Миска с молочными хлопьями

Когда крепкий черный чай полностью иссяк в маленьком заварочном чайничке, оставив в напоминание о себе лишь темную вуаль бежевых разводов на дне, а на выгнутом стоматологическом подносе замерли последние эфирные капли лимонного сока, в лужице которых покачивалась единственная откусанная долька, обваленная в фигурном сахаре, тогда, под самый конец чаепития, щечки Ушко нежно порозовели, а кожа постепенно приобрела свежий оттенок живого создания. Масакрик, увлеченный сторонними разговорами, не сразу заметил это, но когда невзначай разглядел в отражении графина робкую улыбку на лице безмолвной собеседницы, доктор счастливо просиял, чувствуя, что к пациенту возвращаются силы.       — Ох. А... Т-ты чего? Обескураженно ахнула Ушко, когда доктор припал к ней на шею, крепко обнимая изможденную, словно она приходилась ему дорогой, горячо любимой сестрицей. Ушко сильнее стиснула правую руку, не ощущая фантомного ободка кружки внутри, и, воспользовавшись моментом, слабо сжала пальцы за его спиной, сим отвечая на объятия так искренне, как только могла, с оговоркой отсутствия провокации. Но Масакрик держался с ней на удивление терпеливо, и отпрянул от Ушко только по истечении нескольких минут, также внезапно, как и прижался к ней. Все это время доктор не причинил Ушко какой-либо боли, если крепкую хватку объятий нельзя было считать таковой, перечеркнув все ожидания, проверенные временем. Иногда он имитировал близость лишь для того, чтобы сказать на ухо что-нибудь гадкое, или провести рукой по позвоночнику, заявив, что тот кривой. А нынче, лишь прекрасная улыбка, от уха до уха пересекала лицо Масакрика, лишь восторг блестел в его широко распахнутых глазах. Доктор коснулся щеки Ушко, придерживая ее лицо на своей ладони, и звонко ухмыльнулся, наблюдая, как она щурится в ожидании удара. Масакрик дал ей время прийти в себя, боязливо приоткрыв веки после затянувшегося бездействия, и чувственно провел пальцами по пылкому румянцу, залившему багряной краской нос и скулы, выражая наслаждение своей маленькой компанией. Ладонь доктора нежно скользнула по плечу, сползла к запястью, и взяла Ушко за руку. Все это время Масакрик не проронил ни слова, однако Ушко не могла убрать с лица кровавой краски смущения, ощущая, что понимала его правильно. Но вот Масакрик выпрямился во весь рост, подбирая со стола скальпель, и прежде чем Ушко успела закричать, замахнулся на нее. Чудовищное мгновение оставило в памяти сильный отпечаток: блестящее лезвие, блестящие зубы, блеск на глубине его счастливых глаз, замерших в стремительном движении вперед и вниз, вперед и вниз. Так пугающе, но так прекрасно. Ушко крепко зажмурилась, съежившись в кровати, она ощущала себя совершенно беспомощной, однако... невероятно счастливой. И даже если за это тоже нужно было бы заплатить, Ушко вскользь подумала, что она хорошо провела с доктором время, стоящее нескольких недель в реанимации. Но вместо крови, разрубленных вен или оторванных кусков плоти с одеждой, прилипшей к ним, на холодный хирургический столик опала лишь тонкая вуаль чистых, белоснежных, медицинских бинтов. Ушко перевела на Масакрика удивленный взгляд, наблюдая как он разгибает ее руку, любопытствует в поисках кровавой точки, проколотой им же в сгибе локтя. Доктор отстраняется, оттаскивая за собой разрубленную повязку, оставляя на запястье рваный белый браслет в напоминании о пережитом, и насвистывая вольное подобие "песни о несчастном сердце" удаляется вдаль по коридору. Ушко и не заметила, как осталась одна. Масакрик ушел так внезапно, словно собирался пройтись до соседней палаты и вернуться назад, но вот одна минута сменила другую, и третью, а его все не было, и не было, и не было. Ушко внимательно прислушалась к окружению, в попытке распознать ритм приближающихся шагов, но в кромешной тиши больничной палаты смогла различить лишь тихое напряжение люминесцентного света над головой и одинокое пение холодного ветра в жестяных трубах вентиляционной шахты. Ушко поправилась на кровати, потирая ушибленную переносицу, виновато прищурилась, даже не пробуя встать. Масакрик даже не сказал ей куда направляется, так что, возможно, был смысл сидеть спокойно. Но вот прошло еще несколько минут, а затем еще, и в конце концов Ушко это надоело. Она еще раз осмотрелась по сторонам, тяжело вздохнула, стягивая одеяло в сторону, и поставив поудобнее ногу, взялась за распущенный конец бинта. Он выглядел неважно. Ушко неловко разделила его на три пучка хлипких ниток и занялась работой, бесполезной, но в рамках вынужденного безделия, очень даже значимой. Растянувшись на больничной койке, Ушко подплетала растрепанный конец, неловко орудуя пальцами, с грустью осознавая, что ее навыки мелкой моторики оставляют желать лучшего, но все же заплетая сопротивляющуюся марлю во что-то, что хотя бы держится. Тяжело вздохнула. Взялась за следующий.       — Я тут подумал, — Масакрик внезапно вынырнул из тусклой желтой тени, заглядывая в палату из-за толстой бетонной стены, смежной с коридором. — нам с тобой нужно сотворить что-нибудь очаровательное. А то все хлопья, да хлопья.       — Что..? Ох... — Ушко только выше натянула одеяло, робко проведя взглядом по Масакрику сверху вниз.       — Да, я подумал, что было бы прекрасно приготовить что-то еще, что-нибудь, что даже тебя не оттолкнет. Как думаешь, Ушко? Тебе нужны силы.       — Я...       — Вот сама и выберешь. — Усмехнулся Масакрик, кидая на больничную кровать одну из своих старых кофейных рубашек и мятый белый халат с заботливо вышитыми на нем розовыми сердечками, опрятными, но поблекшими от времени и хлорки. — Я зайду за тобой минут через десять. Пока машину прогрею. Бросил вслед Масакрик, и был таков. Поначалу Ушко еще слышала спешный клокот спускающихся по лестнице шагов, но потом утихло и это, оставив Ушко в гулком беззвучии. Ушко перевела полный смятения взгляд на любезно предоставленную ей одежду, чувствуя, как от проявленной заботы тает ее сердце. Сам доктор Масакрик выделил для Ушко новую одежду, чистую и опрятную, и - Ушко смущенно принюхалась к воротнику - до сих пор хранившую аромат его духов. Но вместе с новой, старой влюбленностью к Ушко снизошел и страх. Что если она ее испортит? Порвет? Упадет в лужу? Она ведь и так не слишком хорошо ходит, а сейчас... Чудовищная ответственность пала ниц, на ее голову, следом за одурманивающим чувством эйфории, оставив бедную Ушко в неподдельном замешательстве. В то же время, подобное никак не могло ее остановить. Доктор видел ее страх только если Ушко сама смела сим поделиться, потому, откинув одеяло в сторону, она решительно набрасывает на плечи большую непрозрачную рубашку, продевает руки в белые расшитые рукава и подпоясываясь длинным мятым поясом, застегивает и одно и другое на все имеющиеся пуговицы. Ушко медленно встает на ноги, придерживаясь за металлическую раму кровати. Конечно, доктор сказал, что сам зайдет за ней, но в сознании Ушко, одно мало противоречило другому. Преимущественно, она должна всегда беспрекословно слушаться приказов и делать только то, что говорили, но если Масакрику нужно было привести Ушко в операционную, одетую, по всем канонам, в очаровательную больничную пижамку, он не был против самостоятельности с ее стороны, если подобное было направленно во благо. Посему, разумно полагать, что доктор будет только рад встретить Ушко на половине пути, а не тащить ее за собой всю дорогу. Так думала она, когда, впритирку к стенке, направилась вперед по едва освещенному коридору. И пусть бедные уставшие ноги едва слушались команд беспокойного разума, ее сердцу хотелось танцевать. Ушко редко когда чувствовала себя такой счастливой, как сейчас; она хотела поделиться радостным чувством, теплящимся на душе, с каждым камешком под ногами, с каждой трещинкой в стене, с каждым лучиком лунного света, вот только рядом не было никого, кто мог бы разделить с нею ее любовь. Ушко мечтательно пританцовывала по коридору, все же, не отходя далеко от стены, как вдруг, ощутила спиной какое-то движение, рефлекторно замирая на месте. Она испуганно обернулась назад, готовясь закричать о помощи, но несколько удивилась, когда никого не обнаружила за собой. "Наверное, показалось" — пронеслось во встревоженных мыслях, но в тот момент, когда Ушко была готова самой себе поверить, и просто продолжить шествие, ее внимание привлекло новое движение, на сей раз, из темноты. Ушко стояла как парализованная, в кольце мерцающего потолочного света, вглядываясь в пустую палату с распахнутыми настежь дверьми. Электрическое освещение коридора охватывало только несколько металлических бортиков, страхующих пациента от падения, первой к выходу койки, оставляя все остальное в недрах загадочной темени, но - Ушко могла поклясться -, на этой кушетке кто-то был. Кто-то, или... что-то заметило ее и начало отчаянно биться, либо подавая признаки жизни, либо готовясь на нее наброситься. Ушко даже не заметила, что все это время она тихо плакала, игнорируя горячие соленые капли, быстро сползающие по щекам.       — Ох... — Тихо простонала она, не своим, дрожащим голосом. — К-кто здесь? Нет ответа. Не помня себя от ужаса, Ушко бросилась было к выходу, как вдруг различила некоторую закономерность в несвязном трепыхании мускул о койку; так, из набора звуков, Ушко смогла разобрать сигнал: три коротких стука, три длинных, три коротких и паузу, после чего все повторялось сначала. Ушко вновь перевела испуганный взгляд в черноту помещения, понимая, что если что-нибудь случится, ей никто не сможет помочь, но все же, что-то мешало Ушко просто взять и уйти. По крайней мере, что бы то ни было в темноте, оно на нее не нападало. Почему? Не хотело? Не могло? Предпочитало не связываться с Масакриком? Второй вариант казался более убедительным. Ушко болезненно улыбнулась сквозь слезы, и, придерживая ладонью шершавую стену, в несколько неустойчивых шагов пересекла пустой холодный коридор. Трепыхания из темноты продолжались достаточно долго, чтобы страх панического беспокойства успел уйти, оставив за собой флер легкой настороженности. Кажется, нечто по ту сторону комнаты забилось сильнее, едва заслышав ее, но по прежнему не готовилось к обороне, не пыталось укусить, и на вопрос не ответило, даже когда Ушко озвучила его еще раз. Она протягивает руку глубже, нащупывая выключатель на стене, и заливает просторную залу холодным лабораторным светом, столь ярким, что даже ее глаза, уже порядком привыкшие к лампам, начали болеть с первой секунды пребывания здесь. Но Ушко не предала этому никакого значения. Она несколько повеселела, заметив, что ее чудовищем был белокурый юноша, обитающий здесь, внутри. Его серые глаза, кажется, тоже повесели, когда, оглядев руки Ушко, не обнаружили в них ни шприцов, ни зонда, ни пилы. Парнишка расплылся в приветственной улыбке, слегка подернувшей уголок губы; в его положении, он вряд ли был способен на большее. Новый знакомый Ушко лежал перед ней, облаченный в короткую смирительную рубашку, едва покрывавшую бедра, в мякоть которой, по шву, были намертво вшиты черные кротч-ремни со стальными затяжками. Они, обвившись вокруг железного каркаса, срубали на корню каждую попытку движения, намертво фиксируя бедного пациента в положении беспрекословной покорности. Его сильно исхудавшее лицо выглядело хилым, его рот был заклеен липким черным скотчем, а густые пегие ресницы слиплись от недавних слез. От тела парня также было отведена непрозрачная любопытная трубка, ведущая куда-то под тахту, одна из рук заклеена толстым слоем пластыря, подле головы стояла железная стойка для капельниц, но сейчас, она была пуста. Ушко подошла к юноше совсем близко, отвечая дружелюбием на радостную попытку знакомства, ласково заглянула в его глубокие глаза, провела ладонью по щеке, помогая вытереть вновь нахлынувшие слезы, и обтерла мокрую руку о волосы, искусственно завитые в крепкие пружинки.       — А... Т-ты тоже плохо себя вел и не слушался, и тебя наказал доктор? — Сочувственно поинтересовалась она, продолжая гладить пойманного по плечу. — Ох. Не переживай. Доктор очень хороший. Юноша неразборчиво промямлил в повязку что-то с трудом напоминающее восклицательную интонацию и пробелы между словами, дернулся на койке, надрывая ремни, но опустился назад с болезненным стоном, тяжело дыша, переводя дыхание.       — О... — Медленно продолжала Ушко, наблюдая, как ее собеседник ни за что не хочет мириться с наказанием. — Ну, не переживай. Он правда-правда очень хороший. Ты, наверное, просто плохо себя вел. Тебе нужно всегда слушаться доктора. Ушко говорила медленно, плохо, почти по слогам, хотя никто здесь не торопил и не перебивал ее, но все же, каждое слово давалось Ушко с большим трудом. Она не видела в этом особой проблемы; не ему судить собеседницу, которая, в отличии от него, могла хотя бы разговаривать. Тем не менее, подобная медлительность, очевидно, раздражала юношу.       — Ох. Нн... Н-ну не плачь, пожалуйста. — Откликнулась говорившая с сочувствием в голосе. — Хочешь, я куплю тебе мороженое? Парень удивленно поднял брови, словно спрашивая, не издевается ли она над ним. Его дыхание только участилось, по щеке пробежала мутная капля соленого пота.       — Ох? Ты... Ты не знаешь, что это такое? — Ушко смешно наклонила в бок голову, расценивая попытки обругать ее как недопонимание между ними. — Мороженое, оно... оно сладкое, холодное и вкусное. Это поднимет тебе настроение. Только нужно будет попросить доктора убрать эту штуку с твоего лица. М... Ты ведь не сможешь есть иначе. Едва заслышав это, парень тотчас перестал биться. Он внимательно смерил глазами собеседницу, после чего, утвердительно кивнул, насколько ему позволяла фиксация шеи.       — Ох! Поняла! — Радостно воскликнула Ушко. — Я... Я люблю ванильное с карамелью. А ты? Кивок.       — Тоже ванильное с карамелью? Кивок, на сей раз, утвердительный, легкий.       — Поняла! Я попрошу доктора купить тебе ванильное мороженое с карамелью! Ушко широко дружелюбно улыбнулась, через скотч замечая, что парень угловато сделал то же самое. Ох, ну надо же. У нее появился новый друг. Сегодня, в этот, перенасыщенный событиями день, случилось то, чего ни за что не могло случиться. Это не укладывалось в ее голове. Ушко сердешно попрощалась с ним, помахав ладошкой, и, придерживая стенку, вышла из комнаты. Бабочки хороводом кружились в животе, и, верно, из-за них Ушко чувствовала во всем теле невероятную легкость, понимая, что смогла сделать кого-то счастливее. А ведь это было так просто. Лишь бы Масакрик позволил бы ей обрадовать этого мальчика... Переползая со ступеньки на ступеньку, Ушко медленно спустилась по лестнице, дошла до докторского кресла, придерживая его руками, переползла до обеденного стола, цепляясь за спинки задвинутых стульев, и остановилась в нерешительности, разглядывая опустевший холл. Путь до прихожей был ей не близким, и Ушко замерла в нерешительности, сжимая в ладошке свисающий уголок скатерти. После всего, что случилось сегодня, она не могла доверять самой себе. А случилось сегодня действительно многое. Виновато оглядывая закрытую дверь дома, Ушко выдвигает из-за стола один из крайних стульев, и разворачивает его перед собой; хитро улыбается, понимая, что имеет перед собой четыре лишние точки опоры, а значит, упасть на ровном месте теперь еще в четыре раза трудней. Ушко подвинула стул вперед, прошла за ним несколько шажков и остановилась, вцепляясь в мягкую обшивку. Передвинула стул еще раз, и еще, пока не оказалась в центре обеденного зала, гостиной и прихожей одновременно. В голове все еще витала призрачная улыбка пойманного мальчика, улыбающегося через скотч. Ушко с сомнением оглядела молчаливую дверь, из-за которой доносилось тихое мурлыкание двигателя и редкие возгласы доктора Масакрика, звучащие, скорее, как ликование, а не как агрессия в сторону неодушевленного предмета. Это немного успокоило Ушко. В конце концов, доктор выглядел счастливым все это время, потому, шансы на то, что с Ушко и с ее новым знакомым все будет в порядке, сильно возрастали. И даже если Масакрик ворвется сюда сейчас, и, не заметив Ушко, на нее наступит, то скорее всего, просто отнесет ее до пункта назначения, а не уберет с дороги пинком. Тем не менее, сколько бы не мешкала Ушко, стараясь как можно ровнее ставить стул перед собой, ее опасения не подтвердились. Даже когда Ушко дошла до тахты, провалившись в мягкую подушку сидения, за дверью по прежнему спокойно работал двигатель, слышался приглушенный торжествующий голос. Первым делом, она отодвинула стул к стене, чтобы не создавать еще одну проблему, а потом нырнула под кушетку, чтобы выволочь оттуда пару белых туфелек. Ушко грустно вздохнула, рассматривая ирреальную пыльную белизну оббитых мысков, естественный белый узор кожаных ремешков с цветочками, гофрированную резину подошвы. Она будто всегда знала, что эти туфли принадлежали только ей, знала, но не помнила этого. Они были такими хорошенькими, по сравнению со штопанными чулками, и Ушко смущенно отметила, что хоть она и не помнит их, они подходят к докторскому халату намного лучше, чем просто ничего. Ушко обулась, увереннее вставая на ноги, и подпоясав халат повыше, (так, чтобы он не подметал пол), нерешительно подошла к двери. Если она сейчас откроется так, как открывает двери Масакрик, последним воспоминанием Ушко об этой поездке станет полет железной ручки в лицо. Но по ту сторону было по