Игра стоит свеч

Вечер накануне операции я провела у Наденьки. Девушка волновалась. Она старалась не показывать этого, но я видела, как мелко дрожат ее руки, которые она тут же прятала под мягким пледом, укрывая им колени. Мне хотелось как-то ее поддержать, но я не могла найти нужных слов, потому что тоже начинала тихонько паниковать. Завтра операция, завтра встреча с Кисляком. Как-то все навалилось разом… — Наденька, все будет хорошо, — только и смогла сказать я. — Знаешь, какой Олег Сергеевич классный? Я недавно видела, как он оперирует. — Спасибо, Софи, — она слабо улыбнулась. — Мне не страшно. Страшнее жить в неведении, сколько мне еще осталось. А теперь… Двум смертям не бывать, а одной не миновать. Но я хотя бы поборюсь. — Не говори так, пожалуйста, — попросила я, а у самой глаза наполнились слезами. Я отвернулась к окну, чтобы она не заметила. — Завтра в твоей груди забьется новое сердце, и ты начнешь готовиться к поступлению в академию. А я тебе помогу. — Было бы здорово. А Олег Сергеевич правда у вас преподает? — спросила она. — Правда. В академии мы его зовем «великим и ужасным», потому что он на всех студентов наводит страх. Наденька мелодично рассмеялась, а потом серьезно сказала: — Ну какой же он ужасный? Он просто очень несчастный. Я с удивлением взглянула на нее. Она знает его историю? Или просто умеет смотреть вглубь, замечая то, чего не видят другие? — Несчастный и очень-очень одинокий, — продолжала девушка. — И у него столько всего… нерастраченного. Ему непременно нужно о ком-то заботиться. Иначе он совсем погаснет. Я слушала и удивлялась: неужели мы и вправду об одном и том же человеке говорим? А потом вспоминала, как он светился при виде нее, и думала: правда. Не потому ли он и надо мной шефство взял и опекает по-своему, как умеет? И за каждого пациента борется до последнего. Может быть, он совсем не такой сухарь, каким хочет казаться? — Софи, у меня к тебе будет просьба. — Наденька потянулась к тумбочке и достала из нее конверт, склеенный из простого тетрадного листа в клеточку. На нем аккуратным каллиграфическим почерком было выведено: «Лёшеньке». — Если что-то вдруг случится, отдай это моему брату, ладно? А то натворит глупостей — я-то его знаю… Я помотала головой: — Не надо. Ты как проснешься после наркоза, так сама все ему и скажешь. Девушка взглянула на меня без улыбки. — София. Вздохнув, я приняла конверт и прижала его к груди. Ладно, я понимаю, что она готовится к любой развязке, но ведь все будет хорошо? Да, операция сложная, ни разу в этих стенах не проводимая, но я видела и слышала, как персонал готовится, как хирурги спорят между собой за право ассистировать Олегу Сергеевичу, и я не сомневаюсь, что он выберет лучших. Сам профессор не выказывал ни тени сомнения на этот счет, и я ему верила. — И еще… — девушка тронула меня за плечо, заглядывая в глаза. — Пообещай мне, что позаботишься о нем. Об Олеге. Не дай ему погаснуть. Что-то мне совсем не нравился ее настрой. — Ну, я-а-а… — Интересно, как это сделать, если он к себе практически никого не подпускает? И потом, для этого у него, вроде как, Дарья Артемовна есть. — Да, — улыбнулась Наденька. — Ты. — Хорошо, — обреченно выдохнула я. — Постараюсь сделать все, что в моих силах. Я тут, по совместительству, еще и за Антиповым, вроде как приглядываю, я Оле обещала. Хотя в случае с Антоном еще не понятно, кто за кем присматривает. На этом мы пожелали друг другу спокойной ночи, и я отправилась в свою подсобку, зная, что, по правде, ни для кого эта ночь не будет спокойной. *** Операция была назначена на двенадцать часов, и с утра все отделение стояло на ушах. Шутка ли — первая трансплантация в больнице и