Уникальный

О его смерти стало известно через пять дней. Уильяма проинформировали об этом по телефону в одиннадцатом часу утра, и он незамедлительно рванулся в больницу. Элизабет и Майк поехали с ним. Всё то время, проведённое в госпитале, Эван выглядел чертовски плохо, если такое слово имеет смысл вообще использовать. Он выглядел отвратительно, опутанный бинтами чуть ли не на всё лицо. Мальчика буквально обвешивали нескончаемые провода и трубки, подключённые к противно жужжащим мониторам. Он был одет в больничный халат, укрытый тонкой простынёй, искусно подчёркивавшей бледноту кожи на открытых участках тела. Афтоны навещали его каждый божий день по несколько раз, утром и вечером. Отец настойчиво звонил врачам, метался из угла в угол, не получая однозначных результатов касательно состояния сына. Сегодня что-то поменялось. Поменялось очевидно и навсегда. Проводов не было, как и пищащих мониторов. Ничего отныне и навечно не было. Как и жизни в хрупком сердце маленького парнишки. Лиззи расплакалась. Она держалась молодцом те пять невыносимых дней, что провёл в коме Эван. Но трагичная смерть его была последней каплей. Для каждого. Девочка упала на колени, отчаянно сжимая ледяную руку младшего брата, извиняясь перед ним за что-то. Ей не за что было извиняться. Она могла звать себя самой лучшей и заботливой сестрой на свете, подарившей Эвану только самое замечательное, происходившее с ним. Просить прощения должна была отнюдь не она. — Не молчи. – приказом выдавил Афтон-старший. Майк в непередаваемом шоке взглянул на него, мелко подрагивая на ватных ногах. Отец казался смертельно бледным, будто тоже умер, пальцы были сцеплены в замок, глаза не выражали определённых эмоций. Он... скорбел? Или нет? Даже сейчас непонятна его нынешняя натура. Майкл неуверенно подался вперёд, к койке с покойным Эваном Афтоном. Которого мама долгое время носила на руках, переживая, что неуклюжий и крохотный Эван упадёт и поранится. Который ныл и боялся собственной тени. Который... был искренним, несмотря ни на что. Он не строил из себя сильного духом, не являясь таковым, до конца своей недолгой жизни. Афтон-младший был настоящим. За то его и ненавидели. — С-слышишь меня? – тихонько спросил Майк. Сжав руки в кулаки, парень вцепился себе в ладони ногтями, удерживаясь от слёз. – Знаешь, мне кажется, ты никогда не выглядел мирным и спокойным, – это правда. Эван всегда чего-то остерегался. Отца, задорных детей, грубых одноклассников, выдуманных монстров, жестоких старших. А теперь мальчик уже попросту не способен был бояться. Внутри него нет чувства страха, царят умиротворение и мёртвый холод. – Прост-ти меня. – проскрипел сквозь стиснутые зубы Майкл. – Прости меня, прости, я был... я истинный подонок. На что я согласился пойти, чтоб просто быть замеченным?.. Эван, прости м-меня. Это не ты, это я ничего не стою. Я даже исправить ничего не могу, потому что это неисправимо, понимаешь? Смерть не остановить. К-как б-бы я хотел верн-нуть... Мне жаль. Если мама там, пускай она поз-заботится о тебе. Мне правда очень жаль. Тебе достался такой жалкий старший брат... — М-Майки...– всхлипнула Элизабет. Она потянулась было к брату, словно собиралась обнять, но тут Майка схватил за плечо отец и дёрнул в сторону двери. — Оба на выход. – сказал он. – Немедленно. Они с Лиз просидели в длинном пустующем коридоре под бледным свечением ламп два с чем-то часа, прежде чем наконец сели в автомобиль отца и умчались подальше от этого паршивого места. Радио по дороге не включали, музыка в данный момент была явно лишней.

***

Дом стоял одиноким. Блеклая версия себя прошлого. Майкл помнил, что в детстве не выносил мрака и тёмных стен двухэтажного здания, думал, будто хуже атмосферы и быть не может. Может. Он безукоризненно убеждён в этом. Сначала их дом покинул уют, потом хоть какая-то живость. Мама, Эван... Что будет с судьбой семьи Афтонов? Что окончательно её разрушит? Элизабет отказалась от обеда. Вся красная после рыданий, уставшая до невозможности, она бросилась на второй этаж и заперлась в комнате до вечера. Отец не стал её тревожить. Не стал есть сам, решив ничего не готовить. Так что и Майк остался голодным. Он убито сверлил в гостиной взглядом семейную фотографию, где ему было ещё лет восемь, где запечатлена и улыбающаяся мама, и мелкий забавный Эван с округлёнными в удивлении глазами. Где все, вроде как, счастливы... Нет. Счастливы они никогда не были. Ведь отец был и будет с ними вечно. Это он довёл и убил маму, запугал младшего сына до такой степени, что тот без остановки плакал, по любому поводу, заикался и не умел постоять за себя. Майк презирал брата, хотя Эван не был виноват в своих слабостях. Как же гадко, ужасно. "Ты чудовище, – сказал он себе. – Это сделал ты. Ты затеял убогую шалость, совершенно не думал о последствиях. Вина лежит исключительно на тебе, ублюдок." Он в полной мере осознавал вину и не был готов простить себя когда-нибудь. Да и заслуживает ли грязный червь вроде него прощения? Майкл содрогнулся. Отец пришёл к нему в гостиную из кабинета, также посматривая на фото. Странно – папа впервые приблизился к старшему сынишке за пять мучительных дней, до этого момента он старательно игнорировал его. Толком не разговаривал, полный ненависти и отторжения. Для него Майка Афтона как будто бы уже и не существовало. Лучше бы было так, ибо сейчас парень понятия не имел, с каким настроем старший решился начать напрямую контактировать с виновником инцидента. Конечно же он зол. Как иначе? — Не хочешь мне ничего сказать? – поинтересовался Афтон-старший. Голос, настолько тихий и монотонный, раздался в безмолвной гостиной, и Майк сложил на груди руки, поёживаясь в страхе. Что папа жаждал услышать? Как Майклу жаль? Как яростно мальчик презирает себя, как ему не терпится покончить с собой? Что ещё может одухотворить этого человека, принести удовольствие и создать в душе гармонию? — Я...– Майк смочил пересохшие губы, тщательно подбирая слова. – Я не п-понимаю. Что было со мной. – Случившееся выбило его из колеи, новость, кажется, лишила возможности соображать. Парень чувствовал себя таким тупым и никчёмным. – В моей голове это почему-то казалось донельзя забавным. Подходящим наказанием для Эвана. Я действительно с-смеялся, а он плакал и молил меня о пощаде. Как я мог...? — Ты в самом деле выглядел беспощадным, – проговорил отец без всяких эмоций. – Я видел всё. И полученное тобой удовольствие. — Почему ты не остановил меня? – сипло спросил Майк. – Если ты видел... ты велел бы мне, и я остановил бы это. Отец изумлённо хмыкнул: – Я похож на человека, который вмешивается в чужое садистское упоение? – У мальчика волосы дыбом встали. – И как бы я догадался, что в твоём крошечном мозге не возникнет ни малейшего предположения насчёт неправильности своих действий? Что ты не усомнишься, не одумаешься? Как я должен был предугадать, Майк? — Т-так ведь...