Континент Телепатия

*** Все и правда в основном было хорошо. Настолько, что Эмме порой казалось, что они с Чарльзом знают друг друга с детства или по крайней мере со студенческих лет - и отчасти оно уже, видимо, так и было. Хотя то, что она замечала в отношении Чарльза ко всем, в ком узнавались черты, похожие на ее собственные в юности - от Мэттью Уэддинхэма и Натали Хаггерт до Хэнка Маккоя и Рэйвен Даркхолм, - совершенно не убеждало Эмму, что в Гарварде, впервые увидев ее, Чарльз Ксавье оказался бы на ее стороне. Хотя шансы где-то надолго пересечься с ним из-за разницы в возрасте и учебных программах стремились бы к нулю. Но если вдруг такое бы случилось, - и Эмма видела примеры этому каждый день буквально в прямом эфире, - его поведение по отношению к ней варьировалось бы от интуитивного отстранения и притворства, что все с ней и вокруг нее нормально, до, пожалуй, и некоторых насмешек. Ведь она, будучи, как и он, ребенком из привилегированной семьи, одним своим существованием оправдывала висящий на них ярлык богатеньких бездарей, отнимающих места у более достойных. Но он же был не таким, он же правда заслуживал бы стать студентом Гарварда, и чтобы показать, как он отличается от нее, бессознательно он вполне был бы способен мстить ей экстра-дозами подколок, отдавая ее на осмеяние окружающим даже не задумываясь. И по классу телепатии наверняка работал бы тот же принцип – она была даже не уверена, что при их встрече ему не пришла бы в голову мысль попробовать навсегда подавить ее способности – чтоб не мучилась сама и никому не создавала проблем в будущем. Еще Эмма подозревала – и по спине у нее шел холодок от этой мысли – что, учитывая когнитивную разницу, она бы могла долго считать Чарльза другом или даже действительно влюбиться, не понимая и четверти его двойных шуточек над ней. Слепая убежденность Чарльза, что ни их полная неосведомленность друг о друге, ни их непохожесть, ни склонности, ни вообще контекст по известной лишь небесам причине не сыграли бы для них никакой роли, все еще заставляла ее внутренне леденеть от бешенства. Поэтому в моменты, когда ей казалось, что задумчивые глаза Чарльза вне его воли вновь с сочувствием видят сквозь нее грустную маленькую студентку, она вставала и уходила подальше - чтобы в раздражении безотчетно не начать ранить уже его, вдохновенно пробегаясь, как импровизирующий пианист, по всем его больным местам.  Ведь в Гарварде Чарльза все-таки не было и он ни в чем не был перед ней виноват. Но понемногу и эта ледяная твердыня таяла. Потому что если не ебаться в глаза, было отлично видно, что в реальности Чарльз всегда был на их стороне. Чего-то не замечая, где-то ошибаясь, но в целом успевая, так сказать, поймать во ржи. Даже тем, настолько намертво он вцепился в нее – как в кого-то, кто способен страховать в слепых зонах. Он всегда ухитрялся контролировать больше, чем казалось с первого взгляда. Может, стоило даже допустить, что в его руках и правда была та невидимая ей ниточка, по которой она смогла бы выйти тогда из своего безнадежного лабиринта. Ведь понимай она сама, что это за ниточка, Чарльз бы и не потребовался. Может, это было бы точно так же, как с Чехословакией, когда она и предположить не могла, что он бросит все, чтобы лететь за ее учениками, лишь пару часов как встав с инвалидного кресла - а Эмма теперь видела, что он сделал бы то же самое и в кресле, и не только для нее, а вообще для любого, кто попросил бы - и даже если бы не просил. Им с Чарльзом было так обжигающе хорошо вместе, а по мере того, как гарвардское допущение становилось все более отчетливым в ее сознании, ей и самой понемногу становилось на физиологическом уровне жаль, что это все началось только сейчас, а не длится уже десять лет. Да, было очень неуютно осознавать, что в Гарварде Чарльз увидел бы ее слабой и несовершенной. Но это