Irrepressible Madness

現在の世界 The Present World

      Странно ощущавшаяся, непривычная боль разливалась по телу мелкими спокойными волнами и назойливо заставляла обратить на себя внимание, но не удостаивалась такой чести. Гораздо большую значимость обретали витавшие в голове стройными рядами мысли, вышколенные внутренней дисциплиной юноши. Пока непоколебимо спокойные ониксовые глаза цепко приковывали к себе растерянные золотисто-карие и задумчиво перебирали струнки открытой ему и сопротивлявшейся этому души, парень позволил себе несколько мгновений обдумать переросшее в некую ментальную схватку сражение.       Привыкшему к быстрым — где всё решалось в его пользу — поединкам Кёе не представлялось ещё какое-то время назад, что выпросившая нахальством наказание мелкая девчонка станет столь существенным препятствием на пути его и без того доказанного превосходства. Непременно возвращаясь к собственной оценочной схеме сил у окружающих, он судил строго и категорично, не вдаваясь в детали. С одной стороны, уже нагло взиравшая на него хмурая соперница напоминала лишь воинственно настроенную мышку, которой, без всяких сомнений, грозила незавидная участь быть растерзанной опытным, матёрым котом. В системе координат молодого человека она относилась к неким легко устранимым, незначительным созданиям, смысл бытия которых заключался в самом банальном вредительстве. Или, хуже того, только в том, чтобы как-то прокормить себя, не принося никакой выгоды природе, зачем-то — словно по ошибке — сотворившей сего питомца. Неохотно вспоминавшему не случившееся будущее, где он впервые встретился с девушкой, Хибари приходила на ум ассоциация с тем животным, что имелось в боксе у той Ран: эзо момонга, белая японская белка-летяга, являлась представителем как раз последних. Каким бы милым и забавным зверьком ни считалось сие недоразумение, его предназначение и польза для мира были весьма спорными, скудно прояснёнными или вовсе отсутствовали. Так неужели это животное было способно бороться за свою жалкую, ничтожную жизнь на тех же началах, что и более высококвалифицированные в своей кровожадности хищники? Разумеется, нет. Но с другой стороны…       С другой стороны, яростно сверкавшая глазами Цугэмия казалась уже мало похожей на момонгу и ей подобных, точно претендовала на звание ловкой охотницы, защищавшей границы своей территории, даже если эта территория ей не принадлежала и она пришла завоевателем или же очутилась случайно, ведомая инстинктами. И если мыслить в ею предлагаемых ему точках отсчёта, если разговаривать на общем языке, если выстраивать линию обороны всерьёз, то… это значило бы принять её как равную. Но таковой она не была и не смела быть: рассуждая логически и с ноткой справедливости, юноша мог бы присвоить сей статус лишь той, что одолела его, школьника, будучи на десять лет старше своей нынешней версии. Но и это он бы сделал с поправкой на то, что та Ран, которой удалось это сомнительное свершение, никогда не сталкивалась с тем, кем он собирался стать и уже отчасти был. То есть — заканчивая свою мысль, Кёя приходил к окончательному выводу — оппонентка в данный отрезок времени представляла из себя некое зубастое существо, обладавшее потенциалом вырасти однажды в агрессивное и сильное, заслуживавшее уважение животное. Пока же она безосновательно гордилась своей якобы важностью и напрасно пыталась сражаться с ним, точно уже превратилась в сию крупную и бывалую хищницу.       И это беспредельно раздражало. Хибари Кёя не привык, чтобы кто-то вызывал в нём разнородные чувства — как правило, окружавшие его люди удостаивались исключительно едва или весьма выраженного мукацки, за коим следовал соответствующий дисциплинарный или физический штраф провинившемуся. Навещавшая извечно спокойного парня фрустрация была вторым спутником ирритации, когда распиравшее сердце желание наказывать и умерщвлять не соответствовало имевшимся возможностям, обусловленным глупыми законами. Однако теперь… В жилах равнодушного к травоядным студента медленно заваривалась жажда убийства, постепенно готовившаяся выплеснуться наружу и шептавшая соблазнительные речи о том, что, в случае чего, никто не узнает или не докажет.       