Упала, очнулась - султанша!

Да кому это нужно? Что, евнухи покусились на дела государственной важности? Наложницами были подкуплены, чтобы к султану водить? Не смешно даже. Либо они что-то знали. Тогда почему сейчас? Почему не до моего приезда? Не в первые дни, в конце концов? Увидели твою активность и поняли, что рано или поздно найдутся зацепки, которые ты мимо ушей не пропустишь. Начнёшь копать, вскроются неприятные подробности, а в твоей власти, с поддержкой мужа, конечно, сейчас даже неугодного пашу выкинуть из Совета. На Великого Визиря, правда, кишка тонка ещё, но кого-нибудь более низкого ранга - вполне себе. Кто-то узнал, какой именно дворец мне пожалует отец, заранее послал туда доверенных слуг, чтобы те за мной следили, а когда понял, что это крайне затруднительно, решил убрать людей, так сказать, во избежание? А почему нет? Бред. Во-первых, вряд ли Султан обсуждает с подчинёнными такие мелочные вопросы. Во-вторых, что за пренебрежительное отношение к людям? Проще сымитировать болезнь или подстроить побег. В третьих, слежка вовсе не так невозможна, как хотелось бы. Ну, в столице не так много пустующих дворцов, достойных старшей дочери Падишаха. Можно было подсуетиться и заранее в каждый послать. Не неси ерунды. Страшилки на ночь в детском лагере и то увлекательнее.

