мне нужны твои руки

      Завтраки Вова ненавидел, и делал это по совершенно разным причинам. Иногда потому что не хотел утром не с кем общаться, а приходилось, иногда просто не было настроения, а иногда и кусок в горло не лез. Но бывали дни, когда он просыпался и хотел проглотить половину холодильника. Таким стало сегодняшнее утро, и оно сильно отличалось от других. С Губановым за одним столом он никогда не ел, но сегодня его можно было поздравить с дебютом. Стеснение заставляло есть со скоростью черепахи и совершенно не поднимать головы. Он лишь слушал, о чём говорят по телевизору в углу кухни, долго жевал и часто вздыхал. Всё-таки в этом доме ему некомфортно. Вернее, относительно комфортно, но только тогда, когда в одной комнате с ним не находится хозяин квартиры. Вова привык к тому, что Лёша теперь — часть его «быта», что они будут на короткой ноге постоянно, но не привык к тому, что они чуть ли не живут вместе вот уже который день.       — Слушай, у тебя сегодня есть какие-нибудь дела? Угонять ничего не надо?       — Нет, сегодня не надо, — качает головой хозяин квартиры, — А что, у тебя планы какие-то есть?       — Есть, — пожимая плечами, Вова отодвигает от себя кружку и наконец поднимает глаза на чужое идеально выбритое лицо.       — Какие?       — Хочу снять какую-нибудь комнату.       Лёша мгновенно поменялся в лице, будто эта фраза его обидела. Он нахмурил свои выразительные брови, чуть отвернув голову влево и с сомнением посмотрев на Вову. Тот повторил его мимику, не понимая, почему на его слова так отреагировали. Он что, сказал что-то плохое? Или смешное, но недостаточно, чтобы рассмеяться? Чем вызвано это выражение лица напротив?       — Могу подсказать тебе одну, — наконец отмер Губанов, сделав небольшой глоток чая.       — Где?       — Да тут недалеко совсем, вот буквально выходишь с кухни и сразу направо, там дверь, увидишь.       — Слушай, я серьёзно, — повышает голос Вова, обижаясь на то, что его решение высмеялось. — Я не хочу тусоваться в твоей квартире только потому, что не могу явиться домой. Будем честны, я в этой квартире абсолютно левый человек, я здесь на птичьих правах.       — Тебя это так напрягает? — Губанов поднялся, расправил плечи, кинув кружку в раковину, и обернулся, сложив руки на груди. — Я ведь тебя не прогоняю, плату не беру. Надо — живи. Мне ведь проще: кататься, вызванивать и искать тебя не надо, когда ты мне понадобишься.       — Ты когда-нибудь сам жил на птичьих правах? — с наездом продолжает пытаться гасить Вова.       — Да, целый год. Мне великодушно помогли, и я знаю цену такой предоставленной возможности — пожить у кого-то за бесплатно. И я даю её, эту возможность, тебе, потому что тебе это, похоже, необходимо. Так что давай, не выёбывайся возможностью снять комнату с клопами и обживай мои квадратные метры пока я добрый, — Губанов вышел из кухни и скрылся за дверью ванной.       — Пока я добрый, — передразнил его Вова, качая головой и закатывая глаза.       Но нельзя не согласиться, что Лёша был прав, но лишь отчасти. Так действительно легче вести одно дело, но вот снять Вова мог что-то большее, чем комнату с клопами. Хотя, он давно не заглядывал в газеты и, признаться, не очень хорошо понимает в ценах комнат. А вдруг ему попадётся такая, в которой даже находиться мерзко, и эта комната будет единственной, которую он сможет себе позволить? Нужно найти парочку газет и перерыть их, а лучше спросить у кого-нибудь, кто в теории может разбираться в этой теме. Но таких знакомых в окружении Вовы было… их не было, и в этом была вся загвоздка.       Его всегда напрягало отсутствие реально полезных связей. Он не мог свободно крутиться и вертеться в нынешних реалиях, ведь из знакомых у него только друзья со школы, которые поголовно ушли в политехнические университеты и почти ничем не могли ему помочь, два работника милиции, к которым обратиться можно лишь в экстренных ситуациях, пара знакомых с банды покойных Вадима и Славы, о которых можно забыть навсегда, да и всё в принципе. Вова никогда не был общительным человеком, и вот в его девятнадцать лет это сильно аукнулось. Ему даже не к кому обратиться. Стоит найти способ, как обрасти связями. И его голову мгновенно посетила, кажется, хорошая идея, об осуществлении которой он позаботится в ближайшие дни. А пока он сидит на кухне Губанова, покачивает ногой и смотрит в одну точку, как зачарованный.       — На твоих шмотках остались пятна. На, потрать с пользой, — Губанов безразлично бросил на стол пару стодолларовых купюр, выдохнул, собираясь с мыслями, прихватил ключи с полки у телевизора и положил к купюрам. — Вечером покажешься.       