– привычно для себя тот попытался оправдаться, но мгновенно вспомнил, с кем именно он говорит, и умолк. Через полминуты Майкл сдавленно пробормотал: – Никак. — Верно. Скажи, тебе понравилось? Похолодела спина, нечто невидимое сдавило грудь. Испуганный мальчик покосился на отцовское лицо, беспомощно вздрагивая. Оно было каменным, тон же звучал как сталь. Несмотря на привычный неразумный вопрос, что привык задавать старший в периоды высшего градуса безумия, сейчас он не наслаждался этим. Он любопытствовал, не более, продолжая ненавидеть сына всем сердцем. Майк с трудом поборол себя и кое-как вздохнул. — Нет. — Правда? В действительности, Майкл? Его глаза предательски заслезились, а уголки губ задрожали. Что с этим мерзавцем не так?! Для чего он продолжает свои издевательства?! Неужели отец совсем не горюет по Эвану? Непоколебимому отцу всё равно? — Да как ты можешь спрашивать такое...– пролепетал Майкл. – Он мёртв... Он умер сегодня, ты, что ли, не понимаешь этог-го?! Я убил его! Убил так же, как ты убил м-м-мою мать семь лет назад!! И тебе плевать?! Абсолютно? Я совершил это ублюдское преступление не потому, что являюсь сумасшедшим гадом вроде тебя! Я просто жалок!!! Жалок, труслив и негоден! — Ох, вот какого ты теперь мнения о себе, – изрёк Афтон-старший весьма звонко. – А раньше мой сын звал себя крутым и дерзким, точно? Забыл уже? Куда же подевалось это хвастовство? — Никогда я не был крутым и дерзким, – проворотил сын. Уильям не сводил с него глаз. Ждал проявления хоть чего-то, что, наконец, произошло, когда Майк вытер рукавом рубашки проступившие на щеках слёзы. Рот старшего перекривился в омерзении. – Я не был тобой. Н-никогд-да!! Я был лишь глупцом, прикидывался, старался забыть, кто я есть на самом деле. Н-но всё это... оно так не работает. Отец всерьёз изумился этому выводу. Парнишка сдерживал в себе всхлипы и норовил продолжить гневную тираду, однако рыдания не давали ему заговорить вновь, отчего он безудержно давился и задыхался. Майк вдруг ощутил, что его берут за шкирку, как зверёныша, и поворачивают заплаканным лицом к себе. Мальчик подозревал, что это обыкновенное унижение, и не собирался теперь притворяться. С него хватит. Пускай он будет тряпкой, чем бездушной тварью. Старший без какого-либо сожаления взирал на сына, уничтоженного, полностью сломленного. Образ жестокого зверя рассеялся, как прах по ветру. Майк достаточно быстро отпустил свою манеру притворщика, что немного сбивало с толку. Сопляк принимает свою слабость? В нём не было желания уничтожить, было стремление стать замеченным. Наивно и глупо, но похоже, что так оно и оказалось. Уильям ошибался в догадках, Майкл Афтон не нёс в себе никакой моральной силы. — Ты убил его, это само собой разумеется, – безнадёжно произнёс Афтон-старший. Голос задрожал от ярости. – И что дальше, Майк? Да, ты убил его. Убил! И что с того?! Что мне даёт твоё раздражающее нытьё?! Как это изменит что-либо? — Никак это не изменит! Я уже ничего не смогу сделать. Я слаб и беспомощен! Я всего лишь хочу, чтобы... чтобы ты п-перестал твердить о чём-то ненормальном. Чтобы ты отстал от меня. Погляди, в кого я превратился из-за тебя! Во мне нет ничего человечного. Не хочу это принимать. Хочу быть обычным, настоящим, как Лиз и как Эв-ван. Не хочу больше потакать тебе... Глаза отца засверкали от негодования: – Ты мой сын, Майк. Как бы то ни было... — Срать я на это хотел, понятно тебе? – сорвался на крик мальчик, и слёзы обожгли щёки с утроенной силой. – Я убил Эвана! И теперь-то я знаю...Это дало мне ш-шанс осознать, что я не ж-желаю идти по тому пути, по которому идёшь ты, отец. Я не позволю себе навредить ещё кому-то. Л-лучше сдохну трусливым отродьем, которым был всю жизнь, чем человеком, к-который готов убить даже близких и родных людей. С меня хватит. – в этой фразе было столько упрямства и твёрдости, что Майк невольно удивился самому себе. Внезапно у него помутнело в глазах, но не по причине слёзной истерики, а из-за того, что отец с размаху ударил его по макушке, громко проклиная. Парень пошатнулся и упал, повалившись на столик у дивана, не выдерживая возникшего головокружения. Боль пробрала всё тело. Отец зарядил от души, ничего не скажешь. – Слушай и запоминай хорошенько, сынок, – призвал ко вниманию он и грубо взял Майкла за рубашку. По швам затрещала ткань. – Делай что хочешь. Молись, рыдай, раскаивайся на коленях и лезь из кожи вон, чтобы поплатиться за содеянное. Другим-то насрать. Они тебя не примут, Майк. Тебя уже ненавидит весь проклятый Харрикейн, тебя ненавидит твоя сестра, ненавидят твои друзья, я ненавижу тебя за то, что ты так, чёрт подери, бездарен и глуп. От тебя все отвернулись, и твоя игра в доброго мальчика тут не поможет. Ты забрал его не у меня одного. Ты забрал своего брата у всех тех, кто лелеял его больше тебя. Я, как и остальные, буду припоминать это до конца твоих многострадальных дней. Пока ты не сгинешь туда же, куда и твоя идиотка-мать. Он сходил на полушёпот и возвращался на крик. Готов был с лёгкостью расплющить Майка цепкими крепкими руками. Тот был подавлен и уж точно слабей в подобном состоянии, но почему-то не испытывал страха. У него не получалось бояться отца. Сначала Афтон-младший решил, что виной этому семейная трагедия, стоявшая гораздо выше отцовской ярости. Однако поразмыслив ещё немного, Майк подумал, что как раз отец и поведение того ничуть не страшат парня. В любом другом случае он бы боялся злого взрослого как огня, а сейчас отец просто был каким-то... не таким. Словно внутри он всё же горевал, и сожалел, и ненавидел себя. Это читалось в серых вдруг потускневших глазах, что запросто могли взять и засверкать от слёз. Удивительно, Майк ни разу не видел отца плачущим, как минимум последние семь лет. — М-может, убьёшь меня, как убил мою мать? – шмыгнул носом мальчик и заметил, с каким замешательством старший Афтон отреагировал на это. – Что мешает? Раз я порчу твою идеальную семью. Давай, ты же способен. Походило на то, будто отец ненадолго отключился, а как пришёл в себя, так знать не знал, что стряслось минуту назад. На короткий миг папа разжал мёртвую хватку, и Майк, воспользовавшись моментом, рванулся к лестнице, отказываясь слушать, что там бросает ему вслед взрослый.