***

Несколько дней спустя. Трупы забрали, чтобы похоронить на местном кладбище. Чуда, увы, не случилось. Я мрачно провожала взглядом уезжающие повозки. Ладони в кулаки сжимала. Кольцо братово в палец ободком больно впивалось - в безымянный, конечно. Сама не знаю, отчего каждый день его там ношу. Кулоны, браслеты, броши - всё меняла, а это нет. Тошно даже о другом думать как-то. Как будто... предаю его, что ли. Искандер после завтрака уехал по-обычному. Ему на работу, в Топкапы надо, что за дело визирю до смерти рабов. А дворец весь притихший. Евнухи, калфы ходят, будто каждому эти двое лучшие друзья были. Хотя, конечно, себя на их месте видят, отношение господское примеряют. - Чёрный платок дай. А я не такая. И плевать, что в первый и последний раз их на больничной койке видела - это люди. Жили, любили, страдали, мечтали. Их смерть - это печально. Стоит того, чтобы траур надеть. Хоть на час, хоть на день - кто меня видит тут, в четырёх стенах-то? Только те, для кого скорбь моя предназначена. Ёзге зашла, чтобы уточнить что-то, взглядом наткнулась и лицом посветлела. Тут же, правда, снова мрачной стала, небось, себя за неуместные чувства винить начала, но то дело наживное. Посыл получен. - Госпожа, что с... вещами делать? Тоже вопрос нелёгкий. Хоть и слуги, а деньги копили, форма была, кое-какие личные вещи. Мелочь, конечно, по сравнению с султанскими-то драгоценностями, а всё ж не выбросишь. Жалко. Одежду на других перешить - можно, конечно, да кто возьмёт? Не настолько мы бедные. - Ткани сожгите, личное их друзьям передайте. Всяко лучшее применение найдут, чем я. Чего тут думать, если калфа в коробку положит, задвинет куда подальше и забудет, а тем четверым - память, всё-таки. Хоть что-то напоминает, что был такой человек. Под старость взглянут, глядишь, вспомнят товарищей своих несчастных. Грусть целый день на сердце грузом тяжким висела. Не хотелось ни смеяться, ни на солнышко в сад выходить - каждая травинка напоминала, что я живу, наслаждаюсь, а они - нет. И никогда не будут больше. Ни-ког-да. Искандер приехал - платок увидел - замолчал. Смотрел за ужином странно очень, с примесью грусти. Только вилки с ножами в тишине звякали. Молчала и я. Что тут скажешь, когда без слов ясно всё? Как закончили, дал слугам знак уходить. Сел на диван, меня к себе поманил. Подошла, не испугалась даже, настолько всё равно было. А он рядом усадил. Вздохнул тяжко, и рассказывать начал. Как его, мальчишку пятнадцатилетнего, от дома родного оторвали. На рынок привезли. Продали. Повезло, что грамоте выучен был, образован хоть как-то - благо, семья купеческая была. Обеспеченные эфенди его выкупили. Как напарника, дружка наследнику - по нашим меркам, вроде собаки нечто. Сынок их ленив был да глуп, Искандер за него учился, считай. Экзамены в государственную школу при Топкапы вместе писали. Да только прошёл один лишь, понятно кто. Мехмед Фатих и Баязид, прадед и дед мои, на цвет крови не смотрели, мозги видеть хотели. Как, беем будучи, в походы ходил, рассказывал. Как с Джемовскими мамлюками на поле боя сражался. Как друзей своих лучших потом мёртвыми там находил и вместе с ними второй раз умирал. Клялся - никогда больше - но других встречал. Про жгучий песок Египта, тёмные южные ночи, яркие звёзды, пирамиды древние, которые своими глазами видел, пусть и издалека, говорил. Заметила я, что плачу, лишь когда силуэт его в сумеречных покоях расплываться стал. Сердце в груди так тянуло и болело, словно рукой жёсткой сдавил кто. А Искандер говорить продолжал, жалости никакой не ведая. Как жену свою встретил. Ради неё меч в ножны вложил, политической карьерой занялся. Да и сам терять устал, слишком много ран на душе. Потом дети пошли. Живут, отца помнят, и ладно. Выросли, на ноги стали - и осиротели наполовину. Ушла мать их. А сердце всё помнило, забывать не хотело. Больно было так, словно кинжал прямо в душу воткнули. Другие рубцы кровоточить начали. Он уж важным пашой был, а толку-то... Золотом, мехами да бумажками духу своему не поможешь. Рассказал, как падишах ему дочь свою отдал. Как удивился при известии этом и даже не понял сначала. Как в полное изумление пришёл, когда узнал, что жена султанова, мать шехзаде, список мужей дочери дала и та его сама среди прочих выбрала. Как до сих пор не понимает, почему мне такая милость оказана была, и в догадках теряется, неужто судьба - существует? Неужто рано ещё помирать? - Молодая ты, девочка. И замуж за такого же молодого надо, горячего. Он тебя счастливым сделает, не я. Тут уже у меня нервы сдали. Захлёбываясь и сморкаясь, начала в ответ говорить. Не всё, конечно, но многое. От того ещё больнее было - Искандер передо мной душу, считай, наизнанку вывернул, а я того же сделать не могу. Никак. Не поверит. Ведром ледяной воды окачу тлеющий уголёк, который как-то ещё можно до спокойного факела раздуть. Но и того, что рассказывала, достаточно оказалось. Как смерть за братьями приходила. Одного за другим в гробах уносили. Как почти год вся семья непрерывно в страшном ужасе жила - не придут ли палачи за отцом и сыном? Как впервые Сулейман в поход уходил. Как узнала, что замуж выдадут непонятно за кого, и оцепенела. Что не знаю сама до конца, чем тот список заслужила. Может, Валиде про болезнь души султану написала, и тот сжалился над убогой дочерью. Долго мы говорили с ним. До самого рассвета. Никому входить не разрешали, свечи не тушили - не до того было - они и выгорели все. Так и сидели в полутьме. Жалость сердце моё тисками давила - я-то усну, а ему, несмотря на возраст, снова в ад. Снова в Топкапы. Не богатый паша передо мной сидел - усталый парень с тяжёлой судьбой. И за себя горько тоже - у него хоть Египет был. Пирамиды. А у меня что? Четыре красивых стены. Я ни в Трабзоне за пределы дворца не ходила, ни в Манисе, ни здесь, в Стамбуле. У моря двадцать лет почти живу, а даже на воде держаться не умею. Сами слова вырвались, рот в испуге захлопнула. Человеку стократ хуже, чем мне, стыдно... А он взял и сердце надеждой зажёг. Выведу, сказал, не переживай, время только найти надо. Город тебе покажу. Был тут, мол, до землетрясения ещё, вот и посмотрим, что изменилось. И плавать можно научиться, если в окрестностях озеро подходящее, безлюдное найти или во дворце бассейн организовать. Вот тут я в четвёртый раз заревела. Благодарностью так переполнилась, что казалось, двинься - лопнешь. В груди приятной болью щемило. Он - в ответ - засмеялся, по голове потрепал, как маленькую, встал, попрощался и вышел. Пора уже. А я сидеть осталась, подняться не в силах. Впервые за ночь дотронулся, оказывается, хотя кажется - уже глубоко-глубоко под кожей сидит. Пяти минут не прошло, как Лале и Мёге прибежали. И тут я - вся заплаканная сижу. С мигренью в обнимку. Забеспокоились, вопросами засыпали, засуетились. Не тронул ли? Не потому ли реву? - Нет, - головой покачала. - Не под юбку он мне залез, а в самую душу.

