Континент Телепатия

*** Чуть неправильное лицо Чарльза с редкими веснушками и глазами эльфа - жителя холмов было из числа тех, которые с первого взгляда порой и не запомнишь. Но спустя какое-то время - может быть, часы, а может, месяцы - можно легко обнаружить себя у стола заказов мироздания за заполнением претензии вроде вот такой: «учитывая, что доставка забронированного мною идеала существенно задерживается по вине отправителя, прошу оформить замену на уже имеющийся в предложении вариант «Чарльз Ксавье» с обязательным условием, что ни одна из черт не будет модифицирована или иным образом искажена». А на стойке ответят: мы перешлем вашу претензию. Но ставим вас в известность, что перед вами в очереди на рассмотрение тысяча чертьсот дьяволинадцать аналогичных заявок. К этому столу заказов Эмма забыла дорогу еще в юности, но все-таки не могла бессознательно не отмечать для себя пункты, по которым определяется, подходит тебе кто-то в глобальном смысле или нет. И сегодня по дороге домой она анализировала, как вообще могло получиться, что Чарльз Ксавье посмел прикоснуться к ней и выжил. Они с Чарльзом играли в невероятно далеких друг от друга лигах. Но если бы Ксавье дал себе труд хотя бы поинтересоваться той, которой принадлежала она, он покорил бы ее не напрягаясь. Зато он был безусловно ее круга, внутри которого – если, конечно, была цель сохранить его целостность – лига прекращала играть любую роль. Другое дело, что Эмма не очень-то и жаловала этот круг. Но ведь и Ксавье тоже. Он был младше, но ненамного. Если бы речь шла о чем-то серьезном, никто в здравом уме не записал бы эту разницу в значимые факторы. Если бы речь шла о чем-то несерьезном, тем более. На вид он наверняка оказался бы чуть ниже нее, но на самом деле – если считать без ее каблуков – был заметно выше. Самое главное - они были… одного вида. Но их способности были не аналогичны.  В сексе – Эмма чувствовала это на подсознательном уровне – они оба выбирали контроль. Он, возможно, в меньшей степени, чем она, но все же. С другой стороны, что за радость делать послушным того, кто и так послушен. А сколько там счастья будет, если подыграть… Еще - Эмма неосознанно собрала доказательства этого по разным источникам – его член наверняка оказался бы немножко слишком большим для нее. Не то чтобы прямо принципиально. И тем более не невозможно. Но вообще. По крайней мере сначала. Если бы по большинству пунктов было однозначное да или однозначное нет, Эмма, возможно, не отвлеклась бы на объект ни на минуту. Но эта неопределенность создавала напряжение сильнее любых идеальных совпадений. Вопрос, захочет ли кто-то из них переступить черту, уже почти размытую и лежащую намного ближе, чем могло показаться с первого взгляда, висел в воздухе, видимо, уже не первый день. Но Чарльз своим дурацким признанием, ах, простите, объяснением решил за них обоих, что нет. А вот если бы он сдержался, думала Эмма, все могло бы - в теории - сложиться гораздо интереснее. Например, после всего, что он вытворял, почти занявшись сексом с ее руками, ей вообще ничего не мешало бы сегодня или завтра оказаться у него в кабинете, зайти со стороны спинки кресла, наклониться через плечо и поправить воротник его рубашки; близко-близко увидеть земляничный румянец, так часто выступающий в форме опрокинутых полумесяцев на его скулах; осторожно поцеловать один из них – даже этого бы хватило, чтобы он обомлел. Например… Вместо этого… Или потом… …завести руку за его ремень - сначала не отмыкая пряжки. Погладить его горячий член – сначала сквозь теплую ткань боксеров, ощущая податливую упругость. Успокоить его встрепенувшегося владельца мягкими поцелуями в затылок. Когда его дружок затвердеет – а это должно произойти довольно быстро – смело ласкать его уже голой ладонью. Возможно, обеими, полностью расстегнув ремень с брюками. Слушать и ощущать возле своего лица короткое прерывистое дыхание Чарльза, сосредоточенного на своих ощущениях. Чувствовать, как содрогание его плеч отдается в собственных ключицах. Поочередно слегка сжимать яички и головку, размазывая выступающую на кончике пениса влагу по всей его длине. Если будет очень приятно на ощупь - опуститься вниз и помочь ртом. А можно ничего не расстегивать, а искать решения в ограниченном пространстве. Вынужденные, не такие быстрые, немного болезненные, чувственные на грани аномалии. Так и не увидеть в процессе член Чарльза - только его семя на своих пальцах. Как будто ничего не произошло. По настроению. Чарльз, скорее всего, знал толк в таких играх и не стал бы их портить.   