Contradiction — their similarity

      Выходить на улицу без должной необходимости не было ни сил, ни желания, а все нормальные люди о работе даже не думали — не были способны. Но что-то у Сяо с головой явно не в порядке, раз он по собственной воле выперся из своей съёмной хаты в такую рань. Так ещё и не с целью просто прогуляться вокруг старой многоэтажки, что расположилась в центре городка ещё в те далёкие времена, о которых так любила разглагольствовать одинокая старушка с первого подъезда. Ни о каких прогулках в принципе речи быть не могло, ведь математик лишний раз квартиру не покидал, запирая дверь на все десять замков со словами «мой дом — моя крепость», отчего некоторые жильцы о его существовании даже не подозревали. Только чудная соседка — Ху Тао — которая, собственно, и предоставила ему эту заурядную, но хотя бы отремонтированную комнатушку, пару раз в месяц стучалась «на чай», чтобы проверить, жив ли преподаватель и способен ли оплачивать жилище. А если опасения опровергались, то она напрашивалась обсудить последние новости и образовать парню хоть что-то отдалённо напоминающее социум, который так важен всем людям, по мнению их преподши по обществознанию.       Закоулки города охвачены еле осязаемым туманом. Или так казалось из-за необычной тишины и пустоты, которую оставили после себя нескончаемые толпы людей, на данный момент порасходившихся по домам и, как и морально, так и физически, отходящих от последствий грандиозного события. Тем временем остальные, кто чувствовал себя более-менее адекватно, выходили до ближайшего магазинчика, чтобы купить «лекарство» от невыносимой головной боли. А некоторые за полноценным продолжением торжественного празднования, ведь без «гармоничного» дополнения нельзя доедать горы салатов, из которых смеси делали похлеще, чем взрывоопасные вещества на уроках химии. Более цивилизованные жители предпочитали откачивать и присматривать за своими менее сдержанными родственниками или друзьями, а непьющие одиночки предавались утренней прохладе или выгуливали резвых собачонок, что своим лаем будили всю и без того недовольную, мягко говоря, дерьмовым самочувствием округу, поэтому даже сквозь еле греющие слои одежды слышно ворчание тех, кто планировал проспать пару суток так точно.       Тем временем Сяо укутался в единственный из всего скромного гардероба пуховик, завязал белоснежный шарф так, что только глаза остались видны, и неторопливо шёл в сторону промёрзшей за ночь школы, плохо отогреваемой даже за счёт отопления. Раннее солнце резало привыкшие к темноте глаза, заставляло жмуриться и прятать взгляд под мехом капюшона, при этом рассматривая блестящую от солнечных лучей кидь под ногами, на которой отпечаталось множество узоров от чужих подошв. Он не особо торопился, прекрасна зная, что если бы опоздал, то никто ничего и сказать бы не посмел, так как всё ещё не воспринимающие его как часть начальства учителя, у которых впервые после начала учебного года выдалось свободное время, отдыхали, высыпались и мечтали о регенерации нервных клеток. Директор же с божьей помощью дополз до проклятого всеми школьниками здания и засыпал на ходу. Явно явился лишь для галочки, ведь он не просто работать не в состоянии, а в принципе связно разговаривать. Один только завуч собирался исполнять свои и не только обязанности в первые пару дней, после обожаемого многими события, и не потому что он так любил свою должность и «живёт» ей, а потому что дома его начали медленно поедать собственные мысли.       К счастью, страдать там он будет не один, а вместе с Чжун Ли, который слишком идеален и правилен, чтобы напиваться до головокружение и беспамятства, пусть никогда не отказывался от подобных посиделок, ведь по его словам разговаривать с пьяными педагогами весьма занимательно, хоть порой их неконтролируемое желание развязать дискуссию удручало. Плюс ко всему у него ещё и нервы стальные, раз он умудрялся не выгорать со всем этим муторным учебным процессом, при этом скуривая время от времени лишь пару несчастных сигарет, когда смотреть на диктанты было уж совсем грустно. Так, им вдвоём предстояло разгребать последствия прошедшего и, скорее всего, удавшегося кооператива коллег после того, как мерзлявый математик отогреется за чашкой чая и обсуждением самого обычного минувшего дня, который никак и никогда не отличался от того же дня в прошлом. Если, конечно, не учитывать некоторых фактов, о которых Сяо предпочёл бы промолчать, потому что нет смысла вновь ковырять эту тему.       

