Влюблённые бабочки

      Широкая тень от подземелья накрывает подошедших путников.       Дворец немыслимых масштабов раскинул свои колоннады и галереи среди заросшей дикой травой равнины. Башни из красного песчаника тянутся ввысь, пронзая острыми шпилями пушистые облака. Колонны с резными капителями поддерживают тяжелый антаблемент, на фризе которого, изъеденный временем или сколоченный чей-то злой рукой, выступает барельеф, чей сюжет едва просматривается: человекоподобные существа, Король, с распростертыми руками, и ничего более.       Прежде Хакую не являлось ничего прекраснее и ужасающее подземелье джинна. Весь изрезанный, будто выполненный из каменных кружев, он подавляет собой, гудит магией, которой пропитан до основания, и обдает жаром, сокрытым в его коридорах.       На лбу выступает испарина, нижняя рубашка липнет к взмокшей спине; разгоряченный воздух оседает в легких, наполняя Хакую едва переносимым зноем.       — Невероятно.       Благоговейный шепот срывается с губ замершей у повозки Интай. Тяжелая усталость долгого пути, что они проделали от Лоян от Баньпо, меркнет перед красным дворцом, принесенным из глубин вселенной, и под давлением волнительного восторга отступает полузабытая слабость.       Дворец очаровывает Интай своими замысловатыми формами и фасадами, высокими ступенями и таинственными дверями. В этот же момент восторг Хакую сопряжен с беспокойным страхом. Лабиринт — это, в первую очередь, нелюбимая ему неизвестность, а уже потом очарование тайной.       Предусмотрительно Хакую подступает к Интай, подошедшей к лабиринту излишне близко — почти к самым ступеням.       — Все подземелья такие большие? — спрашивает Интай.       — Не знаю, — Хакую пожимает плечами. — Лично не видел ни одного. Когда Коэн покорял первое, я был на передовой.       Новое откровение удивляет Интай. Но не успевает она обдумать его, как отвлекается на спешившегося с коня Коэна, и хмурая складка пролегает меж бровей. Как и для Хакую, столь скорая отправка Коэна в подземелье является причиной ее нескончаемых и умножающихся волнений.       Остаться и передохнуть от пути Коэн упрямо отказывался, являя удивительную твердолобость, не поддающуюся ни убеждениям, ни уговорами. В вопросах покорения лабиринта он оказался несгибаемым по собственным причинам, понять которые Интай с Хакую не смогли, сколько бы ни обсуждали тему между собой на привалах во время пути.        — Не нравится мне это, — вздыхает Хакую.       Бесчисленное количество раз проклинал обстоятельства, изменить которые ему не под силу. Оставлять лабиринт неразумно. Если его покорит некто, враждебно настроенный к империи, проблем будет не избежать. В условиях международной эскалации лабиринтов и использования их как военной мощи упускать новый — верх глупости, что приведет к фатальной ошибке, способной подтолкнуть их к краху.       К братской привязанности примешивается холодный и жестокий расчет: Коэн однажды покорил подземелье; справился единожды — должен справиться и вновь.       — Все будет хорошо, — подбадривает его Интай.       Однако убежденной в собственных словах она не выглядит. Восторг спадает с нее, стоит прочувствовать раскаленный воздух, исходящий от лабиринта, и осознать, какой ужас может содержать в себе дворец из красного песчаника.       Хакую разворачивается. Позади мнутся стражи и сопровождающие из Лоян. Одни поглядывают на дворец с опасением, другие же — с алчной жаждой. Ведь всеми известный факт: внутри подземелья покоятся драгоценности и сокровища, счета которым нет.       Оглядев первые ряды, Хакую громко спрашивает ни у кого и у всех разом:       — Где Джудал?             Будто поджидая вопроса, раздается писклявый возглас:       — Здесь я!       Хакую вскидывает голову, чтобы проследить, как ковер-самолет плавно пикирует на ветреных потоках и опускается перед ним, являя напыщенного и раздутого от собственного самомнения Джудала.       — Ты поздно, — замечает Хакую.       — Маги не приходят поздно, — фыркает Джудал вставая. — Я пришел ровно тогда, когда нужно. И чтобы тебе было известно, это я ждал вас тут, а не вы меня.       Хакую игнорирует нахальство маги и подзывает к себе Коэна жестом. Готовый к переходу, он с переброшенными сумками за плечами откликается стремительно.       