Сожги меня

…Моя милая настигла меня взглядом в коридоре, стоя в дверном проеме и этим самым прервала течение судьбы: она взглянула вверх на меня из-под длинных ресниц. Мгновение спустя я услышал шаги моей возлюбленной, решительно подходящей ко мне. Сердце во мне увеличилось в объеме так мощно, едва ли не загородило весь мир. Моя девочка добежала до меня, топая, дрожа, одетая в свое тончайшее голубое платье, и вот она уже была в моих медвежьих объятьях. Ее невинные уста таяли под моим хищным нажимом. Моя трепещущая прелесть целовалась по-детски неумело, а если быть точнее, она прижималась своими блестящими, розовыми от клубничного бальзама губами к моим. Хотелось утонуть в ней, но перед этим бесповоротно утопить ее в себе, чтобы мой цветочек больше никому не досталась. Но даже растворяясь в щекочущих все нервные окончания чувствах, мне не составило труда сделать вывод, что в этом деле у неё не было опыта до меня. (Да, я знаю, что так говорить нельзя и неумелых поцелуев не бывает, но все же не осуждайте меня, читатель.) Я будто правда ощущал языком сахар. О Боже… эта таинственная сладость… ее нежные губы. И нет, я уверен, это не тот бальзам дает этот волшебный вкус. Он неповторимый. В следующий миг ее тело исчезло из моих объятий, как песок текущий сквозь пальцы. На том месте моей груди, где сердце скорее всего могло бахнуться об кости, чтобы выпрыгнуть к ней осталось лишь слабое веяние, теплый бриз моей сказочной нимфы. Да, читатель, таким наш был первый поцелуй, — быстрым, щекочущим, до дури страстным. И по всем законам подлости, в такой особенный момент, я все равно не успел насладиться ею. Течение судьбы возобновилось… Впадина моей ладони еще была полна гладкого, как слоновая кость, ощущения по-детски вогнутой спины Билл, клавишной скользкости, где-то на корке сознания, звучащей девичьей тонкости ее кожи под легким платьем, ткань которого моя мнущая рука заставляла ездить вверх и вниз, пока я держал мою девочку. Воздух все еще пах розами и чем-то похожим на ваниль из детских молочных коктейлей (ею), вот уже считанные мгновения остались до момента, когда ее запах рассеется совсем. На подушечках пальцев осталась память о складках тонкой ткани у ее такой же тонкой талии. И не заметил, как моя Билли упорхнула. Подобно бабочке на зов нимфея. Руки покалывало, словно их протыкали накаленными на адском огне иголками. Вы не представляете, как мне хотелось снова к ней прикоснуться. Мой больной мозг точно в трансе выдал мне еще одну из арсенала «бредовые, но безумно желанные» идею. Я не задумавшись, кинулся в ее неубранную комнату, отворил дверь шкафа и окунулся в ворох ее ношеного белья. Все ее платья, футболки, мешковатые худи и все-все… Особенно запомнилась одна пыльно-розовая ткань, потертая, местами дырявая, слегка пахнувшая каким-то порошком вдоль шва. В нее-то я и запеленал вздувшееся, напряженное сердце Финнеаса. Огненный хаос уже поднимался во мне до края — однако мне пришлось все бросить и поспешно оправиться. Я вышел из оцепенения и увидел, что все еще нахожусь в комнате Билли. Реклама «Ходячих мертвецов» во всю страницу, вырванная ею из глянцевитого журнала, была приколота к стене над постелью, между мордой исполнителя задушевных песенок и постера ее любимого фильма ужасов. Еще какая-то фотография, на этом цветном снимке изображен был темноволосый молодой парень. Узнаю его, видел, как он мелькал на сценах того самого сериала, который она наверное будет досматривать до дыр всю жизнь. Во взгляде его ирландских глаз было что-то изможденное, быть может устал драться с зомби. Он стоял в странной позе, похожей на одну из боевых стоек. Вот идет он, «герой-победитель». Ниже была её девственная, светлая постель, усеянная моими комиксами и разными кино-журнальчиками. Убедившись в том, что не слышно никаких посторонних звуков и никто не сможет меня уличить, я как тогда забрался в постель Билли. Терять тепло и ощущение ее тела ужасно не хотелось. Аромат молока ее аромат стоял в воздухе, а уют с теплым воздухом обнимали, как в былые дни. Почему-то, по совершенно неизвестным мне причинам, я плохо помнил то время безмятежности и слепой радости. Может потому, что эти чувства преследуют меня по сей день, когда мое солнце рядом. Когда она рядом, я и сам чувствую