вообще, в городе. Вездесущие СМИ каким-то образом прознали про это, и теперь пытались пролезть в двери, так что пришлось запереться: никто, включая самого Олега Сергеевича, видеть их не желал. Им руководило лишь желание помочь, спасти человека, а не стать причиной новостей на всех интернет-порталах. Насколько мне было известно, в ассистенты профессор взял Дарью Новицкую и лысого коллегу по фамилии Птицын. Здесь же была и его обычная команда, состоящая из верных медсестер и анестезиолога. Кроме того, ждали главного кардиохирурга из другой городской больницы. Сам заведующий отделением, Глазунов, тоже собирался присутствовать на трансплантации, и если не прямо, то хотя бы косвенно влиять на ситуацию. Надежда, действительно, была в надежных руках. Общее настроение передавалось и мне. Было страшно и волнительно. У меня выдался выходной, и я должна была встретиться с Кисляком. Он назначил встречу в половине двенадцатого, и это было как нельзя кстати: как бы ни хотелось остаться в больнице, я понимала, что тягостное ожидание доконает меня, и потому согласилась прийти. Перед уходом мысленно пожелала удачи Олегу Сергеевичу и заглянула к Наденьке, к которой сегодня образовалось настоящее паломничество: всем хотелось выразить девушке свою поддержку. Я ничего не стала говорить. Отчасти, потому что все уже было сказано, отчасти — потому что слова застревали в горле. Я просто тихонечко обняла ее и шепнула: «Увидимся!». Наденька кивнула в ответ и улыбнулась так светло и тепло, что мое собственное сердце болезненно сжалось. *** Кисляк пожелал встретиться в маленьком скверике неподалеку от городского театра — в это время города сквер не был популярен среди населения, и мы могли спокойно поговорить, не опасаясь чужих ушей. К пункту назначения я ехала на трамвае, и когда вышла на нужной остановке, удивлению не было предела: меня встречал Антипов. — А ты-то чего пришел? Мы же не договаривались… — спросила я. Обиды уже не было, но я вправду не ожидала его увидеть, думала, мы с Кисляком будем говорить наедине. — Да вот, решил присутствовать на переговорах в качестве миротворца, — не стал отрицать он. — А то мало ли… — Боишься, что Кисляк на следующую тренировку не придет? — Да кто ж вас знает, — с подозрением покосился он на меня. Я фыркнула, взяла Антона под руку, — скользко все же, — и мы пошли к скверу. Всю дорогу, слушая вполуха совсем не нужные оправдания Антипова, я думала о Наденьке, наверное, впервые в своей жизни переживая за чужую судьбу больше, чем за свою собственную. Кисляк ждал нас в центре сквера, рядом с маленьким замерзшим фонтаном. Я давно не видела его, и в моей памяти он остался наглым придурком с вечной блядской ухмылкой на красивом лице. Каково же было мое удивление, когда, приблизившись, я не уловила ничего общего с этими воспоминаниями: передо мной стоял серьезный и немного печальный молодой человек без тени прежней присущей ему самоуверенности и превосходства. Он сдержанно поприветствовал нас легким кивком головы. — Я рад, что вы пришли. — Мне просто интересно, — пожала я плечами. Внутри все бунтовало и бурлило от гнева, и я изо всех старалась сдерживать эмоции под маской ледяного безразличия. Но Андрей глупцом не был. — Прежде всего я хочу попросить у тебя прощения, София, за ту неприятную историю, в которой мне пришлось принять непосредственное участие. Ого, как завернул. Вежливо и отстраненно, как будто и не было его вины вовсе. И вообще его заставили. — Да, я уже получила букет. Он очень хорошо смотрелся в мусорке. Если он думает, что я так просто отпущу и забуду, то сильно ошибается. Лицо хоккеиста вдруг исказила гримаса неподдельного раскаяния, и он, подавшись ко мне, выдохнул: — София, правда, прости. Я не должен был так с тобой поступать. Мы все не должны были. Это… — он мучительно подбирал слова. — Нельзя так с людьми. Пожалуйста, прости. Надо же, понял, наконец. А Щуку ты мне вернешь? Вслух я ничего не сказала, только молча кивнула. Антипов все это время не вмешивался, стоя за моей спиной и вслушиваясь в каждое слово. Телохранитель, блин. — Давай к делу, Кисляк. — На улице не май месяц, у меня уже ноги мерзнуть начинали. — Антон рассказал мне о том, как все вышло с теми документами, — начал Андрей. — Я тебе верю, хотя сначала думал, что ты так мстишь Стасу Калинину. Я видел новости про того преподавателя, Крылатова, и подумал, что это может быть связано. — Идиот, — констатировала я. Связь тут была, но другая. Папочка изволил шантажировать. — Извини, — он потер лоб ладонью. — Теперь мне совершенно ясно, что в этом нет твоей вины: тебя обманули так же, как и всех остальных. — И как это поможет Калинину? — начала раздражаться я. Мы тут уже минут двадцать стоим, а полезной информации — ноль. — Мы с отцом нашли интересные документы. Как известно, комбинат Олега Ивановича выполнял госзаказ и получил внушительную сумму денег, которая в итоге была потрачена совсем не туда, куда нужно. Об этом говорят те бумаги, которые попали в руки столичной прокуратуры. Но на самом деле все не совсем так. Вернее, там вообще все не так. Начиная с самого договора. — Как такое может быть? — я совсем ничего не понимала. Все эти госзаказы, закупки и контракты — ну не мое это совершенно, не разбираюсь я ни в чем, на том и сыграл отец, заставив меня участвовать в этом дерьме. — Соучредители фирмы по госзакупкам… — продолжил было Андрей, но, поняв, что я вообще не догоняю, сжалился, и пояснил простым языком: — Все это дело было с самого начала сфабриковано твоим отцом. Естественно, при участии крупных акул столичного бизнеса. По сути — это обычный рейдерский захват предприятия, поданный в красивой упаковке. Только Пахомову мало было завладеть комбинатом: он хотел, чтобы Калинин никогда сюда не вернулся, и подставил его под уголовную ответственность. Документы в той папке, что ты подменила — как раз об этом. Мне было неприятно все это слушать. При всем том, что сотворил отец, не хотелось верить в это до конца. В глубине души я надеялась, что он поступил так по глупости, ослепленный желанием получить то, о чем давно мечтал. Но… надежда умирает последней. Оказывается, он все хладнокровно продумал. Я просто не понимала, откуда в нем столько подлости, когда он успел прогнить насквозь, и почему все это случилось с нами. Захотелось осесть на снег и закрыть голову руками. — Чего вы хотите? — вместо этого спросила я. Кисляк помолчал, размышляя, потом ответил: — Сейчас распутывать весь этот клубок слишком сложно и даже опасно: здесь задействованы такие люди, которые напрямую связаны с госорганами — твой отец умный человек, София, и он много лет нарабатывал нужные связи. Мы хотим только доказать невиновность Олега Ивановича, чтобы он мог перестал прятаться и вернулся к прежней жизни. А для этого нам нужны доказательства. Хотя бы оригиналы тех документов, которые ты подменила. Ты помнишь, что там было? — Нет, — мрачно ответила я. — Просто синяя папка. — Значит, нам нужна синяя папка. — Откуда мне знать, что они теперь не в зеленой? Или вовсе не уничтожены? Кисляк вздохнул. — Все равно стоит проверить. Такие документы должны храниться в самом надежном месте. У твоего отца есть такое место? — Сейф в кабинете? — Возможно, — кивнул головой Кислый. — Еще варианты? — Ячейка в банке. — Верно. Господи, да у него таких мест может быть сколько угодно, в том числе и на самом комбинате, и даже в