сейчас, а ведь та неловкая глупая девчонка, встретив его, не почувствовала бы ничего угрожающего или унизительного – и могла бы и дальше пройти даже самые крутые повороты как под анестезией. Хотя не факт, конечно, что в итоге из нее получилась бы нынешняя Эмма. Но нынешняя Эмма была не настолько дурой, чтобы предпочитать возможным неточностям воспроизведения бродяжничество и стрип-клуб. К тому же Чарльз почему-то был уверен, что она с самого начала была настоящей Эммой Фрост. И хотелось бы думать, что он тоже не дурак, способный спутать животный порыв отыметь недоступное, вдруг показавшееся доступным, с узнаванием друга, попавшего в беду. И зачем тогда злиться на Чарльза за то, что он просто хотел бы пораньше выбраться из своего мучительного лабиринта, как и она? И зачем тогда ей самой постоянно выбирать сторону десятков брошенных Чарльзом невнятных девчонок, приравнивая себя к ним - ведь она превосходила их во всем, а они, в отличие от Чарльза, были ей безразличны и вообще другого вида? И почему ее должно возмущать, что Чарльз не встал навсегда на колени перед одной из первых же юбок, которые упали перед ним, а осмелился ждать кого-то, кто по-настоящему его достоин? И зачем ей требовать реализма, если к ее ногам бросают весь мир – и этот, и, кажется, все сопредельные измерения? И в чем смысл пытаться отдать себя дешевле, когда кто-то предложил такую цену? Эмма не то чтобы догадывалась, а была уже вполне согласна с тем, что утешительный приз игры, в которую она играла последние шесть лет, стоил больше главного. Сначала она просто смирилась с тем, что потеряла голову, такая у нее дурацкая судьба и нужно адаптироваться к чему есть. Но рациональная часть ее натуры, понемногу просыпаясь от дофаминового тумана, вполне убедительно доказывала, что голова была потеряна по крайне веским причинам. До недавнего времени Эмме казалось, что если она когда-нибудь и выйдет замуж, то ее муж будет похож на большую породистую собаку – мощную, послушную, добродушную, бесхитростную и, в общем, такую, которую при необходимости можно легко пристроить. Мало что походило на все это меньше, чем Чарльз Ксавье. Но власти у Чарльза было больше, чем у главы корпорации «Локхид», и выглядел он при этом не хуже мальчиков, которых она заводила для развлечения, а уж чтобы такое существо отличало глию от нейрона – вероятность подобного сочетания была примерно такой же, как у раковин на берегу моря после отлива сложиться в сто шестнадцатый сонет Шекспира: мирозданию, видимо, пришлось очень постараться, чтобы все-таки создать такую комбинацию. Эмма размышляла, почему ее мозг так долго не распознавал в Чарльзе подходящего спутника – в отличие, кстати, от тела, которое сориентировалось в считанные часы и против ее воли. Уж не потому ли, что это было слишком совершенно, чтобы осознать, что такое может быть в реальности и она способна это заполучить? Ну, как бесчисленные офисные крысы, равнодушно скользящие взглядами по ней самой, как по рекламе парфюма, потому что они даже представить себе не могут, что она в их сторону хотя бы голову повернет? Он невероятно трахался; он не просто исполнял все ее капризы, а с нетерпением ждал каждого, чтобы его исполнить, что само по себе вызывало каприз следующего порядка – капризничать как можно меньше. Они были одного вида, причем Чарльз объективно был сильнее Эммы как телепат, но при этом один на один с ней у него шансов не было. Планов подчинить себе вселенную у него, правда, не было тоже, - хотя были не менее невыполнимые, - но Эмма уже хорошо себе уяснила, что те, у кого такие планы имелись, вряд ли поделились бы с ней хоть сколько-нибудь заметным фрагментом этой вселенной. А у роли трофея-консультанта, которую то ли по недоразумению, то ли из-за недостатка фантазии все вокруг обычно именовали «королевой», помимо польщенного самолюбия, было столько