Континент Телепатия

*** Он проснулся перед рассветом. Было еще темно, но пока он умывался и одевался, за окнами в густой мгле неясно проступили вершины деревьев. А больше почти ничего, потому что земля оказалась окутана таким плотным туманом, что, казалось, протяни руку – и не увидишь кончиков собственных пальцев. Он раздумывал, взять или не взять машину, но в конце концов решил идти пешком – это должно было занять лишних пятнадцать минут, а гнать потом обратно два автомобиля, возвращаясь с Эммой порознь, показалось довольно нелепым. Она сама все еще спала в лесном домике, обложенном слоями тумана, и ее сны светили ему издали, словно газ из-за стекла старинного фонаря, покрытого утренней изморозью. Но на улице оказалось страшно зябко, и ему пришлось вернуться за пальто; в кармане даже обнаружились старые перчатки без пальцев. К моменту, когда он подошел к лесу, все вокруг было молочно-белым, призрачно-чистым и таинственным настолько, что родные места казались незнакомыми. Мысль о том, какая же роскошь на самом деле то, что он может пробираться сквозь туман по обочине дороги просто на собственных ногах, всплыла как мимолетный сон внутри сна, и холодная свежесть утра почти сразу погасила ее. Ближе к концу своего пути, уже сойдя с асфальтированной трассы на лесную дорогу, он вернулся к реальности, когда едва не влетел в бампер почти невидимого в тумане Эмминого белого корвета – там, где уже от этой дороги отделялась и уходила вглубь леса чуть обомшелая лесная тропа. К крыльцу через полянку он то ли прошел, то ли проплыл в тумане то по грудь, то по пояс – мокрые высокие травы оставляли на его шерстяном полупальто и перчатках крошечные жемчужинки влаги. Стараясь ничем не скрипнуть, он отворил дверь и через еще пахнущую свежим деревом маленькую прихожую прошел в комнату – и застыл, остановившись всего в нескольких шагах от большой кровати. На пороге его глаза, привыкшие к приглушенной утренней белизне, еще не успели различить сияния всех ее новых оттенков. Эмма лежала перед ним абсолютно обнаженная, откинув одеяло – оно скрывало лишь краешек ее узкой ступни. Она не спала – полуприкрытые, но уже даже не сонные глаза остановили свой спокойный взгляд на Чарльзе, а свободная поза была если не призывной, то вполне пригласительной. Но Эмма все равно показалась ему существом с другой планеты - ее кожа была настолько белоснежной, что почти сливалась с простыней, и эта обманчивая неразличимость, как неразгаданная загадка, требовала немедленно развеять себя с помощью осязания, как будто гибкое стройное тело могло растаять, если его не удержать – Чарльз не знал до этого момента, что от желания могут застонать даже ладони. Но за пределами этого происходящее с ним не имело почти ничего общего с растерянностью. Это был момент перехода в одну из родных ему стихий, когда мозг, удостоверившись, что все подготовлено, с радостью отдает первенство инстинктам, тело перестраивает свой ритм на новые задачи, обжигающе горячеют мышцы, тяжелеет пульс, зато дыхание начинает танцевать – то в такт происходящему, то почти исчезая, то взрывая трахею. Чарльз, сглотнув слюну, буквально ощутил себя самим собой, наконец-то получив возможность подробно рассмотреть Эммину грудь – объемную, приподнятую удивительно нежным живым контуром, с перламутрово-кремовыми ареолами и сосками чуть крупнее среднего, напоминающими трогательные бутончики пионов, -  настолько чувственно красивую, что половина ее стрип-клуба, по-видимому, просто сразу падала в обморок от кислородного голодания. Как это все выглядело в Гарварде, он сразу запретил себе представлять. Потому что от полностью отключающего разум сочетания совершенного с несовершенным потерять сознание рисковал он сам.   Но просто наброситься на все это и измять, как цветы, было совершенно не в его стиле. Его взгляд сделал выразительную петлю – вдоль стройных ног и вокруг бархатной щелочки влагалища, чисто выбритой и чуть-чуть приоткрытой, но с настолько светлой кожей, что переход от белого к бледно-розовому в глубине казался тончайшим фарфоровым переливом. Очевидно, приветственные почести следовало отдавать именно здесь. Он присел на кровать в ногах Эммы и прямо взглянул ей в глаза; получив от уверенно опущенных густых ресниц удовлетворительный ответ, склонился и надолго прижался губами – сначала просто сверху, для себя, ни к чему пока не стремясь. Дав привыкнуть к своему дыханию и теплу, он заскользил кончиками губ вверх и вниз, чтобы потом открытым ртом вобрать в себя почти всю нежную плоть и развести ее внутри упругим языком. Долгий трепетный вдох в ответ на это был почти осязаем на фоне звенящей тишины. Чарльз продолжил поцелуями, все более глубокими, а потом снова подключил язык, пробуя