Континент Телепатия

*** Ничего хорошего от мужчин как вида Эмма не ждала. Мужчины-мутанты не были исключением. Даже чертовы идеалисты, теоретически готовые спасти жизнь последнему маньяку, сорвут на тебе всю скопившуюся за полгода злобу, пусть даже она предназначалась совсем другим людям – только дай им повод. Даже бесстрашные повелители металла, готовые смести весь мир ради своей цели, унизительно струсят от одной мысли о том, чтобы попросить прощения, и переложат задачу по искуплению вины на женщину - в надежде, что она сделает так, что прощать окажется не за что. Чарльз Ксавье и Эрик Леншерр стоили друг друга, определенно. Весна только вступала в свои права, и в роще, где расположилась Эмма, было прохладно и ветрено; ковры из подснежников качались, как белое море, но Эмма была здесь не для того, чтобы любоваться ими. Лесок, расположенный к югу от Вестчестера, был достаточно далеко, чтобы тут можно было использовать телепатическую маскировку для себя и стоящего на обочине внедорожника, не обнаруживая при этом себя перед Ксавье. И одновременно достаточно близко, чтобы с помощью точечной концентрации достать до бесчувственной части его перебитого позвоночника. Это был уже третий ее визит сюда, и она в принципе была довольна, как идут дела. Формирование фрагмента нервной трубки произошло быстрее, чем она ожидала, потому что ей, в общем, повезло. Эпителиальные клетки, подходящие в качестве базы для будущих нейронов лучше, чем любые другие из доступных, в некотором количестве оказались там, где им быть совсем не положено. Что называется, спасибо. Как пуле Эрика, так и поздно оказанной первой помощи. В итоге Эмме не пришлось ломать голову, как превратить почти безжизненную рубцовую ткань в нервную. С помощью ментальных электроимпульсов Эмма успешно стимулировала деление клеток и изменила структуру их оболочки. Интенсивная миграция чего-то, вполне убедительно изображающего нейробласты во время формирования центральной нервной системы у эмбриона, уже начиналась. Но дальше был вопрос, хватит ли сил этой странной конструкции, держащейся на ее энергии и честном слове, чтобы дорасти – на этом этапе по направлению строго вниз - до живого эпендимального эпителия, выстилавшего изнутри позвоночник. Соединиться там с ним, а если получится – и полностью заместиться, потому что эпендима как сырье для нейронов была бы лучше условной кожи. Параллельно следовало выращивать поврежденную костную ткань для защиты всего этого непотребства. То, что Чарльз ничего не чувствовал, очень помогало. Точнее, изменения он в конце концов должен был ощутить. Но только когда автономные на данный момент Эммины эксперименты дорастут до его собственных живых и отвечающих нервных клеток. А это будет значить, что задание практически выполнено, и что по этому поводу подумает Ксавье, будет делом десятой важности. - Что подумает профессор Ксавье, когда узнает, что вы устроили тут пикник, мисс Фрост? На лесной тропинке, как на буром мостике через море подснежников, стояла Джин Грей собственной персоной. В ярко-красном твидовом пальто, намного менее роскошном, чем то, голубое кашемировое, которое выбрала ей она. - Ты меня видишь? Отличная работа. - Спасибо, я учусь. Эмма, не поведя и бровью, проникла в сознание девчонки, чтобы стереть память и отправить Джин обратно в школу. Но фотополотно, демонстрирующее развевающуюся юбку Мерилин Монро, преградило ей путь. Эмма шутя подожгла его, но под сгоревшим слоем сразу проступило точно такое же. А потом еще раз. Джин рассмеялась. Прямым ментальным ударом все это наверняка можно было бы смять, сломать и выкинуть, но Эмма чувствовала, что и дальше ее поджидают сюрпризы. - Что вам здесь нужно? Вы следите за мной? Да? - Ну хватит играть. Покажи свой новый блок. Джин гордо подняла подбородок. Обертка из черно-белых фото растворились, и Эмма увидела перед собой огненный щит – превосходно сформированное ментальное поле, которое будет защищать Джин до конца ее жизни. На прямой удар она так и не решилась. Но прикоснулась. И к собственному огромному удивлению