Мефодий Долгорукий и Теорема Вендетта

      Субботнее утро двенадцатого сентября начинается с необычайного чувства облегчения. Северус Снейп, устроившись за привычным столом в столовой, наслаждается моментом уединения, с удовольствием грея руки о горячую кружку чая. Для него в Хогвартсе выходные являлись больше мифом, чем реальностью. Здесь же, в Колдовстворце, уважают святость уик-энда. Отсутствие необходимости постоянно быть на страже своих нервов до сих пор приятно удивляет. На завтрак он пришёл гораздо раньше обычного, но от возбужденного свободой галдежа учеников это всё равно не спасло.       Здесь учились дети самые разные: «совы», «жаворонки», тихони и заводилы — таких он особенно не жалует на своих занятиях, из знатных семей и наоборот, люди и нелюди, даже парочка кентавров, но объединяло их неподдельное желание учиться в лучшей школе большого государства. Его взгляд скользит по залу, отмечая группы студентов, поглощенных беседой, обсуждающих домашние задания, спорящих над учебниками с волшебными палочками в руках. Кто-то уже ссутулился над волшебными шахматами, а иные собирают группу для активных игр. Поиграть тут очень любили, но не в квиддич — тех, кто знает про него, здесь и с собаками не сыщешь. Понаблюдать за мастерством волшебной маскировки во время пряток весьма занятно, как и за салками, приправленными не подпускающими к себе дуэлями и аппарацией.       Хорошая школа, ещё и с бесплатными ежедневными зрелищами между учениками — наверное, Рите приходится не очень легко. Он реже видит её в лаборатории, ловя себя на странном желании, чтобы она всё-таки заглядывала почаще. На его предложение прогуляться (ему не давали покоя туманные, как вся местность кругом, намёки Кощея) последовал моментальный отказ. Принято к сведению, что женщина явно домоседка. Ещё хотелось на всякий случай проверить, что есть помимо пушки в шкафчиках её стола, но Снейп не стал этого делать — на свои он ставил сигнализационные и защитные, и на них никто не покушался.       Рита ранее говорила, что Столенину можно давать поручения за оценки или их исправления, и он жалеет, что ещё во время занятий не назначил ему отработку в лесу.       Вдруг он видит приближающуюся фигуру. Эта Самосвалова — единственная, кто смог бы непреднамеренно проникнуть в его мысли бесцеремонным образом, будучи словно слепленной с самого близкого человека его жизни, давно из неё ушедшего. Каждый раз, когда он замечает её в толпе, где-то в глубине души пробуждается нечто болезненное и тревожное, словно старый шрам, который вдруг даёт о себе знать, когда кто-то случайно по нему проводит пальчиком. Северус это чувство давит и хоронит глубже, как делал уже бесчисленное количество раз. Он запахивается в мантию и откидывается на спинку стула. Местную знаменитость он в столовой почти никогда не замечал, поэтому от неожиданности немного сглатывает. Ещё несколько шагов кроссовок на безумной платформе — и теперь их разделяет лишь круглый стол и секундное молчание.       Затем она приветственно поднимает руку и широко улыбается, а у него от этого пробегает холодок по спине — слишком знакомо это выражение, которое на Лили выглядело бы чистым и светлым, но в Валентине оно смешивается с чем-то неуловимо хищным.       — Северус Эйлинович, — голос её обладает налётом той дерзости и настырности, которыми на его памяти никто не обладал. — Я определилась с проектом для выставки АНМРИ. Есть минутка обсудить?              Обсуждение посреди шумного зала — не самая удачная мысль, он же не хочет вечно переспрашивать. Без лишних слов учитель поднимается из-за стола, дав знак студентке следовать за ним.       