Москве! Как же узнать, где именно он хранит эти документы? — Я думаю, стоит начать с сейфа, — неожиданно подал голос молчавший до сих пор Антипов. — Мне кажется, такие доказательства лучше держать поближе к себе, чтобы, в случае чего, их можно было уничтожить. Я изумленно воззрилась на Антона. Вот уж, от кого не ожидала. Он что, детективов пересмотрел? — А это мысль, — подхватил Кисляк. — Сможешь достать? — Отец заметит. Он не дурак. — Тогда хотя бы копии. — Разве они что-то докажут? — Докажут, — хмыкнул он. — У главного прокурора Подольска тоже есть свои связи. — Что будет с моим отцом? — Скорее всего, ничего, — хмуро признал Андрей. — Я же говорю: тут все очень сложно. Но кое-как на него все же можно будет надавить, чтобы он сделал… правильный выбор. — Ладно, — неуверенно сказала я. — Мне нужно подумать… Я не была дома с тех пор, как… — Я знаю, — коротко кивнул Андрей. Все-то он знает, все понимает… И бесит невыносимо. На этом наша беседа была окончена. Мы попрощались с Кисляком и зашагали в сторону остановки. Оба молчали. Андрей совершенно заморочил мне голову, и я думала, как теперь во всем этом разобраться, а хоккеист просто не хотел мне мешать. Когда подошел мой трамвай, Антон неожиданно привлек меня к себе и сказал: — Пахомыч, ты не думай ничего такого, ладно? Я теперь всегда на твоей стороне буду, чтобы ни случилось. И если тебе понадобиться моя помощь, ты можешь на нее рассчитывать. — Я это запомню, Антипов, — серьезно сказала я, чувствуя, что растрогалась от такого проявления дружеских чувств, но стараясь не показать вида, чтоб еще не подумал чего.— Спасибо тебе. На том и расстались. *** Когда я вернулась в больницу, операция еще не закончилась, и в отделении, по сравнению с утренней суматохой, стояла гробовая тишина. На скамеечке оперблока в одиночестве сидел Алексей, уронив голову на руки. Я не стала его беспокоить и проскользнула в свой коридорчик, где находилась моя спаленка. Переоделась и взялась было за учебники, но мысли были заняты совсем другим. Сердце колотилось от волнения, противный липкий страх полз по телу, пробирался внутрь, заставляя нервно расхаживать по каморке взад и вперед. Что там с Наденькой? Уже сделали пересадку или нет? Когда они закончат? Как Олег? На этом фоне отголоски сегодняшнего разговора с Кисляком были совсем не слышны. Об этом я подумаю потом, не сегодня, не сейчас — когда все решится с операцией и можно будет вздохнуть спокойно. Я несколько раз выглядывала в коридор, но там по-прежнему было тихо. Тогда я вернулась в комнатушку и прилегла на кушетку. Спать я не собиралась, надеясь, что врачи вот-вот закончат. Наденьку, конечно, сразу увезут в реанимацию, возможно, понаблюдают там пару дней, а потом позволят вернуться в палату, и вот тогда-то я смогу ее навестить. Возьму в библиотеке академии учебники за первый курс, принесу сюда, и мы начнем заниматься, чтобы летом она смогла поступить. Из нее получится отличный педиатр. За всеми этими размышлениями я не заметила, как заснула: на мгновение все потонуло в густой серой мгле, и меня спеленал тревожный и чуткий сон. Разбудил меня шум, доносившийся из коридора. Я разлепила глаза, медленно потянулась… и, как ошпаренная, вскочила с постели, в спешке накинула халат и выбежала прочь. По коридору сновали люди, хлопали двери палат — высовывались любопытные носы, гремела тележкой пожилая санитарка, развозя ужин. Я почти бежала, оставляя их всех позади, направляясь к дверям оперблока. Осталось совсем немного — еще раз повернуть за угол, скорее, скорее. Повернула и остановилась, не решаясь идти дальше. Привалилась к стене, стараясь успокоить расшалившееся от переживаний сердце, по-заячьи колотившееся в