Континент Телепатия

*** Праздник получился на первый раз довольно странным - всем, даже Чарльзу и Эмме, спонтанная подготовка к нему принесла больше удовольствия, чем он сам; даже домашние сэндвичи для перекусов во время перерывов вызвали ажиотаж сильнее, чем доставленные из Нью-Йорка пирожные со свежим манго, малиной и карамельными паутинками, на которых шоколадом был нарисован Бэмби, хотя Эмма заказывала Дамбо. В обычный вечер каникул, когда школьники так или иначе развлекались вместе во дворе, вечеринка не превращалась лишь благодаря тому, что бассейн не успел заново нагреться. Тем не менее больше половины мальчиков и девочек, включая Джин, почти не отходили от Чарльза, Алекса, Банши, Петры и Джеймса. Юная публика, с изрядной хитростью переключая внимание то на одного, то на другого участника истории, едва кто-то начинал мяться, но не давая никому далеко сбежать, вполне успешно вытащила из них всех кучу разнообразных подробностей о Черном Дрозде, чешских подземельях, русских ученых и их экспериментах и о сотне других вещей, о которых в идеале им лучше вообще было не знать. Чарльз не мог пустить это на самотек, хотя прекрасно понимал – чего не расскажут за поеданием жареных крылышек, креветок и сладкого картофеля, все равно разойдется в школьных спальнях при свечках и фонариках. Так что его предварительный план благословить и отсидеть торжественную часть, а потом закрыться с Эммой в директорском кабинете, чтобы выйти только к фейерверкам, провалился с треском. Но искреннее внимание, как всегда, нравилось ему, зажигая в его душе ответное тепло. Время он проводил неплохо, и ему оставалось только иногда на минутку подходить к Эмме - то прислушивающейся к их рассказам в окружении пустоты - все-таки она еще была здесь новичком,  - то облепленной девчонками, то вежливо беседующей с кем-нибудь поодаль. В очередной раз выбравшись из центра внимания, Чарльз прошел к крыльцу, где двадцать минут назад оставил Эмму и Хэнка, обсуждающих антидоты к нейротоксинам. В этот раз ему некоторое время пришлось поискать ее - оказалось, что она все еще в компании Хэнка. Они сидели прямо на парапете за колонной и не заметили его. - …А я не выпускница. Меня выгнали, когда папочка отказался оплачивать обучение и потребовал назад половину благотворительных взносов, которые ему, впрочем, все равно не вернули. - Тем хуже для Гарварда, не для тебя. - Нам обоим не холодно и не жарко. А я тебя помню, кстати. Это же ты в школе Джона Полсона, когда тебе было тринадцать, сконструировал прототип аппарата для исследования колец Сатурна? - Да, было такое… Но если ты думаешь, что у меня в памяти Гарвард остался как приятное место, то это не так. Я был ребенком, довольно странным при этом, сокурсники смотрели на меня свысока, что бы я ни делал, и просто смеялись надо мной. - Надо мной тоже, в общем-то. - Ну и гадюшник мы выбрали. - Точно. - Кстати, давно хотел спросить - почему вы не внедряете для своих двигателей турбины с алюминием в гамма-фазе? Уже очевидно, что будущее за ними. - А сам как думаешь? - …Никто не хочет пускать в серию. - Именно. У нас только опытные образцы и один рабочий. Мы одни - это слишком ограниченные объемы и маленькая прибыль, чтобы браться за заказ, а если делать самим, то это по факту строительство нового завода. Но пока Кеннеди бодается с «Юнайтед Стейтс Стил» и другими металлургами, только дурак полезет в литейку. Я понимаю, что в таких условиях сервисное обслуживание дает дополнительные доходы, но глобально это, конечно, неправильно, плюс потеря маркетинговых возможностей. - Завод - это все-таки громко сказано. Такое можно сделать в рамках одной производственной линии, причем небольшой, по моим прикидкам. Хочешь, спроектирую тебе? Подходящую технологию я обкатал ты понимаешь на чем. Сделаешь сама, а потом под патентом продашь или сдашь литейщикам с обязательством выкупа