Обыкновенный преступник

      112-й год по календарю Вечного (Верного) Пути

      Лайсон приоткрыл на щелочку веки — сквозь ресницы, как рассветное солнце через частый заборчик, в глаза просочился тихий желтый свет. Он сонно потянул веки выше. Показалось незнакомое белое одеяло, незнакомая постель, копна темных волос на соседней подушке. Лайсон попытался вспомнить: новый клиент? Кто? Он ведь никогда не оставался спать у новых клиентов.              Чуть туманным ото сна взглядом он присмотрелся к чужому затылку, и в голове вдруг лавиной прокатился весь вчерашний вечер: Ирвен, его близость, тепло его тела, дурманящее объятие, вкус поцелуя. Лайсон потянулся к его волосам, но, не коснувшись, отдернул руку и улыбнулся, прижав пальцы к губам. Всему было свое время.              Он расслабленно зевнул и, приподняв голову, с подозрением посмотрел на маленькую настольную лампу, светящую с подоконника. Лайсон был уверен, что выключил эту лампу, прежде чем заснуть. Он потянулся, щелкнул тумблером, испытав короткое дежавю, и свет погас. Небо за окном едва начинало розоветь ясной морозной зарей. Недолго посмотрев на нее в окно, Лайсон улегся обратно на подушку.              Копна волос перед ним вдруг шевельнулась, и Ирвен, заворочавшись, перевернулся к нему лицом, открыл глаза. На мгновение Лайсона кольнул испуг: сейчас он тоже вспомнит, сейчас обо всем пожалеет! Но Ирвен, несколько раз моргнув, слабо улыбнулся.              — Я специально включал, — сказал он, словно услышав вопрос в голове Лайсона. — Не люблю спать без света.              — Оу, — виновато сказал Лайсон и снова нащупал тумблер на лампе. — Извини.              Уголок комнаты залило мягким рассеянным светом, и оба чуть-чуть сощурились.              — Значит… боишься темноты? — спросил Лайсон, положив ладонь под щеку.              — Не боюсь, — оборонительно ответил Ирвен, — просто не люблю.              — И высоты? — улыбнулся Лайсон, подначивая.              Ирвен как будто нехотя, сквозь серьезность, засмеялся:              — Прекрати.              Лайсон замолчал, придумывая, чем бы продолжить. Взгляд его натолкнулся на руку Ирвена, выглянувшую кончиками пальцев из-под одеяла. Он незаметно начал красться к ней, намереваясь зловеще ее схватить, но в последний момент передумал и только нежно накрыл его кисть своей ладонью.              — Я слазил к вам на крышу, кстати, — сказал он, медленно скользя от кисти к локтю, и, любовно огладив локоть, повел ладонью вверх по плечу. — Там люк был открыт.              — На крышу? — удивился Ирвен.              Хоть он никак и не проявил этого, движение Лайсона что-то раздразнило в нем, распалило. Его захватывала эйфория, она скапливалась в нем так быстро, что за мгновения строила внутри него замки, дворцы, небеса, облака.              — Да, — сказал Лайсон. — Оттуда видно… знаешь что?              Каждое движение его губ, его приглушенный, мелодично вибрирующий голос открывали Ирвену всё новые грани какого-то неизведанного мира, в котором он барахтался, как залетевший в комнату мотылек, не знающий, куда себя пристроить.              — Что? — зачарованно спросил он.              — Оттуда видно… темный-темный ле-е-ес! — громко прошептал Лайсон, выразительно распахнув глаза, и, не удержавшись, сжал Ирвена за плечо для драматического эффекта.              Ирвен глубоко задышал — так, что это стало отчетливо слышно в тишине.              — Страшно? — спросил Лайсон, с одной стороны, немного игриво, а с другой стороны, немного удивленно, не ожидав произвести такого впечатления.              — Нет, — смутился — сам не зная, от чего именно — и улыбнулся Ирвен.              