***

1984 год. Прошло десять месяцев с несчастного случая в семейной закусочной Фредбера. Репутация после 83-го года слетела ниже плинтуса, и единственный выход заключался в открытии нового ресторана, с новыми по дизайну аниматрониками. Они должны были навеки похоронить предшественников в сердцах горожан. Спустя какое-то время это удалось сделать. У созданных Генри Фредди, Бонни, Чики и Фокси отныне отсутствовала возможность использования их как костюмы. Они стандартные механические куклы, которые вращают головой, двигают челюстями и выполняют разного вида задачи. Новички прилюбились и детишкам, и взрослым, хоть Эмили и рассчитывал на обратное. Всё сложилось удачно с покупкой здания, ремонтом, подписанием огромного количества договоров и организацией поиска сотрудников. Возможно, чудо заключалось в каком-никаком опыте, но всё-таки волшебное влияние симпатичных новоиспечённых маскотов вытаскивало бизнес из той образовавшейся ямы. Изменилось многое, в том числе и отношение к успехам у Генри. Он не чувствовал былой гордости за себя, за Уильяма. Кто бы что ни говорил, они, вопреки трудностям, добились открытия новой пиццерии "У Фредди Фазбера". Они её популяризировали, отдали много сил на развитие дела, а радости Генри ощущал всего ничего. Изначально место обходили стороной, но диллема-то не в этом. Эмили творил теперь этакие детские прелести без напарника рядом. Уильям не отменял своей должности делового партнёра Генри и по совместительству совладельца заведения. Афтон так же сидел вместе с ним за чертежами и участвовал в благоустройстве пиццерии. Однако это не означало того, что всё у них относительно неплохо. Уилл совсем потух, не проявлял больше активности во многообещавших мечтах на будущее, не довольствовался результатом, как привычно было для его особы. Из-за смерти Эвана Уильям обратился в бледную копию себя прежнего, которого Эмили когда-то отчаянно желал увидеть вновь. Конечно, бывало, что Афтон брался за старое, начинал вести лидерство, командовать, грубить и зазнаваться, но чаще всего на людях представал уставший и изнурённый человек с пустым взглядом и неухоженным видом. Он не разговаривал с Генри и работниками, не был в центре внимания. Вообще старался исчезать с поля зрения, в мастерской не засиживался и возился допоздна с документами, создавая впечатление занятого, в то время как просто пытался забыться и извести себя беспрерывной бумажной рутиной. Генри места себе не находил. Эван, такой беззащитный и хрупкий парнишка, погиб по вине Майкла, решившегося на столь жестокую шутку. Смерть мальчика серьёзно ударила по всему семейству Эмили. И Джен, и встревоженные дети всячески утешали опустошённого Майка и разбитую Элизабет, Генри без конца ошивался возле Уилла, ища способ подступиться, завести беседу и вывести старого друга на контакт. Уильям, вот уж опять, снова и снова делал вид, что его не замечает. Это ещё хлеще било по чувствительному Генри, и тому начинало казаться, что вот-вот, и он без сил сдастся и отправит его в вольное плавание. Ну не выходит у него понять такого человека как Афтон. Он всё делает, из кожи вон лезет, а толку ноль. Уильям даже видеть его не желает. Не просто не желает. Боится. Уилл всех боялся, как заметил Генри. Вёл себя, точно параноик. Молодые сотрудники частенько шептались по поводу того, что мистер Афтон походит скорее на новенького юного работягу, чем на опытного владельца такого крупного ресторана. Про взаимоотношения Афтонов и начинать не стоит. Они там тихо ненавидели друг друга, а дома устраивали скандалы. Майк то и дело был внешне каким-то помятым и зажатым. У него на запястьях красовались синяки и ссадины, поэтому парень носил теперь одни длинные рубахи со свитерами и в том случае, если на улице было достаточно жарковато. Обстановка накалялась сильнее и сильнее. Порой Генри наблюдал за этим безумием, как зритель, и не находил более разумного варианта, чем просто-напросто молиться о благополучном будущем. С такой помощью в виде нервного и скрытного Уильяма Афтона у него назревали сомнения. И не только сомнения. Генри не подозревал, но впереди его ждало то, что назвать нельзя иначе, кроме как персональный ад для раскаяния или самый ужасающий ночной кошмар наяву.

