Ртуть, нефть и энтропия

Тепло. Ни объятий, ни поцелуев, но согретая теплом своего собственного тела постель. Виктор не романтик, однако пытается любить и любит так, как только умеет. Осознать, понять, принять. Он никогда не любил и любви сам не получал, посему не знал, как признаться, что попросту не умеет, не понимает. Концепция любви загадочнее, чем горизонт возможностей хекстека, кажется ему, но он — учёный, голодный до новых знаний. У Талиса же все иначе: естественно и непринужденно, как и все, что он делает в своей жизни, только и успевая постигать новые вершины во всех аспектах. В его глазах Виктор не человек, не умеющий проявлять любовь, а осколок истинного льда прямиком из Фрейльйорда, который растопить трудно, а то и вовсе невозможно. Но кто Джейс такой, чтобы отказывать миру в очередном доказательстве, что нет ничего невозможного? Виктор не хочет, чтобы его топили и обжигали, но поддается ближе к чужому огоньку, считая, что играть по чужим правилам будет правильно. Он не в состоянии предложить альтернативу, ударившись в очередное самопожертвование, надеясь, что Талис знает лучше, что делает. Именно это решение в будущем подтолкнуло его к мысли, что эмоции — первоисточник слабости, который можно и нужно искоренить. Ведь любовь оказалась не ласковым теплом, согревающим после прожитой одинокой жизни, а пожаром — безжалостным, нескончаемым и неутолимым. Перекроив себя, своё мировоззрение и всю жизнь, лишь одно осталось неизменным — что-то до сих пор тлеет внутри и грозится растопить все те ржавые пласты стали, под которыми он скрыл свое сердце от всего мира в надежде, что когда-нибудь отпустит, станет легче. Затухнет и растворится без осадка, доказав, что он никогда не был магической вечной ледышкой из сказок. Он просто человек, которому хотелось чего-то большего. Отвернувшись к стене и сжав в ладони чужую простынь, осознавая, что это, пожалуй, единственное место, оставшееся неизменным в его воспоминаниях, мужчина сильнее хмурится и прикрыл глаза, надеясь, что это поспособствует скорейшему засыпанию. И до стыдного смешно осознавать, что он, человек, ставший мессией там, в нижнем городе, привнесший в массы идею о том, что человечность — пустой звук, а эмоции — дефект, на самом деле всё чувствует. Всё ещё.

***

На рассвете Виктор исчезает, оставив после себя лишь угасающее ощущение присутствия кого-то ещё в этой неказистой квартирке, которого ей так сильно не хватало в моменты, когда хозяин прозябает на работе или в пабе. Вздохнув и накрыв лицо прохладными ладонями, Джейс готов сдаться. Сегодня четверг. Среда, отчего-то казалось ему, но схематичный календарь твердил обратное. Золотистый конверт, затерявшийся среди бумаг, был очередным доказательством, что Талису следует лучше следить за днями. Каждую среду ему присылает письма Мэл Медарда — бывшая коллега и подруга, ставшая столь милой сердцу за несколько прошедших лет. Он с удовольствием читает все её письма и отвечает, чувствуя, что лишь благодаря ей он все ещё способен отслеживать неумолимый бег времени, не проваливаясь в абсолютное беспамятство в компании очередных опустевших бутылок. Её сыну, кажется, исполняется два года в этом месяце. Необходимо будет отправить хороший подарок к такому поводу. А в голове — благой туман. Достав чистый лист, он принимается писать ей ответ, докладывая, как обстановка в Пилтовере, зная, что её совершенно не интересуют дела отныне чужого города, чего не сказать, конечно, про близкого друга в лице самого Талиса, делами которого она вполне озабочена. Он доверяет ей больше, чем самому себе, поэтому не боится показывать свои слабости, и без того известные ей, среди витиеватых абзацев, наполненных только душевными терзаниями и переживаниями о завтрашнем дне. И теперь она принимает его таким. Слабого, неидеального, не способного отыгрывать свою социальную роль «золотого» мальчика на публике, но все еще близкого и знакомого. Там, за морями, ей больше не приходится быть интриганкой, ведущей политические игры. Она вышла замуж за знатного мужчину, приближенного к одному из полководцев, что обеспечило ей хорошую жизнь, лишённую переживаний о том, что будет завтра. И сын. У неё теперь есть сын. Полноценная семья там, на родине, где ей самое место. И Талис рад, искренне счастлив за неё. Она этого заслуживает. Быть художницей ей идёт куда больше, чем лисицей, ищущей выгоды в каждой сделке. Коснувшись краем пера листа, он выводит нервно и неаккуратно: «Возможно, впереди меня ждёт очередная череда проб и ошибок». Рука запоздало дёргается, чтобы перечеркнуть написанное, но застывает, поставив лишь точку в самом конце.