продукции. - Это… это, конечно… вообще это, наверное, гениально, Хэнк. Но честно тебе скажу: в школе у тебя сейчас есть дела намного важнее. - Какие? Руководство стройкой? Когда распишем полный план, сами работы не будут отнимать много внимания, это же просто дом под землей, пусть и огромный. Церебро мы доделали, Черного Дрозда тоже. То есть если тебе интересно… - Тебе нужны какие-то исходные? - Нет, ваши двигатели я знаю как свои пять пальцев… каждый день благодарю небо, что их хотя бы не шесть. - Ну, знаешь, хорошего мутанта должно быть много. - Ты бы согласилась на такое? - Почему нет? Лишняя гайка «картье», и через год в пластических клиниках их начнут пришивать специально. Кстати, ты же делал расчеты по легированию? - Конечно. Параметры, до которых индустрия в нынешнем состоянии доберется лет через пятнадцать, дают четыре вариации состава - как раз хотел предложить тебе взглянуть. Они в моей лаборатории. - О, пойдем. Покажи только сначала самый мягкий по критическим точкам, чтобы я сразу могла прикинуть, не оставить ли это все-таки себе…  Эмма и Хэнк спустились с восточной стороны крыльца, так и не увидев Чарльза, а он, стоя за колонной, внезапно понял, что не может вымолвить ни слова и сделать ни шагу. Он чувствовал, как его глаза буквально заволакивает красным и кулаки сжимаются сами собой. При этом в горле словно провернулся нож, и Чарльза затошнило примерно так, как некоторых людей тошнит от ужаса. Хотя что такое страх, он знал, справляться с ним умел прекрасно, но вот такого не испытывал никогда в жизни. Хэнк! Почему именно он? Нет, не может быть. Этого просто не может быть, чтобы она и этот синий зануда… Но тут Чарльзу внезапно показалось, что в сравнении с такими невероятными созданиями, как Хэнк и Эмма, он сам банален как кухонный чайник. Эмма ведь неспроста намекала, что он недооценивает Хэнка. А что до внешности, то даже его собственная инвалидная коляска, помнится, не особенно ее пугала. Плюс на свете была сказка «Красавица и чудовище», а сказки «Красавица и похотливое нечто в сером кардигане» не было. Чарльз кожей ощущал, из насколько одного теста эти двое когда-то были сделаны и как они сейчас продолжают в лаборатории что-то обсуждать, шутить, перебрасываться полупонятными терминами, и, теряя счет времени, вспоминать знакомые места, в том числе больные, и случаи, о которых Эмма. Никогда. Не. Рассказывала. Ему. Хотя. Они. Общались. Больше. Месяца. Почти. Каждый. День. Чарльз не спрашивал Эмму о ее юности, хорошо помня признание о стрип-клубе, а потом и гарвардскую иллюзию – и полагая, что, когда придет время, она расскажет обо всем сама. О бизнесе он не говорил тем более, поскольку понятия не имел, принадлежит ли ей еще «Фрост Индастриз», да и крайне слабо, по собственному убеждению, разбирался в авиастроении. Но тут появляется Хэнк Маккой, с которым они впервые перебросились чем-то длиннее «здравствуйте» только сегодня утром, и… Эмма, вернувшись из лаборатории Хэнка, безуспешно искала Чарльза среди студентов. Он оказался в своем кабинете, и, судя по свежераспечатанной бутылке, заканчивал третий стакан виски. Но было непохоже, что на него действовало – то есть, может, и действовало, но в высшей мере странно: он был напряжен как струна, до серости бледен, и лицо его было совершенно неподвижно – обычно такое описывалось словами «как призрака увидел». - Привет! Ты зачем здесь заперся? - О, ты по мне уже соскучилась. Этой милой реплике явно не хватало вводной «ты утверждаешь, что…» и списка улик. - Вообще-то да. - Да неужели. Что, я настолько интереснее оборудования в наших лабораториях… - его взгляд еще сильнее застыл, но он вдруг шагнул к окну и резко отвернулся. Эмме показалось, что он сейчас не владеет собой до такой степени, что это изумляет даже его самого. - Чарльз, что происходит? Он обернулся к ней снова, но голова его была опущена, а веки