мне нужны твои руки

      Только ночью, когда он упал в кресло в углу комнаты, в которой он имел лишь пару ящиков в шифоньере и раскладушку, он смог обдумать всë то, что произошло буквально только что. Он никак не мог поверить в тот факт, что ради его рук и навыков Губанов скосил сразу двух человек. И когда он смотрел на два этих трупа, то не испытывал ни грамма испуга или хоть какого-то намëка на неожиданность. Он не выражал эмоции, лишь строго смотрел, чуть улыбаясь глазами, и говорил спокойным, совершенно не дрожащим голосом, от которого у Вовы всë больше холодело где-то под рëбрами. «Не требуй от меня объяснений, ты сам всë понимаешь» — это звучало в голове до сих пор. Вова и не требовал, он действительно сразу всë понял: и причины, и задачи, и итоги. Оставалось только кивнуть, подчиняясь новым неожиданным поворотам судьбы, и отвернуться от произошедшего, взглянуть вперëд и морально готовиться к тому, что его ждёт.

***

      Первая мысль, которая просила открыть глаза, была о том, что Вова лежит, а не сидит в кресле, в котором и уснул. А потом острый слух уловил удары ложки о бока керамической кружки. В странной позе сна затекло всë тело: Вова спал на животе, левую руку придавив грудной клеткой и закинув еë на правое плечо. Одна его нога свисала с его раскладушки и безумно мëрзла из-за сквозняка. Открыв один глаз, Вова увидел лишь полутëмную комнату в жëлтых от штор цветах. Под одеялом было тепло, в комнате тихо и хорошо, и если Вова проснется, то всë, начиная от покоя и заканчивая теплом, оборвëтся. Вова знает, что за столом сидит Вася, и что он с вероятностью сто и один процент начнëт свою привычную тираду. Вот бы не слышать эти упрëки, вот бы подняться и не привлечь внимание, вот бы пропасть сейчас и не найтись больше никогда. И не потому, что ему стыдно перед волнующимся Васей. Ему не стыдно, ему обидно, что каждый его шаг «нуждается» в оценке, а иногда и упрëке. Вова уже давно не семнадцатилетний мальчик-идиот, не знающий о жизни ничего. Он уже давно вырос! За его золотые руки боролись не последние в городе люди, вчера он перестал быть собачкой на цепи, вчера он впервые увидел смерть! И ещë множество фактов определяют его как «взрослого» человека. Все эти упрëки родного брата ему не нужны. Они только выбешивают и сбивают с пути. Ну, Вове так думалось.       Телефон на столе зазвонил. Его трель мгновенно сработала на Вову как раздражитель.       — Алë, — женский голос сонно отозвался на вызов. — Да не, спит ещë. Как проснëтся — скажу, не волнуйся.       Вова открыл второй глаз. Перед глазами болталась выстиранная выцветшая простынь с залатанными мелкими потëртостями. От неë пахло хозяйственным мылом, чем-то родным и привычным, а когда Вова перевернулся на другой бок, освободив прижатую и затëкшую руку, запахло травами и жареным хлебом.       — Ты проснулся? — Вера достала ложку из кружки, облизнула еë, чтобы капли чая не попали на поверхность стола, и повернулась в сторону раскладушки. Вова мгновенно натянул одеяло до макушки.       — Нет, — бурчит он.       — Ну, как проснëшься — скажи, — она принялась завтракать, оставив Вову в покое.       — А что ты мне скажешь в ответ?       — Я скажу тебе, что Вася очень зол, — она надкусила гренку, пожевала еë немного, покачав головой, и запила глотком чая.       — А на что именно?       — На то, что он не спал нормально несколько суток, а я с ним. Он звонил Максу Шабанову, а он говорит, мол, ты сутки назад от них ушëл. Получается, пропал. А если пропал, то, по его логике, тебя убили.       — Да кому я сдался, — бурчит Вова, всë-таки поднимаясь с подушки и выгибая спину, как кот, но, оценив свои силы и желание вставать, он вновь падает на подушку, оглушая себя скрипом раскладушки, и укутывается в одеяло.       — Слушай, пока ты не сможешь ему доказать, что ты самостоятелен… — она вздохнула, бросив гренку на тарелку. — О «воле», по которой ты так бредишь, можешь не мечтать.       — И как мне ему доказать, если я не могу уйти на несколько дней, чтобы добиться этой самостоятельности? Замкнутый круг.       — А ты ему перечишь без конца, гнëшь свою линию, вот он и бесится, не доверяет тебе, потому что волнуется, что ты не на ту дорожку свернëшь. Мы с тобой хоть и не самые лучшие друзья, вернее, как я вижу, вообще не друзья, но поверь моим словам: Вася очень хочет, чтобы у тебя в жизни была стабильность, о которой мечтает он, и воля, о которой так мечтаешь ты. Но чтобы иметь второе, тебе нужно умудриться устроить первое. И даже если ты не хочешь этого, хочешь адреналина от жизни, неожиданных поворотов, тебе придëтся идти по правилам Васи. Это входит в его обязанности. Он, как-никак, твой старший брат, поболее тебя понимает.       — О какой стабильности вы говорите, если у нас даже на государственном уровне всë неладно?       — О такой, какой видит еë Вася.       — У нас разные взгляды на слово «стабильность». Вася видит его в смысле дохода, которого хватит на «выжить бы до следующего понедельника», и уверенности в завтрашнем дне, мол, что именно завтра делать, что завтра будет, а я его, этого смысла слова, не вижу. Я его не знаю. Я буквально вчера утром не мог и подумать, где окажусь ночью и что буду делать. То же самое и с доходом. Я понятия не имею, когда, где и сколько заработаю и заработаю ли вообще. Может, стабильность — это и хорошо, но было бы круто, если бы я имел возможность еë опробовать на своей шкуре. Пока жизнь не позволяет мне прикоснуться к такой «роскоши». Да и вообще, с чего это вы все решили, что стабильность — это хорошо? По-моему, случайности иногда куда лучше.       — Ну да, доход у тебя явно не знает слова «стабильность», знает только слово «случайность», — она потянула руку в карман Вовиной куртки, валяющейся на табуретке рядом с ней, и вытащила из неë купюры, которые Вова получил вчера от Губанова. — Откуда это?       — Попытка в «стабильность», но очередная «случайность», — спокойно отвечает Вова, выглядывая из своего кокона. Он вдруг ощутил потребность подняться и забрать из чужих рук свою добычу.       Вера молча отдала ему купюры, отвлекаясь на свой завтрак.       — Вася о них знает?       — Он первый, кто узнал. Он встал на работу, а ты с ними спишь.       Вова поджал губы, вздохнув в недовольстве к себе.