И он ушёл. В квартире снова стало тихо, только телевизор гудел, но его Вова быстро выключил, не желая слушать бессмысленный трындёж на главном канале страны. Стало лениво даже пальцем шевелить, однако он поднялся, пересилив себя, сполоснул свою и губановскую кружку водой и, отряхнув руки, вышел в коридор. Раз уж он остался один, раз уж ему разрешили обосноваться тут, хоть он до сих пор не в восторге от такого расклада дел, то пришло время изучить квартиру досконально. Нет, он не полезет в трусы Губанова и не будет рыться в них, он просто посмотрит оставшуюся загадочную комнату, в которой Губанов спит.       Только открыв двери, он сразу наткнулся на бардак. Ужасный бардак, который разросся и на полу, и на полках, и в приоткрытом шкафу. И всё было тёмное. Зашторенные окна, пустые стены… Вове эта комната больше напоминала спальню вампира из Трансильвании, чем спальню в историческом центре Петербурга. Единственное, что в этой комнате было убрано — это кровать. На ней ни единой вещи, она идеально заправлена и накрыта тёмным покрывалом. Хотелось рухнуть на неё, потянуться, но поправлять потом — лень, потому Вова только поглядел на неё с завистью, мол, «и квартира-то у него своя, и кровать огромная». Отвлёкшись от кровати, он обратил внимание на стол, на котором тоже было относительно чисто, разбросано было только пара бумажек, скрепки и пара ключей от авто. Вова побоялся к ним даже прикасаться, вдруг что напутает, и его всё же поймают на том, что он рылся в чужой спальне. Ещё Вову привлекли холсты. Они стояли в углу целой кучей, и все они были отвёрнуты к стене. Вова добрался до них, перешагнув через груду каких-то бумажек на полу, отклонил одну от стены и заглянул, увидев написанную голую женщину. Отклонил вторую и обнаружил какую-то абстракцию, отклонил третью — и снова обнажённая натура. Решив дальше не смотреть, он со смешком вернул их на место, вернулся к центру комнаты и, оглядев её ещё раз и, не найдя более ничего привлекательного, вышел, потопав в отданную ему в распоряжение. Тут было куда привычнее, не возникало ощущения, будто он оказывался в какой-то Нарнии. Да, комната Губанова до этих пор было для него загадкой, но теперь он понимает, взглянув на весь этот бардак, каков Губанов на самом деле. Чуть распиздяйства и халатного отношения к вещам, но вот самое главное у него всегда в порядке — кровать и рабочее место. Чем-то в этом плане они были похожи, и это даже радовало.       А вот комната, отданная ему в пользование, была, во-первых, раза в два больше и выступала в роли гостиной, была в тысячу раз светлее и чище не в плане отсутствия пыли. Было видно, что сюда заглядывают исключительно по праздникам, что в шкафы заглядывают раз в пару лет, потому что в них чистота и порой пустота. У Губанова было мало вещей, и это бросалось в глаза. И вещей не в плане всяких безделушек, их как раз так и было много, особенно в гостиной. Вова разглядывал их ночью, взглянул на них и сейчас, но уже без прежнего интереса. Ночью они казались более завораживающими, а сейчас, при свете дня, стали какими-то блеклыми и скучными. Даже статуэтки негритянок не притягивали взгляда. Тусоваться здесь в одиночестве больше не хотелось. Он потёр всё ещё сонное лицо руками и побрёл в ванную, где на толстых бельевых верёвках болтались его высохшие вещи, которые так и не отстирались. Не зря ведь Губанов дал ему денег. Оглядев огромные пятна не отстиравшейся крови на штанах и светлом свитере, который изначально принадлежал не ему, а Васе, он решил обнаглеть в край. Залез в шкаф Губанова, порылся в нём как следует, и вышел из его комнаты в приличных вещах, одетый по последней моде, но, слава богу, не в малиновый пиджак и спортивки. Лёша такое не носил, он предпочитал что-то строгое и даже элегантное, что на нём сидело как на модели, а вот на Вове выглядело так, будто он местный дурачок. Губановские вещи ему не особо шли, или ему просто так казалось, потому что Вова никогда толком не носил светлые брюки с чёрными свитерами.       Он вышел из квартиры в относительно приподнятом настроении. Он толком и не понимал, почему оно так улучшилось, но чувствовал он себя не как обычно: в каждом своём шаге он ощущал уверенность, свою гусиную важность. В магазине он набрал первое, что попалось на глаза, отдал деньги и вышел с такой же важностью, как и до этого. Оставшиеся деньги он бросил себе в карман под предлогом того, что ему они будут нужнее, затем, вернувшись на квартиру Губанова, уселся думать и строить планы. Деньги у него теперь есть, причём, если доход будет стабильным, то неплохие, и эти деньги нужно куда-то девать. Он снова задумался о комнате, но мысли о неё снова упёрли его носом в одну единственную проблему: знакомых-то у него и нет.