издержек, что и от самолюбия тоже вскоре ничего не оставалось. Но все вышеперечисленное в любых сочетаниях и цента бы не стоило, не будь у Чарльза его легкого, смелого и отзывчивого характера. Эмме даже начало казаться, - возможно, несколько необоснованно, - что если бы кто-то, кто обладал только лишь им одним, позвал бы ее за собой раньше, она бы пошла даже босиком – и у них было бы все. В общем, второго такого, как Чарльз, на свете бы не нашлось, и ей очень повезло, что он не просто запал на нее, а, кажется, вообще ни над чем не раздумывал. А ведь в Вестчестере он был такой не один. Эмму поражало то, что несмотря на краткие колебания и сомнения - и на все, что Чарльз и Джин успели испытать за свои не слишком-то длинные жизни - в глубине души они оба были абсолютно уверены, что она должна принадлежать им. Не получая желаемого, они оба чувствовали несправедливость и огромную обиду, но это никак не влияло ни на их ценность в собственных глазах, ни на ценность Эммы. Причем для первого им не пришлось делать алмазными ни собственную кожу, ни сердца, а второе Эмма считала верхом глупости: ну как можно всерьез привязаться к кому-то, кто почти в прямом эфире размышляет, нужен ты вообще или нет. Это, в конце концов, просто опасно для жизни. Эмма предполагала, что объяснение такому поведению должно существовать, причем где-то прямо рядом, но сама не могла его найти, а кроме того, она понимала, что раз уж она попала за горизонт событий сразу двух настолько мощных черных дыр незамутненного эгоизма, то нечего и рассчитывать, что за его пределы теперь сможет вырваться хоть один ее алмазный блик. Непостижимая темная материя уже поглощала ее, скрывала шрамы, затягивала раны, о которых Эмма уже не помнила и сама, а они, оказывается, все-таки ныли, и превращала ее в собственное подобие. Освободиться ей способна бы помочь какая-нибудь одержимость вроде той, что были у Шоу, у Магнито – и, пожалуй, у Чарльза отчасти тоже. Но приходилось признать, что ничего подобного у нее так и не завелось, раз уж больше всего на свете ей хотелось лежать на плече у Чарльза и листать «Нейрофизиологию…». Так что теперь ей оставалось только стоять на страже, потому что Эмма чувствовала - если этих двоих, космически неуязвимых в собственной цельности, что-то все же когда-нибудь сломает, то с треском, полностью и навсегда. В отличие от нее. Но что-то все равно постоянно менялось в ней самой и в мире вокруг. Ее движения, изящные и выверенно-сдержанные в обоих ее воплощениях, даже по внутренним ощущениям становились все более плавными и немного ленивыми – что наверняка гораздо лучше маскировало бы их смертельную точность, если бы такое вдруг потребовалось.  Ее белоснежная кожа, стойко сопротивлявшаяся загару с самого марта, к середине августа обрела персиково-золотистый теплый отсвет, который, надо сказать, умопомрачительно сочетался с ее летними нарядами, навевавшими вопрос, не бастуют ли снова текстильщики. И вот это стало проблемой. Все мужское население Вестчестера, начиная с двенадцати лет и не исключая ни Хэнка Маккоя, ни Шона Кэссиди, при взгляде на нее внезапно начало мучительно цепенеть и заикаться. И совсем не от испуга. Эмма, привыкшая, что посторонние любуются ею как предметом искусства, держа уважительную дистанцию, по правде говоря, была ошарашена. Ей стало настолько не по себе, что она сменила короткие платья, мини-юбки и шорты на брюки, декольтированные топы надевать почти перестала, а вокруг запястья у нее теперь почти всегда был обернут прозрачный шарфик – куда-нибудь накинуть при необходимости. Все это, впрочем, почти ничем не помогало. И ей пришлось, преодолевая неприязнь, заказать себе почти что новый гардероб, включающий обманчиво скромные по сравнению со своей ценой шелковые, атласные и шифоновые блузки – и даже никакого гипюра, а также юбки всего лишь чуть выше коленей. К