Эйфория в нем росла и ширилась, искала выхода, распирала его изнутри, внушая тягостный, почти граничащий с болью дискомфорт. Контроль над собственным телом с пугающей быстротой ускользал от него, словно держался всегда лишь на иллюзии. И даже мысли, обычно осторожные и оглядчивые, вдруг необдуманно бросились в какое-то бурлящее незнакомое русло, куда если раньше и совались, то только на один шажок и под строгим присмотром. Вся власть над ним была теперь в руках Лайсона, в его теплых пальцах, перебирающихся с плеча на лопатку у него под футболкой. И Ирвен беспрекословно доверял ему эту власть. Ирвену хотелось доверить ему всё на свете.              — Ты мне очень нравишься, — прошептал Лайсон, но глаза его смотрели так, словно он хотел выразить что-то несравненно большее.              — Ты мне тоже, — хотел выразить что-то большее Ирвен.              Неосязаемая сила потянула его вперед. Он ничего про эту силу не знал: о ней не писали учебников — а может быть, и писали, когда-нибудь очень давно. Он знал лишь, что она требовала — нет, приказывала — взять Лайсона за щеки, прижаться к нему лицом, целовать его. И Ирвен целовал, но внутри становилось только теснее, только хуже. Торопясь от влечения и неловко путаясь, Ирвен снял с Лайсона выданную ему вчера кофту — на секунду пожалев о том, что вообще ее дал. Лайсон ничуть не сопротивлялся и наоборот, задрав кверху руки, помогал высвобождать себя из кофты; следом за ней куда-то не глядя кинули футболку Ирвена. Кожа Лайсона — горячая, голая, гладкая — прилегала к нему теперь по-настоящему. Они делали что-то. Что-то, что не было частью привычного Ирвену мира. Что-то серьезное, переломное и, кажется, уже невозвратное.              — Как это делается? — спросил Ирвен, жарко дыша.              Лайсон приостановился, обвел ладонью его лицо по кромке. И тихо сказал:              — Так, как ты захочешь.              — Я не знаю… — прошептал Ирвен, сглотнув.              Лайсон мягко навалился, укладывая его на спину, но затем отстранился, приподнялся и уселся у Ирвена на бедрах. Одеяло скатилось вниз по его спине, обнажив в свете лампы его резко очерченную худую фигуру. Ирвен, оказавшись на виду и сам, словно в поиске защиты нащупал и сжал краешек одеяла, подтянув его чуть-чуть к себе.              — Хочешь, я накрою тебя? — спросил Лайсон, почти незаметно улыбнувшись.              — Не надо, — подумав, сказал Ирвен и заставил себя отпустить одеяло.              Лайсон расслабленно моргнул, и его взгляд потерялся где-то у Ирвена на груди, а ладони растеклись по его взволнованно сведенному животу, забегая кончиками пальцев на ребра и, как приливные волны, отступая обратно, капля за каплей унося с собой сковывающее мышцы напряжение. Он двинулся ниже, медленно развязал шнурок на шортах Ирвена и, привстав, так же медленно стянул всё на бедра. Ирвену показалось, что он слышал, как Лайсон протяжно выдохнул через рот, не сводя глаз с открывшихся ему частей. Под этим прикованным к нему сверху взглядом каждая секунда растягивалась для Ирвена в бесконечность: чувствовать себя выставленным напоказ было странно, уязвимо, беспокойно. Спустя несколько таких промелькнувших бесконечностей, покрываясь холодной испариной, он наконец выдавил из себя:              — Что-то не так?              Лайсон махом закрыл глаза, как будто опомнившись, и поднял голову.              — Всё так, — сказал он. — Извини. Я смущаю тебя?              — Нет, — соврал Ирвен, рдея щеками.              — Просто… — Лайсон снова провел руками по его животу, — ты красивый.              