легко прошла через преграду. Джин тоже выглядела озадаченной. - Смотреть, но не трогать, - неуверенно сказала она. Посмотреть было на что. За три недели, которые девчонке казались уже целой жизнью, мир Чарльза Ксавье стал ее миром. *** - Вы знаете, где мои родители, профессор Ксавье? - К сожалению, нет, дружок. - Значит, мне самой придется выяснить. - И как ты это собираешься сделать? - Еще не знаю. - Дай угадаю – первым делом ты сбежишь. - Может быть, я смогла бы вернуться, когда все выясню. - А может быть, и не смогла бы. Ты знаешь, когда я был маленьким, я тоже потерял отца. Мне было двенадцать лет, совсем как тебе год назад. На самом деле его убили – застрелили прямо здесь, в Вестчестере. И, представляешь, это кажется невероятным сейчас - хотя я был дома, я даже не смог тогда выяснить, в какой именно комнате это произошло. Ни у мамы, ни у кого другого, несмотря на то, что мои способности уже просыпались. У отца была опасная работа, связанная с ядерными разработками, и это было опасное время, это чувствовали даже дети. И я подумал – а мог ли я этому помешать? А если не смог, может быть, мне нужно самому провести расследование? Понять, кто это сделал и рассказать всем, чтобы его наказали, ведь я же умею проникать в сознание, узнавать, что люди думают и заставлять их совершать то, что нужно мне? - И что вы сделали? - Ничего. Потому что когда мне это пришло в голову, мне было уже двадцать лет. А когда мне было двенадцать, я считал, что схожу с ума, даже не понимая порой, чьи именно мысли я сейчас читаю и что это такое я слышу вообще. А еще рядом была мама, которая явно знала все лучше меня – и которую я сам мог защитить лишь тем, чтобы не причинять ей лишнего беспокойства еще и обо мне. И, конечно, кругом были страшно сосредоточенные взрослые люди в форме и без, от одного взгляда на которых было понятно, что все, на что я способен – это путаться у них под ногами и мешать. Словом, у меня тогда даже в мыслях не было, что я что-то должен сделать сам. Ты сейчас намного взрослее, сознательнее и умнее меня, Джин. - И вы все выяснили в конце концов? - Выяснил, и довольно быстро, но это было уже отчасти бесполезно, потому что и убийцы, и заказчики к этому времени тоже были мертвы. Время в итоге значения не имело. Но не поэтому, а потому что вернуть моего папу нельзя было ни в двенадцать, ни в двадцать лет. Но я все равно некоторое время мучился – а почему я ничего не сделал восемь лет назад? Пока в Оксфорде меня не отправили учителем-стажером провести несколько уроков биологии в средней школе. И я увидел, как на самом деле выглядят двенадцатилетние… Джин, я даже не знаю, как это тебе объяснить сейчас, чтобы ты почувствовала, потому что такие дети всего на год младше тебя сейчас – а я почувствовал прямо кожей. Они оказались страшно, невероятно маленькими. Совершенно беззащитными и бестолковыми. Верящими всему – от телевизора до обрывка фразы водителя школьного автобуса в разговоре с заправщиком. Они не смогли бы ни найти себе ни ночлега, ни ужина, если бы отправились в какое-нибудь свое отдельное путешествие, и, возможно, просто пропали бы, угодив в руки прохвостам. И я подумал – а хотел бы мой отец, чтобы я, когда был вот таким, начал бродяжничать, испытывать человеческую жестокость и в конце концов пришел бы прямо в руки ФБР – где, кстати, и сидел заказчик его убийства? И мне стало ясно – нет. Ни за что. Он бы позволил убить себя снова, только бы я не делал ничего подобного в двенадцать лет. Ты понимаешь, что я хочу тебе сказать? - Не знаю. - Представь на секунду, что ты – это не ты, а взрослая женщина, у которой есть маленькая дочь. Ты бы хотела для нее таких приключений? То же самое касается и твоих родителей, Джин. И если их больше нет, и тем более если они живы. - Если это не я сама убила их! И все, что было со мной, было правильно! - А ты этого хотела? - Как вы… Конечно, нет! - И это значит, что это сделала не ты. Это как если бы кто-то вдруг сказал, что ученый-ядерщик застрелен из-за своего двенадцатилетнего сына, потому что тот не смог использовать