груди. Постаралась прислушаться к разговорам. Нашла глазами Олега Сергеевича — и сразу все поняла. Наденьки больше нет. Осознание накатило внезапно и неотвратимо. Я только и успела зажать рот рукой, чтобы подавиться рвущимся наружу криком. Что-то тяжелое придавило сверху, раздавило, скрутило, с хрустом круша все внутри, и в образовавшихся дырах свистел сквозняк, выметая все прочь, прочь. Ноги ослабели, подогнулись, и я привалилась к стене, чтобы не упасть. Они все здесь были: и Дашенька, и Глазунов, и Птицын, и чужой кардиохирург, — и лица у них были растерянные и тревожные. А перед ними, ссутулившись, стоял белый, как мел, Алексей, и руки у него дрожали. — Ее организм отторг донорское сердце. — Дарья Артемовна тщательно старалась подобрать слова, но разве важны они сейчас стоявшему напротив нее человеку, раздавленному горем? — Такие случаи, к сожалению, не редкость… Кардиохирург тоже пытался что-то говорить, но внимание брата Наденьки было приковано только к одному человеку. Лишь от него он ждал объяснений, но добился лишь тихого, слетевшего с тонких обескровленных губ: «Прости». — Прости?! — вскинулся Алексей, быстро преодолел разделявшее их расстояние и схватил Волкова за грудки. — Это все, что ты можешь сказать?! Да ты… Ты заморочил голову моей сестре — она тебе верила. Верила! А теперь ее нет. Олег даже не пытался сопротивляться. Казалось, он соглашался с каждым обвиняющим словом. Лицо его было совершенно спокойно, но взгляд… На мгновение мы встретились глазами, и меня напугала заполнившая их пустота. Птицын и другой хирург аккуратно взяли парня за руки и оттащили в сторону, а он все продолжал выкрикивать: — Она в тебя верила! Она так хотела жить! А ты ее убил… Убийца, слышишь, вот ты кто. Убийца! — Алексей, послушайте, пожалуйста… — не выдержала Новицкая, выходя вперед и заслоняя собой Олега. — Я этого просто так не оставлю, слышите? Пусть собирают комиссию… — Это было сказано Глазунову, который все это время стоял рядом. — Я его засужу! Я больше не могла на это смотреть. На секунду прикрыла глаза, и перед внутренним взором вдруг вспыхнула чистая улыбка Наденьки, и в ушах зашелестел тихий голос: «Отдай это моему брату… А то ведь натворит глупостей, уж я-то его знаю». И тяжесть вдруг отпустила. Я развернулась и опрометью бросилась в свою подсобку, где отыскала спрятанное поутру письмо. А когда вернулась, Олега Сергеевича в коридоре уже не было. Дарья тоже исчезла, как и кардиохирург — вероятно они увели Волкова. Глазунов протягивал Алексею стакан воды, чтобы запить успокоительное, и что-то говорил об осложнениях во время операции — сухо, будто бы по учебнику излагал. — Все равно я это так не оставлю, — бормотал парень. — Пусть собирают комиссию, или что там у вас… Пусть разберутся. Он не имел права проводить трансплантацию. Я всегда это знал… — Алексей, — тихонько позвала я. Он залпом выпил предложенную воду и обернулся. Узнав меня, напрягся, на лице заиграли желваки. — Вы… — стал он медленно наступать на меня, и я видела, что он совершенно не отдает себе отчет в том, что делает. Парень был в шоковом состоянии, и ему нужна была помощь. — Вы тоже говорили, что он поможет. Вы тоже врали… — Алексей, Наденька оставила для вас письмо, — сказала я, протягивая конверт. — Она сегодня утром попросила вам его передать, если… Взгляд мужчины изменился, приобретя по-детски растерянное выражение. Он забрал у меня конверт и тут же вскрыл его. Пробежался глазами по строчкам. И вдруг губы у него затряслись, а из глаз — таких же зеленых, как у сестры — покатились крупные слезы. Молча наблюдавший всю эту картину хирург засуетился, подошел к парню, намереваясь взять его за локоть, но тот отмахнулся