Он склонился и влажными губами погладил самое красивое, крепко окольцевал ладонью. Ирвен, сперва вытаращив от неожиданности глаза, в следующий миг чуть вслух не простонал. Он не знал, что будет вот так. Это было чересчур, это было нестерпимо. Он выгнулся в шее, задрав лицо к потолку, зажмурился, зачем-то вцепившись руками в подушку. Дыхание заплясало отрывистыми суматошными скачками. Губы Лайсона, касавшиеся его всего несколько коротких мгновений, приостановились, отнялись от него.              — Ты… — начали они что-то говорить, но не закончили.              Ирвен, резко втянув носом воздух, замер. Наконец выдохнул, открыл глаза. Его вздетая вверх грудь плавно и медленно опустилась. Он поморгал, украдкой взглянув на Лайсона: тот спокойно улыбнулся, погладив его вдоль боков, и спросил:              — М-м… есть что-нибудь? Полотенце?              Ирвен приподнял как будто сильно потяжелевшую руку и указал на шкаф:              — В нижнем ящике.              Лайсон вернулся с полотенцем и, обтерев Ирвену живот, улегся рядом, накрыл их одеялом и под одеялом всем телом прильнул к нему, податливо обвившись вокруг него объятием. Ирвен запоздало сообразил:              — Мне… сделать для тебя так же?              — Не обязательно, — промурчал Лайсон у его уха. — Ты можешь просто…              Он взял Ирвена за руку и, вглядываясь ему в глаза, словно проверяя, не загорится ли в них запрещающий сигнал, медленно повлек ее к себе.              — Можешь просто вот так, — он коснулся себя его рукой, и Ирвен попытался не выдать новой волны своего ошеломления.              Тактильные рецепторы сходили с ума, воспринимая незнакомые формы и изгибы, оказавшиеся в его ладони, и заполняя воображение яркими вспышками образов, которые эти формы и изгибы повторяли. «Смелее», — неуверенно сказал Ирвену внутренний голос, и, встретившись с Лайсоном взглядом, он нырнул рукой под пояс его штанов.              — Ты такой гладкий, — тут же выдал он удивленно, не успев даже перед этим подумать.              — Да вообще-то уже не очень, — улыбнулся уголком рта Лайсон.              — Мне тоже… нужно? — спросил Ирвен, приноравливаясь к движениям с непривычного ракурса.              — Нет, — прошептал Лайсон, шумно от наслаждения выдохнув. — Тебе ничего не нужно. — Он положил руку Ирвену на затылок, закопавшись пальцами в его волосы, и потянул к себе. — Ты и так прекрасен.              Он распахнул рот, с жадностью и голодом прильнул к губам Ирвена и без передышки целовал его, отрываясь только на то, чтобы коротко и настойчиво прошептать: «чуть быстрее», «и еще» — и в конце концов на страстное «ах» и на протяжное «ммм», после которого только прижался к Ирвену лбом и долго не двигался. Ирвен обнимал его, чувствуя какое-то недоступное ему прежде единение, почти слитность с ним.              В городе разгоралось утро, оттапливая заиндевелый ночной воздух перед новым днем. На рассветное небо прокрадывались первые лучи солнца; встречая их, голосисто и нетерпеливо чирикали птицы. Лайсон открыл глаза, расфокусированным взглядом пробежался по шее Ирвена и остановился на его ключице. Его мысли понемногу отходили от счастливого забвения, по кусочкам собирали себя и снова начинали шевелиться в голове. И вместе с ними что-то необъяснимое и тревожное тихо подбиралось с неизвестной стороны, миллиметр за миллиметром обволакивая его в свою сеть. Что-то тревожное было в криках этих птиц, в хлопках их крыльев, в лае собак. Лайсон приподнялся на локте. Лицо Ирвена посмотрело на него с нежностью и теплотой, и он почувствовал, как беспокойство понемногу отпускает его, говоря, что, должно быть, обозналось и всё в порядке. Он почти успел улыбнуться Ирвену в ответ, когда в коридоре что-то оглушительно грохнуло.       