крепко сжаты. Она подошла, опустила жалюзи и положила руки ему на плечи. Он поднял на нее растерянные голубые глаза – и, внезапно приняв какое-то решение – из тех, что начинаются словами «да пошло оно…», просто открыл ей воспоминание. Эмма, прищурившись, быстро изучила увиденное. Прижала ладонь к губам. И все равно не смогла не рассмеяться. - Что, правда в первый раз в жизни? Господи, какой же ты все-таки сияющий засранец! Он тоже улыбнулся – с заметным облегчением. - Мне казалось, я знаю, как это. Но, видимо, я лишь пытался подражать... И на самом деле мне было совсем не жалко, если… Что вообще у людей принято делать в такой ситуации? - Записывай. Первое: ни в коем случае нельзя это показывать. Но только так, чтобы все равно всем вокруг было видно. Второе: держать себя с подозреваемым нужно так, как будто он уже изменил – сарказм, пассивная агрессия, странные претензии, чтобы, знаешь, не оставить самосбывающемуся пророчеству ни единого шанса увильнуть от работы. Ты прекрасно справился, кстати. Третье: для аварийного спасения самооценки по возможности скорее найти кого-то, с кем можно отомстить, желательно превентивно… Господи, Чарльз, ты не понимаешь – ведь все кончено! - Что? Ты теперь уйдешь из-за этого? К… - Да нет. Просто мы больше не идеальная пара. В которой оба неспособны ревновать. Мы продержались меньше суток. Хотя были почти в изоляции. Ну вот зачем, ну вот как, ведь все так хорошо складывалось… - Так ты тоже не знаешь, что это? - О нет, я знаю отлично. Но я уже потратила все запасы ревности, которые мне отвели на эту жизнь, прости. Мои ученики заявили, что хотят учиться у тебя, а у меня нет сил расстроиться даже на секунду, хотя объективно стоило бы. Если ты вдруг начнешь целыми днями болтать с Петрой, я только порадуюсь, что тебе весело. Если ты залезешь к ней в постель, я, конечно, решу, что ты свинья… хотя и не факт…  но зачем мне тогда вообще нужна свинья, правда? - О господи. - Чарльз, я просто больше не смогу.  А что касается Хэнка – у тебя нет повода для беспокойства, потому что у меня нет ни единого шанса. Он же по уши влюблен в вас с Рэйвен. И взламывать этот ваш неразделенный треугольник - я что, похожа на берсерка? Эмма, конечно, лукавила - Чарльз прекрасно видел, что если бы она хоть на секунду дала Хэнку понять, что может оказаться к нему благосклонна, он бы тут же потерял голову, и треугольник то ли стал бы не менее безнадежным квадратом, то ли вместо него вообще осталась бы одна линия. Но Маккоя, как и большинство несостоявшихся претендентов, на подлете отсекало убеждением, что шансов с таким созданием, как Эмма, у него быть не может. Обманчиво незыблемую стену самоотстранения также подкрепляла разница в возрасте. Но при первом же намеке эту опору все равно смело бы как пушинку ураганом. - В нас? Ты преувеличиваешь. - Ничуть. Но знаешь, если хочешь, я постараюсь общаться с ним по минимуму. Это, конечно, в высшей степени неправильно. Но не могу же я просто смотреть, если тебе становится настолько плохо. - Я… как-нибудь справлюсь, обещаю. Общайся сколько хочешь, - он поцеловал ее, быстро успокаиваясь - даже слишком быстро, на ее вкус. Но, видимо, так работала его способность к конструктиву и крайнее нежелание тратить время на злость, когда его можно потратить на радость. *** Когда праздничные столы убрали из холла, а студенты разошлись по комнатам, они максимально поспешно снова оказались в постели - снова удачно кончив вместе и поцеловав друг друга уже абсолютно везде, где хотелось. Видимо, подходило время для глобального разговора - снова совершенно обнаженная, Эмма лежала на спине, а Чарльз устроился рядом, на боку, прижавшись к ней, обнимая ее и слегка склонившись над ее лицом. - Эмма, я не могу не спросить… Ты же все-таки смогла меня простить, правда? Она надула губы и отвела глаза на мгновение. - Если честно… я не представляю, как