***

      Вечером Губанова поставили перед фактом: Вова уходит, но куда именно — не скажет. Лёша лишь посмотрел на него с сомнением, но промолчал. Он не собирается выступать этому человеку мамкой или нянькой. У него лишь одна забота — чтобы тот не юркнул в другую банду, не распиздел все выданные ему секреты дела и не сдох от чьих-либо рук. Первое маловероятно, ведь Лёша на старте их совместной работы хорошо накормил Вову деньгами и обещаниями, второе Вова точно не выдаст, ведь понимает, что это в первую очередь коснется его самого, а вот третье… Этого Губанов пока больше всего боится. Вову только-только увели из чужих лап, и никто не знает, будет ли за это месть или нет, поняли ли Фрики, что причиной смерти их главарей стал именно Вова, за которого неожиданно началась односторонняя борьба. И отпускал он Вову в его вечерние путешествия скрипя зубами.       А Вова шёл в место относительно безопасное. Там его примерно знают, но он их — вряд ли настолько хорошо, чтобы приходить без приглашения и с какими-то просьбами. Он шёл знакомиться получше и налаживать контакты. И важно было, чтобы всё это знакомство проходило без Губанова. К нему у Шпаны слишком много внимания, а это сильно помешает ему исполнить свои цели.       Только он вошёл в стриптиз-клуб, так сразу попал под внимание девочек. Они запомнили его, они его знают, и лезть сейчас Вове им даже доставляло удовольствие, ведь тяжело забыть, как он в прошлый раз замирал в испуге и старался не дышать, пока по его плечам водили нежными ладонями, спускаясь по груди вниз. В этот раз он был чуть разговорчивее и, неловко остановив попытки соблазнения и лёгкие насмешки над неопытностью в общении с девушками, он попросил отвести его к главному, на что получил нежный смешок чуть ли не в самое лицо. Его наконец проводили до знакомой комнаты, толкнули в неё со змеиными усмешками и пропали из вида.       И вот только сейчас, когда он увидел Шпану в неполном её составе, он вдруг понял, что говорить им ему нечего, цели у него никакой, кроме как познакомиться поближе, нет, и его появление в этой комнате стало казаться абсурдным и даже неловким. Захотелось провалиться сквозь землю, но когда с дивана вскочил Коля, то это ощущение потупело.       — Ой, Вованчик, а ты чего тут, где твоя глава, где твой папаня?       — Папаня?       Вова выдавил из себя ухмылочку, но на деле стоял в полном недоумении. Первое, о чём он вообще подумал, — это об отце. В душе на мгновение всё опустело, а потом снова залилось недоумением, но уже наиболее сильным, ведь вторая мысль была о Губанове. Маловероятно, что Коля говорил именно о его отце, о нём он, во-первых, знать навряд ли мог, а во-вторых, было бы тупо, если бы он реально имел в виду его отца. И если он говорит про Лёшу, то причём тут такое слово, как «папаня»?       — Хес где?       — Какой Хес?       — Губанов!       Вова чувствовал себя дураком ещё больше, чем пару секунд назад. Мало того, что он пришёл к ним в компанию просто так, без цели, так ещё и тупит перед улыбающимися ему в лицо людьми. А вдруг эти улыбки имеют отрицательный характер, вдруг над ним смеются? Он оглядывал каждого и искал какого-то подвоха в их выражениях лиц, продолжал молчать, недоумевая, и сжиматься всё больше.       — Откуда мне знать, где он, — наконец соображает ответ Вова, пожимая плечами. Он решил тщательно скрывать тот факт, что он буквально полчаса назад ставил Губанова в известность, что уходит из его квартиры по каким-то своим делам и что совершенно не знает через сколько часов он вернётся.       — А он вообще знает, что его человек захаживает на чужую территорию? — Лиза поднялась с дивана, поправила свою белую шубу и, закусив нижнюю губу с некой игривостью, присущей кошкам, уселась на корточки возле невысокого столика. Её тонкие пальцы мастерски насыпали на бумагу что-то похожее на измельчённые листья табака, затем завернули эту бумажку и аккуратно загнули самый её кончик.       — А оно ему надо?       — Смело, и отчасти даже верно, — пару раз кивает Коля, затягиваясь самокруткой. — Так чего пришёл?       