Континент Телепатия

*** - Приехать соблазнять меня в инвалидном кресле - вашей смелости можно только аплодировать. Не могли подождать день-два? Чарльз в этот момент пересаживался на кушетку - он слегка оттолкнул кресло в сторону из поля ее обзора и довольно дерзко, с видимым удовольствием, закинул ногу за ногу - так, что лодыжка оказалась лежащей на колене. - Вы не похожи на человека, которого напугаешь небольшими ограничениями. Плюс я опасался, что потом увижу только ваши сверкающие пяточки. Хотелось бы успеть поцеловать их хотя бы. Эмма на секунду даже задумалась, не предоставить ли прямо сейчас Чарльзу эту возможность, но это было, во-первых, дешево, а во-вторых, сразу исчез бы запрет на прикосновения, и черт все-таки знает, куда это могло завести. Сидя на кушетке и расположив локоть на ее спинке, он снова выглядел как абсолютно нормальный человек – да он уже практически и стал им; ворот его голубой рубашки был полурасстегнут, а полумрак не скрывал ни смеющихся плутовских глаз, ни того, какими вишневыми и блестящими были его полуоткрытые губы, ни осанки мятежного юного принца. Эмма смотрела на Чарльза как на большой вафельный рожок с мороженым в розовой шоколадной глазури. Почему, ну почему, тоскливо думала она, я не могу просто взять и поиграть с ним сейчас, как с куклой, ведь Риптайд вообще-то тоже не образец достойного поведения по отношению к ней, но это не мешает ей все еще спать с ним изредка. А Чарльз Ксавье, по сути, и был куклой – самовлюбленной, тщеславной, хладнокровной, расчетливой, проницательной, развращенной, обожающей внимание и власть, обманчиво забавной, обманчиво невинной и патологически привлекательной для окружающих. Но из-за пары сбитых инстинктов поверившей, что у нее есть душа. Пытающейся вести себя так, как будто она и правда есть. Но по причине ее отсутствия все равно творящей лютую дичь. - Почему вы считаете, что я соглашусь? - Если совсем честно, я даже ждал, что вы придете первая. Я ведь нравлюсь вам, а вы вряд ли привыкли в чем-то себе отказывать. - Но для чего это мне? - Мне кажется, найдется для чего. Например, у вас абсолютно ужасная депривация сна, Эмма. Обычный человек с такой почти рисковал бы жизнью. А я мог бы вам с этим помочь… - И каким же образом?                           - Как обычно - немного утомив вас, - Чарльз слегка облизнул уголок рта.  – Но если вы сегодня уже слишком устали, вам даже не нужно будет ничего делать – разумеется, если не захотите сами. Просто одну ногу сюда, - Чарльз положил палец на сгиб правого локтя, - а вторую – сюда, - он указал на сгиб левого, - а остальное за мной. Но напряжение вашего изумительного тела, Эмма – оно никуда не денется, а при движениях на весу, в условиях ограничения… оно будет нарастать даже быстрее, чем если бы вы… работали с твердой опоры. Я могу прямо-таки свидетельствовать – это дает незабываемые ощущения, хотя вы, наверное, знаете. После такого вы заснете как младенец…  и я, видимо, тоже. У меня, конечно, будут немного заняты руки, но это уже не сыграет никакой роли, учитывая, что я сделаю с вами перед этим.   Эмма не спеша встала и подошла к Чарльзу, следящему за ее приближением, словно кобра за кроликом, только если бы кобра при этом еще и не верила своему счастью. Остановилась над кушеткой. Глотнула виски и произнесла мягким полушепотом: - Судя по аннотации, меня вырубит раньше, чем вы снимете меня с вашего хуя, Чарльз. - Что? - Что? Эмма с удовольствием смотрела, как он одновременно справляется с волной возбуждения и растерянностью – лунного света было достаточно, чтобы различить, как густеет румянец на его нежных, еще юношеских скулах. Параллельно она размышляла, что еще позволила бы сделать на себе конструкция этой кушетки. В конечном итоге он рассмеялся, сжав пальцами переносицу. - Так вы согласны? - Разумеется, нет. Она отошла от кушетки и уселась за стол в свое рабочее кресло – слегка развернув его к Чарльзу, чтобы не расслаблялся. - А почему? - Потому что даже ваши неуклюжие попытки притворства, что вы боготворите меня, заводили больше. - Я и сейчас не притворяюсь. - О. А что вы чувствуете, когда рассчитываете прихватить по случаю предмет своего высокого обожания, как девчонку с бензоколонки? - А в чем противоречие? Моя цель – чтобы на вопросы, с кем бы вы по-быстрому потрахались на парковке и с кем бы умерли в один день, у вас был один и тот же ответ. Но, вижу, вас правда волнует серьезность моих намерений, - Чарльз дурашливо прижал ладонь к груди, а потом опустил руку в карман брюк. – С этим я действительно хотел подождать, пока не смогу встать на одно колено… - Потому и взяли с собой. - Поймали, не хотел, - Чарльз раскрыл в ладони необычную коробочку в бледно-голубом резном стекле, внутри которой на