***

             — Как самочувствие? — спустя минут десять, которые прошли для математика незаметно из-за выпадении в астрал, начал диалог Чжун стандартными и уже въевшимися в мозг словами, отчего они названному то ли в кошмарах снились, то ли молитвой в голове отдавались.       Мозг перестал соображать сразу после часовой и ужасно выматывающей уборки всего кабинета, поэтому вести осознанную беседу не представлялось возможным. В уставшем сознании маячила всего одна мысль: какого чёрта люди не могут содержать хотя бы своё ближайшее окружение в чистоте.       — Как обычно, — сухо ответил Сяо вызубренной фразой, которая чаще всего обрывала разговор с любой живой душой до его фактического начала, и именно из-за этой фразы закостенелые бабки горели и задыхались от возмущения, выходя из кабинета с громким хлопком двери, которую вскоре вычтут из их зарплаты. Даже дышать после них этим спёртым, полным ненависти и агрессии воздухом становилось невозможным — форточку открыть хотелось, и желательно не на проветривание, а нараспашку даже в суровых зимних условиях. Но, к великому сожалению организма, вырубающегося на рабочем месте, на историке это никогда не прокатывало, потому что если он хотел докопаться, то чаще всего находил до чего, как бы сильно опрашиваемый не пытался выкрутиться во время ответа. Обычно это распространялось только на учеников, но если учитывать, что работа идёт бок о бок с обычной жизнью, так ещё и начатый им разговор разворачивался в рабочей обстановке, то не так легко отречься от собственных привычек.       — Выглядишь так, будто не спал пару-тройку суток, питаясь при этом исключительно энергией солнца, — выдал Чжун слишком серьёзно, чтобы это являлось обычной шуткой.       — Думаю, тебе кажется, — обречённо выдохнул Сяо и откинулся на скрипучем стуле, который постоянно доводил списывающих до микроинфаркта несколько раз за тест вследствие малейшего неаккуратного движения.       — Заболел? — продолжил перебирать гипотезы настойчивый препод, пытаясь то ли натолкнуть математика на нужный ему ответ, то ли вытащить из него истину всеми возможными способами, ведь на очевидное враньё у него то ли чуйка, то ли чтение мыслей припрятано.       Звон металла о фарфор неприятно отдавался в голове, вызывая не самые приятные ассоциации, пока историк, будто специально скучающе гонял содержимое чашки по часовой стрелке. Подобное переходило все рамки.       — Говорю же, со мной всё в порядке, — прошипел, неосознанно сжав влажные то ли от пота, то ли от уборки ладони. Меньше всего ему сейчас хотелось с кем-то разговаривать, а поднимать эти темы и подавно.       — …Если что, то всегда можешь взять больничный. Не нужно истерзывать свой организм, ведь последствия могут быть необратимы, — мог лишь предостеречь Чжун Ли, отступая и понимая, что собственные руки вышли из-под контроля трезвого сознания; понимая, что он сделал что-то очень нежелательное в данной ситуации и чуть не лишился тех крупиц доверия в какие-то жалкие мгновения. В любом случае, допытываться до коллеги бесполезно, да и получить от него признание своего не самого стабильного самочувствия, что заставить класс выучить все исторические даты с точностью до минуты.       После сдавленного «угу», повисла совсем не характерная для здания школы тишина, обычно разбавляемая гамом учеников во время перемен или вышедших из себя учителей, которые устали то ли от полного игнорирования правил приличия на занятиях, то ли от жизни в целом. Сейчас слышно даже тиканье часов, которое порой заставляло Сяо вытаскивать из них батарейки в своём тесном кабинете, расположившимся одинокой коморкой в дальнем крыле школы, куда раз в неделю захаживала разве что техничка, чтобы проверить жилое ли это помещение в принципе. В этой тиши было слышно его сбивчивое дыхание, что выдавало наступающую стремительной лавиной тревожность, заставляющую нервно отстукивать бесполезный набор символов азбуки Морзе.       — Как ваше общение с Кадзухой? — стараясь разбавить тишину, напрягающую не только завуча, непринуждённо начал историк и попал точно в цель, что стало очевидным, как только Сяо вздрогнул, будто имел серьёзные проблемы с нервной системой.       Замер, на уровне инстинктов пытаясь притвориться мёртвым. Его раскрыли, просмотрели насквозь, и теперь его ждала ужаснейшая мучительная смерть в виде растерзания своего нутра кровожадным хищником, уничтожающим даже не прикасаясь. Хватало лишь хладнокровного голоса и леденящего кровь взгляда, видя который замолкали все, и неважно директор это или невинный ученик, поднявший бунт из-за несправедливой, по его мнению, тройки. Сяо кожей чувствовал это нарастающее напряжение, которое отдавалась колющими мурашками, разбегающимися по коже стаей распуганных волчьим рёвом зайцев. Нарастал страх, будто сейчас любое случайное слово или неаккуратное движение приведёт к чему-то необратимому, и если не к взрыву всего здания, то так точно к передозу негативными эмоциями, который вызовет не менее страшный срыв, но только где-то глубоко внутри. Только лишь в пределах той маленькой тёмной комнатки, где не было ничего кроме стола, двух стульев, расположенных ровно напротив, и парочки камер наблюдения.       — Нормально. Лучше некуда, — холодно отрезал математик, всеми правдами и неправдами стараясь скрыть слабость.       Его поглощала беспомощность перед собственными страхами, которых в этой скучной и жестокой реальности больше не существовало, но они всё равно не давали ему покоя, подкрадывались сзади и хватали за глотку костлявыми ледяными руками. Зажмурился в попытках представить, что всё это нереально — лишь видения, обычные галлюцинации. По спине пробежал холодок, отсчитав выпирающие позвонки; он царапал кожу острыми когтями склонившегося над ним монстра в лице слишком похожего на завуча человека, от которого он по ночам прятался в шкафах и забивался в углы комнат, прижимая коленки к себе и затыкая рот руками, чтобы в случае опасности не закричать то ли от боли, то ли от страха. Чтобы вовсе не дышать. Сяо пытался защититься тем же острым, словно лезвие, оружием, но он владел им недостаточно хорошо — довольно посредственно даже на бытовом уровне, ведь за всю свою жизнь он лишь единожды брал в руки что-то отдалённо напоминающее острый нож. Больше не позволял себе; боялся чего-то внутри, что охватывало контроль и мешало действовать согласно здравым мыслям. Эта уязвимость проявилась в незначительной для обычного зеваки запинке после вопроса, которая слишком заметна на фоне гробовой тишины и осведомлённости обо всех слабостях противника, не способного одержать победу в подобной дуэли — шансы просто не равны.       — Слышал, он звал тебя на фейерверки…       — Думаю, это всего лишь слухи, и даже если бы это было правдой, то я бы не согласился не при каких обстоятельствах, — протараторил Сяо, то ли пытаясь оправдаться перед самим собой, то ли убедить Чжуна просто отстать и забыть про всё только что произошедшее. Он не чувствовал ничего, кроме раздражения, от которого руки мелко дрожали, хотя в теории это можно списать на нервный тик. — Не счёл бы необходимым.       — Будь аккуратнее, — неуверенно закончил историк, поставив пустую чашку на стол и пытаясь что-то разглядеть в чаинках на дне, буквально прожигая их взглядом, будто гадалка, видящая в кофейной гущи предсказание об уничтожении мира внеземной цивилизацией. Тем временем давно опустевший коллекционный фарфор в правой руке завуча чуть ли не лопался от давления, с которым Сяо сжимал несчастное хрупкое изделие какого-нибудь неизвестного мастера. Золотые глаза бегали из стороны в сторону, не в силах уцепиться за что-то определённое.       — Естественно.       