себя ребенком. Простой взгляд ее волшебных очей всегда переносил меня, грешника, в волшебный мир. В умиленный и смягченный, далекий и болезненно недосягаемый мир раннего детства. Когда она рядом, я чувствую что мы вместе возвращаемся в прошлое, на нашей волшебной машине времени моей безграничной любви. Когда я думал о ней, то легко мог себе живо представить ее всю, абсолютно каждую деталь ее образа. В особенности прелесть этой, с выражением ясности и наивности, небольшой белокурой головки, так свободно поставленной на хрупких девичьих плечах. Детская пухлявость выражения, еще не сошедшая с ее лица, в соединении с тонкой красотою стана составляли ее особенную прелесть. Все это я так четко помнил… Но что всегда, как неожиданность, поражало меня в ней, это было выражение ее океанов, доверчивых и правдивых, и в особенности ее милая улыбка в смеси с призрачной лукавостью, с чертиками и кокетством, из-за чего, я, бывает и сам не верю «На самом деле это она, или может просто мои желания в галлюцинациях?» Как может эти две крайности так красиво и гармонично уживаться в земном существе? Нет, конечно такого не бывает, вот вам и доказательство, что она прячет от всех свою настоящую сущность, божественную сущность. Мой ангел сама меня поцеловала. Она сама, не я ее затянул в тот адский круговорот, который сейчас бушует в моем сердце, вы же все сами видели, читатель. Я ни чему ее не принуждал, я ничего плохого не сделал. Подумать только, Билли сама меня поцеловала… Хоть еще сто раз скажи, все равно звучит как сказка, или сон. Как моя самая любимая сказка, как мой самый желанный сон. И это точно что-то значит. Это, мать твою, просто должно что-то значить! Не просто так же она это сделала. Неужели хотела всего лишь поиграть?! Нет, так не может быть. Просто невозможно, что моя милая решила затеять такую опасную игру с больной душой грешника. Она как ангел, наверное знает все мои мысли и наверняка знает, что я сейчас чувствую. Неужели она посчитала забавным игру в кошки мышки со мной? Знает ведь, что тот нечестивец внутри меня на все пойдет ради того, чтобы соединиться со своим прекрасным божеством и очиститься. Играет чувствами? Нет, точно нет. Ну не может она просто перекидываться интрижками, понимая, что я готов поставить на кон все, ради нее. Правда, все. Но в любом случае, как бы там ни было, все будет, как она захочет. Если мой цветочек захочет, чтобы я положил под залог свою жизнь и весь оставшийся здравый смысл — я сделаю это. К черту друзей, к черту группу, к черту Бетти, к черту всю жизнь — я откажусь от всего, если ей будет это угодно. Ради любви моего солнца не страшно и обгореть. В новых условиях улучшившейся мысленной видимости я стал представлять себе все те ласки, которыми походя мог бы осыпать Билли её ничем не примечательный, старший брат. Мне бы удалось взять ее за руку, погладить пострадавшую ножку, всласть прижаться к ней два-три раза в день — каждый день. На время отъезда родителей я могу не скрывать обожающие взгляды, наблюдая, как играет моя маленькая нимфа. Наш дом с зашторенными окнами, без лишних глаз, стал бы для меня раем на земле. Я не могу ничего поделать с собой. Я боюсь, что в моём зверином нутре волшебным образом опять стали бы встречаться образы, за визуализацию которых, меня могли бы на всех основаниях посадить. И роковой образ моей младшей сестренки наложился бы на этот захватывающий парад, возникнув в моём воображении еще одной запретной фантазией. В углу стоял ящик с кипой каких-то вещей, с кровати не было видно что там и я встал. Из чистого любопытства, я решил взглянуть на ту кубообразую деревянную корзинку. Закрывалась она такой же плетеной крышкой. Мне возможно было бы очень стыдно за свои действия, что я копаюсь в ее одежде в ее комнате, но ничего зазорного в этом нет, ведь мы с ней как одно целое. Билли и сама любила возиться у меня в комнате, говоря, что для нее самая удобная, уютная кровать — моя, я же в ответ тогда ничего не говорил, а про себя думал, что готов много, много отдать, просто за прикосновение к ткани наволочки и мятым, в объятиях сна, подушкам. Все эти нежные льняные ткани, впитавшие запах юного тела… Сладкая пытка, со вкусом меда и молока… Запах стираной много раз ткани и того самого дешевого порошка