ее на вкус все полнее, увлажняя, возбуждая – но еще до этого почувствовав, как тело Эммы отвечает ему дрожью, и что ей сейчас хватает почти только одного лишь… … осознания, что это именно губы Чарльза, а не чьи-то еще, сейчас там, внизу, и это он сейчас самозабвенно и бесстыдно целует и ласкает ее, и она сама позволяет ему это – наперекор еще не до конца разрушенным запретам, которые она возводила с таким упорством. Понимая, что в самом Чарльзе ни черта не изменилось со времен, когда эти табу были наложены, но смиряясь и принимая его поклонение, пусть это словно оставляло ее без кожи – и даже не алмазной, а вообще любой. Но за окном между деревьями лежала непроглядная ни для кого белая пелена, туман входил к ним в комнату через приоткрытую дверь, поглощал все внешние звуки и лишний свет, размывал и замедлял любое движение. Его свежее безветрие успокаивало и давало возможность хотя бы сейчас просто принимать приливы наслаждения от искусных – и вообще любых случайных – прикосновений Чарльза, не беспокоясь уже ни о чем. В голове у Чарльза тоже все таяло. Его член изнывал от желания познакомиться поближе с мерцающей от собственной влаги и его слюны Эмминой киской, уже начинающей упоительно пульсировать под его губами. Но он все-таки не спешил, внимательно следя за тем, что происходит. Когда он, максимально глубоко проникнув в нее языком, начал гладить и разминать тонкую стрелку ее клитора указательным и средним пальцами – и только тут осознав, что на самом деле одурел настолько, что даже забыл снять свои обрезанные перчатки, -  сама Эмма открыла глаза.  Увидев, что с ней делают, от настолько циничного контраста с полной собственной наготой она прерывисто застонала, выгнулась и едва сразу не поймала финальный оргазм. Таким образом перчатки даже пока остались. А Чарльз чуть сбавил обороты, дразняще обводя языком самое чувствительное место, в то время как кончики его пальцев проникли в вагину, пробуя ее, слегка растягивая и подготавливая. Тем не менее по дыханию Эммы стало понятно, что она уже совсем близко - хотя ее стройные бедра, как теплый мрамор, остались почти неподвижными, не приглашая активно присоединиться. Чарльз решил, что в этот раз не будет торопить события и даст ей получить удовольствие так. Он снова принялся ласкать подушечками пальцев расходящийся под ними нежно-упругий холмик, и Эмма долго и сладко кончала у него на языке. Но теперь уже почти безмолвно, словно подчиняясь некоему ритуалу самой природы, которая укрыла их сегодня от всего в этом глухом тумане – как будто это был единственный в мире способ позволить им наконец начать. *** После того, что он сделал с ней, она выглядела уснувшей – хотя это было не так, но тревожить ее Чарльз все равно не стал. В домике было прохладно – а после того, как он нечаянно оставил дверь полуоткрытой, откровенно холодно. Он знал, что Эмма практически нечувствительна к низким температурам в любом из своих воплощений. Но он такой устойчивостью похвастаться не мог, а продолжать то, что началось, под слоями одеял ему совсем не улыбалось. Он встал, запер дверь, забросил в камин охапку заготовленных дров, зажег огонь и включил обогревательный котел. В комнате сразу потеплело – Чарльз почувствовал, как его щеки начинают пылать, и прошел в прихожую, чтобы оставить там верхнюю одежду. Когда он вернулся, Эмма, сидя на подушках, уже весело смотрела на него, и он, завороженно улыбаясь и не отпуская ее взгляд, тут же продолжил раздеваться – на заднюю спинку кровати полетели пуловер и рубашка. Эмма, наконец-то снова увидев его обнаженное выше пояса тело с упругой, по-античному округлой мускулатурой, одобрительно подняла брови, будто приветствуя доброго знакомого. За окном, где еще не до конца разошелся туман, к этому моменту потемнело из-за стянувшихся непонятно откуда тяжелых серых облаков, и стройный торс Чарльза сейчас словно сиял в полумраке, притягивая к себе золотые блики каминного огня. Очень раннее утро, которое на самом деле могло считаться очень поздней ночью, стало похоже для них на сумеречный вечер. Чарльз задернул шторы, но даже такая темнота была не в силах скрыть, как подрагивают его мышцы, как напряжен его подтянутый живот, как раздуваются ноздри – и как непросто все в брюках, разумеется. - Иди сюда, - прошептала Эмма, и он, оставив ремень полурасстегнутым, сразу пробрался к ней – от изножья в изголовье постели. Его руки крепко сжали ее, и у Эммы помутилось в голове от запаха его теплой кожи. Но, словно выбираясь из колодца, она сумела оказаться сверху. Тяжело дыша, закусив губу и обхватив коленями талию лежащего на спине Чарльза, она прошлась плотным полуобхватом ладоней вверх по его ребрам и умопомрачительно влажной твердой груди – вынуждая