***

Сняв со спящего Талиса красный нашейный платок, Виктор слегка кривится не столько от отвращения, сколько от факта, что красные платки и галстуки в его подсознании — полнейшая прегатотива именно бывшего советника. Сам Виктор предпочитает белый, более скромный, цвет. Пусть и так, был в его жизни и период, когда он носил красный. Аккурат после того, как завел дружбу с Джейсом. Может, это заразно? Осторожно обвязав его вокруг шеи на манер галстука, полагаясь целиком и полностью на мышечную память, мужчина даже слегка разочарованно ахает, видя в отражении, что ему больше не достаёт той былой галантности, как в молодости. По крайней мере, это все ещё не так плохо. Одежда, купленная на деньги Хеймердингера с обязательной пометкой, что он все возместит до единой копейки, не слишком презентабельна: темные брюки и рубашка, нейтральный набор, подходящий для любого вида работ, но вместе с галстуком, пройдя некоторую метаморфозу, отдаленно напоминает деловой академический образ, пускай и весьма скромный. Он вновь чувствует себя собой в привычном понимании этого слова. Правда, слабой и никчёмной версией себя, которую он так старался подавить и аннигилировать, как позорное пятно на холсте прошлой жизни. Единственным напоминанием о себе, как о вестнике, служили лишь темные участки металла вдоль скул, которые было бы проблематично удалить, да несколько неглубоких шрамов на лице присутствуют. Один возле нижней губы, другой на щеке, которые ему когда-то любезно оставила Вай при их первой стычке, разбив с одного удара его маску к чертям на множество осколков, ранивших лицо. В любом случае, теперь он «лучшая» версия «худшего» себя. Он больше не хромает, не кашляет кровью и не имеет необходимости останавливаться возле каждой поверхности, чтобы подержаться, пока темнота из глаз не уйдет, избегая вероятности обморока. Все это его преображение бессмысленно, сплошная фикция, направленная лишь на создание лживого фасада. Первый шаг к тому, чтобы смирно сложить лапки, поднять над головой и сдаться, показав, что он играет теперь по их правилам. Учитывая, что совет относится к нему с крайним пренебрежением, случится чудо, если его вообще допустят к какой-нибудь работе при академии. Бывшая должность помощника декана ему, само собой, теперь даже не снится. И он, впрочем, никогда не горевал о том, что самостоятельно разрушил свою карьерную лестницу, разделив мечту с Талисом, доверившись ему во всех аспектах, включающих свое собственное благополучие. Не случилсь этого, он, вероятно, был бы уже давным-давно мертв. Одна сторона монеты — Талис спас ему жизнь уже тогда, одним лишь своим существованием. И сделал это вновь, подарив миру хекстек, а Виктору — шанс на исцеление. Другая же — опять спас, вытащив из тюрьмы, но продав в рабство и лишив цели в жизни, возможности работать над тем, что важно и имеет смысл, приковав цепями обстоятельств к городу прогресса, который готов сожрать бывшего механического вестника с потрохами и стальными аугментациями. Что можно думать по этому поводу? На удивление, Виктор даже не в ярости. Он сдается. Этому городу, новому совету, Хеймердингеру, если угодно. Он сможет перенести любые унижения, а коль нет, то Камилла любезно оставила ему опцию — попытаться сбежать и умереть мучительной смертью от её рук, перед этим выдав абсолютно всю информацию, которая будет её интересовать. Иметь право выбора чудесно. А Джейс — просто неумеха-альтруист, который, конечно, хотел как лучше, но получилось так, как обычно у него и получается. Что с него взять? Даже обсуждать это