Name's Fisher

      — Ты… — ноябрьский ветер сорвал шёпот с его сухих саднящих уст.              Заострённые черты, бледноватый лик с тонкими розоватыми губами, длинные русые пряди волос с лёгкой синевой, поверх которых держался цилиндр, отсутствие ремней и пара бездонных голубых глаз, смотрящих прямо на него. Он был словно живой, словно обычный человек, которого мучала бессонница, словно он никогда и не был мёртв. Он был и Фишером, и в то же время нет, отчего Джонсон не мог поверить в происходящее. Ему казалось, что это морок, что его глаза нагло лгали ему, как и разум, который успел разительно помрачиться, но сердце, что забилось быстрее, твердило иначе. Он потянул руку к его лицу, желая понять, в самом ли деле это происходит с ним, но человек без маски его остановил, так и не дав возможности прикоснуться к себе.              — Не стоит. Грим испортишь, — он обхватил его запястье и мягко опустил.              Рука была сильна. Сильнее его. Он был таков или волновался? По взгляду нельзя было сказать, что ему было тревожно, — он был непроницаем. Выражал всё и в то же время — ничего.              — Это правда ты? — с щемящей надеждой спросил Лоуренс, чувствуя, как в груди разливается тепло.              Человек отвёл взгляд в сторону.              — Давай поговорим в другом месте. Здесь стоит невыносимая вонь.              — Констебли оцепили этот квартал, вряд ли я смогу…              — Я их отвадил, — оборвал он его на полуслове.              — Как?              — Ты доверяешь мне, Джонсон?              Лоуренс, сам того не осознавая, кивнул.              — Тогда, будь добр, не задавай лишних вопросов и делай, как я прошу.              Звучал он резко, решительно, не то терпения лишился, не то просто спешил покинуть это место. Впрочем, последнее было очевидно — сидеть в этом обветшалом смрадном доме было равносильно переезду на помойную яму. Джонсон это понял лишь когда выбрался наружу и последовал за человеком. Он бы никогда не простил себе подобное слабоволие и покорность, но отчего-то его тянуло к этому джентльмену, хотелось верить ему, пусть даже это и было глупостью несусветной.              — Ты просил не задавать лишних вопросов, но я не могу не утолить своё любопытство, — внезапно заговорил Лоуренс, мрачно глядя в спину мужчины. — Ответь мне, человек, за которым я сейчас слепо следую, это Фишер, которого я знал, или это новый Потрошитель, которого все так страшатся?              — А что думаешь ты? — джентльмен равнодушно глянул на Джонсона через плечо.              — Я хочу знать наверняка.              — Что ж, я был всегда рядом, прятался среди людей и наблюдал за тобой со стороны. К слову, ты меня неоднократно видел, но не замечал. А стоило городской легенде объявиться, так ты сразу подумал обо мне. Неужели я настолько тебя разочаровал, Лоуренс?              — Я… — он запнулся, опустил взгляд долу и принялся задумчиво разглядывать грунт, горько добавив: — Разочаровался лишь в самом себе.              Фишер понятливо хмыкнул. Более он этот диалог не поддерживал. Как и Лоуренс.              Скрываясь за углами ветхих домов предусмотрительности ради, они покинули трущобы и окольными путями добрались до Вестсайда. Джонсона поразило знание Фишера окрестностей — он прекрасно ориентировался на местности, знал каждую улицу и мог наспех в деталях рассказать, что где расположено, а при большем допытывании — и описать. Подобное владение информацией вплоть до мелочей смутило Лоуренса. Неужели он настолько отвык от своего создания, что свойственные ему способности превозносились пред ним как феномен? Вероятно, да…              Они подошли к двухэтажному многоквартирному зданию. Фишер открыл резную дверь ключом и впустил Джонсона в свои апартаменты. Маленькая прихожая встретила их с уютом: лёгкий аромат сухоцветов витал в воздухе, на стенах висели миниатюрные картины, а на комоде, что расположился подле деревянной лестницы, стоявшей напротив входной двери, стояли вазочки с цветами и разной мелочью. Слева арочный проём вёл на кухню, справа — в гостиную. Фишер снял с себя цилиндр и плащ, повесил их на вешалку и глянул на Лоуренса, взглядом требуя сделать так же. Джонсон снял с себя пальто, но, принюхавшись к нему, скривился и замялся, не решаясь вешать грязную вещь на крючок, на что хозяин апартаментов беспечно отмахнулся. Мужчина направился к лестнице и позвал аристократа за собой, наверх. Лоуренс только сейчас заметил, что Фишер, поднимаясь по ступеням, более не хромал и передвигался не скованно, как раньше, а свободно и с нехарактерной быстротой.              Ты очень изменился, подумал он, поднявшись следом. На втором этаже Джонсон заприметил исполинский книжный шкаф, забитый доверху разным чтивом, и небольшой журнальный столик в окружении двух обитых бархатом кресел, расположенных под окнами. Фишер открыл дальнюю дверь и вошёл, приглашая за собой мужчину, в спальню. Уютную, хорошо обставленную, намного лучше той, что ему выделили на чердаке, с широкой кроватью и выходом на балкон.              — Хорошо устроился, — подметил Лоуренс и глянул на заставленный уходовыми средствами трельяж. На отдельной полочке стояло несколько манекенов головы с париками. — Даже чересчур.              Фишер проследил за его взглядом.              — Вынужденная мера, — кратко изрёк он и, оторвавшись от мебели, холодно велел: — Разденься.              