***

      Сяо никогда бы не подумал, что будет кашлять, как заядлый курильщик с тридцатилетним стажем. Простыть — это то, чего хотелось меньше всего, когда работы больше, чем желания выйти в окно, и то этого сделать нельзя, потому что иначе в кабинет ввалиться весь снег, давящий своей массой на невинные окна так же, как директор авторитетом. Хотя по ощущениям был не конец февраля, а глубокий январь с метелями наперевес и прогнозом в минус тридцать градусов. Главное заметить небольшую подпись: ощущается, как минус сорок два. Но в отличии от половины учащихся, ни болезнь, ни лёгкий ветерок, ласково колышущий арматуру и сдувающий листья, птиц и детей младше семи лет, не мешали ему дойти до школы.       В любом случае на работу уже не приходилось идти с тем обречённым видом, когда по приходе нельзя было просто запереться у себя и не выходить — приходилось кого-то впускать. И ни одного, а, по меньшей мере, человек тридцать, которые создавали гул ужасней, чем всеми проклятые пьяные соседи, решивших в два часа ночи спеть трагичных песен под гитару и завывания дворняг. Преподавательница, наконец, вышла с чересчур затянувшегося больничного и позволила продолжить спокойное существование в своих облагороженных двадцати пяти квадратных метрах. Только вот теперь выходить не только из своей коморки, но и из квартиры не хотелось по другой причине.       Видя его, Сяо чувствовал себя нашкодившим ребёнком, который чем-то ужасно провинился и боялся не то чтобы взглянуть в глаза родителям, а в принципе появляться в их поле зрения. Он поступал опрометчиво, избегая и игнорируя любых упоминаний о Каэдэхаре, но поделать ничего не мог. Чувство вины заглатывало с головой, подкашивало ноги и убивало всякое желание есть. А может быть, это было не чувство вины, а чувство ненависти. Только вот по отношению к кому, он думать не хотел, ведь иначе это могло погрести его заживо в собственных метаниях в пустоте и недосказанности, которая раздражала не меньше литератора в первые дни их не самого удачного знакомства.       Из головы всё не выходил тот вечер. Он не давал ему покоя по ночам, иногда отдавался не самыми приятными эпизодами во снах, а порой размышления о тех событиях приводили в дебри похлеще, чем заросли того жуткого парка. Сяо не знал, какой поступок в той ситуации был бы правильным, и был ли такой вообще, но ему всё никак не давало покоя чувство, что он поступил не так, как следовало. Наверняка стоило бы поговорить и прояснить некоторые детали хотя бы для собственного спокойствия, но, глядя на Кадзуху, становилось тяжело стоять на ногах, словно что-то тянуло на дно, а мысли начинали противоречить сами себе.       Его всё не отпускало чувство, что нормальный человек не мог вести себя подобным образом. Поведение Кадзухи просто не укладывалось в голове — он вёл себя так, словно ничего не произошло. И это нормально, ведь ничего серьёзного действительно не произошло, в чём математик смог убедить себя довольно быстро. Но он делал это слишком неестественно. Сяо видел, как переглядывались учителя после пустого разговора с ним, слышал шепотки за спиной, когда тот пытался заговорить с учащимися, и чувствовал то напряжение, которое охватывало детей, когда Каэдэхара просто проходил рядом. Эта всеобщая тревога не была глюком разыгравшегося воображения, ведь в таком случае всю произошедшую ситуацию можно было считать обычным, пусть и слишком реалистичным сном. Но при этом её нельзя было объяснить — не за что было зацепиться. Он вёл себя так, как не ведут адекватные люди, пытаясь показать всеми возможными способами, что у него всё под контролем. И именно это вызывало подозрение и недоверие. Словно он переигрывал, ведь даже самый заядлый оптимист не ведёт себя настолько радостно и позитивно — как минимум не пытается через слово вставить, какой сегодня хороший день. Но Кадзуха всем своим видом кричал, что его жизнь прекрасна во всём своим проявлении. И это пугало до ледяных мурашек, вызванных необъятным холодным туманом, что появлялся, когда украдкой заглядываешь в чужие глаза. Неизвестность пугала, не давала адекватно оценить образ гуманитария, искажая его до неузнаваемости в попытках найти подвох.       Возможно, из-за этого математик всё не решался подойти к нему, а может по какой-то другой причине, вызванной где-то на уровне подсознания. Но сегодня он твёрдо решил, что нужно всё выяснить, иначе он быстрее сойдёт с ума от появившейся паранойи, чем встретит долгожданную весну.       