***

Осень. Это время года проживать становилось всё тяжелее. Угрюмый Генри сидел в главном зале поздним вечером буднего дня. Внимательно рассматривал стоявших на сцене трёх аниматроников, словно впервые тех вообще обнаружил. Непохожие на прошлых маскотов, они вызывали у Генри двоякое ощущение и душевное неспокойствие. Сделал-то он этих махин сам, это очередные его творения. Но дни, в период которых и проходила сборка медведя в шляпе "Цилиндр" с именем Фредди, кролика Бонни, курицы Чики с фартучком на груди и лиса Фокси, что был наделён даже такой честью, как отдельная "Пиратская бухта", не пестрили воодушевлением и счастьем. Для Эмили его четыре робота являлись чуть ли не чужими, настолько невыносимо было принять их, сделанных одним-единственным Генри Эмили. Спрингбонни и Фредбер собирались при Уильяме. Афтон помогал, вдохновлял и конструировал. А сейчас это прошло по-другому. Обстоятельства сложились непригодные, да и Уилл с Генри давно уже не так молоды и энергичны. В них поугасла та живость. Насчёт первого деятеля и раньше всё было сложно, а тут и вовсе – высшая степень абсурда. Зачем Уильям над собой измывается? Не понял за сознательно прожитую жизнь, что не приводит молчанка ни к чему благоразумному?! Почему он не задумывался о том, чтобы сходить на приём к психологу? Или к психотерапевту? – не помешало бы... Нет, разумеется, Генри переживает за него из добрых побуждений и не держит зла. Нельзя ведь творить с собой невесть что и людей вокруг до белого каления доводить! Это неправильно, так? А Уильям и не планирует менять настрой, судя по всему. Сегодня Афтон был похож с утра на мертвеца, с мешками под глазами, бледными щеками и потрескавшимися губами. И в люди выходить ему, конечно же, не хотелось в таком виде. Потом пиццерию шагами мерил, бродил туда-сюда. Как помешанный. Больно на него смотреть. Десять месяцев прошло, Уилл не оправится никак. Что же, чёрт возьми, судьба ещё им уготовила?! Сколько будет продолжаться это бесконечное страдание всех окружавших Эмили личностей? Он помотал головой, принимаясь резво тереть слипавшиеся глаза. Грёбаные проблемы – слишком много проблем, для всех, и для Генри, они на каждом проклятом шагу. Чуть-чуть, и Генри собственной персоной умудрится слететь с катушек. Будет таскаться подле своего любовного интереса, которому на него насрать, и строить из себя утешителя и мамочку. И в конце концов сорвётся. Так, ладно, нужно собраться. Держать себя в руках! Вот Эмили точно не посмеет раскисать, когда дорогой ему человек страдает и упрямится. Хватит выжиданий, пора действовать. Уильяму никто кроме старого приятеля помочь не сумеет. Необходимо прийти к нему и обсудить что да как. Афтон как раз задержался, как и Генри. Тому требуется навестить его сию же минуту. Генри встал со стула, задумавшись на секунду, взять ли себе и Уильяму по стаканчику крепкого кофе с чем-нибудь сладким из десертов, но принял решение сперва наткнуться на Уилла, а уж следом придумать метод, способный задержать и в случае подбодрить этого чудака-загадку. О да, отличное прозвище. Прям про него. Генри, ухмыльнувшись, отправился к кабинету Афтона, сочиняя на ходу "вступительную" речь, что оказалась, как обычно, по итогу бессмысленной, ибо хозяина кабинета внутри не наблюдалось. Эмили сперва перепугался: ушёл и вряд ли посчастливится его нагнать и по-человечески поболтать. Если не ушёл, то где искать Уильяма в большой пиццерии с кучей комнат и подсобных помещений? Ну, в них он торчать не стал бы, и в мастерской, наверное, тоже. Не самое подходящее время. В уборной?.. Вероятно, что да. Где же ещё, если не там? Проходя по коридорам, Генри подвергся крайне дурному состоянию от настигшего его одиночества. В здании никого, кроме охраны. Уилла тоже может не быть, вдруг уехал-таки. Незаметно, как он и делал это в последние месяцы. Эмили сжал губы, скрипя зубами. Уильям, мать его, Афтон. Время бежит, ничего не меняется. Интересно, долго ли Генри хватит на то, чтобы бегать за этим человеком дальше? Добиваться его внимания не только при желании помочь, но и от простой тоски по нему? Ждать, словно покорная собачонка, адекватного отношения в свою сторону?.. Для чего он это делал? Возникает периодически такой вопрос. У Генри начинала откладываться какая-то очень острая обида на товарища. Он делал всё, тот – ничего. И пальцем не двигал, чтоб вылезти из той эмоциональной дыры. Ни черта подобного. Генри большую часть существования носился за Афтоном, а на кой чёрт? Если не менялось состояние в лучшую сторону. Если Уильям не предпринимал ни малейшей попытки, отказывался образумиться, умалчивал и творил страшные вещи с собственными детьми, не объясняя причин и доводов. Такого ли страдальца надо опекать? Он взрослый человек, а ведёт себя как дитё малое. Даже Шарлотта и Сэмми не вели себя подобным образом в раннем возрасте. Генри любил его, уважал и ценил. Но не будет же он до кончины это терпеть? Всякое может произойти с ним и с Уильямом в любой момент, и если Афтон не проявит разумности, соответствующей его возрасту, хорошего в конечном итоге не выйдет. У Генри непроизвольно комок в горле встал от понимания данного факта. Но все обиды и выговоры, обвинения и осуждения по щелчку пальцев взяли и испарились, когда он, недавно пребывавший в томительных раздумьях, оказался в уборной, в пяти шагах от Уилла, стоявшего у раковины. Вернее, скрючившегося рядом почти что на коленях. Он рукой хватался за лицо и волосы, а вторую держал под струёй холодной воды. Сбитый с толку Генри собирался окликнуть его и с замешательством спросить, что приятель здесь делает, но не смог заговорить, как изначально задумывалось. У него не получилось. Он прислушался и, помимо мощного водного потока, со сжавшимся сердцем уловил сдавленные приглушённые всхлипы вперемешку с едва сдерживаемыми криками и хрипами. Его вдруг пошатнуло от увиденного. И трудно было поверить, что это происходило на его глазах. Плакал. Нет, еле слышно рыдал, заглушая себя шумом воды.