Лоуренс изумился такому внезапному приказу. Воззрился на невозмутимого Фишера и не нашёлся с ответом.              — Ванну наберу. От тебя разит за милю перегаром и трущобами, — пояснил мужчина и скрылся за соседней дверью.              Джонсон не стал перечить. Одежда пропахла стойким зловонным запахом, напоминая ему о его уничижительных похождениях и постыдном побеге от реальности, от семьи, от настоящего в поисках забвения, отчего он скривился от отвращения и незамедлительно принялся снимать с себя всё, оставшись лишь в исподнем. Вещи неряшливо оставил валяться на полу, не зная, куда их деть и что с ними делать, и босыми ногами подошёл к дверному проёму, наблюдая за Фишером со стороны.              Горячая вода громко журчала, постепенно наполняя купель и пуская клубы пара. Мужчина, закатив рукава рубашки по локоть — Лоуренс только сейчас увидел, что его левая рука больше не была женской, став идентичной правой, словно они были от одного человека, — следил за её температурой и уровнем наполнения, не сразу заметив Джонсона, тихо стоявшего в дверях.              — Чего притих, Лоуренс? Стесняешься своего камердинера? — Фишер обернулся к нему. Невзирая на всю его напускную холодность, в голубых глазах промелькнул ехидный блеск.              — Надо же, меня копировать вздумал? — ухмыльнулся Джонсон, поразившись его перевоплощению. В памяти всплыл момент в будуаре, когда юное создание, превозмогая смущение, помогало ему принять ванну. Кто бы мог подумать, что в будущем Джонсон поменяется с ним местами и будет так скромничать. От этого ему стало искренне смешно.              Он стянул с себя оставшуюся одежду, представ перед мужчиной полностью нагим. В крови забурлил азарт и давнее желание наблюдать за сторонней реакцией.              Фишер скользнул по нему оценивающим взглядом, задержался на пахе, совсем недолго, и, склонив голову набок, задумчиво хмыкнул, словно соглашался с какой-то неозвученной мыслью.              — Ванна готова, — объявил он, бросив взгляд на воду, и перекрыл кран.              Джонсон прошёл внутрь, демонстративно зашёл спереди, намеренно задев рукой открытое предплечье Фишера, и залез в ванну. Тот и бровью не повёл, оставшись совершенно хладным даже к столь провокационному прикосновению. Вот так выдержка, будто на службе у Её Величества находишься, заключил Лоуренс, задержав на нём косой взгляд, и спиной привалился к бортику. Фишер намочил мочалку и принялся растирать ему плечи, осторожно, расслабляюще, лёгкими массирующими движениями, медленно опускаясь к торсу и ниже, под воду.              Лоуренсу не понравилась перспектива скорейшего возбуждения, особенно сейчас, когда отношение самого Фишера к нему вызывало сомнения, а оттого он мягко убрал его руку в сторону и попросил намылить голову.              — Расскажи мне о себе, — вернулся он к истокам их диалога, вмиг посерьёзнев. — Как ты сумел выбиться в люди? Каким образом заполучил эти апартаменты? Что с тобой происходило всё это время? И что ты имел в виду под нахождением рядом? Ты работаешь в Бат Роу?              Вопросы сами посыпались друг за другом с его уст, отчего он не сразу и подумал, что, возможно, некоторыми из них вызовет лёгкое недовольство или даже разозлит Фишера, однако тот остался спокоен — продолжил намыливать его потемневшие от воды волосы и вновь задумчиво хмыкнул.              — Тебе правда это интересно или ты просто хочешь унять возбуждение?              Спросил прямо и до чего метко попал. Как, впрочем, и всегда. Лоуренс, не раздумывая, ответил:              — Фишер, пять лет прошло. Пять чёртовых лет! Сам посуди, буду ли я лукавить?              — Не обижайся, господин, но не будь ты Лоуренс Джонсон, я бы не придирался к твоим словам.              — Ларри… — поправил он его, смутившись обращения. Ему хотелось оставить всех «сэров», «господинов», «мистеров» за пределами дома Фишера и стать для него наконец чем-то больше, чем просто давний друг и создатель. — Называй меня Ларри.              — Хорошо. Ларри, — сказал с неким акцентом. Не одобрил, но смирился? Нет, по записям в дневнике он всегда желал называть его сокращённо, значит, язвил.              — Так… ты расскажешь?              — Я действительно был всё это время рядом. Даже ближе, чем ты можешь себе представить.              — Значит, я был прав. То был твой кабинет… Тогда кем был тот здоровяк? — гневливые нотки просквозили в его размеренном тоне.              — Ты видел Грегори. Моего ассистента.              — Только ассистента?              — Не ревнуй.              — А ты объясни, какого дьявола он занял твой стол?              — Прикажешь ему стоять как истукан?              — Нет, но всё же…              — Ларри, я дал ему дозволение. Да и ты бы мог меня подождать. Я был на обходе.              — Я не видел тебя в отделении.              — Ну, как и все эти пять лет.              С нехарактерным для него равнодушием сказанные слова прозвучали особенно колко. Джонсон вздохнул.              — Так что с историей? Кто такой С. Фишер?              — Сал Фишер — человек. Это всё, что тебе нужно о нём знать. А вот как я им стал… — он запнулся, осторожными движениями смыл пену с головы Джонсона, а затем, словно собравшись с мыслями, признался: — Эшли помогла.              Лоуренс стал мрачнее тучи. Оторвался от бортика и резко обернулся к Фишеру.              — Как? — только и сумел выдавить из себя он, глядя в опущенные глаза мужчины.              — Сошлись с влиятельным людьми. В обмен я им помог и по сей день помогаю. Какого рода помощь я оказываю — тебе знать не следует.              — Скажи мне, это хоть законно?              — Отчасти.              — Дьявол… Во что она тебя втянула… — насупился Джонсон, в душе осыпая Кэмпбелл всеми известными проклятиями.              — Не говори о ней так, — упрекнул его Фишер, словно прочитал его мысли. — Тебя не было рядом, ты не знаешь и даже представить себе не можешь, насколько её помощь была велика, когда я, казалось, лишился всего, начиная от крыши над головой, заканчивая рассудком.              От злобы Лоуренс сжал челюсти. Природа его эмоций была ему не ясна, была ли она направлена на него, или это так повлиял укор, но он ничего не смог с собой поделать и надсадно выдохнул:              — Если бы ты не ушёл тогда…              — То что? Ты бы меня утешил? Погладил по голове и принял меня со всем моим послужным списком, не назвав убийцей? Или как всегда принялся бы осыпать упрёками, выказав всё своё разочарование во мне? Что бы ты сделал, Ларри? Что бы вообще изменилось? Что?              Фишер подошёл к раковине, навис над ней и заглянул в зеркало, рассматривая отражение. Поднял голову, надменно осмотрев острый угол нижней челюсти, опустил, волком уставившись в высокий лоб, и выпрямился, безразлично вглядываясь в два грязно-голубых глаза.              — Я бы в любом случае остался уродлив, что снаружи, что внутри. Продолжил прятаться за маской, взращивая в себе всю ненависть к людям, семя которой было посажено вами. «Не люби, не чувствуй, не доверяй, не верь, не пускай к себе близко, ты хаос, Фишер, плод любви разрушения и смерти», — он кончиком указательного пальца коснулся переносья зеркального Фишера и немного надавил. Джонсону на миг показалось, что он сейчас продавит стекло, оставив на нём паутинку из трещин, но мужчина отстранился, не отрывая глаз от отражения, и на выдохе изрёк: — Но я не такой. Я ведь знаю, что я лучше… Значит, должен помогать тем, кто этим похвастаться не может. Ведь не может же мир быть настолько плох, как о нём толкуют, и не все люди в нём одинаково уродливы. В конце концов, должна же в этой жизни быть хоть какая-то справедливость. Ну, скажи мне, Ларри… разве это не так?              — Ты поэтому ушёл? Справедливости ради? — осведомился Джонсон, надеясь услышать обратное. Сердце предательски защемило, к горлу подступил ком, а в разуме пронеслась одна мысль: только бы слухи остались слухами…              — Почему я ушёл? Почему я ушёл… Ох, тебя интересует только это, чёртов эгоист… — Фишер накрыл лоб ладонью, едва его коснувшись. Мрамор руки контрастировал с лёгкой бледностью лица. С уст слетел горький смешок. — Потому что я устал от притворства и самообмана. Я не хотел носить маску, быть слабаком и получать в ответ уничижительные плевки. Как бы это тщеславно ни звучало, но мне хотелось ловить на себе восторженные взгляды, но не фанатиков, не безумцев и уродов, а людей, настоящих людей. И тогда я понял: я не обычное создание, не человек и даже не монстр. Я просто оживший мертвец, который был создан, чтобы доказать этому миру возможности науки и её победу над смертью, что уже звучало величаво. И это было твоим смыслом жизни, который впоследствии стал моим, как и вся ответственность, что прежде была возложена на твои плечи. Ты поступил так же и с Одри. Она была оплотом твоих грёз. Без неё ты потерял надежду и веру и, чтобы не упасть в своих глазах, взялся за меня. И это привело тебя к краху. А я, дурак, думал, что своими действиями докажу тебе свою преданность и любовь, хотя на самом деле стал изменником… — он опустил руку, открыв Лоуренсу вид на помутневшие от печали глаза. — Знаешь, я бы принял смерть в ответ за все свои преступления, но какова ирония — это тоже стало бы предательством. Поэтому уход от тебя был для меня, нет, для нас — единственно верным решением. Чтобы ты не думал обо мне, как о своей большой ошибке. Чтобы не жалел о содеянном.              — Только вот я именно что жалел и жалею, что так и не смог ничего предпринять, дабы защитить тебя как следует. Всегда хотел оградить от этого мира, зная, какую боль он может причинить, и в итоге позволил им совершить это с тобой. Иронично, я смеялся над Тоддом, но в действительности сам же и оказался трусом.       — Я тебе однажды сказал, что в страхе нет ничего ужасного, плохо, когда ты всецело ему отдаёшься. Ты любишь рисковать, но не потому что храбр, а потому что напуган и отчаян. Такая игра бессмысленна, в ней быстро угасаешь. Поэтому мне порой было с тобой тяжело.              — Всё ещё считаешь меня равнодушным?              — Люди не меняются, Ларри. Люди взрослеют. Если ты вырос холодным, сможешь ли ты загореться вновь, не сгорев дотла? Стены вашего особняка не способны поддерживать тепло. Живые в нём замерзают. Чего не скажешь о нас, мертвецах.              — То есть ты не вернёшься? — Джонсон затаил дыхание.              — Ты прав. Я не хочу возвращаться в особняк, — бесстрастно ответил Фишер. Сердце Джонсона пропустило удар, расширив владения внутренней пустоты. А затем мужчина поднял на Лоуренса глаза, полные сумрачного блеска и некой надежды, и, словно делясь сокровенной тайной, прошептал заветные слова: — Но часть меня всё ещё хочет вернуться к тебе.              