новому учебному году просилось что-то из кашемира, и Эмма как-то раз мимоходом даже отметила в одном из журналов пару страничек с блейзерами и кардиганами, но вдруг сбросила его с колен, как ядовитую змею, а потом, несмотря на жару, разожгла камин и сунула журнал в огонь. Ее жакетов было вполне достаточно. Зато повальные школьные влюбленности в Чарльза, наоборот, лопались как мыльные пузыри – подсознание девочек было более конструктивно и просто отказывалось направлять энергию туда, где им с такой очевидностью ничего не светит. Даже Натали Хаггерт, сидя в своем парящем над школой маленьком алом аэростате и глядя на горизонт, все чаще размышляла, какое будущее могло бы ждать ее там, за пределами Вестчестера. *** - Ну что, дорогая, начнем. Я знаю, что обычно телепатии тебя учит Чарльз… то есть профессор Ксавье. Но есть одна тема, которую он решил уступить мне. Итак – иллюзии. - Может, он решил, что после внушения это просто трата времени? - Может, это ты так решила? Очень зря. Внушения и иллюзии совершенно не исключают друг друга, и пойди-ка просто так внуши что-нибудь сильному телепату. Но ты права в том, что создание иллюзии занимает больше времени, да и средний сеанс ее… воздействия в среднем длится дольше. Важно, что иллюзия, в отличие от внушения, не влияет на волю объекта – что чувствовать и делать после того, как он ее увидел, он решает сам, и поэтому порой эффект от нее держится гораздо дольше за счет того, что… как думаешь, за счет чего? - …Между нейронами мозга успевает сформироваться больше связей? - Смотри-ка, все-таки не зря читала Шеррингтона. Верно. Наиболее типичный пример иллюзии – это проникновение в чужой разум и создание нужных образов непосредственно в нем. Но не будет большим преувеличением сказать, что мы с тобой, Джин, уже являемся родоначальниками отдельного направления – создания иллюзий в собственном сознании. Но не вроде тех, что «с понедельника я начинаю новую жизнь» или «курение вызывает рак – просто заговор одних корпораций против других». А тех, необходимость в которых возникла лишь когда телепаты начали теснее взаимодействовать между собой. Пример – создание замка. Замок представляет собой сочетание частичного ментального блока и небольшой иллюзии. Сам по себе блок может защитить от другого телепата ту информацию, которую ты скрываешь, но одновременно демаскирует ее наличие и указывает на место для взлома. Иллюзия помогает этого избежать. Иногда настолько эффективно, что даже блок не нужен, особенно если знаешь, что твой противник сильнее и в любом случае разрушит его, если захочет. - Это как когда мы прятались от профессора весной? - Совершенно верно. - А как догадаться, что тебя кормят иллюзиями? - Лично мне в теории довольно легко – по косвенным признакам: искусственные иллюзии, и, скажем, воспоминания обычно сопровождаются активностью разных отделов мозга. Но это не жесткое правило, и обмануть меня можно тоже. Другим телепатам, в том числе тебе, нужно искать другие способы… можно, наверное, детективы читать. Внимательность, сопоставление фактов, вот такие вещи. - Опять читать… То есть, получается, в иллюзиях вы сильнее профессора? - Какая разница, кто сильнее. К тому же это далеко не все. Мы говорили об иллюзиях, создаваемых внутри разума, но также иллюзия может быть размещена вовне - ее базой становится твой постоянный ментальный блок. Человек попадает под ее влияние, когда физически находится в зоне его действия и, например, в определенном месте, и при этом смотрит в нужную сторону – то есть когда выполняется ряд условий, заданных телепатом. В прочих случаях мозг объекта воздействию не подвергается вообще. Пример такой иллюзии – оранжерея на месте ангара «Черного Дрозда», которую раньше создавал профессор… - И вы его тоже не видели! - …Нет. Я его не видела. А вот ты как телекинетик вполне могла бы – и уже