Они уже стоят в коридоре друг напротив друга, оба со скрещенными на груди руками. У Самосваловой имеется талант, что подтверждалось безошибочными выступлениями на уроках, выполнением индивидуальных заданий, какие он ей давал время от времени, и тем стендом в библиотеке, так что он готов её выслушать.       — В сравнении с парой других школьников вы думали довольно долго, Самосвалова. Дальше тратить время вам обойдётся моим отказом, — делая замечание, Северус отвечает недовольным движением бровей, которое чаще всего заставляет других нервничать, но явно не её.       — Извиняться за то, что так тянула, не буду. Это не я себя завалила домашками по самый потолок, — она невозмутимо разводит руками и в точности в его манере вновь их складывает, прижимая свой алый кулон к очередной своей безвкусной блузке. — Зелье Проницания. То, которое в середине, ну, знаете, «списка замыслов».       Да, он такое припоминает. Создавать зелье, дающее сигнал, когда кто-то лжёт, — чудовищная затея как с точки зрения сложности исполнения, так и с этической. Особенно сильно ему не по нраву риск работы с подобным варевом. Не подозревает ли она его в чём-то? Ему выйдет боком, если кто-то помимо директора, которого, похоже, всё устраивает, узнает о его прошлом и настоящем статусе преступника.       — Замечательно, — Северус выдерживает интригующую паузу и добавляет: — для первого шага на пути к разрушению всех общественных связей вокруг себя.       — Ну нет. Конечно, опять у анти-магов своровали концепцию, но это ничего, — девчонка лыбится ещё шире, качая головой. — Это самая лучшая идея, предоставляемая академией за последние года три.       — Объяснитесь, — подобное зелье даже хуже сыворотки правды, её нужно хотя бы дать выпить. Полиграф в форме эликсира, о котором собеседник не может и догадываться, куда более страшен.       — Она будет кричать сама за себя, даже не надо впаривать, — заявляет Самосвалова с таким видом, словно учитель здесь она и объясняет основы арифметики, рассматривая свои ногти. — Обыватели купят его для выяснения издержек личной жизни, военные для допросов, бизнесмены даже знать не хочу для чего. Если люди всё время платят за свою неуверенность, я открою эту лавку.       Юная особа с деловым чутьём хищной акулы. Знает, как продавать не просто продукт, но мечту, страх, желание — всё, что заставляет людей тратить деньги. Такое оставляет впечатление человек, стоящий перед ним. Однако, что ему доподлинно известно, никаких процентов с продаж выставочных зелий не светит — академия покупает права на них раз и навсегда.       — Без наставника на выставку не попасть. Честное слово, я не буду загружать вас работой. Проект непростой, конечно, но и я не Аким.       Что бы она не имела в виду (Переводящее не всегда так совершенно, когда дело касается каких-нибудь поговорок и выражений), вопросы возникают на ходу.       — Почему вам есть дело до того, насколько хорошо проект будет продаваться?       — Это моя коммерческая фишка, — Самосвалова явно не собирается ничего прояснять, судя по опасному блеску в глазах, заставляющему унять своё любопытство. Северус не сильно удивлён — наверняка у такого человека, как Валентина, уже есть своя стратегия заработка на своём таланте. Быть может, он даже сумеет чему-нибудь у неё научиться, ведь пока что финансовые дела у него под вопросом. — Так в деле вы или нет?       — Что я получу взамен? — за «искупление» он работать больше не имеет ни унции желания.       — Славу и удовлетворение от работы с одной из самых талантливых учениц, которые посещают Колдовстворец? — предполагает девушка с наглой косой улыбкой. Столько самолюбия и самоуверенности не уместилось бы и в Ноев ковчег — этим его раздражали малолетние «звёзды».       — Если ваша работа будет просто «удовлетворительной», я не заинтересован. Принесите наработки — тогда поговорим.       — Тогда недели через две... с половиной... — прикидывая, она наматывает огненный локон на палец. — Предложу. Спасибо, что уделили время, Северус Эйлинович.       Он бросает взгляд на пейзаж из окна. Деревья леса Колдовстворца тянутся к небу, окутанные плотным одеялом из тумана. Именно туда ему нужно отправиться, если он хочет узнать, что за шпион там прячется. И хотя никто здесь не говорил, что окрестности Колдовстворца опасны, Северус не имел желания идти один практически вслепую. Да уж, предполагаемый провидец Столенин, обязанный отработать двойку, — один из лучших вариантов в попутники, учитывая, что Снейп и не знаком с большинством своих коллег.       — Стоять, Самосвалова, — он выходит из мыслей и не даёт Валентине уйти из поля своего зрения. Вздёрнув бровь, она оборачивается к нему на пятках, как вращающийся манекен. — Скажите, вы знаете, где сейчас Столенин?       — Э-э... — конечно, меньше всего ожидался подобный вопрос, учитывая отношение Северуса к Ване, которое он с энтузиазмом демонстрировал на каждом уроке. Поэтому заминка вполне оправдана. — Он по утрам выходных почту разгребает, встаёт даже раньше меня, — Самосвалова оттягивает рукав, чтобы посмотреть на часы. — Ну, к этому времени Ваня уже должен закончить с моей и приступить к своей, короче у себя он.       Утро и так довольно раннее, поэтому Северус чувствует лёгкий тычок удивления. Лучше бы Столенин по утрам свои пробелы в практике Зельеварения заполнял, ему не помешает. То, что юноша ещё и занимался посылками Самосваловой, наводит на некоторые вопросы, но Северуса это не касается.       — Отведите меня к нему, — требует он, окончательно утвердившись в решении назначить Столенину отработку в лесу.       — А зачем? Хотите вместе с ним в бумажках копошиться? — её белозубая улыбка не касается глаз, сверлящих его и имеющих налёт неуловимой опасности.       — Не приведи Мерлин у Столенина возникнут такие проблемы, чтобы я был вынужден с ним это делать. Но если вы напряжёте базовое понимание вещей, то придёте к выводу, что это не ваше дело.       Она открывает было рот для ответа, но Северус, не дав ей шанса продолжить, добавляет с ледяной отстранённостью, явно намекая на свои намерения:       — Поэтому либо ведите меня к нему, либо я вам найду занятие посложнее всех ваших выставочных проектов вместе взятых.       Если бы её глаза были больше, то в них бы гораздо отчётливее виднелось всё то огромное недовольство, с которым Самосвалова приступает, наконец, к делу.

***

      Иван сидит в своей комнате за столом, увлечённый чтением книги. В комнате тишина, нарушаемая только шорохом перелистывания страниц и мягким постукиванием пальцев. Окно впускает в комнату свет, преломляясь в его очках. Отсаживается в сторону, чтобы ослепительные лучи не мозолили глаза.       Снаружи доносится еле уловимый звук шагов — два человека идут по коридору. Его слух, всегда жадный до деталей, безошибочно различает, кто там: быстрые, лёгкие, ритмичные Мефодия. Эти он запомнил ещё в детстве. Иван его и ожидает и, что важно, только его одного. А их там точно двое, и... по ушам режет шарканье, неизвестным науке образом дополняющееся нелепой припрыжкой и подволакиванием ступней — конечно же, это уродский кусок мяса по фамилии Якубович. Иван напрягает брови, чувствуя, как раздражение тысячей червяков расползается по телу.       В сентябре этого Квазимодо, который неясно какими судьбами угодил на кадетский факультет, в его жизни невыносимо много.       Встреча, которую они с Мефодием запланировали, отменена в его голове сразу, как только он понял, что иначе будет вынужден терпеть рядом Якубовича. Нет. Ещё больше приступов в этом месяце ему не нужно. Первого сентября у него несколько раз чуть глаза не лопнули от ярости, особенно когда до Ивана дошло, что ему и этому паразиту гадать придётся за компанию.       