***

             Ингрид Инневальд, зажав под мышкой изношенную грязно-бежевую папку, металась от одного беспорядочно заваленного бумагами стола к другому, от серого металлического шкафа со скрипучими ящиками до закрытой двери в кабинет Председателя Комиссии, у которой нервно теребила позолоченную резную ручку, словно надеясь, что Председатель успел как-то незаметно за ее спиной прокрасться в кабинет и теперь уж ей откроет.              — Да нет его там, нет! — не выдержав, крикнула из-за своего стола госпожа Шелебах, когда Ингрид, перерыв еще один ящик с документами, в очередной раз процокала мимо нее к кабинету.              Ингрид остановилась, вместо слов всплеснув руками, будто говоря, что и сама это прекрасно понимает, но что еще ей полагается делать?              — Я не знаю, куда их! — наконец разразилась она ответным возмущением и потрясла в воздухе своей папкой. — Их нет в исходном списке. Он сказал, что вместе с оккультными ритуалами, но там значится только один!              Госпожа Шелебах, сосредоточенно глядя в какой-то листок, поднялась со своего места.              — Да он перепутал, посмотри, — сказала она, подойдя к Ингрид, и, положив листок на ближайший стол, постучала по нему карандашом: — Вот они в другом списке. Он точно перепутал.              Ингрид застывшим взглядом посмотрела на ту строку, куда уперся карандаш, и, словно эта строка вызвала у нее острую головную боль, поскорее отвела от нее глаза, а затем ледяным голосом процедила:              — А я что сделаю? Я ему что, позвоню спрошу, а не перепутали ли вы, уважаемый Вечный Лидер? И вообще, это ты и виновата. Была бы сразу на месте — так сразу ему и объяснила бы.              — Я виновата?! — вытаращилась на нее госпожа Шелебах. — Мне что, по четырнадцать часов в сутки на работе надо сидеть?              Они постояли, как будто готовясь вцепиться друг другу в глотки, но поскольку обе считали себя выше этого, то вскоре остыли: Ингрид пренебрежительно отвела взгляд в сторону, а госпожа Шелебах ушла к своему столу.              — Надо Дуарта найти, он, может, и позвонит, — сказала Ингрид, показав папкой на закрытую дверь.              — Найдешь ты его, как же, — язвительно буркнула госпожа Шелебах. — Он там еще сны по второму кругу не пересмотрел.              Рядом с Ингрид появилась низенькая чахлая девушка, замотанная в шаль, и подобающим своей комплекции голосом пропищала:              — Мне нужен отчет с допроса.              Ингрид со своей высоты, которую придавали ей туфли на гигантских остроконечных каблуках, свесила к ней недовольную мину.              — Нет никакого отчета, и допроса никакого не было, их только что оформили, — она плюхнула девушке в руки свою папку.              — Так двадцать минут осталось… — недоумевающе пробормотала та.              — И что, что осталось? — распалилась Ингрид. — Что вы от меня хотите?              — Ну, по протоколу… — начала девушка.              — Да к черту протокол, — перебила ее Ингрид. — Вы видите, что не успеваем уже ничего? Родственникам извещения на явку отправлены?              — Да вроде… — сжалась девушка под ее взглядом, который как будто перенимал остроту ее каблуков.              — Для Исполнителя всё распечатали? — спросила Ингрид. Госпожа Шелебах при этих словах бросила в ее сторону косой взгляд.              — Да что распечатать-то?.. — взвела к ней девушка беспомощные глаза.              — Что есть, то и распечатайте, — отрезала Ингрид.              Девушка понуро поплелась прочь и остановилась у стола госпожи Шелебах.              — Что распечатать? — прошептала она почти одними губами, как студент спрашивает у другого студента подсказку.              Госпожа Шелебах, видимо, не чувствуя в этот момент ни студенческой, ни какой-либо иной солидарности, холодно посмотрела на девушку, но ответить ничего не успела. В кабинет Комиссии, чуть не выбив на своем пути рассохшуюся заедающую дверь, влетел Председатель Первого круга внешних сообщений Альберт Дорадо. Все замерли в тишине, следя, как широкими шагами он в несколько секунд пересек комнату и попытался так же решительно попасть в кабинет Председателя Комиссии.              — Где? — вопросил он окружающих с нетерпеливым раздражением, устав дергать неподдающуюся ручку.              — Господин Дуарт… — ответила Ингрид, замявшись, — еще не приезжал.              — Позвоните ему, — резко скомандовал Альберт.              — Мы уже звонили, — сказала госпожа Шелебах, у которой лучше всех получалось сохранять самообладание. — Его невозможно разбудить, он в эти дни всю прислугу отсылает, никто к телефону не подходит.              — В какие еще «эти дни»?              — Ну вот в такие дни, когда не прихо… когда опаздывает, — поправилась госпожа Шелебах.              — Так езжайте к нему домой! — яростно взмахнул рукой Альберт, как будто подгоняя.              Кабинет снова затих в молчании, и казалось, что не только езжать к нему домой, но и даже вздохнуть или пошевелиться никто не в состоянии.              — Ну?! — прикрикнул Альберт.              Ингрид неуверенно кивнула одной из сотрудниц, которая до этого расфасовывала по папкам какие-то листочки, и та, схватив свою дамскую сумочку, торопливо шаркая, выскочила из кабинета.              — Сразу же позвоните мне на мобильный, как только он будет на связи, — сказал Альберт, обведя сердитым взглядом сначала Ингрид, а потом госпожу Шелебах, и вышел.              В коридоре перед Залом Исполнения, где еще пятнадцать минут назад толпились разбросанные группки людей — толпились одиноко, в стороне друг от друга и в молчании — остались теперь только Ирвен, бывший с ним друг, назвавшийся Лайсоном, какая-то пожилая женщина и ребята из охранного ведомства, как поддерживающие колонны утыканные вдоль стен и подпирающие вход в Зал. Двери в Зал были открыты, и в проеме проглядывалось торжественное пространство, похожее на один из старых кинотеатров, только вместо экрана здесь было прозрачное стекло — словно предполагалось, что актеры будут играть прямо за ним.              Альберт подошел и положил руку Ирвену на плечо — чтобы как-то показать свою поддержку, но при этом избежать взгляда ему в глаза. Вместо этого его взгляд, поблуждав, уперся в старушку, которая остановилась перед охранниками на входе в Зал.              — Г-госпожа Мат-тильда Эв-веретт, — еле получилось у нее выговорить. Охранник стал что-то записывать в лежащую на столе рядом с ним книгу.              Альберт покрепче сжал Ирвена за плечо и сказал:              — Чертов Дуарт не пришел на работу. Без него мы… Я бы сам попытался в любом другом случае, но это… это был прямой приказ от… — он показал пальцем наверх. — Тут только Председатель Комиссии может голос иметь.              «Или хоть какое-то подобие голоса», — добавил он про себя.              Ирвен открыл рот, пошатнулся в твердой руке Альберта и плохо слушающимся голосом спросил:              — Что это значит?              — Значит, что постараемся его найти и все исправить, — быстро сказал Альберт и как будто через силу кивнул головой в сторону Зала. — А ты пока иди.              Ирвен непонимающе посмотрел на него, не двигаясь с места.              — Давай, — Альберт кивнул еще раз. — Ты должен… м-м-м… ты должен пойти.              — Я не… Что там будет? — нервно потрясывая головой, спросил Ирвен. — Я не могу…              — Так нужно, — подтолкнул его Альберт, — иначе это будет расценено… — он запнулся. — Это может быть воспринято… как неподдержка государственного решения.              Лайсон, стоявший до этого как тихо замершая мышь, понемногу задвигался, взял Ирвена обеими руками за другое плечо и легонько потянул его вперед. Но тот как врос в пол ногами и только сильнее замотал головой.              — Так нужно, — терпеливо повторил Альберт.              — Я пойду с тобой, — сказал Лайсон и посмотрел на Альберта: — Я же могу пойти с ним?              Альберт неуверенно раскрыл рот, но ничего не сказал и затем так же неуверенно кивнул.              — Пойдем, — Лайсон незаметно погладил Ирвена по плечу. — Все будет хорошо.              — Что они могли сделать? — растерянно спросил кого-то неопределенного Ирвен. — Я не понимаю.              Лайсон покосился на угрюмые, лишенные человеческих выражений лица охранников, на холодящие черные дыры в глазках видеокамер, развешанных под потолком.              — Я знаю, что это невозможно, — сказал он очень тихо, вперившись в Ирвена взглядом, словно этим пытаясь заставить его услышать. — Но тебе нужно успокоиться. Только на сейчас. Хотя бы на сейчас. Здесь следят, они за всеми следят.              — Я не понимаю, — повернулся к нему Ирвен. — Что следят? Что происходит?              Лайсон видел, как из самой глубины его глаз, из-за баррикады оцепенения и оглушения рвется на волю стихийный, безысходный ужас. Выпускать его было нельзя, ни в коем случае нельзя, и Лайсон торопливо зашептал что-то наугад летящее с языка:              — Это я — ты помнишь? Я взбираюсь на высокие этажи. И я смотрю в страшный лес. Я все сделаю за тебя. Все сделаю сам, а ты просто побудь со мной рядом, хорошо? Я тебя не подведу, — он проникновенно взглянул Ирвену в глаза, с жалостью посыпав землей обещание больше не врать.              Ужас, кажется, притих, замялся, посмотрел по сторонам, как будто на мгновение забыв, что он здесь делает. Лайсон, как ловкий хищник, вцепился когтями в это мгновение и повел Ирвена за собой ко входу в Зал. Ему показалось, что Альберт Дорадо за их спинами облегченно выдохнул.              — Имя, — мрачно бросил им в лицо один из охранников, когда они подошли.              Лайсон легонько постучал молчащего Ирвена по спине.              — Ирвен Эберхарт, — механически ответил тот.              — Л-лайсон Джеммингс, — сказал сам Лайсон, пока охранник писал в своей книге.              Закончив неспешно выводить закорючки, тот воззрился на Лайсона неприятными черными глазами, из которых того и гляди полезли бы умерщвляющие щупальца. Приглашения эти глаза не излучали.              — Да, да, пропустите, — раздался вдруг позади Лайсона переменившийся голос Альберта Дорадо, ставший по-начальственному властным. — Под мою ответственность.              Охранник с выражением крайнего безразличия вернулся к книге и еще что-то записал. Затем демонстративно отшагнул от прохода, встав к ним боком. Лайсон снова дернул за собой Ирвена, как в трансе пялящегося вперед пустым взглядом. Они прошли мимо охраны, и двери за их спинами закрылись.       