свою телепатию. Ты можешь потратить свою жизнь, убеждая себя в собственной вине, но это будет неправдой, и это будет ясно всем вокруг, кроме тебя. Этот вопрос уже давно решен – задолго до моего и твоего рождения, и над ним не нужно думать специально. Даже в уголовном праве непреднамеренное убийство не влечет за собой слишком жестокого наказания, тем более для ребенка. Заметь, мы говорим с тобой сейчас о самом-самом худшем варианте, вероятность которого очень мала, потому что никто в лабораториях тоже не знал, где твои родители. А они сами - в любом случае, включая этот, - сделали бы все, чтобы не подвергать тебя риску. Чтобы защитить тебя и сохранить то, что они успели в тебя вложить. Не растратить, не потерять навсегда все, что от них здесь осталось. Чтобы ты накопила силы и знания, чтобы могла вырасти и тогда уже решить, что тебе следует делать. Каким будет фильм, главной героиней которого тебе предстоит стать, и куда нужно двигаться, чтобы его финал оказался… хорошим. - В глупых фильмах со счастливым концом нет никакой правды, профессор Ксавье. - Очень самонадеянно для тринадцатилетней девочки утверждать такое, Джин. Ты знаешь, я ведь прекрасно понимаю, насколько раздражают слишком складные истории, когда сам не видишь перед собой никакой дороги из желтого кирпича. А если вдруг видишь, то выясняется, что вела она не в Изумрудный город, а к Злой Ведьме Запада, хотя Добрая Волшебница Севера обещала совсем другое. Такие странные истории почти никто сейчас и не рассказывает, хотя на самом деле раньше их было куда больше. Но именно они кажутся очень правдивыми, когда все кругом превращается в хаос. В котором ты просто плывешь ото дня ко дню. Если все вокруг иррационально, примеры рационального поведения, такие, как надежда на то, что твои усилия приведут к успеху, кажутся ложью. Это естественно. - Но это и есть ложь. Тот, кто уже видел, как все может быть на самом деле, никогда в нее не поверит. - Тебе, наверное, хотелось бы сейчас видеть рядом друга, который скажет: «Джин, конечно же, кругом сплошное вранье. Почему никто, кроме нас с тобой, не понимает, как все бесполезно, если все вокруг устроено так отвратительно и жестоко». Если честно, я бы и сам хотел, чтобы такой друг у тебя появился. Без тех, кто живет теми же мыслями, что и ты, очень сложно просто… сохраниться. Своими глазами увидеть, что ты не какой-то неправильный, что ты по крайней мере такой не один. А друг, который твердит, что тебя ждет только хорошее, просто ты плохо стараешься, действительно ничем не поможет. - Но вы же сами говорите… - Потому что я не могу быть для тебя ни тем, ни другим, Джин. Правда в том, что наша реальность пластична и мы каждый день сами создаем ее собственными решениями. Заставлять нас об этом помнить – в этом и есть смысл историй со счастливым финалом. Ты можешь потерпеть неудачу, но заранее отказываться от права участвовать – в этом просто нет смысла. Особенно когда даже тот друг, который сперва сам говорил тебе, что все вокруг опасные чудовища, включая нас самих, а вера в существование добра и справедливости – это ложь, потом сам, без размышлений, вытягивает тебя с макового поля. Если вдуматься, это гораздо более странно и иррационально, чем любой внезапный сказочный спаситель из любой выдуманной истории. Поэтому я просто предлагаю тебе пропустить первый этап. Идет? - Я не знаю. - Ну ладно. Но ты же не против, если мы прямо сейчас начнем учить тебя, как правильно защищаться? Тебе же это в любом случае пригодится, не так ли? - Хорошо, профессор. Но… как так получилось, что вы… ну… сами… я не должна спрашивать, наверное. - Но ты ведь все и сама знаешь, Джин – эта история с самого основания гуляет по школе, и мне почти нечего добавить к тому варианту, который ты прямо сейчас держишь у себя в голове. Разве что, как видишь, из-за моей мутации я даже из инвалидного кресла способен не хуже чем раньше защищать не только себя, но и вас, пока вы в школе. А то, что вдруг не смогу я, смогут другие мутанты. Плюс эта коляска довольно тяжелая, а еще, как ни странно, быстрая, и