черной подушечке лежало кольцо. Эмма почувствовала, как ее веки округляются против ее воли. Его даже нельзя было назвать обручальным - оправа точно была ближайшей ровесницей эпохи конкистадоров, огромный сапфир в сердечнике почти наверняка был впервые огранен до рождения Христа, и стоило это все как три четверти вестчестерского особняка минимум. Если бы Эмма не подготовилась внутренне к любым выходкам, ее трусики протекли бы от одного взгляда на это. Оно было абсолютно великолепно и больше чем безупречно. - Я не ношу синий. - И ваши прекрасные глаза иногда грустят по этому поводу. - Это наследство вашей сестры. - На момент, когда этот вопрос решался нашими родителями, это тоже был не ее любимый цвет. Эмма, пожалуйста, не смотрите так на меня. Это кольцо не накладывает на вас никаких обязательств, раз уж я все равно не могу встать на колени. Пусть оно символизирует что-нибудь другое. Я уверен, что даже самый скупой из моих предков согласился бы, что это слишком скромная благодарность за ваши умения с учетом того, что... неважно. А кстати, чего вы сами больше всего на свете хотите? Не то чтобы я мог обещать, но вдруг там какой-нибудь парадоксальный ответ. Например, деньги. - Нет, для телепата я банальна до зубной боли и отказываюсь в том числе поэтому. Чарльз поставил коробочку на столик возле кушетки. - Оно просто всегда будет ждать вас здесь. - Здесь будет кабинет химии. - Придется поставить дополнительную сигнализацию. - Поставьте ее уже на собственное бедное сердце, Чарльз. Но эта ваша попытка купить меня настолько трогательна, что я готова предложить вам… любую иллюзию. Обещаю не заходить слишком далеко. Но вы в любом случае почувствуете, если что-то будет не так, и заблокируете меня. Хотите, например, я продлю то, что вам так понравилось в России? И, может быть, добавить туда по сюжету чего-нибудь немного… недобровольного? - Что? Нет. - Но почему? - Не хочется в вашу коллекцию жалких типов. - Коллекционировать одних только их было бы скучно, так что не спешите отказываться. После этого вам действительно станет полегче. По ходу изложения ее делового предложения на его лице сначала проступила откровенная обида, потом он слегка брезгливо наморщил нос. Но внезапно Чарльз просиял. - Идет. Начало пятидесятых, Медицинская школа Гарварда, библиотека, старая, та, что была до объединения в Кантуэй Лайбрари с Бостонской. На втором этаже, у секции инфекционных болезней, у портрета Вотерхауса, за стеллажом возле псевдоготических часов, стоя... - Вот еще, - рассмеялась Эмма. – Ни за что. - Вы обещали любую. - Подайте на меня в суд. О боже, Чарльз. Ну нельзя быть таким… Дайте мне минуту… - А что смешного? - Ничего. Совершенно ничего. Спасибо, что не под гравюрами с Колумбом у венерических. Простите. Вы еще не готовы обидеться и уйти? То есть уехать? Простите еще раз, я просто уже боюсь, что не выдержу… - Не извиняйтесь. Я рад, что смог хотя бы развеселить вас. На самом деле нет, пришла Эмме в голову мысль. Вообще была абсолютно адекватная, справедливая мысль. Проблема была в том, что она была не ее. Она тряхнула головой в замешательстве. Боже, это что, работает? Она поднесла руку к виску и потерла его. Это правда работает! Эмма почувствовала, как помимо воли ее ладонь скользит выше, к волосам, но без труда подавила этот порыв. Так же легко она справилась с приказом Чарльза встать. Вот только приказы продолжали поступать, и все внимание приходилось концентрировать на том, чтобы им противиться. Ну не прямо потрясающе, но все равно неплохо! Она приняла алмазную форму – вмешательство тут же прекратилось. - Как вы это сделали, Чарльз? Он улыбался до ушей. - Я не знаю! Я знаю не так много телепатов со способностью к тотальному блоку! Точнее, никого, кроме вас… то есть, видимо, вообще никого? - Главный вы еще не пробили. - Но вы не можете постоянно быть в таком виде. - Это спорный вопрос. Но довести до конца свою работу с вами и правда не смогу. Все-таки что это было? - Если вы вернетесь обратно, я попробую понять… Это, в конце концов, в ваших интересах тоже. Как вы сказали… обещаю не заходить слишком далеко. Поколебавшись, Эмма приняла человеческий облик. - Что вы видите? - Вам будет спокойнее, если я скажу, что ничего? - Я в общем-то так и думала. - Это… видимо, это ограниченная проницаемость щита... под воздействием чего-то похожего на телепатическую сделку на уровне ментальных блоков. Точнее, вследствие ее нарушения… Вы обещали мне иллюзию, причем действительно собирались это сделать, что после отказа вызвало нечто вроде подсознательного чувства вины. Это ослабляет ваш щит и дает мне возможность напоминать вам сквозь него о просрочке. - И что с этим делать? - Очевидно, выполнить условия контракта. - Как насчет разорвать его? Или списать в счет погашения какого-нибудь другого долга, знаете, побольше? - Эмма, я бы с удовольствием, но… Вы же сами так упорно напоминали мне, что я вам ничего не должен, - Чарльз изо всех сил делал спокойное лицо, но было видно, что теперь от смеха разрывает уже его. - С вашим блоком я ничего поделать не могу.  