прежнему подозрительно тихо. Ушко решительно выдохнула, сжав холодный метал в руке, и вышла за дверь, все еще крепко сжимая ладонь. Желтая дорожка света озолотила спящую траву. Ночной ветер поцеловал Ушко в щеку, согнав ее печали свежестью черного звездного неба. Ее худые ноги утопли в мягких сорных колосьях, поросших вдоль обочины, а гулкий шепот комнатного кондиционера в голове сменила резкая ночная тишь, лишь изредка перебиваемая одинокой песнью неутомимого сверчка и неразборчивой скороговоркой машинного двигателя, что, судя по звуку и по отсутствию ругани со стороны доктора, был в хорошем состоянии. Две серебристые дорожки отблеска фар рассеивались в холодном сумраке, совсем пропадая в ночи, с трудом освещая только несколько метров от корпуса машины, блестящем металлическим светом в лунной росе. Ушко нерешительно затворила дверь за собой, позволив ночи похитить ее, выдохнула комнатную пыль, вобрав в легкие морозную бархатистую свежесть, и подняла лицо к облакам, переглядываясь с луной, в столь поздний час гуляющей по небосводу. Откуда-то спереди послышался глухой механический звук, непропорционально удлинившаяся тень выдала движение закрывающегося капота, скользнув по росистой траве. Из-за машины выглянул любопытный образ Масакрика, совсем темным силуэтом едва отделившийся от массивного кузова, но вот он улыбнулся, и лунный блик отразился от его зубов, глаз и пуговиц рубашки, после чего, Масакрик подошел еще ближе, так, чтобы Ушко смогла ясно различить его облик во мглистой ночной печали.       — О, ты уже тут. — Ласково окликнул ее доктор, беря Ушко за руку и наглухо запирая за нею входную дверь. — Как замечательно... Ну? Ты готова? Поехали? Ушко смущенно кивнула, отводя взгляд от сияющих глаз Масакрика, и взяв его под руку, послушно пошла за ним следом до двери машины. Она забралась на заднее сидение, укутываясь в автомобильный плед, и весело подбросила в руке дорожный блокнот с привязанным к нему карандашиком на веревочке. И только. Также, к этой гирлянде были прицеплены безопасная точилка и ластик, пробитый по середине чем-то длинным и острым. Может, это и не было очень удобным, зато было практичным, учитывая, что этот блокнот и канцелярские принадлежности Масакрику приходилось находить в самых необычных и труднодоступных местах. А потом, его терпение лопнуло.       — Ну, ты как? — Поинтересовался доктор, захлопывая дверь со стороны водительского сидения. — Не бойся, я поведу нежно. Ты даже сможешь поспать, если тебе нужен отдых.       — Ох. Спасибо... Я в порядке. — Тихо поблагодарила Ушко, пристегивая мягкий ремень безопасности. Благодарным взглядом Ушко огладила прическу доктора, долго любуясь им со спины, и, кажется, что-то ему сказала, но ее слова унес холодный северный ветер, спешно улетевший за край далекого горизонта. Статичный ночной пейзаж за широким окном медленно поплыл перед ними, смешиваясь с тихим пением автомобильного радио, что мирно вибрируя на приборной панели, по всему свету составляло компанию таким же заблудшим путникам, когда-то потерявшимся в ночи. Ушко думала, что не хотела спать, когда раскрыла блокнот на чистой странице, неумело рисуя короткие кудрявые волосы на схематично намеченном лице, параллельно любуясь сосредоточенным взглядом доктором через зеркало заднего вида, и лишь изредка переводя взгляд на сменяющие друг друга поля, овраги, опушки, заброшенные служебные домики, забытые кем-то давным-давно, а ныне, лишь разоренные на сувениры. Но вскоре и это занятие наскучило ей. Ушко не заметила, как тихо уснула, облокотившись на пухлую автомобильную подушку, смягчающую тряску перманентно плохой дороги; такой же плохой, как и все остальные, только совершенно безлюдной, ибо эта приводила в тупик. Карандаш, ластик и точилка выпали из ее руки, и повисли на привязи, медленно раскачиваясь из стороны в сторону. Масакрик только усмехнулся, наблюдая за житейской милой сценой в отражении маленького овального зеркальца, и снисходительно покачал головой, отводя внимательный взгляд от дороги. Его правая рука на мгновение оставила руль, и, метнувшись к полу, мягко перевела блестящую черную рукоятку в другое положение. Машина слегка сбавила скорость, неслышно проскальзывая по пустынной ночной дороге, и медленно выехала на проселочную тропу, растворяясь в мглистой прерии. Ушко совершенно не хотелось спать.