мне на ней гораздо проще сбить с ног кого угодно. - А какую скорость мож… Ох. Профессор, мне говорили, что на самом деле я сильнее всех в нашей школе. Но мне все равно так жаль, что у меня нет способностей, которые могли бы... исправить что-то. По-настоящему. - Я очень ценю это, Джин. Более того, никто на Земле еще не знает предела твоих сил. Но начнем мы, если не возражаешь, с предмета, который лучше всего знаком нам обоим – с телепатии. Было довольно забавно наблюдать, как Джин настолько легко превращается обратно в ту веселую и добрую, хотя и склонную к легкому лукавству девчонку, какой она была до того, как попала в лапы Пентагона. С одноклассниками она тоже сошлась неплохо. Тем более что мамкиных циников, полезных для Джин, как считал Ксавье, в школе было с избытком, и девчонка сама не заметила, как оказалась в противоположном по духу лагере, зубоскаля с ними только для вида. Как Чарльзу это удалось без уничтожения воспоминаний о лабораториях, Эмма не совсем понимала. Тем более что она видела то, чего почти не замечала Джин: что каждое слово утешения дается Ксавье с трудом, через сжимающееся горло, и особенно отчетливым это было, когда он вспоминал, что делал в двадцать лет – словно где-то именно там лежала развилка, на которой он еще мог выбрать дорогу, которая не привела бы его в инвалидное кресло. «Ну что поделать, малыш, - думала Эмма даже с каким-то сочувствием - как если бы сочувствие было способно просто отразиться в зеркале. - Несмотря на всю случайность, это закономерный итог того, что ты зачем-то влез в игру взрослых девочек и мальчиков, да еще и ухитрился спутать им карты. Но потерпи, тебе вроде как снова повезло. Не сотвори только ничего с собой в ближайшее время, а то будет трудновато объяснить Эрику, что я здесь ни при чем». *** - Я не буду ничего трогать в твоем сознании, Джин. После настолько глобальной уборки любое недобровольное изменение заметит Ксавье, и неприятностей с доступом к Вестчестеру это точно прибавит. - Но я должна буду рассказать про вас, - стоящая на тропинке Джин ковырнула носом ботинка подсыхающую землю между обнаженными корнями. - Профессору вы не нравитесь. - Он нам тоже, но мы же терпим, - улыбнулась Эмма. - Почему вы здесь? Вы хотели меня видеть? Вы говорили, что приедете. - Конечно, - солгала Эмма. – И вижу, что с тобой абсолютно все в порядке, как я и обещала. Ты не могла бы все-таки попробовать сохранить мой визит в тайне? - Чтобы увидеть меня, не нужно было сидеть тут полтора часа. Что это? – Джин взяла с капота два толстых журнала, - «Электроэцн… эцено»… - «Электроэнцефалография и клиническая нейрофизиология». Профессиональные журналы, чтобы скоротать время. Ты, наверное, уже знаешь, что профессор Ксавье генетик. А я – нейробиолог. В частности. Джин развернула журнал и спустя две секунды в ужасе закрыла его. - Вы все это понимаете? - Приходится. - Тут пишут про какие-то испы… эксперименты ученых? - В том числе. - Вы почти что два часа сидели возле машины и часто делали вот так, - Джин приложила сомкнутые указательный, средний и безымянный пальцы обеих ладоней к вискам, - я же не дурочка. Вы просто копаетесь в чьей-то голове. - Если бы. - Я ухожу. Простите, мне все равно придется передать, что вы приезжали. - Постой, - еще немного колеблясь, позвала Эмма. – Я расскажу тебе, что я делаю. Здесь не происходит ничего дурного. Но. Если я начинаю рассказывать, ты начинаешь это прятать так, чтобы никто не мог выкопать. Я помогу, но ты должна сама, иначе ничего не получится. Договор? Было очень странно знать, что единственными гарантиями, что она точно сможет закончить работу, были доверие и непонятно откуда взявшаяся привязанность этой девчонки. Которой та и сама сопротивляется как может. Джин просияла и уселась на корточки перед раскладным креслом Эммы. - Договор, мисс Фрост. Но только если правда ничего плохого. - Ты помнишь Магнито? - В шлеме? Это же тот, который ранил профессора Икс? - Который дал задание вытащить тебя из Пентагона. Он был другом профессора Икс, а сейчас попросил меня тайно его