Вова снова впал в ступор. Есть вариант сказать, как есть, мол, пришёл без цели, просто потому что скучно, потому что решил познакомиться с ними получше, есть вариант попросить сказануть полную ерунду, попросив косяк или девочку, а есть вариант просто уйти. Последнее выставит его как полнейшего идиота, второе выглядит как более-менее адекватное решение, а первое всё ещё казалось странноватым, но оно являлось правдой, что его привлекало больше всего. Ну скажет, что пришёл просто так, и что? Не выгонят же его взашей, не поржут над ним, не загнобят, как малые дети. И пока он думал, какой из вариантов менее тупой и не выставит его дураком, к нему пришла та самая мысль, которой следовало бы явиться первой. У него наконец появился шанс узнать подробнее о Губанове, и Шпана наверняка сможет ему что-нибудь рассказать.       — Я с тупой просьбой, — Вова строит серьёзное лицо, будто бы эта мысль не была самой свежей в его голове, будто бы он вынашивал её несколько дней. — Вы ведь наверняка Губанова лучше знаете, чем я.       — Ну да, куда лучше, — посмеивается Саша, на что получает взгляд от Коли, который мгновенно его усмиряет.       — Хочешь, чтобы мы про него рассказали? — Лиза снова уселась на своё место, начав качать ногой. Она олицетворение важности, женственности не в самом нежном смысле и внутренней силы, стойкости. Вова и раньше это подметил, ещё при первой встрече, но собрал её образ воедино только сейчас.       — Типа того, — соглашается Вова, чуть кивнув головой и почувствовав, как на его плечо ложится крепкая и тяжёлая рука Коли.       — Ну смотри, малой, — он начал толкать Вову в спину, приглашая, а лучше сказать, заставляя занять какое-нибудь место, чтобы не стоять у дверей. — Ты попал в жестокие руки, вот что я тебе скажу. Людей косит, обманом живёт, везде наживу ищет. Он — тот самый победитель по жизни. Знаешь ведь поговорку: не наебёшь — не проживёшь? Вот считай, он нас всех ещё переживёт.       — А ещё он любит стабильность, — вставляет свои пять копеек Лиза, чем обращает всё внимание на себя. — И если кто-то или что-то мешает его планам, его стабильности, его желанию продвигаться вперёд без излишних проблем, то считай, что это кто-то или что-то — труп.       — Достаточно запугали? — Коля рассмеялся гиеной, пофырчал, а затем выдохнул, возвращая серьёзность на своё лицо. — На самом деле да, целеустремлённый человек, иногда даже эгоистичный, но в целом — парень неплохой. Если ты паришься, что тебя наебут и после пары дел выбросят на улицу, как котёнка, а ещё хуже — убьют, то забей, такое навряд ли будет, только если ты сильно не нагрешишь. Он терпеливый, но проверять это не советую, потому что терпеливый он по настроению. Сегодня он вытерпит твои выходки и промолчит, а завтра спустит курок.       — Да чё вы его пугаете, ёбаный свет, — начинает ругаться Влад, высокий тёмненький парень, больше похожий уже на мужчину. Он давил своим авторитетом и наверняка был здесь главным, хотя поначалу Вова думал, что главный в их тусовке всё-таки Коля или Вова, которого чаще называли Кашей. — Нормальный он мужик, добряк, если дело своих касается, слово держит.       Вова молча слушал, впитывая все характеристики Губанова. Он не мог ответить себе на один простой вопрос: а так ли он представлял себе Лёшу в самом начале? Он даже и не думал никогда, какой Губанов на самом деле, не имел о нём чёткого представления. До этого момента он был для Вовы просто человеком, просто «работодателем». И вот начиная с сегодняшнего утра в голове начал выстраиваться целостный образ, который уже имел эмоциональную оценку. Вове он нравился несмотря на то, как похуистично Губанов отзывается обо всём, что не касается работы, но при этом действиями порой показывает совершенно противоположное. Приютить Вову на одну ночь — скрипя зубы, но ладно, приютить на вторую ночь — окей, так и быть, дать денег, потому что сам проебался — легко. Предоставить целую комнату в пользование практически незнакомому человеку — окей, но прикроется работой.       — А почему «папаня»?       — А что, нет что ли? Считай, над тобой взял опеку взрослый дядька, который тебя работой и деньгами обеспечил. Чем не папаня? Подожди какое-то время, и он реально опекать начнёт, потому что есть у него такая черта — всё и вся держать под контролем.       — Почему тогда он Илью под опекой не держит?       — Потому что Илья — мальчик уже взрослый и потому что его нашёл не сам Губанов, а Антоха. А тебя он нашёл сам, заинтересовался и добился того, что ты сейчас не на… ладно, о покойниках плохо нельзя, не на каких-то левых людей работаешь, а на него. Понял ли? — Коля делает ещё одну тягу, всё больше расплываясь в горделивой улыбке, мол, «я такой умный, я всё знаю и тебе сейчас поведаю каждую мелочь, а ты сиди и слушай меня умного, неуч».       — Простыми словами — тебе повезло, — Влад наклонил голову к правому плечу, поджал губы и посмотрел Вове прямо в глаза. — Если посмотреть, на что он пошёл, чтобы тебя заполучить, то будь уверен, ты за крепкой спиной. Не в физическом плане, конечно, но он тебя точно не киданёт в обиду не даст. Мы именно про это «опекунство». Твоя задача просто нигде не косякнуть и ему сильно не перечить. Он знает, что делает.       Вова смотрел на Влада в ответ, запоминая каждое слово, сказанное им. И ему было даже приятно. Он всё больше и больше осознавал, что его жизнь и правда повернулась в лучшую сторону, что ему повезло в том плане, что он теперь не просто работник на пару дел и то от скуки, лишь бы только его чем-то занять, а он действительно нужен, он необходим, за него порвут и постоят. За него пошли на убийство, и это ли не показатель нужды в Вове, как в работнике?       — Ну так что? Ты только ради этого приходил? Может, тебе ещё чего надо? Девочку например? Траву? Будешь? — Коля сунул косяк под самый нос, и Вова, почувствовав резкий и неприятный запах, отодвинулся, с сомнением поглядев на самокрутку. Честно говоря, курить хотелось, но он вспоминал наказы Лёши, вспоминал, что в самокрутке и не табак вовсе, и сильнее отворачивал голову. — Да что ты вертишься? Будешь, нет? Или не мужик?       Вова в растерянности посмотрел на Влада, на Лизу, которые не без упрёка смотрели на него в ответ. Ну правда, что будет от одного лишь косяка? Не подсядет ведь он, не умрёт. Может, от него эффекта на самом деле ноль, просто вонища и внешний вид выдаёт в нём не обычную сигарету. Он, поджав губы, взял самокрутку между пальцев, затянулся смело и глубоко. Сразу прошибло горло и лёгкие, но виду он не подал. Во рту остался неприятный вонючий осадок.       — Щас я тебе новенький скручу, что за другими докуривать, не бедные ведь.       Дурь доходила до мозга долго, а вернее вообще не доходила. Просто болело горло, и ощущалось странное давление в голове, но другие эффекты появляться отказывались. Вова сидел, слушал чужие разговоры, время от времени пытался вставить свои пять копеек и так и не дождался ничего такого «прикольного», ради чего все это курят.       — Ну? Есть эффект?       — Нет, — признаётся Вова, легонько мотая головой и пытаясь прислушаться к себе.       — Нет так нет, слабая тебя, значит, не вставит. Мощнее будешь?       Вова снова засомневался. Это будто бы был знак от судьбы: его не вставило в первый раз, значит второго и быть не должно, но он смотрит на других и понимает, что курево — это пропуск в это общество, повод остаться на подольше и пообщаться поближе. Он соглашается, хоть и подсознание рыдает и умоляет остановиться, ведь это плохо, ведь это наркотики, ведь это убьёт его организм, но Вова, который уже был настроен на получение связей и на общение, подавлял здравый смысл и шёл наперекор организму. Насколько это было критично — хуй его знает, но он принимает из чужих рук уже кое-то помощнее, поджигает, тушит бумагу короткими дуновениями и тут же делает тягу. Снова ноль эффекта, но он продолжает курить уже в надеждах, что на него подействует, за что себя немного корит.       И трава действует. Музыка за дверью стала иной, будто красочнее и звонче, глубже и притягательнее, голоса стали звонкими и бодрыми, всё перед глазами не плыло, а наоборот, будто стало резче. И внутри тоже ощущались некие перемены, которых Вова сначала испугался, а потом принял как должное. И когда он раскрыл рот и начал без умолку болтать о всякой ерунде, его никто не перебивал, все слушали и даже чуть улыбались, но не в негативном ключе, а даже радуясь тому, что Вова наконец разговорился, ощутил другую атмосферу этого места и по-другому воспринял ту реальность, к которой он привык. Вову заряжало изнутри что-то неведомое, бесконечно по мозгу долбили импульсы, заставляющие смеяться и улыбаться. Потом резкость зрения пропала, сменилась на мыло, из-за чего он постоянно моргал, пытался сконцентрироваться, искал бодрости, ведь его так же неожиданно начало отпускать. Всё тело стало ватой, но такой тяжёлой, что он и пошевелиться не мог от давящего ощущения. Дико разболелась голова, заныли зубы и организм начал отторжение. Но несмотря на все эти побочные эффекты он попросил ещё в надежде, что новая порция дыма обновит его, боли уйдут и всё пойдёт по новой, как на детской карусели. Всё завертится снова, как в бесконечном цикле, и ему будет в разы прикольнее. Ему так понравилось это ощущение, ему нравилось, что после этого косяка ему удалось выйти со Шпаной на один уровень общения, что его слушали и понимали, что он сам не боялся с ними говорить.       