можешь, по сути. Теоретически тебя обмануть тоже можно, но для этого нужно чувствовать, как работает твое телекинетическое восприятие, и не каждый телепат на это способен. - Вы способны? - Джин, это урок, а не серия воображаемых дуэлей. Оранжерея также может служить примером сочетания иллюзии и внушения. Когда профессор уезжал слишком далеко и его ментальный блок исчезал, начинало действовать отложенное коллективное внушение с иллюзией, что оранжерея там все равно есть. Такое, как правило, держится недолго, хотя бывают исключения, но обычно этого хватает, чтобы добраться до штата Вирджиния и обратно… Кстати, с этим связан любопытный феномен, которому у меня объяснения пока нет: если под таким внушением находится значительное число людей, многие новички, непосредственному внушению не подвергшиеся, но оказавшиеся в компании тех, кому внушили, довольно часто начинают видеть общую иллюзию даже без участия телепата. Я не знаю, разберемся ли мы когда-нибудь, как это работает, поскольку человечество за всю свою сорокатысячелетнюю историю так и не сумело… *** - Для вас тут есть новости, - Хэнк передал Эмме свежий «Вашингтон Пост», - или вы уже все знаете? - Знаем что? – прищурился Чарльз. - «Космос-восемь» сошел с орбиты. Эмма с Чарльзом взбудораженно переглянулись. - И что, - неуверенно произнесла Эмма, - все, мы теперь… свободны? - Идемте, - Чарльз вскочил с директорского кресла, и они втроем направились к Церебро. - Радоваться нечему, - уже через пять минут хмуро признался Чарльз, снимая шлем, - как я и думал - вместо старого спутника они сразу врубили «космос-одиннадцать», причем просто на скопированных текущих параметрах «космос-восемь» со всеми нашими ошибками. Решили ради безопасности не тратить время на донастройку. Ее теперь проведут только в начале зимы. Нам сильно не повезло. В отличие от Магнито. - Нам в команду, - Хэнк покачал синей головой, - сейчас очень пригодился бы универсальный телекинетик. Эмма кивнула. - Семнадцатилетнему подростку из ремесленного интерната в Аризоне ясно, что нам нужен универсальный телекинетик, Хэнк, - усмехнулся Чарльз. – Но где его возьмешь? - Вообще, - задумчиво сказала Эмма, - это не самая редкая мутация. Насколько я смогла увидеть, она встречается даже чаще телепатии во всех ее видах… - Встречается, - подтвердил Чарльз, - пойдемте выпьем, что ли. - Прямо с утра? - Хэнк приподнял брови. - Прямо с начала июня, - кивнул Чарльз, - у меня глотка виски во рту не было. Так что утро сейчас или ночь, неважно. Но хорошо, что воскресенье. Они устроились у бара в малой гостиной, хотя вообще снова хотелось на свежий воздух. Но утреннее возлияние всего старшего преподавательского состава все-таки было не для школьных глаз и ушей.  - Неизбирательный телекинез, - менторски начал Чарльз, растирая листик мяты, - действительно наиболее часто встречающаяся мутация на Земле. Примерно поэтому доски Уиджа так популярны. И до нас даже иногда почти официально доходят самые громкие случаи – ого, кто-то где-то сдвинул стакан. У Хэнка вдруг расширились глаза – он с изумлением наблюдал, как бокал Чарльза скользит по столу от ладони к ладони, не касаясь их, туда и обратно. Потом понял. - Вот не нужно так шутить. Я даже обрадоваться успел, - обиженно вздохнул он, но смех Эммы заставил рассмеяться и его самого, и Чарльза. - Иллюзиями телекинез не заменишь, - кивнул тот, - можно разве что так же напугать, и этого, пожалуй, нам бы и хватило… но не в случае с Эриком. Особенность универсального телекинеза в том, что его, видимо, потенциально кодируют максимум три пары генов, если вообще не две. То есть обычно его проявления скромны как в пробуждающемся варианте, так и в предельном. А какая нам польза от телекинетика, который может пошевелить пуговицу? - Но ты же сам нам всем постоянно рассказываешь, как безграничны возможности у тех, кто