не хочется. Дожидаться Экко же долго не приходится: паренек знает цену времени, посему пришел даже раньше, чем они договорились. Опять же, ценя время, юноша махнул рукой и продолжил путь, сворачивая к выходу на мост. Виктор идёт следом и чувствует, как ком тревоги начинает драть горло с каждым шагом, приближающим его к академии. Сегодня он, Экко, одет совершенно иначе. Теперь на нём красуется белая рубашка и бежевый жилет, светлые брюки и, как вишенка на торте, такой же красный платок, правда, завязанный совершенно неумело, даже нелепо. Возможно, специально оставленный в таком виде, чтобы подчеркнуть, что он не в восторге от своего частичного присоединения к чужой культуре. Оглядев мужчину, он лишь хмыкает, отмечая, насколько убого и несуразно они оба выглядят в деловом шмотье, которое так любят в академии. — Старик нашёл для тебя некоторую работу, но я считаю ее неблагодарной, — парень цокает. — Нужно ли это тебе вообще? Решив умолчать про то, что его «благодарная» работа осталась в Зауне, мужчина кивает, уточняя: — Что за работа? — Будешь заниматься с отстающими по программе богатыми выродками, не способными сделать самостоятельно в этой жизни абсолютно ничего. Значит, репетиторство? Это не так плохо. Виктор, если уж быть честным, ожидал и того меньше. То, что его допустили к обучению хотя бы ограниченного круга людей, уже вполне неплохой прогресс. — Почему ты считаешь, что эта работа — неблагодарная? — Потому что никто в академии не беспокоится, будут ли они на самом деле что-то знать, — Экко хмыкает, — им просто выгодно оттягивать собственное отчисление, чтобы продолжать получать финансирование от их семей. — Что? — честно удивляется Виктор. — Зачем это, если совет выделяет огромное количество ресурсов академии? — Ну, так оно и было, но ещё во времена, когда тут работал ты, а сейчас — вся академия держится исключительно на подачках чьих-то маменек и папенек. Странно. Как совет мог урезать финансирование академии? Если академии не будет хватать достаточно ресурсов, то как проводить эксперименты и изобретать что-то, чтобы город прогресса сиял и мог и дальше носить это название с гордостью? В планы Виктора не входит обдумывание экономической ситуации в Пилтовере, но не стоит опускать факт, что он занимал не последнюю должность в академии когда-то, посему, конечно, это кажется ему странным. Что, чёрт возьми, стало с местом, на которое он угробил приличную часть своей жизни? Собственно, гадать не приходится. Нервно сглотнув слюну, стоя подле огромных золотых ворот академии, вновь раскрывшихся перед ним спустя столько лет, мужчина даже слегка трусит, чувствуя себя предателем, но, тем не менее, подгоняемый Экко, он делает шаг вперёд — твердый, но не наполненный уверенностью в том, что все будет хорошо. Оптимизма ему недостаёт. — Экскурсии не будет, — отшучивается Экко, обратив внимание на то, какими глазами, чересчур восхищенными, Виктор разглядывает внутреннее убранство вестибюля. В ответ мужчина лишь хмыкает, прекрасно зная и без мальчишки, куда теперь ему следует идти. Впереди — большая лестница, ведущая на второй этаж. Раньше ее преодоление было настоящим подвигом для Виктора. Теперь, забравшись по ней без каких-либо трудностей, он даже слегка расстраивается, осознавая, что никакого поступка, заслуживающего уважения, он не совершил, когда взбирался сюда раньше каждый день со своей больной ногой и тростью, глупо и раздражающе стучащей по поверхности кафельного пола. Остановившись перед очередной большой дверью, он застывает, вглядываясь в очередь из работников