Он выкуривает залпом второй, пока на него не обращают внимания. Но побочка после первого косяка не прошла, а только усилилась. И в этот момент, когда ему стало веселее, он заметил, что в его окружении остался только хозяин стриптиз-клуба и появились Илья и светлый высокий парень, которого Вова помнил, но очень смутно, будто он видел его в каком-то сне много лет назад. И каждый заглядывал в его огромные, предельно выразительные глаза, которые, подвергнувшись внутренней панике и паранойе, бегали туда-сюда и не давали вычислить размер зрачков. Но по этому неоднозначному поведению даже в зрачки заглядывать не надо — всё и так понятно.       — Да мы не предлагали, он сам попросил, а как я могу ему отказать? Захотел — значит знал, на что шёл, — оправдывается Коля, складывая руки на груди. Он нагло врал, потому что знал, что если он расскажет правду, и эта правда дойдёт до Губанова, то его повесят за яйца к потолку.       — Да что он может знать, ты посмотри какой он убитый. Вов, тебе предлагали или ты сам просил?       — Сам, — мгновенно отвечает Вова. Его мозг сейчас — это огромный ком мыслей, которые твердили ему: если он скажет, что ему предложили, то ему больше не будут доверять ничего и никогда, и вся связь, выстроенная сегодня со Шпаной, порушится, как карточный домик, ведь Илья расскажет Губанову, а Губанов перекроет все пути к Шпане. И Вова снова окажется без возможности нажить себе связи. А если он соврёт и скажет, что попросил сам, то можно будет отмазаться тем, что он наивно думал, что эти самокрутки — это обычный табак, и неважно, что Губанов говорил не курить ничего, что как-либо и когда-либо касалось рук Шпаны. Вова отмажется своей ветреностью.       Кажется, он понял, почему Губанова называли «папаней». Вова придумывает отмазы, как для отца, отчасти даже побаивается Губанова, особенно в изменённом состоянии, и не хочет, чтобы информация про сегодняшний вечер просачивалась за пределы этой комнаты, а особенно попадала Губанову в уши.       — Сам, ага! Ты зачем вообще сюда пришёл? Просто покурить? — Илья грозно смотрел в глаза напротив.       Вова лениво забегал глазами по комнате, ища ответ на этот вопрос. В теории согласиться — это самый безобидный вариант из всех, что крутится в голове. Ну да, пришёл покурить, а что? Если он скажет изначальную причину, то это будет тупо, ведь Вова в самом начале говорил о вообще других побуждениях, если скажет, что пришёл узнать за Губанова, то Илья передаст это Лёше, и тогда тоже будет не особо красиво. И наврать нельзя, и правду сказать тоже, ведь что бы он сейчас не сказал — соврёт либо первому, либо второму. Вот сейчас очень хотелось оказаться трезвым, но он буквально пять минут назад скурил второй косяк, и это только начало его действия.       — Ну всё, не донимай его, утром спросишь, когда он отрезвеет. Он щас мало чё соображает, наплетёт хуеты, — снова встал на защиту Коля.       — Ты вообще молчи! — рявкнул Илья. Он отстранился от лица Вовы, заходил кругами, а потом упал под боком Дениса, уперев локти в колени и сложив ладони в замок, разминая пальцы. — Куда его сейчас? К Губанову я его не потащу, домой тоже, к себе — тем более. Здесь его оставлять?       — Ну оставь, я же тут буду.       — Ага! Был ты тут, и что в итоге? Сидит теперь кадр, не вдупляет ничего, — Илья снова поджал губы.       — А что плохого в том, что он накурен? Будто ты марихуану не долбил никогда?       — Одно дело я, мне двадцать пять лет, я понимал, на что подписываюсь, понимал, что это такое — трава, но вот он, — Илья указал пальцем на Вову, — он навряд ли вообще что-то осознаёт. У него под носом этим даже вертеть нельзя, потому что он на всё бросаться будет в силу возраста и своего нынешнего положения, понимаешь? Блять, мне оторвут башку, тебе её оторвут, Вове оторвут как только это до Губанова дойдёт.       — А почему оно должно дойти? Я не скажу, и вы не говорите, — вставил свои пять копеек Вова, тут же начиная улыбаться. Его сознание снова сделало оборот, и мир с новой силой залился красками, эмоции снова подскочили, и он перестал различать их, путая негативные с положительными.       — Как у тебя всё про-о-осто! — Илья сам улыбнулся, но так криво и даже мерзко, надменно, что Вова мгновенно успокоился. — Ты сам-то чем думал?       — А оно надо было? — Вова снова заулыбался. Он упустил контроль за языком, и его оглушило новым криком:       — Надо! Тебя не развлекаться взяли! Кому ты укуренный, зависимый нужен будешь?       Вова покосился на него, не понимая, о чём именно он говорит, ведь пока он был накурен, Шпана относилась к нему иначе, чем к трезвому, ему было интереснее общаться и в целом воспринимать мир, ему было хорошо в компании, в которой он казался лишним как только ему открыли двери. Он ведь был нужен!       — Приехал, блять, расслабиться, — фырчит Илья и выходит из комнаты, громко хлопнув дверью так, что она на мгновение перебила ритм музыки.       И весь этот сыр-бор только из-за того, что Вова покурил? Да что в этом такого? Половина Петербурга курит, и ничего! И почему Вову вообще считают маленьким и ничего не понимающим? Ему уже девятнадцать, почти двадцать лет, он взрослый человек, который полностью себя осознаёт и имеет право делать то, что ему только вздумается, но все вокруг с этим согласны не были. Только Шпана его поддержала.       Когда вернулся Илья, молчание стало ещё более угнетающим. Коля этого, видимо, терпеть не захотел и просто вышел в зал, оставив Вову, Илью и Дениса наедине. Его особо не парило, что сейчас будет происходить в комнате, пусть сами разбираются. Но у Ильи уже кончились силы кричать и запугивать Вову своими словами. Он молча пил пиво, не смотря никуда, кроме как на точку перед собой. Он хотел что-то сказать, как-то продолжить ругать, но на языке не появлялось ни одной подходящей фразы.       — Почему ты молчишь?       — У тебя голос страшный, — бурчит Вова, с размаху заваливаясь на диван. Он падает спиной на подушки, потягивается с руками у груди, сложив их подобно коту, а затем шумно выдыхает и тут же смеётся во весь голос, отчего Денис морщится и смотрит на Илью с надеждой, что тот сейчас что-нибудь придумает.       В голове у Коломийца только одно: «неужели я выглядел так же, когда курил первый раз?». Так смеялся, так был страшен и неприятен трезвому человеку, будучи в изменённом сознании? Помнится, когда Денису было не очень хорошо, Илья его отпаивал обычной водой, заливал внутрь целые литры, кормил всем, что попадётся под руку. В общем, набивал его организм всем, чем только можно, отвлекал и заставлял концентрироваться на чём-либо только лишь ради того, чтобы отвлечь и отрезвить сознание.       — Может, его промыть? Ты ведь отпаивал меня, когда мне было хуёво, — бурчит на ухо Денис, пытаясь игнорировать чужой смех.       Илья промолчал, взглянул на Вову и вдруг снова вспомнил девяносто третий, понял, что с Денисом была идентичная ситуация. Всё-таки это возраст такой, когда думаешь, что ты уже достаточно взрослый, что у тебя котелок уже достаточно варит, но грубо ошибаешься, в пару дней ломая себе жизнь. В этом возрасте всё обманчиво: и ты, и мир вокруг тебя. Доверять нужно с умом, но кто бы объяснял это, и кто бы верил этим словам. До этого доходишь сам, пройдя через весь пиздец, и доходишь в тот момент, когда уже либо всё потеряно, либо ещё есть шанс на спасение. Но этот шанс зачастую игнорируется.       Поднявшись с дивана, он потянул Дениса за собой, подошёл к Вове и скомандовал: «хватай под руку». Чуть ли не волоком дотащив Вову до туалетов, миновав полупустой зал, они облокотили его на раковину в туалете и открыли кран с ледяной водой, подставляя голову парня под струю, насильно открывая рот, пока тот кашлял и упирался, громко ругался матом и ёжился, пища. Илья так злился этому упиранию и отказу от помощи, что сильнее хватал за волосы, грубо наступал на кроссовки и держал так крепко, что Вова выл сильнее.       — Если щас воды нахлебаешься — Губанову не скажу, — твёрдо произносит Денис, недовольный поведением и Вовы, и Ильи. И, как ни странно, эти слова подействовали. Вова перестал дёргаться, засопел, а затем послушно открыл рот, послушно глотая воду. Илья ослабил хватку и почти даже отпустил Вову, убрал с ноги Вовы свой кроссовок и молча наблюдал, как тот жадно хлебает воду, как она обильно стекает с его волос и забирается за шиворот. Коряков только глянул на Дениса благодарно, а затем умылся сам.       — Я не могу больше, — бурчит Вова, закрывая кран.       — Пей говорят, — Илья снова открыл воду, и Вове ничего больше не оставалось делать, кроме как хитрить. Он лишь делал вид, что пил, потому что в него и правда уже не влезало.