Страха перед новым подземельем Хакую в нем не различает — ни тени, ни намека на сомнения. Эта его уверенность в собственных силах немного успокаивает Хакую и притупляет горечь от противоречивого решения вновь заслать кузена на погибель.       У каждого свой долг. Хакую надлежит однажды сменить отца, и его ноша не менее опасна, чем путь, избранный Коэном. Но он все еще старший брат, и его обязанность заботиться о младших.       — Мы с Интай будем ждать вас в лагере, — говорит Хакую, стоит Коэну подойти ближе. — Солдаты продолжат держать оцепления вокруг подземелья. Имейте это в виду, когда будете возвращаться, и постарайтесь не навредить им.       Последние слова он обращает к Джудалу. Маги откровенно игнорирует предупреждения Хакую, всем своим напускным, отстраненным видом стараясь показать, как низко он его оценивает.       — Да способствует вам удача, — желает Интай, мягко улыбаясь Коэну, и с не меньшей дружелюбностью обращается к недостойному ее расположения Джудалу: — Берегите себя. И возвращайтесь поскорей.       Джудал кривит губами, но нехарактерно для себя смалчивает. Головой, что ли, ударился, пока на ковре летал?       — Мы справимся быстро, — серьезно обещает Коэн. — Мне хватит пары дней.       Опасно зарекаться, ведь лабиринты непредсказуемы. Костей в их стенах не меньше, чем сокровищ.       Хакую крепко сжимает плечо Коэна в жесте братской привязанности и просит:       — Вернись целым и невредимым.       — Вернусь, — клянется Коэн.       От беспокойного напряжения едва не потряхивает. Хакую распрямляет плечи, знает — со стороны в нем не прослеживаются сомнительные колебания. Лидер всегда должен казаться уверенным. Если взял ответственность, не показывай ее тяжести, неси молча, не обременяя других.       Доступны терзания, разве что Интай, для которой его душа открыта нараспашку.       Поправив ремень сумки, Коэн вступает на первую ступень. Джудал не спеша следует за ним. Подземелье распахивает свои двери неслышно: нет скрипа заржавевших петель, нет тягучего звука раздвигающихся створ. Подземелье поглощает новых покорителей быстро, не давая последних мгновений для обмена прощальными улыбками.       Схлопываются двери также без единого звука. Лабиринт принял новых покорителей, становясь мерилом их судьб.       Интай поворачивается к нему и, приметив мрачное выражение лица, улыбается с нежной лаской.        — Они справятся, — заявляет Интай, желая ободрить и его, и себя заодно.       Взяв ее за руку, Хакую переплетает их пальцы, несильно сжимая.       Зной, исходивший от подземелья, накладывает на Интай красный румянец. Непослушные пряди волос, выбившиеся из прически, липнут к лицу, и Хакую осторожно, стараясь не поцарапать ее нежную кожу лица мозолистыми руками, отводит их за уши.       — Как только расположимся в лагере, не желаешь прогуляться? — предлагает Хакую.       Интай соглашается без раздумий.       Расположенный у угорья, на котором появилось подземелье, военный лагерь генерала Шуу раскинулся на пол ли к северу, а шум разлетался и того дальше: солдаты гремели оружием, зычные приказы разносились на чжан, как и запахи.       Привыкшей к комфорту Интай, несомненно, будет тяжело в шатре, поэтому Хакую, как мог, организовал ей наилучшие из условий.       С Лоян были привезены перины и подушки; кан для холодных ночей, благовония и аромамасла; многочисленные туалеты; в услужении три девушки из Кай. Также приставлены пять старых матрон и жен полковников, для которых честь служить Принцессе во время ее присутствия в пригороде Баньпо.       Хакую предусмотрительно отдал приказ и об отдельном питании для Интай, которая не привыкла к солдатским пайкам, так что у нее нет нужды терпеть лишения. Ради своей возлюбленной, подобной звезде, сокращенной до человека, он готов положить все богатства мира по ее прихоти.       Солнце достигает зенита, когда Хакую выводит Интай за пределы лагеря — в зеленое море травы, простирающееся до самого горизонта и уходящее в лесистые холмы, темнеющие вдали. Пасущиеся лошади лениво перебирают траву под присмотром коневодов, отдающие честь и поклоны венценосной паре.        — Никогда столько травы не видела, — делится Интай, подбирая юбки, чтобы те, длинные и волочившиеся, не цеплялись за острые, скрытые в зелени камни. Нечто привлекает ее внимание, и, метнувшись вперед, она срывает желтый цветок — по виду адонис. Лукаво улыбаясь самой себе, Интай вставляет его за ухо замершего от неожиданности Хакую.        — Очень идет, — весело подмечает Интай, критично глянув на него.       Кончиками пальцев Хакую дотрагивается до бутона, проверяя крепко ли держится, и помогает Интай пройти дальше мимо кривых суков, чтобы преодолеть размягченную недавно прошедшим дождем почву.       Оседланную лошадь Интай примечает раньше Хакую. Острый взгляд скользит от коня к Хакую в раздумье и поиске первопричины.       — Не желаешь научиться ездить верхом? — предлагает Хакую, указывая в сторону белогривой статной кобылицы. Норов спокойная, объезженная и прирученная — Хакую выбирал самолично и долго, отсеивая буйных военных коней.       — Прогулка значит, да? — Хитро посматривает на него Интай.       Хакую в ответ ей улыбается.       Несомненно догадалась.       Нападение доказало и убедило Хакую, что опасность стережет везде: прячется в тени, выжидает удобного момента, чтобы оскалиться. Поэтому для Интай — и для его личного спокойствия — будет лучше, если она сможет управлять лошадью. Так у нее появится шанс сбежать, спастись.       Правила приличия диктуют свои условности: женщины редко овладевали верховой ездой, еще реже их видели в седле. Хакую ждет, что она откажется, однако Интай просто соглашается, избавляя его от необходимости объяснять важность умения.       Хакую рассказывает о ездовых конях, припоминая свои первые уроки. Принца обучали с малого возраста, и его конь — Лунма — стал естественным продолжением его самого. Интай хмурится, запоминая верное расположение креплений и правила езды. Множество тонких моментов, требующих усвоения, туманят ей взгляд, и Хакую решает перейти к демонстрации.       — Садиться лучше по-мужски. — Хакую берется за переднюю луку и, оттолкнувшись от земли, заскакивает в седло с отработанной годами легкостью. После так же спешивается, быстро и просто. — Попробуй. — Хакую отходит в сторону, пропуская Интай ближе, а сам берет кобылу под уздцы для большей безопасности.       — На меня кринолина больше, чем на текстильной фабрике, — Интай отпускает взгляд на многослойные юбки своего наряда. — Сомневаюсь, что смогу забраться в седло.       Поваленный сук для опоры находится с трудом; встав на кривой и тонкий ствол, Интай забирается в седло, пыхтя от потуги.       Пышные юбки укладываются поверх седла. Интай обхватывает круп лошади ногами, выглянувшими из-под вороха ткани, сжимает побелевшими пальцами переднюю луку и наклоняется поближе к холке.       Хакую не отдает ей удила, а водит животное по кругу, давая Интай привыкнуть к седлу, а лошади к суетливой наезднице, которая то и дело норовит ударить пятками в бока.       — Вернусь в Ракушо верхом, — хмыкает Интай. — Весь двор придет в такое удивление, что еще год не смогут отойти.       Хакую наблюдает за ней краем глаза, заслушивается высоким тембром голоса, засматривается на обворожительную улыбку. Интай слегка растрепанная, весело-озорная и такая родная — его мечта, воплотившаяся в жизнь.        — Будет даже скандальнее побега с Праздника середины осени, — с ее губ срывается смешок, но вдруг, как-то резко, она затихает. Новое чувство скользит в выражении ее лица и разом остекленевшем взгляде.       Накопившиеся переживания лежат на ней мертвым грузом, порой обвиваясь вокруг шеи и сдавливая. Однажды время покроет ее раны толстой коркой забывчивости, а пока Хакую постарается сделать все, чтобы взращённые ею же кошмары не поглотили ее.       — Все в порядке? — спрашивает Хакую, останавливая лошадь.        — Да. — Интай слегка качает головой, пытаясь выбросить надоедливые мысли. — Просто я кое-что вспомнила.       Наваливается выжидательное молчание. Торопить и давить вопросами Хакую, как считает сам, не вправе, только набирается терпением, которое вознаграждается в этот раз как-то удачливо быстро.       — Я ведь не рассказала тебе о том, что произошло между мной и госпожой Ван в покоях отца, — припоминает Интай. — Ты еще не забыл мой диалог с Императрицей на Празднике середине осени?       Хакую кивает, показывая, что помнит обо всем.       — Дело в том, что эта служанка — ты еще назвал ее тяньгоу — оказалась волшебницей, и она тоже упомянула судьбу. — Интай осекается и бросает осторожный взгляд на Хакую, пытаясь отследить границу между дозволенными подозрениями в отношении женщины, которая является не только его матерью, но и императрицей, и непозволительных обвинений.        — Мой дядя перед казнью предположил, что есть некто извне, кто помогал госпоже Ван. Некто, кто пытался внести хаос на равнину. И… — Интай набирает побольше воздуха, — мои подозрения безосновательны, но я полагаю, Ее Величество о чем-то осведомлена.       Слова быстро соскакивают с ее языка, неразборчиво смешиваясь в рассказе о произошедшем в покоях гуна: как волшебница упомянула судьбу и Отца, как ее дядя, которого Интай навещала без чьего-либо ведома, подозревает нечто более колоссальное, чем они могли помыслить.       Гёкуэн способна омрачить дни Хакую даже своим отсутствием. Повинность Гёкуэн хоть и недоказанная, но очевидна — жрецы, оружие, теперь эта непонятная судьба. Каждый раз она, даже не участвуя прямо, оставляет его в дураках. Сорвать с нее личину не удается, сколько ни старайся. Гадюка будет обвиваться вокруг кольцами и медленно давить, выжимая из него, его семьи, его империи жизнь.       — Хакую. — ладошка Интай ложится ему на щеку в ласковом жесте, и теплота дня вновь вспыхивает в нем.       — Задумался, — бормочет Хакую.       Долго и пристально Интай смотрит на него, будто изучая. Ее не обмануть — проницательная и внимательная к нему, способная видеть нечто скрытое от нее. И Хакую ясно понимает — не может больше отмалчиваться или недомолвками таиться.       Неотвратимая истина, подобно рассвету, дождалась своего часа.       Хакую протягивает Интай руки, помогая спешиться. Они задерживаются в объятиях на долгий миг, прежде чем отступить друг от друга. Лошадь привязать негде, поэтому Хакую оставляет ее пастись, а сам отводит Интай брошенному суку.       Подобные тяжелые разговоры не проводят стоя.       — Что я могу тебе рассказать об Императрице. — Хакую устремляет взгляд на сверкающий горизонт, такой яркий, что кажется белым. — Сама Гёкуэн родом из северных провинций, дочь родовитого клана, прошла смотр в гарем, некоторое время служила моей бабке, а потом уже встретила отца.       Пересказывает сухо, опуская ненужные детали, поведанные отцом: как она была прекрасна, как энергична, как остроумна и дерзка на словах, как добра и великодушна к страждущим.       — Ее считали примерной женой, а после и хорошей королевой, — продолжает припоминать Хакую.       Не только слова отца, плененного чарами Гёкуэн, служат ему доказательством: бумага и чернила, записи ученых и, разумеется, цифры. Гёкуэн руководила задним двором с толком, какого не ожидали от юной барышни, — не один благотворительный проект вышел из-под ее пера.       Гёкуэн была истинной опорой его отца. Его истинной любовью.       — Не понимаю, — качает головой Интай. — Если она раньше была хорошей правительницей, то почему сейчас пренебрегает обязанностями?       — Не знаю, — честно отвечает Хакую. — Я не помню ее в своем детстве; нами с братом занимались воспитатели и наставники. И только получив печать, — Хакую непроизвольно нащупывает печать наследника на поясе своего верхнего одеяния, — отец признался мне: он запретил Гёкуэн видеть нас и наказал служащим оградить ее от нас.       Интай пораженно вздыхает.       — У Гёкуэн случались непонятные приступы: она бредила, истерила, мучилась болями. Отец боялся, что в припадке она навредит мне и брату. И, признаться честно, я согласен с ним. Думаю, будь у нее возможность, она бы задушила нас еще во младенчестве.       Интай преисполняется сочувствием к нему: грусть наполняет взор теплых глаз, в выражении лица закрадывается печаль. Но Хакую вряд ли сможет объяснить, что в его сердце нет места для Гёкуэн, сколько бы раз она ни была его матерью.       В нем нет сыновей почтительности к этой женщине, а в своих мыслях величает ее, не иначе как ведьмой.        — Отец потратил тысячи золотых на поиск лечения. К нам привозили лекарей со всех стран, но результата не было. После произошло нечто непонятное — она выздоровела и просто покинула свой дворец. Но те, кто ее знал, говорят, что комнаты дворца покинула вовсе не Гёкуэн, а кто-то иной.       