***

Он всего-то хотел согреть руки в горячей воде. Было холодно. У него мёрзли ладони, но на деле, в целом, он чувствовал себя вполне нормально. Уильям был в порядке. Блять. Кого он обманывает? Тебе                                                     страдать, очень                                нравится        не                                                ли? так                           Он же пришёл, чтоб погреть руки... Почему он даже не включает кран?.. "Ты снова здесь," – прозвенело в голове. Кап        Кап "Мне кажется, даже я от тебя устал." — Уморительно. – сказал в ответ Уилл с поддельным весельем. Он глядел, как капля за каплей падали в раковину и стекали в водосток. Тело совсем не шевелилось с того момента, как Афтон приплёлся сюда. Уильям толком его не контролировал. — Такое ощущение, будто внутри меня что-то сейчас лопнет. "Терпение. – любезно пояснил его второй голос. – Оно не безгранично." Уильям надтреснуто усмехнулся и встретился взглядом со своим отражением. Вечные перемены. Только в худшую сторону. Уилл гадал, когда же он начнёт гнить, как настоящий труп, и когда его настырное сердце перестанет наконец стучать в груди. Он каждый вечер рабочего дня думал над тем, что следовало бы по пути домой съездить к мосту и сброситься с него к чёртовой матери. Но почему-то Афтон всегда очухивался дома. Действительно, почему же? "Порой и я не могу тебя понять, – задумчиво протянул голос, – твои желания и мотивы. Они непостоянные и переменчивые. Чего ты хочешь сейчас?" — Не знаю, – отозвался Уилл. – Я... Я так непонятно себя чувствую. А ещё я думаю об Эване и... мне отнюдь не хорошо. Кап      кап Кап "Больно, да, Уилл? Тебе больно. Ты всё рвёшься сюда и рвёшься. Для чего? Если ты страдаешь, не легче ли исчезнуть? Тебе нравится быть таким несчастным?" — Я в этом виноват, – произнёс Уильям шёпотом. У него сдавило грудную клетку. – Я был виноват. Это по моей вине произошло. Всё. От и до. Столько всего случилось. Но... Я всё равно не хочу оставаться пустым местом. Я не хочу не существовать. "Какая разница? Мы существуем для тех, кто хотя бы подозревает о нашем существовании. А кому ты такой сдался? Невзрачный и трусливый. Ты ничего не сделал, чтобы быть здесь, Уилл. Твоё исчезновение никто и не приметил бы. Или тебе грустно именно по этой причине?" — Вовсе нет, – Афтон с силой закусил себе губу. Кап. – Я не знаю, – кап. – мне просто страшно. "Я запросто перенимаю твои чувства. Всё, с чем ты живёшь и на что себя обрекаешь." Кап                        Горечь        кап Ненависть                                                Презрение кап                      и Страх На щеках появились дорожки непрошенных слёз. Вода. Хорошо, что это произошло не в разгар рабочего дня. "Ты нервируешь всех. Смешишь успешных людей и раздражаешь близких. Давным-давно в наш адрес было одно унижение. Приятно было, Уилл? Хочешь снова это почувствовать? нет Ты так слаб и жалок, знаешь, мне безумно интересно выведать из твоей башки, кто из них повлиял на это больше всего. Жаль, увы, мы покончили с ними. А вот меня теперь мучает вопрос, кем бы ты стал, если бы не я. замолчи Помнишь заботливого папу и любимого дядю? хватит Неужто скучаешь по ним? Ты был бы не против возможности продолжить жизнь, которая была у тебя тогда?" — Нет же. – выцветшим голосом пробормотал Уильям. У него во рту почувствовался привкус железа, и Афтон только сейчас понял, что было больно. Он, морщась, вытер губы. На пальцах остались свежие капли крови. Рука неконтролируемо затряслась. – Я запутался, – надломленно процедил Уилл. – Или... Или я п-просто не могу. Мне страшно. Я хочу. Х-хочу быть нормальным, но после всего... М-моя жена, мой сын. Я ничего не сделал, н-н-но это произошло. За что...? Чем я провинился когда-то? Он облокотился на раковину оттого, что ноги подогнулись. Плечи передёргивало, а всё тело напоминало структурой что-то неуязвимо-вязкое, что тянет, тянет и тянет вниз... и потому невозможно удержаться ровно. – Я-я устал. Ус-стал, п-правда. Я не справляюсь. Во мне все идеально, пока меня нет. И... это так д-давит. Я ничего не могу. Я не... Я так хочу быть для людей настоящим и знач-чимым, а выходит, что всё с точностью да наоборот. Я просто не понимаю, почему не з-заслуж-живаю... чего-то х-хорошего... Уилл сполз на пол, зажимая рот ладонью. Его затрясло, будто внутри и в самом деле находился шар, который прямо сейчас лопнет. Разорвёт на части. Оставит клочья оболочки. —...сколько можно? "Эй, не смей думать о том, чтобы начинать ныть заново." Как же плевать на этот шум в ушах. Уильям изнеможённый дотянулся до крана, подрагивая на корточках, и тотчас ополоснул кисть и рукав рубашки ледяной водой, чтобы прийти в себя. Этот чёрствый холод обычно успокаивал и позволял стихнуть надвигавшейся истерике, прояснял помутнённое сознание, благодаря чему Уильям умудрялся восстанавливать дыхание. Сейчас это не срабатывало на него. Может, потому что накопилось столько всякого дерьма за месяцы сдержанности и пытливых стараний выглядеть сильным. В настоящий момент, должно быть, прорыдаться было исключительным средством для того, чтоб стало немного лучше. Голова раскололась на тысячу маленьких осколков и ноюще разболелась. Афтон дёрнул себя за волосы, подавляя крики, и зажмурил глаза так плотно, что перед ним проявились цветные точки. Внутри что-то как будто перекосило. Помощник негодовал и паниковал: "Хватит плакать. Зачем? Довольно, Уилл, прекрати. Ты взрослый человек, что за сопли и детская беспомощность? Нас сейчас увидят, придурок, сплошной позор." И почему это его волнует? — Не могу ничего, не могу, не могу, не могу... жалкое ничтожество. В-вот кто я... — Уильям? Уильяма вернул на землю чей-то зов. Уперевшись мутным взглядом в пол, он ошеломлённо застыл. К нему неторопливо приблизились со спины и собственноручно выключили кран, беря его подрагивающую ладонь с криво согнутыми пальцами в свою, сухую и тёплую. Афтон поспешно стёр слёзы, услышав до боли знакомую интонацию: — Что случилось? Тебе плохо? Хей... Генри. О нет, нет, нет, нет, нет, только не Генри, пожалуйста... Только не он! Почему он здесь? Зачем Эмили зашёл в это помещение именно сейчас?! Нет, чёрт, нет! Пусть Генри