тренируется, - улыбнулась Эмма. - И я не собираюсь вас разочаровывать, - развел руками Чарльз, - тренировать телекинез действительно можно, и в теории почти безгранично. Вот только для его развития необходим либо сильный стресс, чтобы включились хотя бы все гены, либо… либо наоборот, некая очень сильная радость, эмоциональный подъем, настоящая победа - счастье, если хотите. Либо огромная мотивация, которая может быть связана и с первым, и со вторым, но может и просто существовать как свойство личности. И вот как вы думаете, что из этого исчезающе редко встречается? Эмма с Хэнком уже довольно хорошо знали Чарльза и на вопрос с настолько явным подвохом ответить даже пытаться не стали. - Верно, - ухмыльнулся Чарльз, - все. Все это с людьми происходит крайне редко. Наверное, это даже хорошо. В части потрясений точно. Но в таких условиях любой хоть сколько-нибудь функциональный телекинетик – это настоящее чудо. То, что Джин Грей берет два своих веса – это уже по сути чудо. Наш Джимми был чудом, Вероника Медведева была чудом… Эмма чуть заметно поморщилась. - …твоя Крисси, Эмма, из твоих бывших Гелионов, была чудом, хотя они все втроем разве что трейлер поднимут. Но нам нужны взрослые. И с этим все еще хуже. Не думайте, что я не пытался. Но смотрите: ты приходишь к какому-нибудь продавцу подержанных автомобилей – поднимателю монеток, и говоришь ему что-то вроде – эй, приятель, ты в курсе, что у тебя невероятная генетическая способность? Он тебе: ну да, ну да. Ты ему – а хочешь стать гораздо сильнее и хорошо заработать на этом? Он тебе: можно попробовать. А что я смогу? А ты смотришь на него и понимаешь, что он, возможно, года через три в самом лучшем случае кое-как поднимет автомобиль - если задействовать вообще все эмоционально-волевые резервы психики, которые ему отведены природой. Но ладно, особо выбирать не приходится. Ты сможешь поднять вот этот «форд», - говоришь ему. Он тебе - ну да, круто. А вообще что надо делать? И ты такой: понимаешь, есть такая частная секретная школа для маленьких мутантов, которую нужно защищать от правительства… Я утрирую, конечно, но они все равно сразу понимают правильно. От правительства? - уточняет наш продавец, - а что, вы от него прячетесь? Ты ему - ну как тебе сказать… А он тебе - а кто вообще болтает, что я что-то такое умею? Видимо, этот прохвост пьян опять был. Вот что, мистер, я обычный человек, вам все почудилось, мы с вами друг друга не поняли. Если ничего не присматриваете себе, давайте я вас к выходу провожу? Чарльз одним глотком допил свой коктейль, вытряхнул лед и налил в бокал уже чистый виски. Эмма с Хэнком молчали. - И самое смешное знаете что? - невесело продолжил Чарльз, - если что-то в глобальном, точнее, статистически значимом смысле и стоит защищать - то именно вот это. Этот выбор, каким бы жалким он ни выглядел сейчас для нас с вами. - Он и не выглядит, - угрюмо произнес Хэнк, а Эмма, искоса взглянув на него, поморщилась снова.  - Магнито хочет, чтобы за этой маленькой местной преждевременно лысеющей легендой пришли люди в форме, чтобы он от испуга закидал их покрышками и подался в бега, присоединившись к какой-нибудь стихийной банде таких же несчастных. Потому что это единственный способ разбудить таких, как он. Девяносто пять процентов всех мутантов. Эрик понял это прекрасно, довольно давно, и, боюсь, не без нашей с тобой, Хэнк, помощи. Но так не будет. Торговца автомобилями, скорее всего, просто пристрелят на его стоянке, и все, - Чарльз осушил бокал. - Так что не спрашивайте меня, где взять универсального телекинетика. Лично я надеюсь, что к нам в следующем году вернется Джимми, я знаю, что он душу продаст за шанс быть в команде, но ему едва исполнилось пятнадцать, а Джин… честно скажу, меньше всего на свете я бы хотел видеть Джин на войне. Пусть лучше изучает медицину, раз уж оно так удачно подвернулось.