то в блокноте. «Меня нельзя съесть заживо»       Хех. – Не душни – ворчит Абаккио.