академии и студентов, ожидающих аудиенции с профессором. — Чего застыл? — Экко пихает его в спину, вновь не понимая, чем вызвана его заминка. Не дожидаясь ответа, осознав, что именно тревожит мужчину, он отвечает на немую реплику: — Издеваешься? Если любишь формальности, то у него по расписанию и так встреча с тобой. Талончик хочешь? Талончик для ожидания очереди, конечно, лишний. Мужчина, вздохнув, толкает дверь, пропуская юношу вперёд. Виктор входит следом под сопровождением кучки недовольных взглядов. — Я привел его, старик, — Экко валится на небольшой диванчик, стягивая галстук. Вздыхает с таким облегчением, словно он был настоящими оковами для него. Профессор Хеймердингер пускай выглядит несерьёзно, но ауру источает вполне зрелую и мудрую. Обернувшись и увидев того, кого помнил ещё совсем ребенком, имеющим огромный потенциал, но умирающим без шанса на выздоровление, его глаза жалобно намокают. Он злится на Виктора и факта этого не скрывает, ведь тот предал идеалы академии и стал преступником вместо того, чтобы оставаться героем, опозорив имя своего наставника. Но что такое имя для существа, живущего веками? Вся его злоба улетучилась, когда он смог убедиться, увидев собственными глазами, что Виктор жив и здоров. Он вырос и стал мужчиной, пускай и предавшим какие-то идеалы, но не предавший себя и свои мечты. Виктор помогал людям вне зависимости от города, откуда они родом, как и мечтал — просто выручал всех, кому требовалась помощь. Лечил тех, кого можно было вылечить, и пытался облегчить страдания тех, кому было предначертано умереть, неоднократно доказав, что даже с пути, ведущего в мир иной, ещё можно свернуть. Сам он — отличный тому пример. Хеймердингер гордится им и считает, что иначе и быть не может. Пускай многие жизненные решения Виктора имеют серьезные последствия для его настоящего — это не было причиной разочаровываться и отказываться от него. Пожалуй, простой человеческий фактор. — Рад видеть, что с тобой все хорошо, мой мальчик, — он присаживается за рабочий стол и приглашает Виктора сесть напротив, — это разумно, что ты решил вернуться в академию. — Это… вынужденная мера, профессор, — мягко уточняет Виктор, не говоря напрямую, что он никогда, будучи в здравом уме, не подумывал о возвращении в Пилтовер. — В любом случае, — он горестно мотает головой, — у меня есть работа, куда более достойная тебя, но… Он замолкает, думая, как правильно сформулировать предложение. — Но совет послал нас на хер с предложением о восстановлении тебя в более серьезной должности, — спасает положение Экко, пускай весьма некультурным образом, вставив свои пять копеек. Хеймердингер ударяет по столу, очевидно, не одобряя сквернословие в стенах светоча науки, и вежливо просит Экко удалиться из кабинета. Это, конечно, сопровождается беспрекословным выполнением просьбы с комментарием, едва различимым, что профессор «заноза в заднице». — Прости его. Он хороший мальчик, но невоспитанный, — декан вздыхает, — впрочем, суть он передал правильно. Я действительно не в праве назначить тебя на руководящую должность. — Я знаю, — Виктор слегка улыбается, памятуя о словах Экко про репетиторство, — может, что-нибудь поскромнее? — Об этом, да… — Хеймердингер тушуется, думая, какие слова подобрать. — Я хочу, чтобы ты занимался с ним. Кивнув в сторону двери, он вполне прозрачно намекает на Экко. — Что? — удивляется Виктор. — Он умён, очень умён — впереди у него целый оазис возможностей, — говоря об этом, он, конечно, не мог не допускать мысли о том, что и сам Виктор когда-то был на месте