Эмили исчезнет!! "Ну, добился своего, щенок?" — Ты чего? – Генри осторожно присел справа, на что Уильям ниже склонил макушку. – В чём дело? Скажи мне, Уилл. Друг подождал разборчивого объяснения от Афтона и, не получив надобного, грустно улыбнулся. – Что с тобой, старина? Что произошло? Ответь, не молчи, умоляю. – Уилл чуть не отскочил в бок, ибо Эмили без сомнений обхватил его за плечи, вызвав усилившуюся дрожь. Он настороженно прислушался к уже открытым всхлипам, утешающе погладив чужое предплечье. – Тише, тише, это же я, не бойся... — Не смотри сюда, – выпалил Уильям. – Не смотри сюда, не смотри, не надо, нет, просто уйди... — Позволь сперва понять, что у тебя стряслось, – проговорил Генри полушёпотом. – Нельзя это оставлять без внимания. Ты плачешь. Прошу, поговори со мной, расскажи. Хоть взгляни на меня. Эти слова волей-неволей заставили повернуться к любимому товарищу. Уильям встретился взглядом с прелестными карими глазами и выдержал паузу, в которую стыд за проявленную слабость растерзывал и сжимал, удушая, воспалённое горло. Какой же позор. Сплошной позор. Как ему объясняться перед этим человеком, что придумать? Боже, Эмили будет относиться к нему как к тряпке после сегодняшнего вечера. Идиот, твою мать. Хлюпик и дрянь. Уильям растерянно дёрнулся, чувствуя тепло, охватившее его руки. Генри аккуратно оторвал их от заплаканного лица и ровно, но убаюкивающе сказал: — Главное, дыши глубже. Вдох, выдох... Так, именно так, да, молодец, вдохни полной грудью. Не держи в себе, хорошо, Уилл? Давай. Успокаивайся. Он подчинился. Вдыхал и выдыхал со свистом, первые пару раз возвращаясь к безудержному рыданию. Продолжал ныть и трястись, шмыгая носом, минут пять, в полной тишине, без ещё какого-нибудь вмешательства. Генри придерживал Уильяма, но был тот долгий промежуток истерики молчалив. И всё же прошло время, приступ потихоньку уступил обычной вялости. Наконец-то слёзы не текли. Афтон вымотался до такой степени, что теперь слабо покачивался из стороны в сторону, готовый вырубиться здесь же, на полу, упрашивая приятеля забрать его отсюда. Он больше не дрожал и не всхлипывал, поэтому вскоре Генри внешне смягчился, расслабляясь, и одарил Уильяма второй тёплой улыбкой, трепетно хлопая единожды по плечу. — Лучше? – спросил Эмили. — Да. – ответил Уилл. Реально лучше. Ведь он был не один. Не в смысле, что голос в голове бормотал нечто отвратное. Нет, это Генри пришёл к нему, помог успокоиться. Уильям понял, что ему было хорошо при возникновении этой мысли. Так хорошо и приятно. Он проникся ласковым касанием. Захотелось пролепетать благодарность, выговориться, пускай он был убеждён, что Генри не желает слушать его жалобы, секреты и нытьё. Впервые за шесть (или семь, или восемь, или даже девять, Уилл уже путался в годах и датах, словно обезумевший умалишённый) лет Афтон ощутил неукротимое желание побыть слабым в чужих руках. Чтоб согрели, как маленького ребёнка. Чтоб просто обняли. Он робко придвинулся ближе к Генри. Не нужны были другие и их утешения. Уильям подумал о добром, внимательном и милом дорогом друге. Нужен был он. Как воздух и вода. Как огонь в камине в беспощадные морозы. — Генри, извини за это, – высказал Уильям, уже не заикаясь, но до сих пор стыдясь того, что его застали в слезах. – Я просто... — Не за что извиняться, – прервал Эмили, приобнимая несчастного. Он выровнялся, поддержал его и сумел поставить на ноги. – Пойдём, Уилл, пойдём. У тебя в кабинете я могу заварить чай. — У меня нет чая, – предупредил Афтон и, не сообразив, опять добавил: – Извини.

***

Генри привёл Уильяма к себе в кабинет. Попросил сесть на стоявший у стены кожаный диванчик, а затем на десять минут удалился в поисках чёрного чая для себя и друга на кухню. Он вскипятил воду, отыскал чай с мятой и малиной, посчитав подходящим вариантом. Генри копотливо гадал, что повлекло за собой увиденную им паническую атаку. Уильям, вероятно, считал это проявлением слабости перед жизненными трудностями, простым срывом, но всё было гораздо, гораздо сложнее. Его так сильно трясло и дёргало, голос срывался, он пытался нанести себе увечия, царапая щёки, боялся. Чего боялся – и Богу неясно, но страх был настоящим. Вскоре Эмили, клевая носом, возвратился к Афтону и застал того измотано полувалявшимся на диване. Уилл чесал и так покрасневшие от раздражения участки кожи, нервно шевеля при этом губами, бурчал себе под нос. Генри натянул болезненную лыбу, ибо иначе у него это сделать не вышло, и протянул товарищу кружку с горячим ароматным чаем. Уильям сонно качнулся и едва не выронил ту из рук. — Лучше облокотись, – посоветовал Генри, сдерживая замаянный вздох. Уилл согласно буркнул и откинулся на спинку диванчика. Поторопился отпить чай и ошпарил язык, но виду не подал. Зато у Эмили глаз оттого уже задёргался. — М-мне над-, – начал Уильям и запнулся, прерываясь на судорожный разгорячённый вдох. Кусая губу, унял нарастающую дрожь. Сухость во рту заставила его шумно сглотнуть. – Нам надо поговорить. К-кое о чём. "Боже упаси, ну наконец-то." – Генри не озвучил этого вслух и перестал хмуриться. — Я готов уже давно, Уилл. — А я... Тебе так кажется, Генри. Что ты готов. Ни черта ты не готов. — Да ладно, будто я впервые с тобой общаюсь. Честно говорю, я выслушаю всё, что ты мне расскажешь, чтобы постараться помочь, – Он присел к Уильяму, тот съёжился и напряг руки. Как и прежде, его реакция удивила. Обычно Уильям попросту отдалялся ото всех, не терпел близости и вёл себя подобно ублюдку, только отгоняя людей. А иногда бывал таким зажатым и пугливым, что поражал до глубины души. Напоминал зверька, не любимого и подвергавшегося побоям, которого вышвырнули на улицу, и теперь он боится любого, кто подходит всего лишь поглядеть. — Я верю, что ты хочешь помочь. Я вижу это, правда вижу. Но, понимаешь... тут всё так сложно... — Давай я тебе что-нибудь из успокоительного дам? Тебя трясёт. — Пустяки, Господи. Оно бывает. Ага, бывает. Генри убрал подальше свою настойчивость, ибо в ином случае он, игнорируя возражения, завернул бы Афтона в плед, как в кокон, и сделал бы ему ещё пять кружек с чаем. Но сейчас важней, чтобы Уилл не ощущал давления со стороны приятеля и отважился заговорить о