Наверняка после этого способность встать на ноги уже не причинила бы ему и половины прежней радости, думала Эмма. Ради такой терапии он бы без колебаний отложил выздоровление на неделю как минимум. *** Как у меня еще вся кожа с пальцев не слезла, думал Чарльз на следующий день, лежа в постели и вытирая руки бумажной салфеткой. Это же невозможно столько дрочить. Эммины слова о том, как должна была сложиться его жизнь, хоть и оказались близки его собственным предположениям, направили ход мыслей не совсем туда, куда она рассчитывала. Потому что на самом деле в том, как все вышло в его жизни, была виновата не Рэйвен. И даже не Эрик. Глобально во всем был виноват Эдмунд Форд. И его чертовы бабочки. И их чертов популяционный полиморфизм. Эдмунд Форд читал лекции по генетике в Оксфорде. И не читал в Гарварде. Именно это заставило когда-то Чарльза выбрать Оксфорд. Нет, Рэйвен все-таки была виновата тоже. Потому что интересоваться полиморфизмом его заставили именно ее способности. Но вот если бы он выбрал Гарвард… Он просто не смог бы не пересечься там с Эммой Фрост. С незнакомой золотой девочкой, еще самую чуточку неуклюжей в своей изысканно-порочной грациозности и еще более умопомрачительной от этого. Похожей на лепесток белой лилии, упругий и хрусткий, уже отошедший от бутона, но еще не до конца развернувшийся. Той, кому на роду написано было жить лишь ради богатства и удовольствий, собственных и чужих. Но которая вместо этого провела неисчислимые часы в попытках понять, как все устроено и как это может кому-то помочь. Она преуспела в этом явно больше, чем он. Хотя потом и решила, что этот мир стоит лишь того, чтобы его взорвать. Строго говоря, в академических кругах это не было редкостью. Между размерами идеализма и последующего разочарования часто прослеживалась прямая пропорция. Но тогда, десять лет назад, они бы почувствовали друг друга, и познакомились бы, и подружились - даже из этого дрянного искаженного измерения видно, что не смогли бы не подружиться; они бы вместе смеялись над снобами, лентяями, фанатиками и девственниками, и она ласкала бы его, как ласкают котят, и однажды сделала бы это неконвенциональным способом - просто потому что могла, а на следующий день он попросил бы ее повторить это с ним, потому что все равно никто не узнает, и она, посмеявшись, сделала бы это, но уже губами, просто показать, что умеет, а потом он бы показал ей, что умеет он сам, а на третий день он просто взял бы ее, потому что уже невозможно было бы объяснить, почему нет, и он занимался бы с ней любовью сутки напролет, растрахивая ее неприступное для простых смертных маленькое влагалище, до тех пор, пока она не перестала бы отличать пол от потолка, и весь следующий день они бы трахались тоже, и следующий, и весь следующий месяц, и они делали бы это… …боже, они бы делали это до сих пор. И он никогда не позволил бы, чтобы с ней случилось что-то плохое. Кое-кто, конечно, ревновал бы и строил мелкие козни, но Эмма точно не стала бы этого терпеть и сделала бы так, чтобы Рэйвен обходила ее по кривой дуге. Или чтобы полюбила ее тоже. Или никто ничего не строил бы, потому что Чарльз тогда просто не увез бы Рэйвен в чужую ей Англию, и ей было бы проще заниматься собственной жизнью. Но из-за того, что какая-то бабочка когда-то расправила свои крылышки и заинтересовала Эдмунда Форда отличиями их узора от узора крылышек другой бабочки этого же вида, Эмма Фрост нарисовала на груди Чарльза Ксавье мишень, а Чарльз сдал Эмму правительству. И закопать пропасть между ними - полагавшуюся ему часть, по крайней мере - за отведенное ему время он все-таки не успел. Сегодня Чарльз не хотел сталкиваться с вернувшейся в Вестчестер Эммой не только из-за очевидной неловкости. Видеть так близко то, что по праву давно принадлежало ему, и не иметь шанса даже прикоснуться, казалось изощренным издевательством. Но игнорировать ее было невозможно по законам… всего. Идеально было бы при встрече просто молча поцеловать ее руку и удалиться. Но после растворитель-пати такой план стал совершенно нерабочим. В