***

Глаза щипало, голова болела, нос забит - не думать же в таком состоянии, в самом деле? Я попросила Лале сварганить успокаивающую настойку и завалилась спать, оставив все вопросы будущей версии себя. Рассказывать никому о сути разговора не стала - слишком уж это личное. Слишком. Снилась какая-то муторная, вязкая дичь. Душно, жарко, кругом красное марево и ничего больше. Потом внезапная резкая боль - и темнота. Будущая я, валявшаяся на диване и мрачно взирающая на потолок, смачно плюнула в прошлую, которая свалила все проблемы на мою бедную, и так не блещущую разумом головушку. Сука. Что это, блять, было? С чего вдруг Искандер так расчувствовался? Почему вдруг откровенничать начал? Что могло послужить спуском? Какую тайную цель он мог преследовать? Ну, спровоцировал платок - он понял, что ты держишь траур по рабам, а значит, считаешь их жизни достаточно ценными. Вспомни, ты разве когда-нибудь говорила об этом? Лишь предложила общаться не на "вы", сказала, что будешь подчиняться и помогать в обмен на неприкосновенность, но на этом всё. Он с полной уверенностью мог считать, что является для тебя просто рабом более высокого ранга. Вот же блять. С другой стороны, разве рабам подчиняются? Разве с ними пытаются договориться? Нет. Может, он считал, что раз я ёбнутая, то и стандартами общения руководствоваться не буду? Мол, в душе отношусь, как к рабу, а в лицо мило улыбаюсь? Дерьмо, дерьмо. ДЕРЬМО! Но доверившись, я показала, что не считаю его ниже себя, разве не так? Разве не должен был он это понять? Прекрати изводиться. Скажешь всё вечером и успокоишься. Ладно. Хоть что-то звучит как план. - Лале! - Да? - откликнулась служанка, поставив на столик поднос с небольшим перекусом. Я слегка скривилась - желудок, хоть и пустой, есть не просил совершенно, а потому насиловать себя не было смысла. - Зачем ты... - Тебе нужно поесть, - перебила она, внимательно рассматривая моё лицо. - Не знаю, что сегодня случилось, но за питанием надо следить. - Не хочу. Она закатила глаза. - Ну что ты как маленькая капризничаешь? Мне тебя с ложечки покормить? - Не хочу, - захихикала я, ощущая, как уходит куда-то в пространство скопившееся напряжение. - Лёгкое что-нибудь есть? Щербет, молоко, может, просто вода? - Нет, - покачала головой служанка. - О, но недавно с рынка принесли какую-то новую штуку, никогда раньше не видела. Говорят, это пища бедняков, но я взяла немного. Хочешь попробовать? Правда, не знаю, как надо есть... Я заинтригованно привстала, принимая, наконец, сидячее положение, и поправила волосы, придавая им хоть сколько-то приемлемый вид, пока Лале шуршала чем-то в складках одежды. Наконец она протянула небольшой кулёк, открыв который, я выпала в осадок. Это были сёмки. Натурально, обжаренные подсолнечные семечки! Внутренний гопник радостно взвыл, неистово беснуясь. Раз-раз-раз, это хардбасс, все в спортивках адидас... Даже не буду предлагать тебе заткнуться, такая ностальгия придавила. Боже ты мой, я смогу сидеть на кортах и лузгать сёмки! Ещё пара штрихов - и получится типичный обитатель любого подъезда на окраине! - Хатидже? Почему ты улыбаешься? Пальцы привычным жестом с треском разломили кожуру, и я закинула в рот бежевое семечко. Прикрыла глаза, разжёвывая. Если отвлечься от звуков мира и ощущений дорогого платья, плотно прилегающего к телу, можно представить, что я дома... - Хатидже? - Передай Кану - пусть закажет большую партию, - велела я. В прошлом меня часто пугали, что от семечек развивается аппендицит, и, хотя, погуглив, я поняла, что это миф, решила не злоупотреблять. Мало ли. Здесь же тем более не следует, но вот так, иногда - определённо стоит. - А как... - Смотри, вот так ставишь пальцы, ногтями надавливаешь, и готово. Есть пустая миска? Надо куда-то кожурки девать. Лале закивала. - Сейчас принесу.