Сия первобытная жажда возрождала в хозяине давно забытые эмоции, помогая их видовому многообразию: ощущение униженности, вызванное взрослой Цугэмией, переплеталось с ощущением разъярённости, порождённым маленькой Ран. С непримиримой необходимостью вернуть проклятый долг сей девчонке, посмевшей влезть в его жизнь и добавить к ней редкий, но едкий вкус проигрыша, сочеталась холодная, неизбежно надвигавшаяся на жертву — точно непробиваемая льдина — злость. Злость того покроя, что вшивается в податливую ткань изделия незаметной ошибкой, что взывает к самому низменному из того, что имеется в человеке, что взбудораживает лёгкие ароматным, но ядовитым воздухом… Злость, которая представляла из себя слишком сильное слово, чтобы быть применимым к нему, Хибари Кёе, но которая при этом возбуждала в нём тайные, тщательно скрываемые инстинкты, задевала нервы мятно-прохладным дыханием, и привносила в схватку новое, не распробованное удовольствие. Словно высеченные из бледного камня непревзойдённым мастером, напряжённо сжатые губы молодого человека расслабились в слабой, но неизбежно выразительной улыбке, сообщавшей противнице, что охота не на жизнь, а на смерть только началась.       Обоюдоострое лезвие нагинаты алчно впивалось в мужественную шею, опасно близко прижимаясь к сонной артерии и создавая тем самым весьма напряжённую ситуацию. Тонкие струйки драгоценной крови — той, что никто не достоин пролить — неторопливо скатывались вниз и, лёгкой щекоткой беспокоя владельца, прятались под белоснежной рубашкой, скрытой воротником-стойкой непроницаемо чёрного пиджака.       Мелкие, но щедро усыпавшие тонфа, щетинившиеся иглы отделялись от оружия в большом количестве и вонзались в кожу девушки, приникнув к основанию шеи и удобно ложась между ключицами, едва заслонёнными полуразованным воротом блузки, когда-то сопровождавшейся синим бантом, давно слетевшим в бою. Разрозненные капельки малиново-алой жидкости обильно орошали школьную форму и впитывались в тёмно-синий пиджак с эмблемой Мидори, размазываясь под штурмовавшим подростков дождём.       Последний же свирепо оглушал округу громовыми рёвами и ослеплял каждого прозрачными молниями. Его же усилиями оба противника оказались в неизбежной ловушке, дополнявшей условия поединка неприятными обстоятельствами. Ледяной ливень ниспадал с неба почти что непрореженным водопадом и злобно избивал любую жертву жёсткими, разрозненными бусинами капель при помощи поднявшегося ветра. Не обращая внимание на то, что глаза испытывают дискомфорт от контакта с неочищенной, интенсивно поступавшей водой, Хибари Кёя и Цугэмия Ран впивались друг в друга прожигавшими оппонента и боровшимися между собой за доминирование взглядами.       Убийственный чёрный — из бездны которого поблёскивал кровожадный зверь, ожидавший выхода — с утончённой леностью проникал в медово-карий, вынуждая его владелицу едва ли не на физическом уровне ощутить это вторжение в её личное пространство — душу, тело, разум. Проникал с той уверенностью, с какой ступает воин-победитель на землю, кою он собирается сжечь дотла, и с той вкрадчивостью, с какой коварство способно увещевать невинность сдаться всемогущей тьме. Проникал с предвкушением реакции жертвы, которая, по его пониманию, должна была тут же забиться в агонии, поражённая неизвестным вирусом…       Но вместо этого сия жертва почему-то продолжала буравить противника в ответ мрачным, жёстким взором, словно её сущность не поддавалась на провокации и стойко переносила ментальное вмешательство. Суженные из-за плескавшегося в них гнева, потемневшие золотистые очи высокомерно рассматривали