За такой гнев в сторону человека, вроде бы не сделавшего другим ничего плохого, должно быть стыдно. Не на Якубовиче лежит вина за то, что такой как он учится на кадетском. Или за то, что для Вали вечеринки с ним приоритетнее. Но Ваня поделать ничего не может.       Минута, две, три. Он не выходит. В конце концов, не дождавшись, они решают уйти. В воздух попадает расслабленный вдох и выдох. Мефодий точно разочаруется, но не настойчиво, и всё будет поправимо. Свой необъявленный бойкот нужно будет дополнить лекцией о том, кто такой Эллиот Якубович и почему наследнику императора лучше обходить его тридевятым царством. Пожалуй, сегодня на ужине Иван этим и займётся.       Главное сейчас случайно не столкнуться. Позднее снаружи снова ритм, который привлекает его внимание тем, что ему здесь совершенно не место — тяжёлый и уверенный, резкий, как удар хлыста — он принадлежит Снейпу. Северус Эйлинович всегда ходит так, как будто каждый его шаг пробивает пол, оставляя в полу незримые вмятины. А второй ритм, немного дергающийся, явно подстраивающийся под чужую походку. Такое обыкновение имеет Валя. Что они могут делать здесь вдвоём?..       Они оба направляются к его комнате. Иван быстро поправляет пиджак, хотя ещё недавно расслабленно сидел. Взгляд его бегает по комнате, оценивая мелочи: аккуратно сложенные письма на столе, сдвинутые в сторону газеты. Галтели непыльные, складки штор распределены равномерно. Снейп терпеть не может хаос, да и перед Валей не хотелось бы показаться небрежным. Иван всегда придирчив к внешнему виду, а потому сразу подтягивает ворот рубашки, хотя та уже идеально выглажена.       — Войдите, Северус Эйлинович! — до того, как постучали, требует он.       Открывается бесшумно дверь, и Иван встаёт, когда перед ним появляются двое.       Валя врывается как порыв ветра, сразу занимает пространство, как всегда не стесняясь быть заметной. Она многое себе позволяет, как бы много они не провели времени за тем, чтобы научить её вести себя по-человечески. За этим острым языком и вспыльчивым нравом хочется наблюдать бесконечно. Иван проходится взглядом по её недовольному, всё равно красивому лицу. Джинсы и какая-то простецкая неряшливая блузка, этот алый кулон на цепочке так вызывающе не соответствует остальному образу. У него есть такой же от родителей, но Иван терпеть не может носить что-то на груди, даже если это что-то очень дорогое и помпезное.       Северус Эйлинович как остроконечная тень Луксорского обелиска — высокий, тонкий, угловатый. Весь застёгнут в чёрную одежду с бесчисленным множеством пуговиц, в свои руки на груди и в длинные, сливающиеся с мантией локоны. Весь образ любезно предоставляет ему воплощение человека в футляре. Только своей скорлупой Снейп стучал ему по голове с завидной регулярностью и частотой на уроках Зельеварения, требуя обширных знаний. Что ж, по чистому совпадению Столенин как раз осиливал с утра пораньше учебник, чтобы не допустить больше двоек.       — Столенин, — Снейп начинает без предисловий, его голос звучит как приказ. — Завтра в восемь утра в лесу ты будешь отрабатывать двойку.       — Завтра? — переспрос звучит нарочито вежливо, он наклоняет голову, пытаясь держать фокус только на Северусе Эйлиновиче. — Воскресенье.       Снейп, внимательно изучая его своими чернильно-чёрными глазами, после небольшой паузы уточняет:       — Чем это тебя смущает?       Воскресенье — это его день, день, когда он посещает церковь. Столенин не показывает своего разочарования, но отменить планы — мысль об этом оставляет неприятный осадок. Ему приходится задержать дыхание на пару секунд, чтобы скрыть разочарование, которое прокатилось по его сердцу.       — Ничем, — коротко отвечает Иван. — Я буду.