А себе я не могу приказать перестать думать, что если бы мы с вами оказались... Я пытаюсь, но это, видимо, уже стало частью меня, и виноваты в этом вы. Я могу только пообещать никогда не пользоваться этим. Эмма наблюдала за ним в замешательстве, но внезапно загадочно улыбнулась.  - Что ж, хорошо. Устраивайтесь поудобнее, Чарльз. - А можно… ну… вы пройдете в спальню, потому что это, скорее всего, со стороны довольно жалкое зрелище? - Как скажете. - И не передадите салфетки? *** Как и по всей библиотеке, в этом ее углу пахло бумажной пылью, чем-то слегка химическим – его сокурсники, когда они были здесь на конференции в 1952-м, предположили, что это мышиная отрава, - а через один из просветов между стеллажами сюда доносило вызывающий сквознячок свежей периодики. Популяризатор вакцинации от оспы с репродукции рембрандтовского портрета изо всех сил старался не смотреть на то, что частенько творилось тут почти напротив него -  там, где корпус высоких часов с обрамленным в средневековую розу циферблатом образовал вместе со стеллажом иллюстрированных альбомов почти недостижимый для взглядов закуток. Даже в случае наихудшего исхода приключения его закрытость стопроцентно позволяла успеть застегнуть штаны.  Чарльз, разумеется, тоже воспользовался тогда этим местом, вполне успешно притворившись студентом-англичанином для ускорения решения вопросов с миниатюрной кудрявой аспиранткой школы стоматологии, а затем для их снятия. Местных девочек-генетиков он на всякий случай сразу решил избегать, как и в Оксфорде, потому что впечатлить их было куда труднее. К тому же оказалось, что их немного и они довольно страшненькие. Видимо, для реалистичности Эмма добавила к атмосфере библиотеки нескольких посетителей – Чарльз слышал, как за двумя стеллажами слева ворчал какой-то старый доктор, двое студентов в клетчатых пиджаках обошли его самого, направляясь к каталогам, еще две девчонки отдельно друг от друга рылись в разделе с менингитом, а Эммы не было. Одна из девушек – с кокетливо уложенными светлыми буклями на макушке - выбрала книгу и ушла, вторая, с простыми русыми волосами до плеч, покрупнее и пониже, пока что стояла на углу у стеллажа с альбомами. Возможно, стоило потерпеть, когда это место покинет и она, а может быть, Эмма уже просто ждала его прямо за полками у часов. Он сделал шаг, чтобы обойти стеллаж и студентку, и внутри у него все слегка похолодело – и от того, что этот шаг был сделан своими ногами, и от того, что он после него куда четче осознал, что все кругом ненастоящее, и от того, что сейчас он как будто впервые увидит ее и что ему сразу придется ее раздевать. Но мысленное возвращение к настоящей Эмме, которая сейчас, вероятно, полуобнаженная лежала на постели в Вестчестере, - пусть на животе, покачивая пяточками над своей упругой попой, - вернуло его в себя.  В конце концов, задача по соблазнению должна была стоять не перед ним, а перед иллюзией. Он прошел мимо стеллажа, краем глаза взглянув на полненькую медичку – и обомлел так, что чуть не упал, врезавшись плечом в металлическую стойку. Из-под русой челки под голубым ободком на него смотрели синие глаза Эммы Фрост. Спокойные и очень грустные. Серьезное личико с нежными пухлыми щеками и едва узнаваемо проступающими в нем чертами Эммы сохраняло детскую одутловатость, но при этом куда четче, чем лицо настоящей Эммы, давало понять, что она сейчас взрослее него на целых два курса. Сквозь персиковый загар на скулах и переносице просвечивали редкие светло-коричневые веснушки. Очень похожие на те, что были у него самого или у Джин. Ногти на пальцах, лежащих на обложке чьей-то монографии о бактериальном менингите, были неровно обкусаны ниже подушечек. В уголке зажатой под мышкой сумки с бамбуковой ручкой он различил край бархатного футляра из-под очков. Свободный серый кашемировый свитер слишком плотно обтягивал неудобно большую грудь, которую взрослая Эмма носила с такой легкостью и изяществом. По приподнятым и зажатым плечам было заметно, сколько неловкости она внушает своей хозяйке сейчас.  Он продолжал стоять полным дураком, разглядывая ее всю, не в силах двинуть ни рукой, ни ногой и только иногда открывая рот, как золотая рыбка. Мягкую безыскусность лица юной Эммы вдруг словно разрезало хорошо знакомой ему короткой, острой улыбкой, и Чарльз наконец-то точно понял, что она обозначает. Это был визуальный аналог внутреннего «та-дам». А потом все исчезло.