***

             Желание послать всё куда подальше и уйти восвояси, пообещав себе больше не допускать подобных мыслей в голове, уже зрело на уровне инстинкта самосохранения, но Сяо продолжал стоять у потрёпанной стены, в которую со всей дури влетали пятиклассники, да так, что вся школа содрогалась. Он уже сотый раз прокрутил в голове его предстоящий диалог с Каэдэхарой, но волнение никуда и не исчезло, а наоборот — его только прибавилось. Он так к экзаменам не готовился, как к этому пятиминутному разговору. Казалось, он уже более ста раз пережил эту встречу в голове, и вроде её существование в реальности уже не имело смысла, отчего можно облегчённо выдохнуть и уйти... но он не мог позволить себе это сделать.       В тишине слышно лишь его размеренное дыхание и шелест листвы за полуоткрытым окном, через которое пару раз сбегали старшеклассники, невзирая на высоту третьего этажа, но спустя ещё минут десять раздались шаги из-за закрытой двери. Сяо не открыл её по приходе, решив подождать для соблюдения, так называемого, личного пространства, которое время от времени нарушал сам Каэдэхара.       Завуч замер, затаив дыхание, а по телу пробежал жар. Спустя несколько минут из кабинета вышла поникшая и даже немного сгорбившаяся фигура, в которой математик не сразу опознал знакомого, ходившего вечно с прямой осанкой, будто у него на голове не просто книга, а как минимум стакан с мгновенно убивающим ядом. Если бы не знакомое пальто, всё ещё вызывающие вопросы о месте его покупки не только у Сяо, то он бы принял Кадзуху за незнакомого человека.       В горле пересохло. Сглотнул. Гуманитарий остановился и замер, не поворачиваясь, видимо догадавшись о его присутствие так же, как он сделал это в прошлый раз.       — Здравствуйте, Каэдэхара, — неуверенно начал математик, почувствовав, как ноги начали дрожать и подкашиваться, а тишина — сдавливать черепную коробку. — Я хотел бы обсудить с Вами случай того вечера, чтобы понимать всю ситуацию… Не могли бы Вы-       Кадзуха ничего не ответил. Ничего. И оно поглотило с головой, а пульс резко подскочил до ненормальной частоты, начиная отдаваться в голове звуком экстренной тревоги и задавая стремительный ритм всем его последующим действиям, словно ему предстояло прямо сейчас сделать слишком серьёзный выбор, вскоре повлияющий на всю его жизнь; словно он стоял на грани жизни и смерти. Паническая, необоснованная, но такая отчаянная просьба остановить время на долю секунды, чтобы обдумать дальнейшие действия, не поддаваться стремительно нарастающей тревоге и вернуть контроль над ситуацией, остановила его собственное сердцебиение.       Фигура начала стремительно отдаляться, что вызвало чрезвычайный страх, смешанный с непониманием. Растерянно, чуть ли не сходя с ума и повинуясь больше чувствам, чем здравому смыслу, подался вперёд, пытаясь резко, грубо схватить того за плечо, за край одежды, хоть как-то достучаться. Но к нему подкрались сзади, огрели и всадили нож в спину собственные мысли, взорвавшиеся оглушающим криком о помощи, слившегося с неверием в происходящие события слишком далёкого прошлого. Просьбы прекратить, остановиться и прервать происходящее собственным исчезновением вклинились в мозг и отрезали всевозможные пути к действиям и спасению, словно подписывая смертный приговор задохнуться в этой бездне, что заменила собой всё вплоть до треснувшего кафеля под ногами.       Хотел вновь причинить боль?       Ненависть и обвинения посыпались на измученное сознание. Он тонул в повисшей тишине, словно в аквариуме, изолированном от стороннего мира, где слишком громко и отчётливо слышны лишь его собственные мысли, которые он так старательно пытался игнорировать, исключить из своего сознания как непроработанную детскую травму. Внутри что-то встало с ног на голову, замерло и сжалось до мизерных размеров, так и намереваясь исчезнуть, словно забившийся в угол ребёнок, старающийся избежать гнева уставших и ненормально обдолбанных родственников, всей душой умоляя несуществующие высшие силы защитить его от попадания под горячую руку. Стало страшно, словно в какой-то момент всё вокруг исчезло, перестало существовать, а мир начал меркнуть, превращаясь в бесцветную комнату, в которой нет никого и ничего, кроме их двоих.       Такое чувство, будто он потерял, упустил и уничтожил что-то очень важное.       Это произошло по его собственной вине. Ведь если бы он ещё тогда не сбежал, то сейчас всё было бы иначе. Это странное чувство сковало тело, перехватило дыхание и остановило время на долю секунды, размыв весь мир, как при испорченном зрении, сосредоточенном на стремительно удаляющейся фигуре, до которой он не смог дотянуться; не смог дотронуться хотя бы слегка из-за вспышки страха вновь испытать боль, которую нервная система бы не выдержала, не пережила, ведь мозг человека не способен адекватно воспринимать подобную перегрузку. Захотелось кричать, но Сяо не мог даже вдохнуть нормально, ведь лёгкие что-то сдавливало, будто кислород стал смертельным ядом, разъедающим грудную клетку. Он лишь отчаянно тянул руку, надеясь ухватиться за то, что потерял всего мгновение назад, но даже это было не под силу, ведь оглушающие удары подошвы о кафельный пол растворились в той тишине, в которой всего пару секунд назад эхом отдавалось его рваное дыхание.