его радостно рассмеяться своим низким смехом, а еще приподнять локти и чуть развести предплечья, давая больше доступа, раз уж ей так это все нравится. Вот только спустя несколько секунд эта приятная возня закончилась, а руки Чарльза оказались слегка вздернуты, перекрещены запястьями и крепко-накрепко привязаны к изголовью кровати белым шелковым чулком. Эмма отстранилась, довольным взглядом оценивая свою работу. Вид был практически божественным. Грудь Чарльза вздымалась, рот был полуоткрыт, в широко распахнутых глазах стояло озорное недоумение. - Так сразу? - Знакомиться так знакомиться. - Ты же не любишь беззащитность. - Я тебе потом объясню разницу, - ответила она с акцентом на «потом». Он весело приподнял брови – окей. А она, никуда больше не спеша, присела рядом и расстегнула ремень и брюки, давая наконец свободу его возбужденному члену – взамен свободы, отнятой у его хозяина. От открывшегося зрелища ее победная улыбка стала совсем другой. Эрегированный пенис Чарльза, в дополнительном почтении привставший перед ней, не только ожидаемо продемонстрировал отличный размер. Его ствол оказался прямым и ровным, вдоль него обозначились несколько напряженных вен, но его теплая шелковистая кожа была такой плотной и матовой, что они выделялись только рельефом, не просвечивая сквозь нее. Мягко-розовая головка почти светилась, выступая над нежными тонкими складками, и по цвету была бледнее остальной кожи; подтянутые яички обрамлял темно-золотистый негустой пушок волос. Эмма наклонилась и провела языком от основания члена по всей его длине, оставив влажную дорожку. Потом вобрала его в рот насколько получилось и с удовольствием облизнула полностью. Затем подняла голову и посмотрела на Чарльза. - Знаешь, если бы ты тогда показал это вместо сапфира… - Эмма, я тебя из дома выпускать не буду! - Еще одно такое заявление и угадай где окажется второй чулок. Он ухмыльнулся, принимая правила игры и опуская спину на подушки, а она стянула с него брюки и трусы, оставив полностью обнаженным. Потом устроилась на коленях между его разведенных ног. И для начала, обхватив пенис у основания, потерлась о него грудью – сначала лаская его бархатную головку сосками и слегка вдавливая ее в зону ареол, потом сжимая шелковистый ствол между белоснежными полушариями и двигаясь вверх и вниз. В глазах Чарльза родились и обрушились пара вселенных, а его рот блаженно округлился, издав урчащий стон, когда он попытался снова приподняться на лопатках для лучшего обзора происходящего. Эмма решила быть благосклонной и засунула ему под плечи лишнюю подушку. Вернувшись на прежние позиции, она снова максимально увлажнила член слюной. Ее начали слегка беспокоить сомнения, долго ли выдержит перевозбужденный Чарльз любое из ее следующих действий. Удастся ли притормаживать его, учитывая длительность его воздержания, и не испортит ли такой итог ему настроение. Она решила остановиться на технике, которую Чарльз даже со всем своим почти трехзначным опытом не видел никогда, а эффект, заложенный в ней, оправдал бы абсолютно любую скорость разрядки. Взяв в рот головку его члена с небольшим запасом, она начала жадно сосать ее, одной рукой уверенно лаская пенис по остальной длине, а второй то сжимая и покручивая его напружиненное основание, то перебирая чуть шершавые яички. Когда раздавшийся сверху первый благодарный стон затих, а ритм сорванного дыхания слегка выровнялся, она разомкнула губы - и нарастившая чувствительность разгоряченная головка на несколько мгновений оказалась сжатой в ее почти ледяных алмазных пальцах. Чарльз вздрогнул, изумленно застонал и выгнулся на подушках всем телом. От рывка связанных рук даже кровать качнулась. Через секунду она обеспечила ему не менее искрящийся контраст прикосновений вдоль шва подобравшейся мошонки. Взгляд Чарльза окончательно поплыл, срывающееся дыхание охрипло, а бумажно-белый плоский пресс напрягся так, что едва сам не стал алмазным. Эмма вернула ласкам тепло. Но ровно настолько, чтобы согреть возбудимые места для возможности продолжить игру со льдом. Доводя Чарльза до блаженного исступления, она повторила прием в нескольких вариациях – то сочетала мерцающий холод возле яичек с минетом, то, обильно смочив пенис слюной, чередовала движения ледяной и теплой ладоней вдоль ствола, то внутри горячего рта коротко прижимала алмазный язычок к уздечке и устью члена. И с откровенным удовольствием наблюдала. Потому что, видимо, никто больше в этом мире не улетал так волшебно, как Чарльз. Один только чудесный расфокус его взгляда или восторженно приоткрытый влажный рот оправдывали существование всего секса на планете Земля с начала времен. И держался он отлично - Эмма довольно скоро поняла, что зря приняла за лишнюю