наболевшем. — Слушай, Генри. Пообещай, что не будешь смеяться над той чушью, что я скажу, л-ладно? Эмили нервно кашлянул: – Я и не собирался. Знаешь, когда у тебя в кабинете находится еле пришедший в себя после панической атаки человек, тебе вряд ли будет до смеха. "И то верно." – читалось на физиономии Уильяма. — Я хочу, чтоб ты знал. Внутри меня происходит нечто крайне ненормальное... – Афтон перевёл дух. – Понятия не имею, какое слово подобрать. Ну, н-необъяснимое. Он оторвал взгляд от кружки и покосился на Генри, сидевшего рядом. Эмили не выражал нежелания слушать дальше, не усмехался и не отвлекался на посторонние звуки и явления в виде нагнетающе завывавшего за окном ветра и уличной тьмы. Генри был сосредоточен на нём. Изначально у Уилла на сердце потеплело, но затем к горлу подступила тошнота, голосовые связки сдавило, и голос Второго ударил треском по ушам. "Продолжай, продолжай. Не терпится ведь донести на всё мной содеянное. До этого ясно было: ты так и остался мальчишкой, Уилл, только более гадким и раздражающим, чем раньше. Который нажалуется на злодея, бедный несчастный, и начнёт сморкаться в платочек. Давай, вперёд, геройствуй." — Тебе дурно? – встрепенулся Генри. – Тебя как мелом белым обтёрли, серьёзно. Давай я поищу лекарств? Чаем запьёшь. Не пугай меня, ради всего святого... "Твой любимый Генри Эмили так трепещет из-за тебя. Он наверняка не посчитает эти небылицы из твоих уст сущим бредом. Он даже не ужаснётся, да? Ты на это рассчитываешь? Услышать про море крови, якобы тобой пролитое – это для него формальность?" — Иногда бывает такое, что я – это не я, – сорвалось, точно с цепи, вследствие чего послужило основанием повисшего молчания. Генри непонятливо изогнул брови и сбился с продумывания диалога. – Это страшно, – продолжил Уилл. – Это непонятно и надуманно, по твоему мнению, но полностью правдиво. Прошу, пожалуйста, не говори, что не веришь, чёрт возьми. Я вновь боюсь продолжать. Я начну твердить противоположное потом, но не слушай меня, умоляю. Пожалуйста, Генри... — Спокойно, Уильям, не изводи себя. – попросил Эмили. Он дотронулся до левого виска, переваривая сказанное Афтоном. – Что это значит? "Не я". О чём идёт речь? — Со мной такое постоянно. Я не чувствую себя. Вообще ничего не чувствую. Меня как будто нет. Я не запоминаю события, которые происходят в этот период, и... Также я совсем не понимаю, что делает моё тело. Я словно сплю, понимаешь? — Может, тебе сложно фокусировать внимание на реальности? Из-за нагрузок, завалов по работе и бесконечных переживаний...? — Нет, это не то, – гнул Уильям. – Я не существую. Я теряюсь, пропадаю, это затягивается на месяц и больше, и я ни черта не помню из тех эпизодов. И ведь д-дело даже не до конца в этом. П-пока меня нет, – ему пришлось прервать лепет, ибо боязнь последствий охватила и сковала льдом, отчего произносить слова стало тяжело и больно. Он задыхается. Не из-за выходившего риска: Генри-то не лживый трус. Если Генри узнает всю подноготную об Уильяме, он не будет молчать или поддерживать убийцу. Он отправит Афтона подальше за решётку, и Уилл никогда не сможет его увидеть, извиниться и раскаяться за то, о чём порой и не подозревал. Вот, что сжимало лёгкие и жгло глаза. Генри, который отвернётся от него, который отвергнет и возненавидит, будет заявлять это в открытую, прямо виновнику пропаж и убийств. Генри Эмили похоронит в своей памяти какие-либо светлые воспоминания об Уильяме Афтоне. Уильям Афтон заслуженно станет монстром. — Пока меня нет, есть кто-то другой. Генри не нашёл, какой вопрос задать. У него всё из головы вылетело. Он следил за тем, как Уилл выводил пальцем круги по краям кружки и, не прерываясь, говорил что-то и говорил. Беззвучно. И не для Эмили. Неприятный домысел внушал наихудшие подозрения, что отчаянно изгонял прочь Генри. Не желал к ним прислушиваться. Глобальный негатив, который не следует брать за основу ситуации. С ним всё не так плохо, всё не так плохо, вполне себе... — У него есть имя, – опять заговорил Уильям. – Но я не припомню какое. Я не помню вообще. Я забыл. Прошло сорок три года моей грёбаной жизни, а я помню её всего-то м-малость. Ты осознаёшь?.. Сделай что-нибудь, Генри, это звучит дурно и преувеличенно, я знаю, но я опасен. Я в самом деле опасен. Какое-то безумие творилось с моими детьми, пока я не существовал вовсе! И с Мией что-то... Ни за что не верь мне, я тебя прошу! Если я буду говорить, что со мной всё в полном порядке, это ложь. Просто пообещай, что будешь бдителен, общаясь со мной, х-хорошо? Ты пообещаешь? Серые глаза так обеспокоенно взирали на него, сверкая серебром недавних слёз. Генри пришлось уставиться в окно, мимо Афтона, потому что сделалось не по себе. Про что затирал Уилл? Он помешано твердил об этом, болезненно удерживая друга за локоть. Тот уже присмотрелся к красноте век, мешкам – последствиям злосчастного недосыпа, – покусанным в кровь губам и всерьёз усомнился. Скорее не в нормальном состоянии рассудка у Уильяма, а в своих силах. Да, именно, Генри ожидал чего-то более понятного и приземлённого. А случай оказался иным, и вникнуть в поток слов, выданных Уильямом, было в данный момент затруднительно. "Я не существую." "...кто-то другой."                        "...я – это не я." Мать Эмили назвала бы это словоблудием клеветника. Интересно, с чего он вспомнил про неё. — Послушай, Уилл, – мягко обратился Генри к Уильяму. Забрал у него пустую кружку и поставил на стол. – Ты устал. Я знаю это. Ты устал, тебе страшно, на тебя столько всего навалилось. И без моей поддержки, без Мии и её отдачи переживать это очень тяжко. Я понимаю. Мне важно, чтобы ты отдохнул. Взял отпуск или выходной. Ну, скажем, дня три, а лучше пять. Как следует поспал, привёл мысли в порядок и набрался сил. Ты почувствовал бы себя лучше, не думаешь? – он печально улыбнулся, на что Уильям кое-как подавил безнадёжный всхлип. – Мы не можем делать выводы заранее. Ты прав – это действительно сложно. Так что сперва отоспись, позволь себе наесться до боли живота, поленись от души, а затем мы заново всё это с тобой прокрутим. Договорились? Афтон случайно сломал себе ноготь. С уст сорвался истеричный смешок, и пустота заволокла взор. – Ясно. Ты не