такое можно простить. Но, знаешь, глупо пить воду и жаловаться, что она мокрая. Чарльз рассмеялся: - Глупо дышать воздухом и жаловаться, что он сухой. - Глупо греться у огня и ныть, что он горячий. - Глупо стоять на земле и ругаться, что она твердая... Немного похихикав вместе с Чарльзом в этом приступе веселого идиотизма, Эмма вздохнула: - Нет, правда, ну как? Я не могу вдруг взять и признать, что это на самом деле благо, а ты как был, так и остался способен устроить что-то такое опять - не мне, так кому-то еще. Да ты же делаешь это прямо сейчас, когда спишь со мной, даже зная определенные вещи... Но тут выручает арифметика, пусть тебе такой подход и не очень нравится. Если ты снова сдашь меня ЦРУ, я, наверное, как-нибудь выживу. А вот если бы… они… в итоге погибли бы из-за меня… я даже и не знаю. На лице Чарльза отразился было шок, но он был очень, очень коротким. Эмма тем временем продолжила рассуждать - причем уже, наверное, не только для Чарльза, а чтобы и самой уже во всем окончательно разобраться: - …То есть я, конечно, вряд ли сошла бы с ума и впала бы в какую-то истерику от отчаяния. Но я же обещала заботиться о них, и, возможно, мне бы пришлось хотя бы попробовать проследить, все ли с ними в порядке… уже не здесь. Чарльз задумчиво молчал. - Что? Неужели совсем неинтересно, что там? Он посмотрел на нее своими глубокими прозрачными глазами. И кивнул: - Интересно. Не сразу, зато без всяких но и оговорок. Эмма улыбнулась, чуть повернулась и поцеловала у локтя твердую мышцу его руки, которой он подпирал голову: - В общем, малыш, у тебя куча совершенно ужасных, неисправимых, непростительных недостатков. Вот был бы еще в мире кто-то без них, кто смог бы сделать то, что сделал ты… Чарльз убрал локоть, как будто ему было жаль тратить ее поцелуй на настолько малопримечательный объект, нагнулся к ней и долго и нежно целовал ее губы. Потом оторвался и лег рядом на спину, а Эмма переместилась ему на грудь: - И, знаешь, сейчас многие люди с туберкулезом, диабетом и даже иногда раком доживают до глубокой старости. Это неизлечимо, но это значит лишь, что главной задачей теперь будет корректировать симптоматику. - Глупо целовать Эмму Фрост и ждать, что она не скажет чего-то вот такого, - рассмеялся он. - Но, по крайней мере, ты теперь отчасти знаешь, что чувствую я… - Думаю, да. - Твои ученики все чем-то неуловимо похожи на тебя. Даже Кэтси. Почему, кстати, она такая? Эмма ухмыльнулась. - Может быть, слышал и ты, как одна в состязании бега женщина быстрых мужчин побеждала. И вовсе не сказка эта молва… Глаза Чарльза расширились в веселом изумлении: - Она осквернила с кем-то храм и за это ее превратили в кошку? - Нет, конечно, я шучу. Просто такая мутация. - …Зря я тебя перебил. В оригинале слова Афродиты должны перемежаться поцелуями…  Десятая - моя любимая книга «Метаморфоз». Когда в детстве после смерти отца сюда перестали привозить всякие журналы, они вместе с «Декамероном» и Чосером очень помогли пережить это тяжелое время. - О, дай угадаю, что помогало лучше прочего - «Страшное буду я петь. Дочери, прочь удалитесь…». - Ты не угадала, а спалилась, - рассмеялся Чарльз, - но я еще покажу тебе, кто здесь сладкий папочка… Нет, правда, я такой идиот, что остановил тебя! Как бы это сейчас прекрасно звучало твоим голосом: «Я не красой пленена, но, пожалуй, плениться могла бы. Чем же? Что юн? Так не сам он меня привлекает, а возраст. Чем же?..» - «…Что доблестен он и что страха он смерти не знает? Чем же? Что в роде морском поколеньем гордится четвертым?» - Гораздо больше чем четвертым! Или вот это: «…сражена Купидоном впервые, любит, не зная сама, и не чувствует даже, что любит…» - Или вот это, - Эмма прижала указательным пальцем нос Чарльза, - «Если сошел ты с ума, будь хоть в беге быстрее. Сколь же в юном лице у него девичьего много!». Чарльз снова рассмеялся, сдвигая ее