***

             Вот уже шесть лет — с самого момента введения им Вечных Наказаний — Лидер Джонс лично присутствовал на каждом Исполнении, пропустив по уважительной причине только два раза: в первый раз ему нездоровилось из-за тяжело протекающей воздушной инфекции, а второй неудачно пришелся на день рождения Вероники и Велисента. Сообразив, что такая накладка будет происходить ежегодно, Лидер велел перенести дату Исполнения с пятого на шестое число месяца, так чтобы больше ему пропускать не пришлось.              Врага нужно знать в лицо, считал он. А поскольку прикрепленные к делам фотографии, по мнению Лидера, годились лишь на то, чтобы изучать их в лаборатории под микроскопом, то в лицо узнавать врага приходилось с просторной ложи в Зале Исполнения, обнесенной стеной из четырех слоев бронированного стекла. Здесь дальнозоркий взгляд Лидера Джонса играл ему на руку, позволяя хорошенько рассмотреть всех приговоренных. И Лидер каждый раз подтверждал свое наблюдение о том, что всем им присуща какая-то общая, объединяющая их черта, или даже целая совокупность черт. Это была тихая скорбь в глазах, некая угасшая искра — как от сожаления, что наконец они пойманы, сломлены силой справедливости и больше не смогут творить свою пакость. Джонс уже не раз предлагал ученым произвести математическую модель такого лица, чтобы отлавливать их еще превентивно, до совершения злодеяния, но ученые каких бы то ни было успехов пока не добились. «Разогнать их всех к чертовой матери», — высказывался иногда в сердцах Вечный Лидер, когда был в кабинете один.              Но бесследно такие «знакомства» не проходили, и во время Исполнений Лидера нередко охватывал пессимизм. Кажущаяся неиссякаемость этих преступников, растущие от месяца к месяцу Списки, страх за государство и будущее рожденных здесь детей — все это приводило его в отчаяние. Вечные Наказания были призваны упрочить безопасность, искоренить общественные угрозы, но вместо этого они лишь демонстрировали, как плохо и неэффективно работают части государственной машины.              Вот и сегодня проклятый пессимизм вгрызся в него так глубоко, что Лидеру даже не захотелось разглядывать ничьи лица. Вместо этого, когда начали объявлять и по очереди выводить в операционный отсек приговоренных, он обернулся в кресле и стал наблюдать за Вероникой, разносящей на подносе приготовленные ей утром печенья.              — Шоколадное, для Ронни, — передала она печенье одному из охранников и чему-то смущенно хихикнула. — И клубничное, для Джима! А остальным — мали-иновые! — торжественно объявила она, считая малиновое печенье самым лучшим, а всех, кто его не любил — немного странными.              Лидер Джонс с некоторой гордостью подумал, что имена его телохранителей дочь знает лучше его самого.              Пока Вероника неторопливо выдавала каждому по квадратику хрустящего лакомства, подошедший к ней как будто невзначай Велисент вдруг схватил с подноса два печенья и убежал с ними в другой угол ложи, отгородившись от преследования громадным креслом Вечного Лидера.              — Эй! — возмутилась Вероника. — Ну-ка верни, это не для тебя!              — Поздно, — сказал Велисент и надкусил оба печенья.              — Когда на нас нападут, то тебя защищать не бу-удут! — пригрозила, разозлившись, Вероника.              — Будут, — не поверил ей Велисент. — Пап, скажи.              — Всех будут защищать, — подтвердил Лидер Джонс, снова немного помрачнев.              