Вестчестере Эмма сегодня появилась намного позже, чем обычно - так бывало пару раз, когда она собиралась остаться на ночь. Когда он заметил Эмму и Джин во дворе школы, то решил, что ему повезло, и у него действительно получилось в общей суете среди болтающих и наслаждающихся погодой студентов подъехать и поздороваться с ней, чтобы соблюсти приличия. «Для телепатов могли бы и получше делать вид, что не поцапались». Это он услышал вслед – то ли мысль, то ли рискованную дерзость, которую Джин пробормотала себе под нос. Эмма не стала размениваться на ответ и просто стерла у девчонки память и о самой реплике, и о впечатлении, ее вызвавшем. Он не мог ее за это винить. «Ловите лисенят, которые портят наши виноградники, ведь они зацветают». Он провел несколько небольших индивидуальных занятий, но на ужин учителей не спустился, потому что секса хотелось просто невыносимо. Два подхода подряд сняли напряжение, но еще сильнее спутали его мысли, свободно дрейфующие со вчерашнего дня между реальностью и галлюцинацией. И конце концов они завели его в уголок памяти, который он с очень переменным успехом старался избегать - хотя его собственные видения были откровеннее, чем то, что там хранилось, в миллиарды раз. Хрупкие жемчужные руки, раскинутые на латунном распятии. Глубокое и быстрое постшоковое дыхание, бурно вздымающее беззащитную грудь над тугим белоснежным бюстгальтером. Воспоминание о фрагменте перламутрово-розовой ареолы под его чашечкой, который он видел сверху минутой ранее – и не своими глазами. Тонкие шелковые трусики с волной кружева, дающей простор фантазии, насколько плотно они сейчас прилегают, и чулки, подобные белым латам в контрасте с неопределенностью выше. Полуоткрытые губы, пахнущие печеньем. Спокойные бесстыдные глаза, подведенные черным и перламутром. Чужой предоргазменный пульс и его отзвук в собственных венах. - Никогда не видел такого, сладкий? Не бойся, подойди. И он приближается к ней как загипнотизированный. Стоп. Он не должен так мечтать о женщине, которая… Его сознание, гораздо более хитрое, чем нравилось ему самому, не желало отпускать даже иллюзорный шанс, который выпадал быть с ней в этой временной ветке, и пыталось подсказывать ему ответы на вопросы, каким именно было на вкус то печенье, как выглядела ареола целиком, как легко зашла бы рука под кружево и что ощутили бы кончики пальцев. Можно ли было тогда заставить замереть весь этот дом и всех живых существ в нем хотя бы на десять минут. Сколько в ее судорожных изгибах под его руками было бы от попытки вырваться, а сколько - от непрошеного наслаждения. И считается ли оправданием для воображения то, что в нем она предложила ему себя сама. Но Чарльз все-таки смог удержаться. Усилием воли он вернулся в воспоминание, как все было на самом деле. В реальности он лишь вскользь взглянул на нее, когда ему на миг показалось, что она обязательно должна попытаться использовать свои чары - на нем или на Эрике. Он тогда лишь прошел мимо нее в направлении окна - чтобы оценить, что через него можно было разглядеть извне, а еще чтобы увидеть Мойру с Левином и убедиться, что с ними все в порядке. И уж конечно, при любом раскладе он не собирался ни пользоваться ее беспомощностью, ни давать ей шанс сломать его блок и дезориентировать его. Но это было не все. Правом не замечать Эмму он обладал тогда как правом не замечать ливень или снег - ее красота, заставляющая остолбенеть, словно делала ее лишь ярким предметом антуража, частью обстоятельств - или стихии, все равно неподвластной таким, как он. Но ведь ничего не изменилось с того момента. Точнее, изменилось - она оказалась лишь совершеннее, а он превратился в калеку. И думать, что она хоть краем глаза бы заметила его в юности только потому, что он появился неподалеку… Это было очередной покоренной вершиной идиотизма. Она просто флиртовала с ним немного, и, скорее всего, по привычке, поскольку с ней самой в этом мире по-другому не общался никто. Включая его самого.   Это пробуждение он ощутил как волну боли, пробежавшую от его сознания до самых кончиков пальцев рук и ног. А потом пришло даже нечто вроде свободы, если бы у этого слова был жалкий синоним. А, он был - беспризорность. Но зато можно было наконец попробовать уснуть. Перед этим все-таки напоследок проверив, спит ли сейчас она.