впечатлительность его умение наслаждаться. С каждым новым «о боже» и «еще» приходилось снова задавать себе вопрос «да что же ты такое». А вот губы начали пересыхать. Для довольно опасной и требующей абсолютного контроля алмазной техники требовалось куда больше смазки, чем для обычного минета. Зная новые исходные, без лубриканта Эмма бы даже начинать не стала – просто никто раньше так долго не выдерживал. Но козыри в запасе у нее, конечно, еще были. Сначала она частично сменила классический минет на не особенно любимый глубокий. На ее удивление, принять в горло весь немалый объем легко проскользнувшего туда члена Чарльза оказалось ощущением, близким к удовольствию. Оно почти сразу отозвалось тягучим позывом внизу живота, а то, как заклокотало что-то в груди Чарльза, этот эффект утроило - и на недалекое будущее она внезапно запланировала полный сеанс. Да, с Чарльзом это действительно невероятно возбуждало. Чувство безальтернативно, до края переполненного рта и сведенных скул обещало что-то невероятное и вагине, сладко предчувствующей свою судьбу под тем же напором. Заодно решился вопрос с недостатком влаги во рту. Увлажнив указательный палец, она продолжила ласкать мошонку остальной ладонью, а им - сначала для проверки – осторожно помассировала анус, вызвав очередной благодарный стон. Вообще Эмма представляла себя с Чарльзом скорее в роли опасной совратительницы, вот только совращать там давно было нечего: он сам с охотой насадился на ее пальцы и начал быстро подаваться тазом вниз и вверх, трахая ее рот еще сильнее разбухающим и почти каменным теперь членом. Ей осталось только скользить подушечками по эластичной горячей слизистой до выхода на нужную точку – и даже уже почти торопливо размять там орешек простаты. А потом - синхронно с пальцами другой руки, снова подобравшейся к головке члена – направить в оба разогретых полюса удовольствия острые и сладкие иглы холода. Бедра Чарльза приподнялись и напряглись, он почти жалобно всхлипнул в финале судорожного вдоха и начал кончать - по сияющим от каминного огня бриллиантовым пальцам потекла жемчужная сперма. Поверх этого недоступного ни одному художнику натюрморта матово опалесцировали глаза Чарльза, ничего не видящие, блаженно опустевшие – точнее, переполненные утоляемой жаждой наслаждения настолько, что в них не осталось и следа ни доброты, ни плутовства, ни благодарности, ни обиды, ни принципов, ни сожалений, ни мечтаний, ни прошлого. Казалось, была необходима вселенская сила, чтобы полностью вырвать Чарльза Ксавье у всего этого хотя бы на десять секунд, и эта сила была в ее руках. Это осознание поднимало Эмму на вершину упоительного транса - разумеется, прекрасно ей знакомого, вот только из-за непримечательности объектов слишком давно в последний раз по-настоящему испытанного. *** Перенесенное потрясение, кажется, забросило Чарльза на небо примерно с тем же порядковым номером, на котором около получаса назад побывала она сама, обессиленная и почти разорванная вихрями эмоций. Огонь в камине сонно затих вслед за Чарльзом. Эмма встала и раздвинула шторы – одной рукой, потому что вторая была почти по локоть залита его семенем. Пока они развлекались, на улице прошел дождь – тяжелые облака еще стояли над землей, но от тумана ни осталось и следа, а к лесу и поляне из просветов между уходящими тучами тянулись размытые полосы утренних солнечных лучей. Эмма вернулась к постели. С запястьями Чарльза было, кажется, все в порядке в плане кровотока, и она решила пока не развязывать его. Но кое-что в этом бледно-веснушчатом воплощении аполлонической умиротворенности ее все-таки не устроило. Она прошла в душевую комнату, смыла сперму, потом покопалась в шкафчике у двери – и там действительно оказалось все, что нужно. Плюс в кране теперь была и горячая вода. Разложив на столике у кровати все необходимое и взбивая в чашке помазком густую пену, она взобралась на постель. Через минуту, потрогав, не остыло ли мокрое полотенце, она осторожно приложила ткань к шее и щекам Чарльза. Тот даже не шелохнулся, как будто ему сейчас можно было даже зуб выдернуть – и даже это не спустило бы его на землю полностью. Убрав полотенце, Эмма принялась бесцеремонно украшать с помощью помазка подбородок Чарльза густым слоем пены. Когда тот стал похож на Санта-Клауса из подпольного стрип-шоу, она выждала еще минуту, а потом взяла опасную бритву, и, слегка натянув кожу от виска, уверенно сняла сверху вниз слой пены вдоль бачка. Получилось отлично. Закончив с первой щекой, она как следует ополоснула бритву, снова проверила ее остроту и собралась было повторить то же самое с другой стороны. Но передумала и взялась сначала за подбородок – он у Чарльза оказался запрокинут почти так, как