ладонь к своей щеке, но чуть поджал при этом уголки губ. - Что? Чем недовольны эти милые голубые глазки? - За эти милые голубые глазки всю жизнь приходится расплачиваться двойной работой. Сначала из кожи вон вылезешь, пока докажешь, что со мной можно иметь дело. А потом еще и дело. - Ты мне об этом рассказываешь?.. Зато у тебя есть ключевое преимущество перед тусклоглазыми мешками - то, что тебе достается даром в любой подворотне, они покупают за большие деньги - и все равно получают совсем не это. «Эрика мешком не назовешь, но что-то никому не приходило в голову в нем сомневаться, даже тебе», - мелькнуло в голове у Чарльза, но он тут же стряхнул эту мысль - в их постели Магнито вообще не должно было быть места.  - Подвороотни, - мечтательно потянулся он. - Вот бы сейчас выбраться с тобой хотя бы в Нью-Йорк… мы бы начинали еще в такси… - Мы бы никуда не выходили, давай будем честны. - И это тоже правда. Так что да, по большому счету безразлично. Ты уже успела подумать, что будешь делать дальше? Ты же уйдешь из Братства? Эмма неопределенно разомкнула губы, но когда увидела, как даже это уже отражается счастьем в глазах Чарльза, ей пришлось сказать: - Нет, Чарльз. Я остаюсь. - Но ты не можешь остаться, - он посмотрел на нее так, что, кажется, можно было брать назад слова про бесстрашие, - Магнито знает, что подвел тебя. Он начнет искать способ убедить себя, что ему не в чем себя упрекнуть, и рано или поздно обнаружит твой саботаж. Я ни на микрон не преувеличиваю, когда говорю, что ты в смертельной опасности. Он на что угодно способен – ты разве не помнишь? Я не представляю, как я смогу тебя отпустить.  Брови Эммы иронично приподнялись. - Ты не представляешь, как ты сможешь меня не отпустить – вот так будет точнее. И ровно поэтому же – с чего ты взял, что в смертельной опасности я, а не Магнито? За ним, в отличие от тебя, все еще большой должок. И за Эриком нужно крайне плотно присматривать, раз мои дети пока остаются в США. - Эмма, но я просто спать не смогу, если ты… - Чарльз, хватит! – синие глаза Эммы сверкнули, - представь, что я бы сейчас сказала – дорогой, закрой, пожалуйста, свою школу и откажись от своих планов интеграции, потому что я считаю это плохой затеей и хочу путешествовать. Что бы ты мне ответил? А я-то чем хуже тебя? Я несколько месяцев наблюдаю за Магнито и точно знаю, что мне следует… - Полтора года. - Что полтора года? - Я бы сказал тебе – дай мне полтора года. За это время я успею базово подготовить к жизни и научить контролировать себя тех, кто уже в школе, и большинство из тех, кто еще не в ней, но кому это критически требуется. Может, организую еще сеть убежищ, как в Западной Европе, не требующих личного присутствия, под управлением ребят. А потом едем. Эмма почувствовала, как у нее медленно отвисает подбородок. - Что? Если ты правда всегда хотела путешествовать - чем для меня заботиться о своей семье хуже, чем об остальных? Но нам придется взять с собой Джин. - О, это даже не обсуждается. Если мы сможем контролировать ее, это уже будет неоплатным одолжением этому миру с нашей стороны… Они замерли и посмотрели друг на друга почти в ужасе. - Мы сейчас обсуждаем план? – серьезно спросил Чарльз. Эмма почувствовала, как ее пронзает глухой болью. - …Нет. По лицу Чарльза было не понять, испытывает ли он облегчение от ее ответа или наоборот. Во всяком случае, расставание с минуту назад появившимся новым образом будущего восторга у него не вызвало. - За это время все равно бы случилось что-нибудь такое, что ты бы посмотрел на меня и сказал - «прости, Эмма, я не могу». - Ну вот в том числе с учетом такого я и просил полтора года… И не факт, что это в итоге не сказала бы ты. - Не факт… Но все-таки, Чарльз, хочешь ты или нет, я вернусь в Братство. Но я буду приезжать… очень часто, ты еще подумаешь, пускать меня или нет... Понимаешь, мы не можем просто