вылечить. - Чтобы он перестал на вас сердиться? - Чтобы вылечить. - А. - Я не копаюсь в его мозге. То есть копаюсь, но в не в головном, а в спинном. Через который приказы головного передаются ногам. - Телепаты так могут? Мы же думаем не спиной. - Да, клеткам спинного мозга нельзя просто взять и приказать работать. В нашем случае - потому что они либо не связаны с головным мозгом, либо повреждены, либо их просто нет. Кроме того, они вообще не понимают ни слов, ни символов, ни приказов, ни эмоций. Но кое-что они понимают. Например, если сформировать среду, в которой они поверят, что должны расти, как росли, когда человек был еще в животе у матери, возможна и регенерация, и восстановление способности ходить. Только это ооочень долго и утомительно. Посмотри, я еще не обгорела? *** - Какая у тебя шоколадная мордочка, Джин. Я думал, рыжие на загорают. - Не, я могу. Это еще совсем светлый. - Я к тому, что ты теперь часами бродишь где-то после школы. Чем ты занимаешься? - У вас в округе очень красиво, профессор Ксавье. Мне ужасно нравится здесь гулять. Знаете, просто на свободе. Еще и тепло, как летом. И учить всякое проще, когда не отвлекают. - Вот как. Что ты сейчас учишь? - Чарльз уже примеривался, как половчее отвернуть кресло от библиотечной полки, под которой устроилась Джин. - Это я просто читаю, - смущенно ответила она и подняла с колен книгу, показывая обложку. - Ух ты, - на лице Чарльза появилась неподдельная заинтересованность. - «Интегративная деятельность нервной системы», Шеррингтон. Это интересно, на самом деле. Но я бы на твоем месте сначала взял «Анатомию» Грея. - Я знаю! У меня есть в списке, но я хочу это. Хочу знать, с чем мы имеем дело. Телепаты, я имею в виду. - А я решил, что ты думаешь, не стать ли врачом. Джин заерзала на стуле, очевидно смутившись и отводя взгляд. - Наверно. - Это прекрасный выбор. - Я точно хочу. - И что же интересного ты уже узнала? Глаза Джин забегали, как будто он предложил ей написать сочинение о функциях префронтальной коры головного мозга. - Что на одной телепатии далеко не уедешь! Чарльз коротко рассмеялся, удивленно подняв брови. - Вот как. Но да, иногда ее бывает откровенно маловато. Хорошо, что у тебя есть телекинез. - Я в смысле того, что мы как телепаты умеем. Просто через мозг, например, нельзя… - Джин задумалась, - нельзя просто взять и приказать лимфоцитам съесть рак, например. Или чтобы новый коренной зуб вырос. Или расширить сосуды… или сделать так, чтобы рана быстрее зажила. - Или вернуть способность ходить – ты это сейчас пытаешься обойти, дорогая? Сосуды, кстати, можно. Джин вздохнула с облегчением. - Ну… да, это, профессор. Но нервные клетки не понимают ни слов, ни символов, ни приказов, ни эмоций. А вот электрические и химические сигналы они понимают! Их можно заставить, а потом они могут заставить почти все остальное! И это самое интересное, что вообще может быть! Потому что телепатия – это круто, конечно, но, в конце концов, можно и просто поговорить. Телекинез это тоже супер, но можно позвонить и заказать грузовик. Вы понимаете, о чем я? - Думаю, да. Я бы и сам, признаться, поменялся бы способностями с мутантом-регенериком, если бы мне предложили. Не угадывай, почему. Но твой интерес – это действительно достойно, Джин. Учитывая твою способность управлять энергией, на этом поле действительно можно многого добиться. - В смысле энергией? - В прямом. Ты же сама сказала: нужны электрические сигналы. Это фактически твоя стихия. Ну, одна из. - А я думала, что только телепаты могли бы как-то… ничего себе. Это тоже может помочь? - А разве это не очевидно для девочки с такими глубокими мыслями? - О… очевидно, наверно. Только все равно плохо, что нельзя просто взять и начать что-то делать, пока ты вообще не знаешь и не видишь, что где находится и из чего состоит, а потом из чего состоит это что-то, и так далее, и что все это делает в разное время, и с чем связано, и чего слушается. Это же мозг взорвать можно! - Все-таки почитай что-нибудь по общей анатомии. А еще пару учебников биологии старшей школы. Взрывать