Экко, — но ему не хватает дисциплины и поддержки. Ему не хватает человека, который бы мог дать ему совет, целиком и полностью понимая, что он чувствует. Никто в стенах академии не способен справиться с ним. — Не думаю, что ему нужны советы от человека, которому надрали задницу миротворцы, — хмыкает «вестник», ненароком вспоминая, какая же неудачная ситуация произошла в его жизни ранее. — Цыц, — профессор вновь стукает по столу, подразумевая, что нужно следить за языком, — эти разборки оставьте на улице. Мне нужно, чтобы ты приглядел за ним и помог ему понять, что здесь нет врагов и никто ему зла не желает. Сомнительно. Даже сам Виктор частично считает, что жители верхнего города — враждебный элемент, который, будь у них возможность, с удовольствием бы оставил Заун позади, как страшный сон. Как убедить в этом мальчонку-революционера, успевшего воочию пронаблюдать, какие зверства может творить местная аристократия, если облачить ее в форму и выдать оружие с орденом? Экко искренне ненавидит их всех и знает, что это взаимно. Годы идут, но Хеймердингер, существо не от мира сего, все еще не способен понять, в чем конкретно заключается конфликт двух городов. Не способен понять, почему Виктор ушёл и предал какие-то там идеалы. Как не может осознать и теперь, почему Экко хамит и пытается быть совершенно несносным, доставляя всем проблемы. Впрочем, компромисс все ещё реален. Образование, полученное в академии, внесло неоценимый вклад в развитие Виктора и его будущей работы, потому он осознавал важность и незаменимость такого шанса — Экко нужно отучиться, ведь, упустив эту возможность, он никогда не восполнит её самостоятельно ни в Зауне, ни где-либо ещё. — Я поговорю с ним, но не стройте больших надежд, — тяжело выдыхает Виктор, подсознательно понимая, что можно вытащить человека из Зауна сюда, в Пилтовер, но Заун из человека — нет. — Чудно, я могу на тебя положиться, — декан с облегчением переводит дыхание. — Кроме того, раз я не могу взять тебя обратно в ассистенты, мы можем начать с малого. Мне нужен секретарь. Не будет ли затруднительно? Бумажная работа. Огромная куча бумажной работы, выпивающей из тебя все соки — свой путь Виктор по молодости начал именно с работы секретарём, посему уже был прекрасно осведомлен, что его ждёт. По крайней мере, это лучше, чем ничего. Стабильный график и полная занятость — неплохо для человека, вышедшего на днях из тюрьмы. Естественно, он соглашается. Покинув кабинет Хеймердингера, договорившись о выходе на работу с завтрашнего дня, мужчина оглядывается, но Экко уже и след простыл. Должно быть, диалог с ним пока придется отложить. Размышляя о произошедшем, он едва ли успел вовремя словить себя на мысли, что ему некуда идти, пока ноги подсознательно вели его в место, которое он сам же окрестил «знакомым и безопасным», проведя там большую часть прошлой ночи. Он не смог вернуться на пост научного сотрудника, поэтому комнату в общежитии ему, конечно, не выделят. А Талис… Конечно, не хочется быть у него в долгу, но Виктор, кажется, и так уже был. Одним больше, одним меньше — он дёргает дверную ручку, но та оказывается закрыта, свидетельствуя о том, что хозяин отсутствует. Плохо, подумал бы Виктор, не проведя некоторую часть жизни в криминальном районе Зауна, овладев навыком вскрытия простых механических замков. Небольшой кусок толстой проволоки, пара действий взломщика-любителя — и дверь открыта без очевидных следов взлома. Учитывая, какие слухи ходят о нем, механическом вестнике, удивит ли хоть кого-нибудь факт, что он взламывает квартиры