Как бы ему ни хотелось, а от реальности не скроешься — и лучше уж сталкиваться с ней, зная врага в лицо. Он снова повернулся к операционному отсеку, где за стеклом стояла теперь пара: бледная, лихорадочно озирающаяся по сторонам темноволосая женщина и мужчина, который был чуть меньше ее и по росту, и по общему впечатлению. Пока операционисты фиксировали их и устанавливали капельницы, женщина ожесточенно вырывалась, словно и не была вовсе сломлена справедливостью: махала полными сил руками, ногами и, кажется, всеми способными к движению частями тела. Лидер нахмурился: такого ему лицезреть практически не приходилось. Было видно, как рот женщины раскрывался в несомненно бесчестных и непристойных выкриках, но до микрофона Исполнителя, стоящего в целях безопасности в соседнем отсеке, ничего не долетало. Операционисты, однако, сработали четко и слаженно — эта часть государственной машины Джонса сегодня не разочаровала.              — Согласно Указу Вечного Лидера об Исполнении Вечных Наказаний граждан, — заторопился объявлять Исполнитель, как только с приготовлениями было покончено, — от сто шестого года по календарю Вечного (Верного) Пути, приводится в Исполнение Наказание для: Эберхарт, Арчибальд, учетный номер двести семь тринадцать тридцать; Эберхарт, Анжелика, учетный номер двести семь двенадцать триста восемь. За вклад в раз… — Исполнитель вдруг запнулся, и повисла короткая, но крайне неприятная уху Лидера пауза, которая заполнялась только криками детей, носящихся друг за другом вокруг его кресла.              Наконец в микрофон просочилась скомканная речь:              — …в-звитие п-требильских-слух…              — Что там бормочет?.. — негодующе прищурился Вечный Лидер.              — …м-хм, м-хм… — сказал что-то еще Исполнитель и дальше уверенно закончил: — …вышеназванные приговариваются к Вечному Наказанию!              Лидер недовольно покачал головой. Исполнитель, отложив бумаги, по которым читал приговор, нажал на черную кнопку, выпускающую в капельницу химикат. Спустя несколько секунд тела мужчины и женщины перестали двигаться, обмякли, превратились в рыхлую материю. «О-без-врежены», — с поэтичной ноткой проговорил про себя Лидер и удовлетворенно склонил голову. Операционисты, не мешкая, унесли тела и стали загонять в отсек следующих приговоренных.              Вероника, до этого резвившаяся с братом, вдруг припала к стеклянной стене и, от непоседливости возя по ней руками, с любопытством вперилась вниз. «Что ж, пусть смотрит, — про себя похвалил ее Лидер. — Пусть тоже запоминает, как выглядят наши враги». Но тут совершенно случайно он заметил, что из зрительного зала, откуда обычно торчали лишь понурые затылки, к их ложе было обращено чье-то лицо — страшное, как ему показалось, лицо, с печатью маньяческого безумия на нем.              Джонса почти явственно передернуло. Отойдя от первичного ошеломления, он негодующе засопел. Это было большим и неприятным огрехом закона, что вместе с приговоренными нельзя было сразу приговорить и их родственников, потомков, и вообще всю их кровную линию. Преступники не возникали с потолка — у них всегда был след, и это был след их крови. Закон требовал постоянного пересмотра, улучшений и кропотливой работы. Бестолковые еженедельные обновления, которые присылали ему из Отдела законодательного обеспечения, на на что не годились. Лидер сделал себе мысленную пометку с сегодняшнего дня заняться этим вопросом более серьезно.              Рядом с лицом, на соседнем месте, зашевелился чей-то белобрысый затылок. Начались какие-то дерганья и копошения, и наконец лицо пропало, слилось с остальными неприметными головами.              «Что-то там уже замышляют наверняка, — подумал Джонс, чуть не стуча нервно зудящими зубами. — Когда уже мы избавимся от этой заразы? Вечная зараза, право слово…»              — Вероника! Отойди оттуда, — скривился Лидер, словно поймав дочь за ковырянием в грязи, и громко хлопнул ладонью по подлокотнику.