Ведьма. Пиявка. Само зло       — Она переменилась, — продолжает Хакую, — начала заниматься политикой, к которой была равнодушна, привела маги, взяла под контроль министерство религий, наполнила дворец своими сообщниками-жрецами и порой предлагала отцу такие чудовищные планы, что даже он — человек, прошедший войну, — ужасался. Это она… — слова пропадают, он сказал достаточно, выдавать последнюю из тайн не обязательно. Однако Интай заслуживает правды, и, сделав усилие, Хакую договаривает: — Саньянское празднество — ее идея.       По юношеской недальновидности Хакую не стал перечить отцу и ставить под сомнения его решения, но лично для себя вынес одно: Гёкуэн не желает добра ни стране, ни людям, ни уж тем более семье.       — Императрица — она… — начинает Хакую, пытаясь подобрать слова. — Она — проклятье, Интай. Когда ты только пропала, я также счел, что повинна она. И сказанное тобой вполне соответствует ее образу.       — Но я не понимаю, — Интай качает головой, — ни ее мотивов, ни ее целей. Что за судьба, кто такой этот Отец?       — Мне самому доступно не так много, — говорит Хакую. — Лишь надеюсь, что ты поверишь моим суждениям. Императрица не та, кем пытается казаться, — она опасна. Если она действительно, хоть косвенно, причастна к магическому оружию, боюсь, мы не сможем ее одолеть.       От тяжести ее взгляда, каким Интай оглядывает его, становится неприятно до дурноты. Негромким, но вкрадчивым голосом, пробирающимся змеей в сердце, она спрашивает со скользящим между слогами недоверием:       — Неужели мы даже не попытаемся? — Интай поддается ближе, обхватывает его лицо ладонями, заставляя смотреть на себя, вглядываться в мерцающие глаза. — Мы оставим все как есть? Оставим негодяев — кем бы они ни были — безнаказанными? Они не наши враги, Хакую, они враги Империи Ко.       Нежелание мириться с какой-либо опухолью в империи стоит неискоренимой костью в горле. Но Хакую знает как свои слабости, так и свою силу, понимает — Гёкуэн не тот враг, с которым он может тягаться.       По крайней мере сейчас.       — Наберись терпения, моя принцесса. — Хакую осторожно отводит ладони Интай со своего лица. — Главное качество мудреца — терпение.       Возражения, готовые сорваться с языка и обжечь его, Интай сдерживает. Хакую искренне благодарен ей, зная, каких усилий ей стоит покориться и смолчать.       — Мы придумаем что-нибудь, — обещает ей Хакую. — Наше с тобой правление она контролировать не будет.       Он лишит Гёкуэн любых прав и, однажды, он избавит империю от ее теневого гнета.       Омраченная разговором, погруженная в хмурые размышления Интай теряет радостное сияние дня — пропадает вся ее озорливая веселость. Желая вернуть ее в доброе расположение, Хакую срывает растущие около него желтые асмодеи и переплетает между собой стебли.       Творит нелепый венок с серьезной решительностью связать упрямые цветы между собой. Технология плетения ему не известна, но Хакую даже не мог предположить, что это так трудно.       Приметив его попытки, Интай с интересом следит за ним и недоуменно спрашивает:       — Это что?       — Венок, — отвечает Хакую. — Не похоже?       Интай кривит лицом, не желая говорить откровенно. Хотя венок у него не вышел, зато улыбка вновь искрится на ее губах.       — Оказывается ты не во всем талантлив, — с шутливым укором замечает Интай.        — Я определенно хорош в других вещах.       Интай вдруг вспыхивает, поняв его слова совершенно иначе.       — Ну что за невыносимый принц, — бурчит Интай, отворачиваясь, чтобы скрыть румянец.       Хакую веселит ее незадачливый вид. Придвинувшись ближе, он прижимается губами к ее виску.       В лагерь они возвращаются, когда солнце начинает клониться к западному краю. Для Хакую дорог каждый момент, проведенный вместе с Интай. А неизбежное расставание скрашивает только осознание скорой встречи. Он так безнадежен.       Скупо обставленный шатер встречает его полутьмой, — заходящее солнце едва пробивается сквозь ткань. Присев на раскинутые ковры, Хакую берется за послание для отца. Шифрует только им понятным способом и кратко излагает произошедшее: мятеж подавлен, Ян Гувэй мертв, Коэн в подземелье. Короткие фразы хоть и не способны вместить все пережитое и узнанное, но доверять бумаге важные сведения — шаг неосторожный. Отцу придется дождаться их возвращения, чтобы узнать полную историю.       — Хакую, — знакомый басовитый голос отвлекает от письма.       Вскинув голову, Хакую различает игру теней за пологом. С разрешения в шатер заходит генерал Шуу.       — Прости, что отвлекаю, малец, — с порога начинает генерал, — но ты меня знаешь, я без необходимости не пришел бы.       Формальности чужды ему, как и генералу Ли. К Хакую генерал Шуу обращается без официализма, видя в нем юнца, которого тренировал и воспитывал со строгостью истинного родителя.       Все братья Рэн, вышедшие из-под генеральской палки, хранили в себе сыновью почтительность к Ли Сейру и Шуу Кокухье, вложивших в еще юные головы основы не только фехтования, но и самой жизни.       — Я всегда рад Вам, — честно отвечает Хакую.       Генерал довольно хмыкает от искренности Хакую.       — По делу пришел, — генерал усаживается напротив Хакую. — Буду краток: у нас проблема с поставками продовольствия.       Хакую неприятно удивляется, ведь впервые слышит подобное.       — Зерно задерживается на постах, доходит не в срок, приходится уменьшать порции, — мрачно излагает генерал. — Частично зерно приходит с песком.       — Почему Вы молчали? — цедит Хакую, злясь не на генерала, а на гражданских чиновников.       Дворцовые интриги достают его даже на краю мира. Генерал не отвечает на прямой вопрос — все сказано, продолжать бессмысленно, и заводит тему о другом:       — Слыхал, что велел для Принцессы готовить отдельно. Ничего против не имею. Просто знай, что запасов у нас не так много.       — Я разберусь с поставками, — обещает Хакую с закравшейся усталостью.       Дела, от которых он пытался закрыться, обступают со всех сторон. Заботясь о провианте, Хакую посылает от своего имени приказчика с повелением доставить свежее зерно из ближайших поселений и возместить местным жителям хуанями.       Проблему нехватки продовольствия Хакую ощущает и пробует на вкус: непонятного вида похлёбка, поданная на ужин, не только не притупляет чувство голода, но и не насыщает. Недовольство солдат прозревает где-то в корне. И Хакую давит его явленным к солдатам дружелюбием с пониманием к их сложной ситуации.       Хакую не дает обещаний, просто подсаживается к кострам, слушает, наблюдает, делит со всеми жалкую пищу. Показывает с тонкостью политика — он им союзник, а не враг. Имперская семья — не виновники их проблем.       Лунный свет и приятный ветер не вечны. Затруднения в лагере отдаляют Хакую от Интай. И он проклинает себя, вынужденного отдать предпочтение делам, а не ей. Она с пониманием относится к его отсутствию и, как ему известно, развлекает себя нечастыми дневными прогулками по лагерю в сопровождении генерала Шуу, вызвавшегося развеивать скуку принцессы своим присутствием.       Но когда день уступает права власти ночи, Хакую стремится к своей принцессе. Пока не выцвела луна, для них не существует иного мира за пределами шатра. Неумолимо приближающийся и безжалостный рассвет вновь отделяет их, и Хакую в утреннем тумане возвращается к делам, которыми предпочел бы пренебречь.       Отчет отцу о проблемах в армии, подсчет экипировки, поиски и наказание виновников — одна проблема тянет за собой другую. Хакую не может найти им ни конца ни края.       Шатер распахивается, и Хакую со свернувшимся внутри неудовольствием поднимает голову от карт к взволнованному солдату, застывшему перед ним. Врываться подобным образом — вверх беспредела. Но Хакую готов простить его, если принесенные им сведения поистине важны.       — Говори, — велит Хакую.        От суровой властности солдат дрогнет.       — Ваше Высочество, — солдат с шумом сглатывает, — Ее Высочество во дворе…       Стоит прозвучать титулу Интай, как Хакую, бросив кисть, вылетает из шатра.       Собирающиеся любопытные солдаты служат ориентиром: подтягиваются к шатру с раздачей еды, тянут головы, плотнее сгущаясь вокруг Интай и генерала Шуу, стоявших друг напротив друга, подобно воинам перед поединком. Генерал Шуу кажется Хакую несколько раздосадованным, а невозмутимая внешне Интай скрывает в себе кипящую и яростную лаву.       — Что происходит? — громко спрашивает Хакую, привлекая внимания.       — Мне стало известно, — заговаривает Интай, поднимая на него взгляд, — о проблемах, связанных с продовольствием у полка генерала Шуу.       Смущение от открывшейся правды сковывает.       И кто только ей рассказал? Хакую обводит взглядом толпу, примечая жмущихся друг к другу женщин — жен генералов, следовавших за ними, — которые были приставлены к принцессе в услужение. Приставленные по приказу Хакую.       Грязные ругательства едва удается подвить. Никогда не стоит убирать из расчетов болтливые языки старых дам.       — Как член императорской семьи, я несу ответственность за благополучие наших солдат и не смею оставаться в стороне. — Складно выстроенными словами произносит Интай без запинки, как заученную мантру. — Я буду есть то, что едят наши солдаты, — громче произносит Интай, чтобы и далеко стоящие смогли расслышать ее слова.       А после разнести их по всему лагерю, а то и дальше: до стоявших на севере застав, до стен столицы.       Среди собравшихся проходит одобрительный ропот, от которого Интай едва заметно — кончиками губ — усмехается. Подготовилась. Все в ней выверено — простой наряд, отсутствие украшений и ярких красок на лице — до прагматичной и пугающей точности.       Если бы Хакую мог еще больше восхититься ею, то непременно сделал бы это.       — Тогда прошу, — Хакую проводит рукой в сторону раздаточных столов.       Смущенные ее присутствием и обескураженные словами солдаты неловко топчутся на месте, желая уступить ей место впереди и рассудительно опасаясь заговорить с ней без разрешения.       Очередь исчезает меньше, чем за фэнь. Солдаты подхватывают миски, а человек на раздаче так быстро черпает из кастрюли, что невольно наливается потом, и когда наступает очередь Интай, накладывает ей в миску больше положенного. Сносить уступки принцесса явно не собирается, поэтому аккуратно, не проливая ни капли, выливает часть похлебки обратно в чан, оставляя для себя порцию, равную той, что положена младшим из солдат.       Не слышатся ни разговоры, ни песни, ни похабные шуточки. Присутствие Интай — самой Наследной Принцессы, жены их Принца, которого солдаты сносили куда проще и давно почитали за своего, — налагает на всех такое сковывающее напряжение, что многие солдаты не смеют лишний раз черпнуть ложкой, опасаясь затронуть горло дракона.       Интай доедает все показательно медленно, не давая себе права поморщиться от безвкусицы или выдать своего отвращения. Еда мерзкая, сам Хакую едва сносит ее. Интай же требуется все ее самообладание, чтобы не сморщить нос.       И только наедине, удалившись с Хакую в шатер, Интай спускает с цепи свою сердитость и накидывается со словами:        — Ты утаил это меня, — выплескивает она руками. В тоне ее голоса, как и в движениях, нет сильной злости, лишь тлеющие угольки обиды.       Хакую признает свою ошибку. От его прямоты Интай хмыкает.       — Понимаю, что пытался позаботиться, — выдыхает Интай, — но мне не по нраву, что вести я узнаю от каких-то старых клюшек. Подумай только — вздумали меня упрекать тем, что я не доедаю обед!       Гнев свой Интай направляет на старых дам, и Хакую полагает, что на завтра всех прислужниц она сошлет по поместьям.       — Обещаю, что такого не повторится, — клянется Хакую.       С неверием Интай воспринимает его обещание.       — Снова мошенничество? — спрашивает Интай. — Среди младших ранговых чинов?       — Думаю, тут более длинная цепь.       В раздумьях Интай проходит по шатру, огибая брошенные перины и мягкие подушки для спины, треножники и интерьерные вазы, привезенные из Лоян, как напоминание о доме.       — Прикрытие может идти из дворца, — рассуждает вслух Интай.       Ее захватывает проблема, перетягивает внимание. Она оказывается в своей среде — в омуте интриг и хитростей.       — Мы знаем, кто ответственен за поставки?       Хакую недолго молчит, понимая, что имя виновника вызовет в Интай бурю злого негодования.       — Его имя вряд ли тебе знакомо, — говорит Хакую. — Однако ответственный —родственник известного тебе министра Чана.       Ожидаемого всплеска ненависти не следует. Интай замирает, губы трогает довольная усмешка.       — Вот как, — тянет Интай. Взгляд блестит чертовщиной, рот прорезает холодная усмешка. Новые обстоятельства — причастность родственника нелюбимого ею министра — вооружают Интай жалом обвинений, который она обточит до клинка правосудия, угодного ей.       — Хочешь убрать министра с поста? — уточняет Хакую.       — Ты против?       — Нисколько, — честно отвечает Хакую. У министра Чана видно то голову, то хвост. — Шантаж — один из инструментов власти. Я не буду возражать, если ты пожелаешь им воспользоваться.       Интай улыбается ему, но иначе, чем прежде, — ядовито, жестоко, но не менее прекрасно.       Сереброликий месяц восходит над Баньпо и успевает вырасти до полнобокой луны, когда дворец из красного песчаника, словно пробужденный невиданный зверь, начинает дрожать и медленно испаряться, подобно миражу над зыбучими дюнами.       Подземелье покорено.       Дрожь земли застает Хакую в предвечерний час. Он выскакивает из шатра, оглядывается на угорье и успевает увидеть, как красные стены растворяются в сумерках.       — Хакую! — беспокойный возглас Интай заставляет его обернуться.       Быстро подойдя к нему, она вглядывается в пустой горизонт.       — Что происходит? — Непонимающе хмурится Интай. — Где подземелье?             Хакую не отвечает, только неотрывно смотрит в сумрачное небо в поисках Коэна и Джудала, но на иссиня-черном полотне не удается ничего рассмотреть, кроме пробивающихся сквозь туман звезд.       Что-то мелькает, движение на периферии зрения; Хакую вглядывается не моргая, силясь рассмотреть ковер-самолет.       Темный силуэт увеличивается, становится четче. С Хакую спадает тяжелое ожидание, стоит ему узнать очертания кузена — живого и невредимого.       Ковер-самолет опускается напротив Хакую и Интай. Тугие мешки издают характерный перезвон монет, вздымается пыль при посадке, и Хакую рывком бросается к Коэну, сжимая его в крепких объятиях.       Живой.       — Коэн! — радостно вскрикивает Интай позади.       Хакую отстраняется, оглядывает кузена, замечая подпаленную одежду, смятый в некоторых местах доспех, грязное лицо и глубокие тени под глазами. Врожденное упрямство не дает ему свалиться с ног от усталости, как и высказать слабость.       — Я вернулся, как и обещал, — объявляет Коэн севшим голосом.       От подобного очевидного замечания хочется рассмеяться.        — Я счастлива видеть вас здоровыми, — мягко произносит Интай, — обоих.        Джудал бросает на Интай нечитаемый взгляд с ковра-самолета и грубовато фыркает.       — Ваше Высочество, — зовет несмело Коэн, и Интай обращает на него любопытный взгляд, — Вам вряд ли известно, но в подземельях хранится множество сокровищ. — Коэн указывает рукой в сторону туго набитых мешков. — Также там огромное количество артефактов и драгоценностей.       Интай кивает ему, внимательно слушая, однако смысл слов Коэна ей непонятен, как и Хакую неведомо, к чему клонит кузен.       — Там есть все: опалы, изумруды, рубины, агаты и нефриты, — перечисляет Коэн с равнодушием человека, далекого от привычного понимания ценности. — Однако я взял на себя смелость выбрать для Вас их.       Из внутреннего кармана Коэн достает тонкую нить серебристых камней, что в сгустившемся сумраке, казалось, источают свет и впитывают его из тусклого мира.       Прозрачные, как вода, и сверкающие, подобно звездам — схожих камней не сыскать в рудниках Ко, также сомнительно, что найдутся на других континентах. Украшение это из давно потерянного мира волшебства, лабиринтов и ушедших в небытие правителей, чьи силуэты сохраняли разве что барельефы подземелий.       — Ох, — вздыхает Интай, пораженная красотой украшения, — спасибо, Коэн.       Она неловко принимает подарок, явно не готовая к нему, и несмело перебирает переливающиеся камни.       Красноречие Коэна достойно похвалы. Хакую рад быть свидетелем подобной его разговорчивости. В следующий раз он заговорит лет через десять.       — Что стало сосудом? — спрашивает Хакую.       Коэн прикасается к наплечнику своего доспеха — к подарку Интай. Один сосуд от дяди-императора, второй от принцессы, ставшей ему сестрой. Хакую впору подивиться ироничному стечению обстоятельств.       — Значит… — Интай оглядывается на Хакую.       — Да, — кивает Хакую. — Мы наконец едем в Ракушо.       Они возвращаются домой.