веришь. Считаешь меня обезумевшим психом. Я несу бред, да? Тебе так кажется? — Мне кажется, что разобраться в том, что ты рассказал, нужно обязательно, однако это потребует времени, – терпеливо поправил Генри. – Я не держу тебя за безумца. Будь уверен, я не оставлю своего друга. У меня получится помочь, но необходимо, чтобы тебе стало чуть получше, и ты отлежался денёк-другой в постели. Это единственное, что я прошу сделать – дать себе волю и отпустить случившееся несчастье. — Собрался тянуть? Пойми, что нельзя. – выплеснул Уильям, обливаясь холодным потом. – Нужно действовать незамедлительно. Всё хуже, чем ты подразумеваешь! – Уилла словно парализовало. Темнота начала обволакивать окружение и находившегося справа Генри. Он не вырвется из лап судьбы, он не изменит прошлое и не повлияет на будущее. Чувство, что о нём вот-вот узнают черноту его сути, что это она – обречённость. Это конец. Он вынужден был признаться во всём. Заставить себя. Страшно и невыносимо, но нельзя молчать! Уильям обязан сказать Генри, пока не поздно... Голова трещала от боли, тело наливалось свинцом, а тошнота стояла в горле, не давая дышать. – Я с-сделал... Я-я... Рот Эмили на секунду сжался в тонкую линию. Взор помрачнел: – Чего такое? Не надо бояться, ты продолжаешь дрожать, Уилл. Возьми себя в руки и скажи спокойно. —...я уничтожил, я совершил ужасные поступки. Я у-уб-... "...убил. Ну, продолжай же. Убил многих людей. Вернее, та штука в моей голове убила многих людей и продолжает это делать. Договаривай, Уилл, не стесняйся! Быть может, он поверит любимому чудику?" — Н-не могу. Снова. Не могу. Помоги мне. — Хей, чудик, – его выдернуло из пучины отчаяния и безысходности. Вместо ожидаемого и в какой-то мере долгожданного исчезновения он был объят необычайно родным и трепетным теплом. Холод отступил, как и голос, и страх, и паника. Уильям бессознательно отстранился от понимания происходящего с его ладонями, запястьями, плечами и головой. Охватил негаданный покой. – Как ребёнок, ей-богу, – буркнул Генри, поглаживая Уилла по затылку. – Я же не говорил, что мне плевать, почему ты снова переживаешь? Тревожный ты наш... Руки Эмили обнимали Афтона без доли брезгливости или пренебрежения. Тот потерянно спрятал лицо в чужой рубахе, проливая в очередной раз горькие слёзы в бесшумном плаче. Но ему было лучше. Лучше не из-за того, что голос в голове замолк, а из-за того, что его сейчас удерживал и защищал самый, наверное, замечательный человек, оставшийся с Уиллом даже при его пробуждающихся приступах истерики. — Я слаб. Прошу, сделай с этим ч-что-нибудь... Я не хочу больше... всю жизнь... Я хочу быть с-собой. — Сейчас мы поедем домой. Я уберу вещи в полки и отвезу тебя сам. Поешь как положено и ложись спать, хорошо? Что оставалось ответить Генри? Ничего. Поэтому он покорно кивнул.

***

Уильям только-только коснулся подушки и уже умудрился засопеть. Поражённый Генри приухмыльнулся, накидывая на него свёрнутое ранее одеяло, и погасил свет в спальне, оставив лишь лампу на тумбочке. Жаль, Эмили не так самонадеян и храбр, чтобы легонько прикоснуться к Уильяму в этот умиротворяющий миг, погладить по спине или аккуратно поцеловать в макушку. Генри был бы счастлив получить такую возможность показать искренние яркие чувства, им испытываемые. Не держать те в себе. Тёмные непослушные волосы упали Афтону на глаза, растрепались за сегодняшний день. Ресницы, что были всё ещё влажными, слегка подёргивались, практически незаметно. Эмили опёрся о кровать, недолго разглядывая спящего. Часы на запястье подсказывали, что день скоро завершится, стрелки приближались к отметке двенадцати часов, и пора будет незамедлительно возвратиться домой. Генри соскучился по Джен. И по Сэмми и Шарлотте. К сожалению, сегодня с ними потолковать на забавные темы не получилось. Да и Дженнифер сто пудов видит десятый сон. Неудобно перед ними, чертовски неудобно. Он поморщился. Дурно. За что приходится выбирать между женой и не менее близким человеком? Ладно бы, если проблема эта заключалась в привязанности Генри и к другу. Она решалась бы легче лёгкого. А тут выходило, что Генри не мог ставить уделение внимания женщине, которую он любил, выше заботы об Уилле, которого любил не меньше. Генри хреновый и как муж, и как друг, раз по итогу страдать будет по собственной тупости не только он сам, но и те, кто был невольно втянут в круговорот его эмоциональных бурь и запутанных чувств. Эмили удержался от того, чтобы стукнуть себя за угнетения. Выпрямился и хотел было выключить светильник, покинув затем спальню и своего дорогого чудика, но случайно задержался взглядом на стопке бумаг, лежавшей на тумбочке. Поверх неё он приметил блокнот, на первой его странице были кривые узоры, искажённые фигуры и неразборчивые буквы, словно Уильям писал это еле двигая рукой. Генри из любопытства изучил эту страницу и перелистнул на следующую. Никаких рисунков там не изображалось, зато были строки: Могу ли я считать себя невиновным, если прошу у НЕГО эту помощь? Или я тоже чудовище, тварь и эгоист? я монстр, пусть они вернутся ко мне не думал, что это свершится, но я в самом деле хочу исчезнуть пустьналюдяхбудет ОН иегогадкаянатура. Пусть эта дрянь будет зваться моим именем или каким-либо ещё плевать. Я не хочу чтобы на меня потом смотрели как на преступника я не хочу существовать таким я хочу умереть. Ты прочитаешь это, так ведь? Ты знаешь, что я пишу что-то. Ты всё обо мне знаешь. А я не помню даже, как ты себя называл давным-давно. Тебе нравится видеть мою негодность. А мне уже ничего не нравится. Мне всё равно. У него заледенели пальцы, и мурашки пробежали по коже. Генри протаращился на неразборчивый текст, в некоторых местах которого одни слова залезали на другие или буквально сливались без свободного места между друг другом. Смысл написанного ускользал с каждой повторной попыткой уловить что-то разумное в пляшущих буквах, догадаться, что они значат, и для чего всё это. — Кто ОН, Уилли?.. – Генри обессиленно опустил руку с блокнотом, страдальчески морщась. – Кто? Что вообще с тобой не так? Я не понимаю... Спящий Уильям залез в одеяло до подбородка и перевернулся на другой бок. Снаружи тем временем заревел порывистый сильный ветер.