в Пилтовере? Кажется, это только обелит его преступное портфолио. В этот раз все намного проще. Осторожно разувшись, он убирает на полку свою обувь, и ту, что разбросал Талис, не слишком заботясь о чистоте в прихожей, спеша куда-то. Имея возможность пройтись по комнатам и осмотреться, мужчина даже испытывает теплый прилив некоторой ностальгии, напоминающий ему славные деньки, когда он, можно сказать, жил тут на правах не столько гостя, сколько полноценного жильца. Небольшая квартирка, до смешного скромная для такого человека, как Джейс Талис, была весьма уютной. Очень приходилась по душе самому Виктору, чего он от самого себя не скрывал, с нежностью проводя по шероховатой поверхность стены. Удивительно было, что её хозяин продолжал в ней жить даже после того, как заработал достаточно денег, чтобы сменить жилье на что-то более просторное и солидное, подходящее ему по статусу. Ему было все равно, была ли у Талиса какая-то причина, чтобы продолжать здесь жить, но он был благодарен, что тот не продал эту квартиру кому-то ещё — слишком много теплых воспоминаний она вмещала на метраже пятидесяти квадратных метров. Пускай дни его молодости уже позади, здесь он все еще может почувствовать, что, несмотря ни на что, он все еще остается самим собой. Необъяснимая фамильярность по отношению к старенькой двухкомнатной квартирке на окраине Пилтовера. От необъяснимой радости пересыхало в горле. Виктор, искренне поверив в благоразумие Талиса, начинает осматривать кухню на предмет наличия кувшина с водой, но все, что он обнаружил из жидкостей — куча начатых бутылок с различным алкоголем. Молодой Джейс был равнодушен к алкоголю по большей части, но Виктор вполне мог поверить в то, что предпочтения «взрослой и осознанной» версии могли измениться в худшую сторону. Хмыкнув, Виктор берет стакан со стола. Нюхнув остатки содержимого, он встречается с выветренным ароматом спирта. Сойдёт. Плеснув себе чего-то, напоминающего коньяк, он присаживается за стол, прижимаясь к стене и поджимая ногу, бывшую больной когда-то, к телу. На столе, кроме грязной посуды и липких пятен от алкоголя, лежит куча писем и счетов: благоразумия Виктора хватило бы раньше, чтобы не лезть в чужие дела, но «этот» Виктор, конечно, успел потерять много баллов тактичности и моральных принципов. Он считает это неплохим чтивом под стакан дешевого, скорее всего, пойла. Первое письмо, вывалившееся из золотистого конверта, сразу же привлекает его внимание — большой золотистый герб, напоминающий искру, отсвечивает лучами заходящего солнца. Герб клана Медарда. Почему-то, вспомнив об этом, мужчина хмурится. Ему никогда не нравилась Мэл Медарда. На это были свои причины, но, если отсечь их, то и личные счёты у них тоже были. Вчитываясь в строки, он лишь хмыкает, замечая, что это простая болтовня, не наполненная никакими скрытыми смыслами: то о картинах, то о семье, то про работу или её отсутствие — ничего особенного. В словах, остро очерченных на бумаге, не прослеживалась никакая излишняя заинтересованность в адресате. Более того, одна конкретная строчка даже заинтересовала Виктора, который ранее не слишком вчитывался в происходящее. «Будь с ним рядом. Я не понимаю, как вы можете друг друга ненавидеть, когда все, что у тебя есть — это он. Ты ошибся достаточно раз, пора прекращать. Больше у тебя не будет такой возможности, чтобы все исправить». Он откладывает письмо, обнаружив, что читает что-то слишком личное. Потупив взгляд в поверхность стола, сделав глоток из стакана, мужчина запоздало спрашивает сам себя: — Все исправить?