взять и спрятаться от мира, потому что нам сейчас так хочется. Держать голову в песке гораздо более опасно, чем следить, что происходит, принимая меры предосторожности. - То есть Мойру я должен был удерживать от ЦРУ любыми средствами, а тебя от Братства не должен. - Поговорим об этом, когда у тебя будут средства. - Это совершенно несправедливо. И бредово. - Почему? Если средства такой силы правда будут, то и мое присутствие в Братстве может оказаться лишним. - И получается, ты считаешь, что я все-таки выбрал неудачное место для школы? - Нет, конечно. В лесах на Великих Озерах или в любом другом уединенном районе ее при первой же возможности просто втихую накрыли бы всем что долетит. И никто бы не узнал и даже не пикнул. Нью-Йорк в разы надежнее защищает нас. - Мне прямо легче от твоих слов. Но Эмма, у меня все-таки есть средство, которое должно заставить тебя остаться. Мы достроили Церебро и теперь можем наблюдать за Братством удаленно. - Но Эрик в шлеме, и он всегда держит в уме тебя. Поэтому о его планах вся команда, включая меня, узнает в лучшем случае накануне. - Это ненадолго, - глаза Чарльза озорно блеснули, - потому что в воспоминаниях моей команды ты прочитала не все о нашем путешествии… Прости за это, но я должен был подстраховаться. Гелионов, как ты знаешь, совсем не по случайности держали рядом с космическим институтом. Нам сказочно повезло – в это время в Чехословакию приезжал главный инженер, занимающийся общей настройкой системы спутниковой защиты от телепатии. Мы с Хэнком - уже после того, как детей и других пленников вывели, - ненадолго остались в институте и прогулялись по извилинам этого товарища… - О боже, Чарльз! - В июле, когда будет следующий обмен данными с орбитой, вся эта их чертова система просто слетит. Отключится. Вместе со шлемом. Отложенное внушение изменить параметры вполне удалось, я проверил и слежу. Хэнк говорит, что оборудование не выдержит увеличения частотности, которую мы заложили. Так что… с тобой или без тебя… в шлеме или без шлема… но Магнито обязательно будет… у нас под колпаком! Прости. Не смог удержаться. - … Да после такого ты можешь даже назвать меня многогранной личностью и я обещаю, что даже не поморщусь… Это же… Чарльз, ты чудо. Ты просто чудо, какого еще этот свет не видел, - она, потянувшись вверх, поцеловала его в его самые яркие веснушки на щеках и на переносице. Его радостное дыхание обожгло ей шею. Она приподнялась над ним, глядя в его сказочно довольные глаза. - Но я все равно останусь в Братстве. Эрик может разозлиться, если я брошу ему в лицо свой уход как упрек в несостоятельности. И еще хуже – если это будет бегство, как бы, видимо, предпочел ты. Тогда Магнито автоматически запишет меня в враги. А я действительно помню, на что он способен, и как-то не хочу. А вот дальше посмотрим. Чарльз прочитал это как обещание уйти в будущем и неохотно улыбнулся. - Ты не обиделась на меня? - Ммм… за что? - За то, что не рассказал обо всем сразу. - Чарльз, это просто показывает, что у тебя функционален мозг. Ты же не мог точно знать, не взбредет ли мне в голову рассказать Эрику. Ты сейчас имеешь абсолютное право обидеться уже на меня, но мне это доказательство было не лишним. - Уж переживу, - он рассмеялся. – За место в твоих долгосрочных планах это очень скромная плата. По-быстрому трахнуться на парковке – с этим мы кое-как разобрались. Рад, что со смертью в один день дела тоже не стоят на месте. - Я боюсь, теперь мне потребуются новые доказательства, - Эмма грустно посмотрела на Чарльза. - Для чего тебе это обязательное навсегда? Это же просто превращает человека в вещь, гарантируя вечное право собственности отсутствием права выбора. - Это превращает человека в настолько важного человека, что даже если ты знаешь, что к вам с ним могут прийти трудные времена, он все равно будет стоить всех этих трудностей - как в