надо. Когда она, к собственному облегчению, уже покончила с самой уязвимой зоной и убирала зачатки растительности над верхней губой, его рот сомкнулся, а ресницы дрогнули. Но он не очнулся. Поэтому она перелезла через него и наконец перешла ко второй щеке. - Что… ты… делаешь? Она остановилась в середине процесса. Пробуждение Чарльза оказалось мягким настолько, что Эмма заметила это, только когда он открыл свои растерянно-ласковые глаза – впрочем, на три четверти выбритом лице тут же засияла улыбка, удивленная почти до ехидства. - То, что следовало сделать позавчера. - Но зачем прямо сейчас? - Ну, понимаешь, я в ближайшее время хотела бы все-таки поцеловать тебя по-настоящему. А в таком виде это совершенно невозможно, - Эмма провела рукой по своей щеке, - тут все будет как пожар. Можно мне продолжить? Взгляд Чарльза скользнул вниз, к ее бедрам, и он почти задохнулся от непередаваемой нежности: в ярком утреннем свете под бедренными косточками на атласно-белой коже отчетливо розовели следы его пальцев, хотя он почти и не касался ее нигде, кроме… того места, которое тоже утратило первозданную белизну.  - О боже, ты такая зефирка… тебя вообще можно трогать? - Нежелательно, - она приняла алмазную форму. Чарльз все равно во все глаза смотрел на нее, уже даже не пытаясь прятать, какой эффект эти трансформации на него производят. Через пару секунд она вернулась обратно – следы исчезли, будто их не было. - Ты поэтому меня привязала? - Не только. - А ты можешь… сделать со мной то же самое в полном воплощении? – его взгляд был настолько околдованным, что у Эммы тоже куда-то пропало дыхание. Кажется, это было абсолютное совпадение. И даже больше, чем это было разумно. - Я… через минуту я уже практически не смогу контролировать силу на том уровне, который нужен… чтобы не травмировать тебя. - Практически. То есть в теории возможно. - Если в теории ты готов, что это будет последний секс в твоей жизни. Не возражаешь, если я ненадолго надену трусы? - Возражаю. Сегодня на добровольно оставленном ими месте я написал полный текст договора о его переходе в мое распоряжение. И получил стопроцентное подтверждение… Эмма прищурилась, слезла с кровати, положила бритву на столик и извлекла из-под скомканного одеяла трусики - и второй чулок. А потом еще и пояс для них. Чарльз плотно сжал губы. И веки тоже – видимо, на всякий случай. Но ненадолго.   - А… твоя регенерация… она ведь не… - Она обходится со мной намного милосерднее, чем могла бы. Но да, на это она тоже… несколько влияет. - Оох, - Чарльз, не в силах выносить это все больше, закрыл глаза и беспомощно уронил голову набок – на выбритую сторону, что было очень кстати. Эмма, уже в трусиках, снова подошла к столику, прополоскала бритву, присела рядом на постель и принялась заканчивать начатое, напевая себе под нос: «…shaving cream - be nice and clean, shave every day and you always look keen…». - Сколько же мы друг о друге еще не знаем, малыш, - усмехнулся он. - А сколько не хотим знать, - хмыкнула она, сосредоточенно подравнивая бачок. - Ну, вообще ты знаешь обо мне все, а я о тебе достаточно, чтобы… - Чтобы что? - Чтобы ни в чем не сомневаться. - Да ну, - она взяла его за подбородок и выровняла голову, - иногда мне кажется, что стоит просто пустить тебя на пару минут в мой разум. И ты тут же будешь действительно полностью свободен. - Не стоит. - Почему? Конкретно сейчас мне даже нечего особо скрывать. - Ты правда этого хочешь? - А что такого? - Нет, ответь – ты хочешь этого? Честно? Допустим, я тоже пущу. - Нет. - И я нет. А зачем нам делать то, чего мы не хотим? Почему бы вместо этого не делать то, чего мы хотим? Разве не в этом весь смысл? И конкретно для нас с тобой, кстати, это примерно один к полумиллиарду шанс на нормальные человеческие отношения… - Нормальные. Человеческие. А плюсы будут? - Отношения. - Которые могут обрушиться в любой момент, как… с чем бы сравнить, чтобы ты понял… а, вот: как ракеты на Кубу.  - Эмма, а ты сама поняла, что сейчас убеждаешь меня воспользоваться полным доступом к твоему сознанию, даже не выдвигая зеркальных требований, чтобы я ничем не мог себе навредить? Что еще я должен о тебе знать? Я не хочу изучать твой разум. Она покачала головой, слегка закатив глаза – что с тебя взять, дурачье. Он усмехнулся через прикушенную губу, а потом с предельной отчетливостью произнес: - Я хочу изучать только твою маленькую хрустальную пизду. Эмма замерла на мгновение. Потом, не меняя выражения лица, но чувствуя, как вся ее обжигающе любопытная кровь уже стремится в первые ряды заявленного в скандальном анонсе заведения, она снова осторожно положила на столик бритву. Улыбнулась короткой и острой улыбкой. Через несколько секунд колени Эммы уже