Джонсон подорвался с места, разбрызгав воду по сторонам, и, оставляя за собой след из лужиц, босыми ногами ступая по холодному полу, подошёл к мужчине.              — Это согласие? — тихо проговорил он с таким трепетом, что Фишер не сразу нашёлся с ответом и лишь ограничился молчаливым кивком.              Тёплые ладони мягко обхватили бледное лицо, большие пальцы скользнули по холодным щекам, провели под бездонными, заворожённо смотрящими на него глазами, пока остальные — нащупали выступившие желваки. Он не злился — волновался, отчего излишне напряг мышцы, поддерживая нижнюю челюсть. Умиляясь этим зрелищем, Лоуренс улыбнулся краешком рта и осторожно накрыл его губы своими, так невесомо и нежно, словно боялся его спугнуть. Не углубляя, не врываясь дальше, чем мужчина ему позволял, он девственно целовал его, повторяя раз за разом одно и то же слово, что так въелось в его сознание с того самого дня, единожды слетев с уст Фишера:              — Прости… прости… прости…       Холодные пальцы накрыли его ладони и кротко обвили их. Фишер нехотя отстранился, оставив между ними всего дюйм свободного пространства.       — Ларри, ты должен понять, что я уже не тот, что прежде, — промолвил он, глядя Джонсону в глаза так серьёзно, словно предупреждал того об опасности, а не желал откровений.       — Знаю, знаю… — покивал Лоуренс и кротко улыбнулся. — Ты изменился. Возможно, мне даже придётся заново изучить тебя.       — Снова видишь во мне подопытную мышь? — Сал нахмурился, жутковато вытянувшись в лице, как перед зеркалом, и крепче сжал его кисти.       — Нет, нет, что ты…       — Тогда зачем так говоришь?       — Потому что… — Лоуренс запнулся. Ещё никогда ему не было настолько тяжело подбирать нужные выражения. Стоя под пристальным недоверчивым взглядом, он видел себя не только нагим, но и совершенно уязвимым.       Сдавшись напору, Джонсон опустил взгляд и тяжело вздохнул.       — Извини. Впредь буду осторожен в выражениях.       Хватка ослабла. Фишер осторожно сцепил его руки вместе и накрыл их собственными ладонями.       — Подними глаза, Ларри.              Джонсон выполнил просьбу и поймал на себе уже другой взгляд — внимательный и нежный. Такой, каким на него смотрел Фишер, купаясь в закатных лучах солнца, читая с ним книги наедине или прогуливаясь по окраинам города.       — Знаешь, мне до сих пор не верится, что ты — это ты. Я имею в виду, что раньше я только думал о нашем сближении, как об исключении, феномене, который ничто не смогло бы объяснить и чего никогда бы не случилось, скрывал себя и свои чувства, прячась за масками, лицами и людьми, но теперь, когда я стою рядом и, кажется, вижу тебя насквозь, я… наверное, счастлив? Мне сложно подобрать название этому чувству. Я давно его не испытывал… — Фишер вновь насупился, но черты остались прежними — мягкими.       — А испытывал ли ты его хоть когда-нибудь? — осторожно осведомился Лоуренс. В дневнике он ответа на этот вопрос не нашёл.       — Да. Не могу утверждать, что это оно, но отдалённо напоминает. Я его чувствовал там, на ипподроме, в день, когда впервые оседлал Сильвера и после, имея возможность беззаботно перебегать с тобой из коридора в коридор…       — Так давно и… так скоро к…       — Да, — оборвал его Сал на полуслове, по всей видимости, не желая вспоминать тот роковой день.       — Мне жаль.       — Поздно ты, да и это уже ни к чему. Предлагаю более не возвращаться к этой теме. В конце концов, я привёл тебя в свой дом — будь добр, не нарушай его покой болезненными воспоминаниями. Вместо этого, пока я не пресытился ложными ожиданиями, лучше скажи мне, кто я для тебя.       — Ты… — Джонсон вновь осёкся, не зная, что и сказать. Он знал, что для Фишера он был всем, по крайней мере раньше так точно, но… что было теперь? Мог ли он оперировать этим фактом, надеясь на взаимность? Мог ли убедить его? Каков был шанс, что Фишера не разочарует его ответ?       Не придумав ничего лучше, он взял его руку и поднёс к своей груди, приложив к сердцу. Фишер недоумённо воззрился на него. В его глазах плескался страх.       Собравшись с духом, Лоуренс серьёзно и на высоком слоге произнёс:       — Сал Фишер, в минувшие времена ты удостоил меня чести, отдав своё сердце в знак безграничной любви. Ныне я, Лоуренс Джонсон, выражаю свои ответные чувства и прошу принять моё. Если же, по какой-либо причине, я утратил для тебя значение и если мои поступки и слова кажутся тебе эскападой, то в обмен вместе с сердцем я прошу тебя забрать мою жизнь.              — Лоуренс, это… это слишком. Я не могу, — размеренно проговорил Фишер, невзирая на весь ужас и изумление, застывшие в его глазах.       — Можешь. Ты — способен.       — Способен? Что?.. Неужели ты правда обо мне такого мнения?       — Нет. Просто… ты единственный, кому я доверяю.       — Не надо. Не говори так. Это проклятые слова.       — Помнишь, что ты сказал мне в то утро? «Прячась за маской отчуждения и холодности…       — …ты никогда не сможешь довериться и заработать доверие к самому себе», — закончили они в унисон.       — Я тебе доверяю. А ты? Доверяешь ли ты мне, Фишер?       Он какое-то время колебался. Смотрел на Джонсона, хмурился, скрипел зубами, отводил взгляд, едва заметно шевелил губами, будто разговаривал сам с собой, препираясь с сомнениями, а потом, словно поставив точку над «і», глянул на Лоуренса, твёрдо заключив:       — Да!       