ударил в нос. Немного резкий душок мыла и карамельных конфет создавали странный, но все же неповторимый дуэт. Старая лоза, с которой уже немного соскреблась краска и лак была немного шершавая на ощупь. Я смотрел на эти старые футболки и майки, которые три-четыре на размера меньше, чем у ее одежды сейчас. Как же ты быстро растешь, моя цветущая прелесть! Маленькая блузка, посеревшая от частой стирки и такая же водолазка с несколькими пятнами и катышками. Из дна проглядывается розовая сетка, кажется я знаю что это… Нежно-малинового цвета пачка, в паре с сиреневым верхом платья. Маленькие, короткие прозрачные рукава фонарики, как из мультика про барби, (помню ты иногда все же смотрела их, будучи еще совсем малышкой). О Боже… Не знаю почему, но меня приводили в трепещущий восторг твои старые детские вещи. Шелковые, праздничные атласные ткани немного стерлись, сделавшиеся тонкими и хрупкими к повреждениям. Но ни о каких повреждениях речи быть не должно, все эти атрибуты золотистых от солнца дней должны уже быть забыты. Но я ведь все помню и не могу, просто не могу забыть. Прикасаясь ко всему этому меня пробирала неизъяснима, щемящая нежность, вместе с ностальгическим веянием эйфории. Как я люблю тебя… Ничего в моей памяти не исчезает. Я помню те светлые времена, когда мог быть рядом с ней все время и другие считали это хорошим и правильным, но сейчас у некоторых это начинает вызывать подозрения. Гребанный ад, поэтому я и ненавижу людей. Только мешают мне, вредят миру и никакого толку от них нет! Порицание настоящих чувств и притворный гуманизм, когда протестуют против насилия (сами же его создают). Стоп. Спокойно, Финнеас, все должно получиться, она будет моей, уже ведь почти моя, просто мне надо выспаться, я плохо сплю, потом меня преследует ужасное настроение. Точно, мне надо просто отдохнуть, это все от недосыпа, от этой эмоциональной встряски. Но как на зло, я понимаю, что поспать у меня не получится, да и тем более сейчас утро. Утренний ветер доносит из сада нежный запах цветущих деревьев, медленно растворяя все мои мысли. Надо выйти на улицу, пройтись, должно стать лучше. Но Боже… как я хочу спать, я все еще не могу отказаться от этой идеи. Уснуть — это так спокойно и так замечательно, так славно. Отдыхает измученная душа, а потом, когда все уходит и ничего не остается, остается только сон… Просто свернуться калачиком* и заснуть… Спать… Но нет, нет, не сейчас. Я не смогу уснуть, пока не выслушаю ее… Когда я услышу ее голос? Сейчас это невозможно. Я видел исчезнувшие кеды и опустевшую без джинсовой куртки вешалку, возле двери в коридоре. Значит нет моего солнца дома, упорхнула, исчезла, как лучик! И когда я увижу ее? Я ведь не помню и не видел, куда она убежала. Наверное, я мог бы ее найти, но стоит ли? Моя Билл слишком непостоянна, я часто ее не понимаю. Или она меня? Боже, что же мне делать? Во мне опять раскачивается больной параноик. Вдруг мои мысли о первобытных потребностях организма в виде сна перебил звонок. Очень громко, плюс ко всему, телефон еще и вибрировал. С тихим отвращением и ненавистью я вытянул вышеупомянутый кусок продукта эволюции. На черном дисплее светилось имя контакта «Бетти». Я успел проклясть свое существование еще раз, но все-таки ответил. Мне было стыдно понимать, что я видел звонок и намеренно не ответил. Лучше сейчас по-быстрому отделаться от нее и забросить это устройство куда подальше. Переписывать по каждому слову наш разговор не вижу смысла, так как он был банальности прост. Его единственная идея была такая: Бетти не просила, а откровенно требовала встретиться и мне было запрещено отказывать, ведь я и так динамил ее полторы недели. По-быстрому собравшись и накинув на себя куртку-авиатор, я вышел из дома. До дома Бетт было недалеко, поэтому я не очень спешил. И не только поэтому — мне просто не хотелось к ней идти и видеться вообще. Всю дорогу меня не покидало чувство, что что-то должно произойти. Плохого предчувствия не было, но и хорошим его тоже не назовешь. Может это как-то и было связяно с той, в дом которой я направляюсь, а может и нет, понять сложно. Но это точно, что что-то случится, и это что-то будет весьма значительным — мое звериное чутье меня никогда не обманывало. Вопрос был только в том, что это будет?..