опирались на подушки, с обеих сторон сжимая грудь Чарльза, эластичные трусики были сдернуты до середины бедер, а запрашиваемый объект исследования оказался у него перед глазами. Точнее, все-таки несколько ниже. Но все равно с возможностью предельно детального рассмотрения. То, что отразилось в тот момент на лице у Чарльза, Эмма назвала бы абсолютным счастьем, если бы оно не напоминало так сильно его охотничью маску для оксфордских пабов. У нее мелькнула мысль, что от нее, возможно, только этого и ждали. И когда Чарльз попытался, насколько позволяли узы, потянуться навстречу, она слегка отклонилась назад. Завела за спину руку – попутно заметив, что и без того привставший член Чарльза теперь чуть ли не к животу прижат. Глядя на Чарльза с веселым вызовом, она начала ласкать себя, а затем с небольшим усилием медленно ввела во влагалище алмазный средний палец, поведя бедрами и чуть шире расставив их. После нескольких неспешных возвратно-поступательных движений решила, что пора добавить и указательный – вместе с длинным замирающим стоном. Глаза наблюдающего за этим Чарльза почти остекленели, - а может быть, в них просто отражалось то, что он видел. Его веки то и дело загипнотизированно опускались, а дыхание разделилось на беззвучные, словно его заморозили, паузы и короткие толчки, от которых между Эммиными бедрами вздрагивала его грудная клетка. «А что, вполне нормальные человеческие отношения. Не разберешь, кто большая сука». - Эмма… ты хочешь… чтобы я… Она не дала ему договорить - наклонилась обратно вперед, слегка сдвинув колени, и позволила помочь себе. Вообще в таких практиках к этому обычно чаще применялось слово «вынудить», но это было ни черта не так. В этот раз - будто жаждущему дали воду - он сразу перешел к делу, то жадно посасывая клитор и вырывая у нее уже неподдельные стоны, то быстрыми движениями напряженного языка скользя между половых губ, докуда получалось из его положения достать, то нежно облизывая всю зону сверху. В какой-то момент, отстранившись немного, он выдохнул на увлажненную раздвинутую щелочку, а потом сразу прижал к ней горячий язык; Эмма усмехнулась про себя, но это действительно вышло крайне приятно – по позвоночнику прошел разряд до самого мозга и разбудил новую волну желания. «Вот куда привел тебя твой великий путь, малыш – ко мне между ног», - эта мысль очень веселила Эмму. Ее рука тем временем устала в вывернутом положении, и Эмма доверила рту Чарльза весь процесс, сама крепко ухватившись для равновесия за изголовье кровати, лаская затылок Чарльза другой ладонью, полусомкнув ресницы и просто отдаваясь ощущениям. В том, что они под ее абсолютным контролем, было особое удовольствие, оставляющее разум почти ясным. Но когда его влажный язык дотянулся до ее раздраженной собственными пальцами дырочки, куда их пришлось ради эффекта вставлять еще почти насухую, она блаженно вздрогнула, открыла глаза… …и вдруг увидела, что руки Чарльза у изголовья сжаты в кулаки, которыми тот просто сам держится за шелковые петли, привязанные к кровати. Чулок растянулся настолько, что пленник, видимо, давно высвободился. От такого милого коварства у Эммы почти голова закружилась. Она накрыла ладонью его руку, а он, почувствовав это, оторвался от своего занятия. Запрокинул лицо, и, живо дыша и весело глядя на нее, спросил: - Перепривяжешь? Или отпустишь? Она не сделала ни того, ни другого - вместо этого откинулась назад, и, пятясь с опорой на руки, попыталась ускользнуть от него на другой край постели. Подчиняясь инстинктам, на которые она рассчитывала, Чарльз тут же отпустил чулок и настиг ее, сразу сдернув с ее ног и так уже сползшие под колени трусики. Когда он оказался сверху, их поза словно просто перевернулась, превратившись в обычную миссионерскую, которую Эмма тайком считала для себя чуть ли не самой развратной в мире. От всепоглощающего тепла его тела головокружение усилилось, а его припухшие блестящие губы, порозовевшие вокруг каймы, оказались близко-близко. Ее рот разомкнулся в ожидании. Чарльз, замерев над ней на пару секунд, и, по-видимому, наслаждаясь этим, внезапно отпрянул и снова оказался внизу, решив, что подготовка завершена еще не до конца. Что было справедливо, но в этот раз потребовалось совсем немного времени, чтобы ее рефлексы проснулись и она сама начала безотчетно нанизываться истекающей влагой вагиной на его пальцы. Чарльз снова оказался над ней. Приподняв ее плечи, как будто это были плечи легкой целлулоидной куклы, он положил под них большую подушку, а она застонала от изнуряющей пустоты внутри, умоляя о продолжении. Он приложил палец к ее губам – не торопись, – потом выпрямился, стоя на коленях между ее разведенных ног, и прижал член к ее истомленно вздрагивающей