Первый раз за весь диалог его голос был громче обычной разговорной речи в тишине. Хоть на его лице и не было улыбки, но глаза… они улыбались. Искрились фейерверком невысказанных чувств, которые он выплеснул, заключив в поцелуй.              Он целовал нежно и в то же время страстно, старался сохранять некую грань между дозволенным и запретным, порой теряясь в моменте, забываясь в нём, пока не оторвался, затуманенным взглядом пронизывая Лоуренса. Чему были посвящены его мысли в этот момент? Желанию и похоти или тому, о чём он самозабвенно трактовал в дневнике? Думал ли он в этот миг о том, что, возможно, считает себя самым счастливым человеком во всём мире? Или всё ещё не верил своим глазам, полагая, что это очередной его сон? Джонсон не знал всего, да и вряд ли уже узнает, не спросив об этом прямо, чего ему делать не хотелось, руша сложившуюся идиллию. Он был доволен. Впервые за несколько лет он достиг этой эйфории, найдя лекарство от всех своих болезней в лице одного единственного. Его единственного.       Холодные руки легли на торс, скользнули по бокам ниже, к паху. Мышцы непроизвольно напряглись, по коже пробежались мурашки, а дыхание спёрло, словно его окатило ледяной водой. Сала его реакция позабавила. Он поцеловал уголок его рта, подбородок, спустился к шее, задержавшись на кадыке — чуть прикусил, — и принялся покрывать её отметинами.              — Ты мой, Джонсон… — страстно прошептал он, оставив очередное красное пятно.              Лоуренс выдохнул, безропотно соглашаясь. Он тоже желал оставить на теле Фишера подобные следы, метки принадлежности, что Сал — его и только его! Но эта оболочка не позволяла сотворить с собой подобное ради сохранения в вечном, застывшем в моменте. Он не хотел портить её своими разрушительным касаниями, не хотел ломать этот красивый хрупкий фасад, за которым пряталось сильное, храброе и наэлектризованное сердце, что посылало свои импульсы к его — отбивавшему мерный такт в кандалах тоски, — пытаясь вызвать в нём ту самую искру, которая прогонит мрак, развеет тьму и освободит из цепей.              Джонсон не заметил, как они добрели до кровати. Сал осторожно толкнул его, усадив на мягкое одеяло, и, опустившись на колени, дорожкой терпких и грубых поцелуев спустился ниже, к затвердевшему и изнемогающему по ласкам паху.              — Закрой глаза и упрись ладонями в постель. Не смей подглядывать и отрывать руки. Понял? — менторским тоном произнёс Сал, строго глядя на Джонсона снизу вверх.              — А если нет? — заупрямился Лоуренс и ухмыльнулся.              — Не примешь мои условия — будешь играть на своих в одиночку.              — Страшно-то как… — иронично протянул мужчина, хотя внутри он и в самом деле безумно волновался.              Сал сощурился, в глазах блеснуло озорство и лёгкая хитринка. Он провёл кончиком пальца по паху Джонсона от основания к вершине, чем взбудоражил того, и, прикрыв веки, досадливо вздохнул:              — Ну, как знаешь, господин.              Мужчина демонстративно поднялся, и этого было достаточно чтобы переубедить Лоуренса. Джонсон схватил его за руку и, согласившись, выполнил указания.              Сгораемый в предвкушении, он старался сохранять лицо, нацепив на него маску непроницаемости. Вышло плохо, и Лоуренс это знал, но до чего же ему не хотелось казаться каким-то юнцом в руках того, кто младше, как и не хотелось сплоховать. Холодные губы накрыли самую чувствительную зону, отчего он непроизвольно напряг мышцы живота, и медленно провели вниз, отзываясь внутри него перекатывающимися наплывами жара. Ладонью Сал обхватил его мужское начало и, совершив пару скользящих движений, вновь припал к нему. Джонсон непроизвольно вздрогнул, ощутив прикосновение языка — влажного и юркого, — ведущего дорожку от низа к самому краю, и зашипел, когда губы обхватили его. Он глубоко вдохнул, задержал дыхание, чувствуя погружение, и на выдохе издал хриплый стон:              — Глубже…              Сал не спешил выполнять просьбу. Отстранившись, издал едкий смешок, продолжая неприлично гладить Джонсона.              — Мне нравится видеть тебя таким беззащитным. Наверное, для тебя это стыд — чувствовать себя во власти другого. Ведь здесь ты ничего не решаешь, милый господин. И если я сказал тебе не смотреть на меня, то ты обязан выполнить это беспрекословно.              — Играешь со мной, дьявол…              — Да. Хочу отыграться за все те сны и фантазии, что терзали меня долгое время. Хочу увидеть тебя уязвимым, развязным и полным похоти, молящим о пощаде, просящим меня остановить эту пытку, пока я трогаю тебя, ласкаю и всячески извожу, не завершая начатое. Я хочу видеть тебя под собой и иметь тебя как следует: долго и мучительно.              Щёки Лоуренса предательски загорелись. Сам он расплылся в похотливой улыбке, пока ладонь Сала беспрестанно продолжала вытворять бесчинства с его мужским началом.              — Никогда бы не подумал, что скажу это, но я не стану пререкаться с тобой. Хочешь поиздеваться над моим телом — делай это, только не оставляй меня одного.              — Что ты забыл сказать?              — Пожалуйста.              — Нет.              Джонсон язвительно осклабился, смеясь над собой, и, поняв, что в одиночку не сможет утолить собственный голод по этим прикосновениям, на выдохе прошептал:              — Прошу…              — Вот, правильно, — довольно протянул Сал.              