будет меньше, я обещаю. Но не торопись. Я подожду. *** Сегодня утро было каким-то особенно мерзким. Хотя никаких сюрпризов пробуждение в кои-то веки не принесло. Чарльзу и так всю ночь снилось, что монетка в пять рейхсмарок осталась внутри его головы, и он должен суметь избавиться от нее сегодня, пока не наступит пять вечера по часовому поясу Польши. При этом текущее время ускользало со всех циферблатов, и мучительные расчеты ни к чему не вели, да и как убрать монетку, тоже было неясно. А если он не успевал, Эрик должен был утонуть, потому что он оказался в ловушке в подземных водах какой-то глубокой пещеры, но спуститься ближе к нему - хотя бы через подвал - было невозможно из-за кресла, и даже попытки ползти туда все равно заканчивались в этом кресле и в опустошающем подсчитывании, сколько часов или минут у них еще есть. От этой изматывающей безнадежности он и проснулся. Подсчеты показывали, что с Эриком Леншерром они были друзьями меньше двух месяцев, а вовсе не целую жизнь, и тем не менее нити, связавшие их, оказались практически неподдающимися разрыву; это было очень, очень похоже на то, что чувствовали некоторые его ученики, которые перенесли тяжелое насилие от собственных же близких. И со временем начали понимать, что то, что делали с ними, было недопустимо. Забыть и простить они уже не могли – срабатывал вполне полезный инстинкт самосохранения. Но они не могли и перестать любить своих мучителей, ощущая их близость, не в силах освободиться от вопроса, как такое вообще могло с ними случиться, вспоминая примеры хорошего, захлебываясь в бесконечных «если бы только», «может, это я все-таки сам виноват» и «даже если так, как они могли, ведь я же их…». Сказочная и литературная терапия этим ученикам помогали не очень - у золушек и белоснежек никогда не возникало вопросов, как их папеньки позволяли или помогали творить с ними зло. Нужен был якорь, пример достойного поведения в исключительно сложных обстоятельствах, который бы помог почувствовать, что хранить, что выбрасывать, а что поберечь до времени, но где его найдешь, если Чарльз и для себя-то не представлял, как заземлиться. Он так гордился, что завоевал уважение Эрика, что сделал его сильнее, что действительно получил место в его сердце. Он знал его смелость, его умение говорить правду и его желание защищать, его тревоги и его боль. Куда это было деть? Он знал, как это все переродилось в Эрике ровно в то, что когда-то без раздумий разорвало его на части в детстве. Да и от самого Чарльза оно тоже оставило лишь кровоточащий фрагмент – и это не укладывалось в голове. Чарльз представлял себя через десять лет. К этому времени кто-то из его нынешних учеников уйдет отсюда в реальную жизнь, а кто-то – их, казалось, почти видно уже сейчас – станет его соратником. Он успеет полюбить их всех, несмотря ни на что, всеми кусочками души. Но что будет, когда они спросят – интересно, какой бы стала наша жизнь, если бы мы не попали к вам? Его настоящий ответ: не очень приятной и, возможно, трагичной – прозвучит очень слабо. Рэйвен он не решился его озвучить именно по этой причине. Тем более что пообещать им стопроцентную нетрагичность он не сумел бы тоже. Что если он не сможет их излечить? Что если все это повторится заново? Что от него самого останется в итоге? Отличная мотивация к началу учебного дня. Чарльз отвернул одеяло, сделал опору на руки, чтобы перевалить себя на кресло, и вдруг почувствовал легкий укол в районе правой лодыжки. Странные ощущения в ногах у него иногда появлялись, но имели фантомную природу, и Чарльз уже месяца три как заставил себя не обращать на них внимания. Тем не менее сейчас он остался на месте. И даже снова закрыл одеялом ноги. В лодыжке кольнуло снова. Больше, правда, ничего не было. Покалывание слегка напомнило ощущение восстановления кровообращения в онемевшей конечности. Но ноги целиком по-прежнему оставались ногами манекена. Ничего уже не изменится, потому что ничего изменить нельзя. Чарльз мысленно слегка качнул бесчувственной стопой под одеялом. Край одеяла колыхнулся.