разомкнутой щелочке, проводя его головкой и стволом вдоль и даря таким образом частичное облегчение. Чуть успокоив Эмму, он навис над ней, приставил головку к почти неразличимому входу во влагалище и осторожно надавил, вжимая ее сначала наполовину, а потом целиком. Узкая Эммина киска относительно легко впустила ее, хотя казалось, что даже это будет большой победой. Зато ощутимо и горячо сжалась вокруг после – что вырвало у Чарльза стонущий выдох. Но терять самообладание он не собирался. Осторожно и размеренно двигая бедрами, ловя глубокие Эммины вдохи, чуть снижающие сопротивление, он проскальзывал небольшими толчками в обволакивающую желанную теплоту все глубже, пока не вошел больше чем наполовину. Оставив на пальцах немного слюны, он дополнительно увлажнил тонкую нежную кожу, натянувшуюся под его членом. - Все в порядке, малыш? Я могу дальше? - О боже, ты еще не все? - ее заметно отрезвляли их взаимные усилия, - конечно… только немного осторожнее… хотя нет, давай уже сразу. - Точно? То, что что они сейчас мило болтают, но не о Пентагоне, не о школе, не о науке, не о том, что правильно, а что нет, а о том, как комфортнее поместить его пенис в ее влагалище, все еще ошеломляло – будто кадры кинопленки сминались и засвечивались перед глазами. И таких кадров становилось все больше. - Да, пожалуйста... Вообще обычно это почти не меш… - Пожалуйста, не продолжай. - И это не самый… - Эмма, остановись. - Но у тебя все равно лучший член из всех, что я видела… и так и знала, что тут ты не будешь возражать, - она весело улыбнулась, сверкнув жемчужными зубками. - Утешает только то, - рассмеялся Чарльз, - что со своими трюками ты видела гораздо меньше, чем могла бы. - А я останусь безутешной, - она, продолжая порочно улыбаться, снова посмотрела на него опьяненно-зачарованным взглядом. - О господи, - Чарльз почувствовал, как его отрывает от самого себя осознанием, что он - невероятно - но действительно он - действительно трахает - действительно сейчас - действительно Эмму Фрост; перед глазами словно пронеслась вся жизнь с момента, когда он увидел ее ошеломляющий бриллиантовый облик в чужой памяти, и до вчерашнего дня. Именно это отключило ему тормоза и он в два рывка полностью вошел в нее – так, что она тихо ахнула под ним. Чарльзу потребовались все силы, чтобы остановиться и дать ей хотя бы несколько секунд привыкнуть – он почти упал на нее, и она укусила его за плечо, обхватив руками его спину. Боли он почти не ощутил. Зато совсем расплавился, соприкоснувшись со сладостной полнотой ее груди, поцеловать и обласкать которую в играх, которые они затеяли, ему все еще не представилось нормальной возможности. Он ненадолго воспользовался ею сейчас, слегка приподняв тающие на кончиках пальцев полушария, чтобы дотянуться ртом до нежных сосков, солоноватых от его пота, и заставить их затвердеть под движениями его языка. Сознание почти утонуло в теплой зыбкости и полууловимом запахе жасмина. Дыхание Эммы в ответ на его ласки снова стало прерывистым и глубоким, ее бедра ожили, а вокруг члена все изумительно сжалось. Чарльз, снова приподнявшись и глядя в полусонные от желания синие глаза, начал двигаться внутри нее – сначала довольно быстро, но с очень короткой амплитудой, будто раскачиваясь, но по мере ощущаемой податливости постепенно замедляясь, входя в ритм и наращивая диапазон проникновений. Эмма, коротко и нежно постанывая, вцепилась ему в плечи, восхитительно обвила прохладными лодыжками поясницу и запрокинула голову, отвечая все ярче. Она уже наслаждалась каждым мгновением, с ее своенравного лица постепенно исчезли все следы напряжения – даже того, о котором Чарльз в реальной жизни и не подозревал. Оно стало красивее, чем когда-либо, и он позволил себе целовать его и ее шею, - в этом был легкий оттенок просьб о прощении, если тупил вначале, хотя вроде не очень. Теперь он заботливо придерживал ладонью колебания ее груди, а его член был в раю, который он чуть ли не сам и создал. Но когда ему показалось, что она привыкла как будто чуть больше, чем надо, он оторвался от нее и закинул ее ноги себе на плечи. Она снова чуть ахнула, когда он вошел в нее глубже под другим углом, но этот возглас сопровождала блаженная полуулыбка. Потом ее рот округлился, а брови страдальчески сдвинулись – она стала кончать, как будто гладя его член изнутри, упоительно поводя грудью в своих изгибах на подушке и неразборчиво шепча его имя – да, Чарльз, да, пожалуйста, Чарльз, еще немного, что ты творишь, боже, как же… - а он и не собирался останавливаться, хотя завороженно понимал, что именно вот это – самое прекрасное, что он видел, слышал и ощущал когда-либо – вынести было под силу немногим. Когда она ослабла в его руках, Чарльз