Улыбался он или всё ещё сохранял ледяное спокойствие? Когда он успел научиться быть таким хладнокровным ко всему? Не терзаться сомнениями, поступать, исходя из собственного положения в конкретной ситуации, брать всё под свой контроль… Он походил на бездушного, на инкуба, что пришёл к нему во сне с целью похитить его душу, только не скрывал своих истинных чувств к нему, пряча их под маской коварства и похоти. Хотя был ли он таков на самом деле? Джонсон запутался.              Он томно вздохнул, когда Сал продолжил ласкать его ртом и языком. Взял глубже, как просил его Лоуренс, и принялся двигаться. Когда он останавливался, вероятно, потехи ради, внутри Джонсона схлопывался мир и всё тело сводило от напряжения, но стоило ему продолжить, степенно ускоряясь, как Лоуренс до скрипа сжимал в руках простыни, желая коснуться его, накрыть голову и заставить придерживаться заданного темпа без этих чёртовых резких моментов торможения. И всё же была некая прелесть в этой сложности и своевольной непокорности Фишера, в чём прорывался его юношеский строптивый нрав, вопреки установленным им же строгим порядкам.              Разум помутился, мышцы стянуло, словно жгуты из стали, и в этом напряжении, в борьбе между человеческим контролем и животным желанием рождалась новая реальность, полная красок и звуков. Его мир, доселе серый, как затянутое тучами небо, под взмахом кисти его умелого художника окрасился в яркую палитру различных цветов, вспыхивающих на полотне жизни. Красный, синий, голубой, фиолетовый, жёлтый, — он созерцал их, вдыхал их, ощущая, как его сердце трогает невиданное ранее чувство благодати и умиротворения.              — Открой глаза, — вкрадчивый голос Фишера эхом пронёсся в его голове, заползая в закрома сознания.              Джонсон нехотя выполнил приказ и встретился с его бледно-голубыми, как кромка льда, глазами. Фишер невесомо коснулся его лба, поправив упавшую на лицо влажную прядь, кончиками пальцев скользнул вниз холодной дорожкой, отозвавшейся на теле Джонсона мелкой дрожью, вдоль руки и спустился к запястью, накрыв его ладонью. Длинные пальцы мягко сжали кисть и поднесли к животу.              Лоуренс надавил и, ощутив сквозь ткань напряжение брюшных мышц, загорелся желанием увидеть его целиком нагим. Словно прочитав его мысли, Сал крепче сжал руку, не дав ему воплотить задуманное, и мягко отвёл в сторону.              — Я сам… — твёрдо заключил он и принялся расстёгивать пуговицы сперва на жилетке, затем на рубашке.              Лишняя одежда оказалась на полу, обнажив его тело. Оно предстало перед Джонсоном как изысканное произведение искусства, выточенное умелой рукой мастера. Кожа, нежная и бархатистая, играла на свету, переливаясь холодными оттенками. Очерченные рельефные мышцы плавно переходили от широких плеч к сильной груди, создавая впечатление древнегреческой скульптуры олимпийских богов, где каждый изгиб, каждая линия подчёркивали его мощь и нечеловеческую силу, завораживая своим совершенством и вызывая восхищение.       Джонсон осторожно коснулся его бедра, пальцами провёл выше, к суставу, взглядом окинул плечи и жилистые руки. Ни одного шва. Цельное тело. Только голова истинного обладателя отсутствовала, сменившись Фишером.              — Откуда… — с неким волнением промолвил Лоуренс, нахмурившись, но Сал не дал ему развить мысль и, давно оставив деликатность за дверью спальни, бестактно запечатал их поцелуй.              Жадно, неистово, властно, он целовал его до боли, до крови, срывая корочку с растрескавшихся губ, и, как бы прося прощение за фамильярность, завершил всё нежным касанием языка вдоль ран, давая Джонсону возможность отдышаться.              — Какая разница? Оно теперь моё, — несколько раздражённо прошептал он ему в уста и, слизнув кровь со своих, патетически изрёк: — И твоё.              Последние слова несколько отрезвили Джонсона, напомнив ему кто он такой. Словно услышав сигнал к действию, он собственнически схватил Сала за бёдра и грубо повалил на постель, подмяв под себя.              — Зря ты это сказал… — рыкнул он и развернул его спиной к себе.              Фишер не сопротивлялся. Слуха Лоуренса коснулся волнительный вздох, когда он накрыл ладонью его широкую спину и провёл вдоль позвоночника ниже, к упругим ягодицам. Скользнул в складку между ними и нежно огладил сжатое кольцо мышц. Фишер заметно напрягся, от вида его скованной волнением спины Джонсон ухмыльнулся. Уже не так уверен в себе?              — Расслабься, — мягко попросил он, накрыв ягодицу ладонью, и, увидев, как просьба его возымела эффект, предусмотрительности ради осведомился: — Первое время, возможно, будет неприятно. Есть чем смазать?              — В тумбочке… — на выдохе издал Фишер и нервно хохотнул.              — Ты готовился, дьявол… — довольно протянул Джонсон, увидев содержимое выдвижного ящика, и, достав баночку с бледно-желтоватым веществом, не жалея нанёс мазь на афедрон, попутно введя указательный палец. Следом в ход был пущен и средний. Мягкими поступательными движениями он расширил тугое колечко мышц и, обхватив Фишера за бока, осторожно вошёл.              