от него, как от назойливой мухи, и снова поднял на меня полные боли глаза. А я, совсем не думая о том, что делаю, потянула его за руку: — Пойдемте, Алексей. Под перекрестным огнем взглядов встречавшихся нам людей я отвела его в свою подсобку. Не знаю, что написала брату Наденька, но ему было тяжело. Он плакал, как ребенок. Много говорил. О том, какой она была. И о том, что врачи давали ей еще несколько месяцев, и если бы не эта операция, она сейчас была бы жива. Снова плакал, и я гладила его вздрагивающие от рыданий плечи, чувствуя себя совершенно опустошенной. Уже потом, когда Алексей немного успокоился и попытался взять себя в руки, тихо попросила: — Не вините его, пожалуйста. Он всего лишь хотел, как лучше… Алексей вспыхнул, но, чуть помедлив, ответил: — Я всегда буду его винить. Всегда, ведь он убил Наденьку. Но предпринимать ничего не стану. — Он сложил письмо, которое до этого все еще держал в руках, обратно в конверт. — Ради нее. Она… просила. Проводив его, я вернулась к себе. Посидела на кушетке, обдумывая случившееся. Но в голове царил хаос, а душу разъедала боль. Было одиноко и очень страшно. Не выдержав, я отправилась на поиски Олега Сергеевича. Не знаю, зачем, но мне казалось… Мне казалось, что рядом с ним будет проще принять это. Осознать. Я думала, он поможет с этим справиться. Научит, как. Хирурга нигде не было. Ни в ординаторской, ни в одной из палат, в каждую из которых я заглядывала в надежде его увидеть. Медсестры пожимали плечами. В оперблок меня не пустили. Отчаявшись найти Волкова, я повернула в сторону своей подсобки, как вдруг увидела появившуюся с лестничного пролета Дарью Артемовну, красную и зареванную. Мимо меня она прошла, даже не заметив. Я же осторожно прошла к двери, через которую она только что зашла. Эта лестница была своего рода черным ходом, и ей редко пользовались — ходили всегда другим путем, а на двери обычно висел маленький неприметный замок. Теперь же его не оказалось, и я осторожно приоткрыла дверь и выскользнула наружу. Олег стоял на пролет ниже и в тупом отчаянии разбивал кулак о стену, превращая его в кровавое месиво. Красные капли стекали на пол и пачкали его хирургический костюм. Но он, казалось, не замечал ничего вокруг, как не чувствовал боли: душевная рана была намного глубже и болезненнее. — Олег Сергеевич… — я сбежала по ступенькам и вцепилась в его поло, пытаясь оттащить от стены. — Олег Сергеевич, перестаньте… Обработать надо… Мои попытки оказались тщетны. Он лишь повернул ко мне лицо с совершенно отсутствующим взглядом и бесцветно произнес: — Уходите, Пахомова. Вам нельзя здесь. Вы же слышали: я убийца. — Олег Сергеевич… — теперь мне самой захотелось зарыдать. Я не думала, я даже представить себе не могла, что он, потрясающий хирург с огромным опытом, много повидавший и столько раз вытаскивавший людей с того света, что он вот так… — Олежа! — к нам, запыхавшись, спешила Зоя Ивановна. — Вот ты где, мой хороший. Не замечая меня, женщина спустилась и, не спрашивая разрешения, не говоря лишних слов, обхватила мужчину руками, притягивая к себе, заключая в объятия. — Все хорошо, Олежа, все хорошо… Поехали домой? Я тебе чая заварю вкусного, с мятой, твоего любимого, хочешь? Поедем, а? Она еще что-то говорила, много-много, чего-то совершенно сейчас не важного, но ее голос, ее мягкие интонации успокаивали и убаюкивали. И хирург вдруг покорно склонил чернявую голову ей на плечо, цепляясь за нее, будто маленький, и послушно кивнул. Я тихо выдохнула и оставила их одних, возвращаясь в отделение. В мыслях была полная неразбериха, а в душе — пустота. Я не знала, что делать и как быть дальше. И снова чувствовала себя бесконечно одинокой.