Кёю, точно тот был экспонатом в музее, не пришедшимся посетительнице по вкусу. Презрение, насмешка, снисходительность — все эти и похожие на них чувства явно прослеживались в той «интонации», с коей она взирала на него. Да, она испытывала это странное эмоциональное давление, будто некто вторгся в самые заветные уголки сознания и оголил её перед завоевателем полностью, но не собиралась уступать из-за этого. Упивавшаяся поединком Ран забыла обо всём на свете: в ней кипела неразбавленная ярость, застилавшая глаза мутной пеленой, не позволявшей рассуждать здраво. Максималистичным возмущением верховодила чистая гордость, ещё никогда не оказывавшаяся нагой перед кем бы то ни было или же глубоко раненой. Столь враждебно настроенной девушке мерещилось, что, даже будь она в действительности абсолютно обнажена перед сим изучавшим её свысока брюнетом, как её сокровенные мысли — сейчас, она бы не спасовала. Ни за что. Ещё не всё потеряно…       Твёрдо сжимавшие нагинату почти у самого лезвия пальцы левой руки, сминавшие наколотую на древко повязку с вышитыми золотом иероглифами, озарились травянисто-зелёной вспышкой, незамедлительно вызвавшей краткосрочное внимание Хибари. Неслышно из-за шумевшего ливня потрескивавшее Посмертное Пламя Молнии заиграло электричеством, незначительно освещая лица соперников. Нахально ухмыльнувшаяся — юноше уже чрезвычайно претила эта её заносчивая физиономия — Цугэмия позволила скользнуть безо всякой спешки на оружие красивому изумрудному огоньку, постепенно распространявшемуся по всей длине, но не переходившему на клинок. Медлившей Ран нравилось ощущение собственного превосходства над ситуацией — она прекрасно понимала своё преимущество в этих условиях, не упуская из виду, что кольцо соперника находится в небезобидной близости к её горлу. Однако, помимо желания насладиться процессом запугивания, на которое отчего-то её оппонент не реагировал, её атаковали лёгкие сомнения: она не любила использовать это средство не как защиту, но сегодня был особенный день, особенный поединок, особенный противник. Отбросив волнения в сторону и посчитав необходимым бороться в полную силу, она направила пламя в нужную сторону, и оно в доли секунды достигло шеи Кёи.       Не собиравшийся дожидаться, пока его парализует электричество, молодой человек отскочил с тигриным изяществом, и опасность его не коснулась, но в следующее мгновение ему пришлось отбить новое нападение разошедшейся девчонки. Теперь инициативу в сражении снова перетянула на себя упрямая школьница: зелёноватый огонь добавлял бесноватый блеск золотистым глазам, движения стали более выверенными и чёткими, а выражение лица — сосредоточеннее и агрессивнее. Но и это преображение соперницы не смогло вынудить Хибари моментально перекроить стратегию и тоже воспользоваться всеми доступными ему способами, коих у него в копилке уже было немало — он до сих пор был высокомерно уверен, что Ран этого не достойна и что никакая её тактика не должна вызвать в нём даже такую мысль.       Материальное воплощение лишь одной его идеи поддерживало всё его естество: разорвать это мелкое недоразумение на тысячи ещё более мелких кусков — и эта яростная жажда туманила холодный разум своим тёплым дыханием. Раздражённый тем, что у Цугэмии внезапно случился прилив сил и что она буквально заставляла его перейти к более жестоким методам избиения непослушных травоядных, молодой человек едва ли замечал за собой, как отдаётся всё больше подступавшей из темноты к сознанию злости. И едва ли он мог знать, что они безбожно равны в этом с соперницей, хорошо скрывавшей своё состояние.       Иногда злость при одном лишь неосторожном давлении на душу с лёгкостью превращается в крепкую ненависть, способную незаметно связывать подвластные ей сердца не разбиваемыми цепями и затем с торжеством наблюдать, как те пытаются высвободиться — по её плану, этому не суждено более сбыться.