Туго. Он начал неспешно, но настойчиво, погружаясь вглубь, желая исследовать неведанную ранее территорию. Каждое последующее действие было что искра, разжигающая их пламя, отчего Фишер первым не смог сдержать тихий стон, вырвавшийся у него из груди. Руками он вцепился в резное изголовье кровати, сжав отполированную поверхность до проступивших сухожилий на тыльной поверхности кистей. От перемежающегося напряжения на руках стали перекатываться мышцы, спина прогибалась, подчиняясь ведущему, и выпрямлялась, оказывая несущественное сопротивление. Джонсона подобное наблюдение позабавило.              Боль в ушибленном колене подначивала, доставляя удовольствие. Он медленно наращивал темп, старался быть нежным, но чем дальше погружался в затягивающий омут страсти, тем становился грубее. Терял контроль над собой, над своим телом, упиваясь властью данной ему в этот момент, наслаждаясь этим единением, вышедшим далеко за пределы физической тяги. Он желал его всего: с его уродством и очарованием, с его страхами и грёзами, с его силой и слабостью, — позволяя себе забыться, но не в сером мире, где ранее ему хотелось затеряться среди руин, а в их маленьком оазисе, в полыхающем огне из чувств, что жаром разливался в груди.              — Скажи мне… ты чувствуешь… то же самое?.. — сбивчиво, едва ли не по слогам, проговорил Джонсон, учащённо дыша.              Плечи Фишера сжались, скрыв опущенную голову. Пряди волос сползли следом, упав на мягкие подушки, и открыли загривок. Джонсон скользнул рукой в ложбинку меж лопаток и, мягко обхватив шею сзади, приподнял его голову.              — Не… молчи… — прохрипел он, насупившись. Капельки пота скатились по образовавшейся складке меж бровей.              — Те-бя… — сорвалось с надтреснутым шёпотом. — Я… чувст-вую… тебя…              — Повтори…              — Тебя.              — Громче!              — Я чувствую тебя, Лоуренс Джонсон! — сладострастно застонал Фишер, стоило Лоуренсу сильнее сжать его шею.              Джонсон расплылся в довольной улыбке. Его вздохи, его прерывистое дыхание, его сдавленные крики и стоны пусть и были нехарактерны для него, но звучали как симфония. Горько-сладкая, сложная и непонятная, но всё так же ласкающая слух, она была что побочный эффект от приёма запрещённого вещества, коим был Фишер. Только им он смог беспросветно наполнить образовавшуюся за долгие годы пустоту, продолжая с остервенением двигаться в нём.              Из груди по сосудам, по телу, не обделив вниманием ни одну мышцу, жар растёкся медленным потоком, приближая его к долгожданной эскалации, и вырвался наружу, сразив тело внезапной истомой. Стон наслаждения, синхронный, наполнил пространство до отказа и только последующее шумное дыхание нарушало общий покой.              Лоуренс лбом упёрся в спину Фишера, обдавая разогретое плотскими утехами тело горячим дыханием, невесомо коснулся бледной кожи губами, оставив лёгкий поцелуй, и попутно что-то сказал, чего и сам толком не смог разобрать. Только сейчас, глубоко вдыхая, находясь в непосредственной близости, он ощутил исходящий от мужчины приятный хвойный аромат. Тот действовал на него лучше всякого транквилизатора, и, медленно опустившись на постель, Лоуренс, затуманенным взором разглядывая едва пробивающиеся в его помутневший разум черты Фишера, забылся сладким сном.       

      ***

             Картина. Взгляд. Холод. Тьма.              Дом. Стены. Клетка. Окно.              Озеро. Ива. Пирс. Дно.              Дно. Дно. Дно. Дно. Дно. Дно. Дно… Тьма. Холод. Дом.              Цепь. Связь. Ил. Вязь.              Слабость. Страх. Секреты. Свобода?              Нет.              Дно. Цепь. Клетка. Взгляд.              Искра. Вспышка. Огонёк. Свет.              Голубой?              Голубой.              Голубой… Синева. Небесный. Ярко. Ярко. Ярко…              Тяга. Дно… Дно? Небо… Небо. Небо!              Ярко. Свет. Много. Голубой. Звезда?              Много… Много. Много! Много!!!              Свобода… Свобода. Свобода. Свобода!              Выход. Воздух… воздух…              Вдох. Глубоко. Больно. Жжёт. Хорошо.              Глаза. Свет. Резко. Свобода. Дышу. Я дышу…             

***

             Джонсон распахнул глаза, одним резким движением вобрав как можно больше воздуха в лёгкие, словно долгое время пребывал под водой. Его вновь посетил кошмар.              Он долго смотрел вперёд, в потолок, уставившись в одну точку, и лишь погодя пришёл в себя. Сколько он спал? Который сейчас был час? И где Фишер?!              Лоуренс подорвался с подушек и, убедившись в том, что он в спальне совершенно один, тяжко вздохнул. Не остался. Не дождался и ушёл. Хотя почему сразу ушёл? Может, он был в уборной?              Вопросы роились в его голове, как параноидные, так и вразумительные. С одной стороны ему было страшно допустить мысль о том, что Сал ушёл, но с другой стороны он уверял себя в обратном, что никто никуда не уходил и Фишер был в своих апартаментах, просто в другой её части.              — Нет, я себя сейчас сожру этими размышлениями… — отбросив одеяло, он поднялся с постели.              На полу не было вещей: ни его, ни Фишера. Всё было убрано, так и говоря ему, что всё в порядке и Сал решил прибраться. И ему почти удалось подавить в себе эту бьющую в висках панику, если бы не это недавнее откровение… если бы не эта связь и желание быть рядом. Всегда. Везде.              Джонсон открыл платяной шкаф, взял первые попавшиеся ему под руку чистые брюки и, надев их на голое тело, вышел в коридор. Тревогу как рукой сняло.              