пространстве, так и во времени. Тебе же интересно, что нас ждет потом, после всего… Мне тоже интересно. Что ждет. Нас… Ладно, я не уверен, что нас где-то что-то ждет. Но сама готовность идти до конца – даже если правда вдруг кто-то потом раздумает и свернет, это же не рабство – она показывает, чем этот человек для тебя был. Это как готовность отдать жизнь, но по-другому. Иногда так даже сложнее, наверное. - Как эта важность, на которую никто и не покушается, связана с обязательством проигнорировать момент, когда станет понятно, что вам с этим важным человеком обоим дальше будет проще и лучше по отдельности? Чаще, кстати, тут подходит слово «безболезненнее». Конечность чего-то не обозначает, что это что-то было некачественным или ненастоящим. Зато она не подразумевает, что смысл жизни, - в том числе той, которая прошла вместе, - становится нулевым, если вдруг не сложилось с «навсегда». - Эмма, я знаю таких людей, которые вроде бы даже активно действуют, но у них всегда в уме вот это: «я попробую с этой девушкой, но если не получится, я не расстроюсь», «я попробую защититься, но если не потяну - ну и ладно». Я понимаю, что проигрывать бывает очень больно. Но неужели не видно, что это довольно унизительно и для девушки, и для науки - с самого начала оказаться чем-то из разряда «ну пусть какое-то время будет»? А я, например, знаю - если не получится, я расстроюсь… - Большую часть жизни ты был в отличном настроении. - Да пусть так. Но, пожалуйста, можно я и дальше побуду живым - столько, сколько мне отведено? Можно я не буду унижать ни себя, ни других убеждением, что мы все заменимы друг для друга, как вещи? - А ты не думал, что у этих людей, которых ты якобы знаешь, чаще всего эта мысль звучит как «я попробую устроиться на это место, но если не получится, я не расстроюсь»? Что им нужно просто сохранить себя - не менее живыми, чем ты - для следующей попытки, которых у них не так много? Не у всех в этом мире, знаешь, есть беспроигрышная внешность, неуязвимая психика, телепатия, возможность выбирать что угодно и только по душе, особняки в пригороде, и не у всех родители и прародители рассовали состояние по трастовым фондам и банкам так, что даже если любой из континентов перевернется, оно продолжит расти, а наследнику за всю его жизнь ни разу не пришлось пошевелиться, чтобы что-то куда-то переложить… Что ты так на меня смотришь? Я знаю структуру ваших инвестиций, потому что ты есть в моих долгосрочных планах. - Потому что ты проверяла стабильность школы как проекта, а еще видела кое-что в моем кабинете. Ну и как оцениваешь в целом? - Сойдет. - Это успокаивает. - Но Чарльз… если тебе это все правда так важно, то ты тем более заранее заслуживаешь знать, что я не верю в «навсегда», - Эмма почти перестала дышать, почувствовав внезапно, что это один из поворотных моментов для них с Чарльзом, и он может закончиться чем угодно. - Это не след нанесенной кем-то раны, это часть меня, я думала так всю жизнь с самого детства. Доказательством настоящей любви для меня всегда было не умереть в один день и сойти с ума, если вдруг не получится. А быть рядом столько… сколько нужно. И если нужно до конца… то до конца. А потом иметь силы сказать - иди… и ничего не бойся. Или самой… услышать это. Она говорила это тихо, склонив голову, а когда подняла, то увидела, что глаза Чарльза сияют так, как еще никогда не сияли за все время их знакомства, и капля этого блеска, переполнившего их, уже дрожит на щеке под мокрыми ресницами. - Чарльз... - Черт… я думал, я разучился…, - он сжал пальцами переносицу и опустил веки. Она нагнулась и поцеловала его, почувствовав соль и влагу на своих губах. - В общем, если тебе такое нужно – забирай… и делай что хочешь. Он посмотрел на нее как на божество. - Учитывая, сколько всего мне пришлось бы оставить здесь без присмотра… мне нельзя соглашаться ни на что другое.