***

      На следующий день Вова не знал, куда себя деть. Он проснулся с ужасной болью в голове, с болью в животе и в горле, и при этом его жутко мутило. Его оставили в клубе, укрыли какой-то шубой и ушли, не заботясь о том, что утром ему будет куда хуже, чем вечером. Это было неким наказанием, и Вова его принимал. Он лежал на животе, весь в поту и жару, чуть подогнув ноги под себя, упирался носом в подушку и почти не дышал. Его одолевала паранойя, страх, что всё то, что происходило здесь вчера, выйдет за пределы клуба. И это было куда страшнее болей. Ему нужно встать, нужно привести себя в относительный порядок и вернуться к Лёше, но он даже пальцем пошевелить не мог, что уже говорить о передвижениях по городу. Он так и лежал ещё часа два в абсолютно тёмном помещении, не зная ни времени, ни даты. Он не мог даже утверждать, что прошло именно два часа. Может, прошло от силы минут десять, но ощущались они точно как два часа.       Наконец он нашёл силы подняться. Он накинул на плечи ту шубу, которой был укрыт, и вышел в большой зал. Здесь была абсолютная тишина, так же выключен свет кроме ламп над парочкой столов. И слышалось тихое-тихое бурчание. Кто-то сидел спиной к нему, напевал какую-то песню и нездорово двигался. Вова двинулся к нему не без опаски, аккуратно ступая по полу, на котором постоянно что-то хрустело: то песок, то перекатывались мелкие камушки от того, что их не нарочно пинали.       — О, живой, — силуэт обернулся, вынул наушники из ушей, нажал что-то на дисковом плеере и приподнялся с места, чем насторожил Вову. Фигура была выше него раза в два, крупная и крепкая. — Чё, открыть тебе дверь? Или ещё посидишь, отойдёшь?       Вова не размыкал челюсти. Он внимательно смотрел в темноту, различая только цвет волос и майку, в которой был человек, но никак не мог рассмотреть лица. Голос у него был низкий и какой-то спокойный, будто отдавал мёдом. Он говорил в нос, у него была хорошая дикция. Он не узнавал в нём никого. Перед ним стоял незнакомец, который знал о состоянии Вовы, знал, что он находится здесь и что когда он проснётся, его нужно проводить до выхода.       — Чё молчишь-то, дурень?       — Я не дурень, я Владимир, — огрызается Вова, фыркая.       — А я Данила, и это не меняет того факта, что ты дурень. Так упарываться в свой первый раз — это надо уметь. Полклуба на уши поставил.       — Не завидуй. Слушай, сколько время?       — Час дня, — безразлично отвечает Данила. — Так, всё, шубу давай и на выход, у меня работы ещё вагон.       У Вовы было ощущение, что его просто выпнули. Он оказался под палящим солнцем, потёр глаза и, пытаясь игнорировать боль, поплёлся на трамвайную остановку, почти не представляя, как из этого района города добраться в район, где жил Губанов. Да он и ключей-то не взял, и если Лёши не окажется сейчас дома, то он будет продолжать «бомжевать», но только уже на лестнице парадной. Домой к Васе он не поедет, Максу с Нелей точно не до него, а других мест, куда можно приткнуться днём — нет. А ехать к Лёше — это добровольно соваться носом в капкан. Скорее всего придётся объяснять где был всю ночь, что делал и почему он так хуёво выглядит. Хотя, как именно Вова сейчас выглядит — это загадка. Он так и не добрался до зеркала. Вот навешает Губанову лапши на уши, которая в теории сможет его спасти, и посмотрит на себя красивого и помятого. А он уверен, что помят. Так хуёво себя чувствовать и выглядеть при этом относительно хорошо — невозможно.