Одетый только в брюки, Фишер сидел в одном из кресел у окна. Задумчивый и серый, как ноябрьское небо, как крыши соседних домов, как дым, исходящий от сигареты, которую держал в руке. От этой картины у Джонсона сердце сжалось, вызвав желание обнять его и прижать к себе. Впрочем, Сал в этом, вероятно, уже давно не нуждался.              — Ты меня не разбудил. Хотя уже… — он принялся искать взглядом часы.              — Семь часов вечера, — продолжил за него Сал, так и не глянув в его сторону. — Не хотел тревожить твой сон.              — Спасибо… — скованно поблагодарил Джонсон и, подойдя к журнальному столику, расположился в соседнем кресле. — Только не уходи в следующий раз. Мне страшно просыпаться одному.              — Постараюсь, — вновь холодно ответил Сал и затянулся.              — Давно куришь? — прямо спросил Джонсон, пытаясь не морщить лицо от противного сигаретного дыма.              — Ещё с академии. Сокурсники приучили. Сперва кичился, теперь только запах скрываю.              — А сейчас тоже его скрываешь? — не поверив его отговорке, Лоуренс подозрительно сузил глаза.              Сал вперил в него проницательный взгляд. По спине Джонсона пробежал холодок.              — Ты прав. Я нервничаю, — ровным голосом изрёк он и сделал очередную затяжку.              Клубы серого дыма плавно поднялись, обволакивая его лицо и смазывая острые черты, как густой туман. Холодные глаза потеряли свой цвет и цель, словно смотрели не на Лоуренса, а шире, стремясь охватить всё доступное взору пространство.              Джонсон осторожно взял его за запястье и, выхватив из пальцев папиросу, поднёс бледную кисть к губам. Мягко и нежно поцеловал каждую косточку на тыльной стороне, пока в его руке тлела сигарета.              — Дьявол… — обескураженно протянул Фишер. — Лоуренс, право, это лишнее. Я же не барышня, в конце концов, — он смутился: нахмурился и отвёл взгляд в сторону. Собрался вырвать руку из хватки Джонсона, но тот сильнее её сжал.              — Где-то я это уже слышал… — Лоуренс усмехнулся и затушил сигарету в пепельнице.              Он был готов голову дать на отсечение, что в тот день Фишер чувствовал больше, чем просто волнение. Но что он чувствовал сейчас? Был ли он так же взволнован или продолжал играть в независимого, что упивался гордым одиночеством и данной ему свободой? Кем он был? И кем он, в конце концов, стал?              Сал приблизился к нему, склонившись над журнальным столиком.              — Провоцируешь меня? Хочешь повторить?              Лоуренс покосился в потолок, делая вид, что хорошенько думает над ответом.              — Знаешь, тут предложение поступило. Прямиком из недр моей грязной душонки… — он многозначительно улыбнулся и стоило ему только сократить расстояние между ними с целью поцеловать, как в комнате, словно раскат грома, раздалось громкое урчание его желудка. — Это не то предложение!              Лицо его зарделось от неловкости. Фишер впервые за их встречу расплылся в широкой улыбке и, откинувшись на спинку кресла, искренне рассмеялся. Его смех: низкий, басистый, громкий, — шедший вразрез с его внешностью, ничуть не смутил Лоуренса. Только вызвал глупую улыбку.              — Ларри, ты когда в последний раз ел? — осведомился Фишер, немного успокоившись.              — Если сейчас семь вечера того дня, когда я выкинул фортель своей семье, то… вчера?              — Какой ужас… И ты ещё собрался повторить. Право, смертник, — Фишер укоризненно покачал головой.              — Я просто подумал, а почему бы не взяться за что-то другое, пока предлагают, — Лоуренс вновь поцеловал его кисть.              — Мистер Джонсон, держите себя в руках, — иронично поддел его Фишер, на что тот издал едкий смешок.              Лоуренс усмехнулся, поднялся с кресла и, резко потянув на себя Фишера, закинул его на плечо.              — Я сказал «себя», а не «меня»! — запротестовал Сал и хлёстко шлёпнул по широкой спине.              — Да? Прошу прощения, не расслышал, — засипел Джонсон сквозь улыбку и, зайдя в спальню, бросил Фишера на кровать.              — Ты просто монстр… — ухмыльнулся Сал, приподнявшись на локтях.              Джонсон упёрся коленом в простынь между ног мужчины и навис над ним.              — Только не говори мне, что ты этого не хочешь, — заговорщически прошептал он ему в губы и жадно накрыл их своими.              Вновь он почувствует это. Вновь он вдохнёт его аромат, что так кружит ему голову, и коснётся дланью горячего сердца, чтобы увидеть мир в разных цветах. Вновь затеряется в этом раю, продолжая упиваться теплом своего возлюбленного, греясь в его лучах, пока снаружи, за дверью этой спальни, за пределами этого дома, будет тьма, разруха и холод.              Он будет трогать его бесчисленное количество раз, изучать его тело, словно впервые, и нашептывать странные слова любви, которыми ранее пренебрегал, называя человеческой слабостью. Будет ловить каждое его движение, каждый взгляд, тонуть в океане глаз его, видя в них своё отражение. Его поцелуи станут обещанием, каждый осторожный жест — клятвой в том, что он останется рядом и никогда не причинит ему боль, как и не позволит это сделать остальным. Отныне время утратит значение, и они окажутся в вечности, где нет ни завтра, ни вчера, а есть только «сегодня» с переливами нежности и страсти. Нагие телом и душой.