отпустил ее, давая отдохнуть; сквозь полусомкнутые ресницы она видела, что ее алмазные игры для него – при всем уважении – больше не главное впечатление дня. Он жадно обласкал губами ее мокрую вагину, припухшую и все еще ноющую от его члена, и промурлыкал: - Спасибо, что выдержала меня. По всему ее уставшему телу разлилось то ли волнение, то ли даже смущение. А Чарльз снова легко, как у куклы, поменял ей позу. Он сомкнул ей колени и повернул набок задницу и бедра – чтобы не утомлять ее больше, но продолжить процесс, заодно любуясь ее грудью и разнеженным лицом. С небольшим напором он снова вставил пенис в киску, еще сведенную остаточным напряжением недавнего оргазма, - и продолжил трахать ее, постепенно ускоряясь. Но понимание, что теперь Чарльз старается уже для себя и своего удовольствия, почти не думая о ней, внезапно завело Эмму так, что глубоко внутри нее словно начала снова собираться капля обжигающе горячей влаги, ожидая возможности истечь и ускорить прилив блаженства – неважно, для кого из них. Эмма содрогнулась и тихо вскрикнула. Чарльз тут же склонился над ней: - О, малыш, ты здесь… пожалуйста, кончи, кончи для меня снова, - восторженно прошептал он, уткнув лицо ей в шею и с наслаждением вдыхая ее запах. Она едва наморщила нос, но Чарльз своим чертовым чутьем тут же уловил, что ей нужно. Обхватив плечи Эммы, он резко перевернул ее – она подобрала под себя колени и приподняла бедра ему навстречу. Он вошел в нее сзади, одной рукой крепко, до боли стиснув ей ягодицу, а другой прижав голову к постели. Не размениваясь больше на лишние сантименты, он снова начал жестко и одуряюще сладко трахать ее - так, что несмотря на властное давление руки, погруженной в ее волосы у виска, подушка все равно сминалась под щекой. Эмма прикусила губу, чувствуя, как немеет кожа на стонущей под ударами бедер Чарльза заднице. Главный взрыв наслаждения очень быстро назревал внутри, уже пробуждаясь от мощных толчков его члена, механистичных и точных, ввинчивая в ее готовое на все тело свои острые протуберанцы и собираясь вот-вот накрыть ее целиком. А в голове вообще больше ничего не осталось - кроме тени промелькнувшей чуть раньше веселой мысли, куда же завел ее собственный упрямый путь: стать одной из сотни кончающих дырок, до умопомрачения растраханных Чарльзом Ксавье, и не желать ничего кроме этого. Кроме его члена внутри себя. Кроме служения его удовольствию в самом чистом и циничном виде. Кроме собственных стонов, сдержать которые невозможно и незачем. Кроме ослепительной эйфорической вспышки под веками, в которой внезапно проступила панорама Церебро с мириадами искр на горизонте. И кроме мгновений восхитительной бархатной темноты после. Когда она вынырнула из этой пустоты, то поняла, что снова опередила его. Они опять оказались лицом к лицу, словно качаясь на волнах. Эмме, бессознательно поймавшей ритм, оставалось только поверхностно дышать через полуоткрытый рот и беспомощно тонуть в глазах Чарльза: их состояния – его, почти на пределе, и ее – в невесомости после двух оргазмов, чудесным образом рифмовались в своем томительном райском безмыслии и делали их почти что одним целым. Тело Эммы словно превратилось в одну сплошную эрогенную зону, и ладони, в которых сейчас лежали ее плечи, сжимаясь, приносили ей в этот момент не меньше приятных ощущений, чем пенис Чарльза внутри нее, - как и его оберегающая тяжесть на ней, как и намагниченное сцепление их влажной кожи. У нее уже не было сил ни обхватить его бедра своими, ни забросить ноги на его пояс – оставалось просто… быть с ним. Чарльз, еще держась за уплывающее сознание, нежданно опять почувствовал ответ – мышцы ее влагалища снова начали мягко, но непреодолимо сокращаться и почти выдаивать его член. Это заставило замереть уже его, изумленно глядя ей в глаза. Я контролирую не больше, чем ты, успел он прочесть в них, пока их снова не подернуло беспомощной дымкой и густые ресницы не опустились на побледневшие щеки. Ему теперь тоже оставалось только быть в ней и следовать ритму, фантастически переживая ее самый глубокий и самый сильный оргазм, а потом из последних сил выдернуть пенис, сжать его, и, почти теряя разум, упасть рядом на спину; Эмма, у которой из всех заповедей в голове осталась только та, где предписывалось помогать ближнему, неуверенно подняла руку и обхватила напряженную, готовую взорваться головку. И несмотря на то, какими слабыми и дрожащими были ее пальчики, а может, именно поэтому Чарльз тут же кончил – снова в ее ладонь, обжигая и согревая ее струями своего семени, чтобы самому в освободительном небесном блаженстве словно воспарить на мгновение над своим утомленным телом, а потом с чистым сердцем подумать – господи, это было все, чего я хотел.