***

      Весь этот день, который начался с разговора не последней важности, Вова провëл в труде. Вера, воспользовавшись своим выходным и возвращением Вовы, решила привести их небольшую комнату в порядок. Вова приподнимал кровать, передвигал стол, держал табуретку, чтобы Вера забралась к потолку и веником собрала всю паутину. За время совместной работы они успели наговориться на все темы: Вера делилась историями с работы, порой невзначай читая нравоучения, Вова вспоминал что-то из их с Васей детства и искренне наслаждался тем, что у них с Верой впервые за долгое время повторился нормальный диалог. Это зависело, наверное, от их хорошего настроения. Вера с самого утра была не угрюмая, как обычно, и всë благодаря взошедшему над городом солнцу, а Вова был спокоен потому, что не было Васи и никто не смотрел с укоризной весь день. Но солнце медленно садилось, а конец смены Васи и его возвращение домой было всë ближе. Вове до безумия не хотелось с ним пересекаться, потому вся его голова, каждый укромный уголок был задействован в разработке плана по грамотному ускальзыванию из дома.       — Нужны спички?       — Вася по дороге домой купит.       Ещë одна попытка не увенчалась успехом. У Вовы уже кипел мозг, но он не оставлял надежд улизнуть. Он знал: придëт Вася, и двери комнаты закроются до завтрашнего дня, а выйти Вове нужно сегодня. Губанов говорил, что заедет за ним сегодня вечером, и проебаться с «первым» же делом Вова не мог. Только спустя час он осознал, что в приоритет ставит не брата, а человека, с которым знаком чуть больше недели. И это не казалось ему критичным.       Вова решил действовать в открытую. Он спрашивал у Веры два раза: «можно мне уйти сегодня?». И получал отрицательный ответ. Вася говорил не отпускать, и Вера его слушала. Но ведь ей не расскажешь правду, которая, быть может, смягчила бы еë отношение к удержанию Вовы дома. Да и если расскажешь, каков процент, что она поверит и утаит это от Васи? Какой процент, что Вася не вставит пиздюлей? Минимальный. Пусть вставляет, но только не Вере, которая допустила бы очередное Вовино «дело».       — Какой-то идиот стоит и раз в пару секунд сигналит, — жалуется в трубку Вера. — Причëм машина не отечественная, кстати, навороченная какая-то. Задолбали уже, набегаются по всяким забегаловкам, а к ним потом на навороченных тачках приезжают. Шлюхи.       Кажется, пора давать по тапкам. Вова и не сомневался, что машина, нарушающая временный вечерний покой дома, принадлежала Лëше. Парень тихо поднялся с раскладушки, зашнуровал свои кроссовки, пока Вера отвлечëнно болтала по телефону и поливала цветы на широком подоконнике, а затем, переведя дух, поднялся и тихо взял свою шуршащую куртку с вешалки. Как только вода из старой лейки перестала литься в горшок с цветами и послышался шорох и громкое «эй!», Вова рванул, хлопая дверью. Он бежал мимо кухни, толкал соседей и перепрыгивал детей, играющих в коридорах. Он бежал по коридорам так быстро, что свистело в ушах и подкашивались ноги. Как только он толчком раскрыл дверь и выбежал на лестницу, он начал перепрыгивать по три ступеньки сразу, подворачивая то одну, то другую ногу. Раскрыв двери парадной и вырвавшись на воздух, Вова наткнулся на широкую грудь, которую по инерции оттолкнул и побежал дальше, видя перед собой только одно: белую машину с включенным ближним светом и с приоткрытой водительской дверью.       — Вова! — Крикнул мужской голос, заставляя обернуться. Вова игнорирует, прыгая на переднее пассажирское знакомой машины.       — Едем, быстрее, — Вова смотрит сквозь лобовое на Васю, который, обернувшись, бездействовал, пока Вова бежал до чужой машины и садился в неë.       — Брат твой? — Губанов выжал сцепление, включил заднюю передачу и выехал со двора, свистя шинами. — Ты же так домой рвался вчера и позавчера.       — Да лучше бы не рвался, — бурчит Вова, пытаясь отдышаться.       — Что, задушили?       Вова промолчал. Он не особо желал посвящать Губанова в дела своей семьи. Как будто бы для этого нужно дослужиться, нужно завоевать абсолютное доверие, но где оно начиналось — Вова сам не знал. Он уже мог свободно доверить Губанову своë время, но доверить личную информацию… Пока нет. Вадя со Славой и то практически ничего и не знали, а тут этому Лëше возьми да расскажи. И вообще, то, что сейчас увидел Губанов — это случайность. Если бы Вова выбежал на пару минут раньше, то этой сцены Лëша бы не увидел.       — Почему так рано? Этим ведь надо ночью заниматься, — Вова повернул на него голову и пытливо глянул прямо в глаза.       — Если бы я не знал, о чëм ты говоришь, то первым делом подумал бы о сексе, — с ухмылкой фыркнул Лëша. — Привыкай к тому, что иногда можно не дожидаться ночного затишья, а пиздить прямо за спиной. Вчера я толкнул тачку, а сегодня еë новый владелец решил омыть покупку в местном баре. И я даже знаю в каком, поэтому…       — Как ты узнал об этом? — Вова покосился на него, разглядывая улыбающееся и самодовольное лицо.       — Очень просто. Ты не знаешь Тоху, который знает весь город. Благодаря ему я знаю, куда и во сколько ехать, чтобы превратить его праздник в поминки.       — А ты не думал, что у этого бара будет много народу? Вряд ли он выбрал для празднования какую-нибудь подворотню.       — Открой бардачок, — просит Губанов, следя за телодвижениями Вовы.       — А ты чë, сам не мог это сделать? — Вова вытянул из бардачка запасные ключи со значком «митсубиси» и как обиженный ребëнок уставился на Лëшу. Вова упорно думал, что у Лëши будет работа не для слабаков, что он нужен, как воздух только потому, что никто не сможет справиться с тяжëлыми замками и сигнализациями иномарок, а тут ему просто вручают ключи.       — Не смог бы. Ты повнимательнее посмотри: чего не хватает? — Интонация Лëши изменилась и стала такой, будто он общается с ребëнком.       — Понял, — Вова вздохнул. Маленький пультик был, а вот самого ключа не было. — А почему? Где ключ?       — Это запасные ключи, и единственное, что додумались украсть, пока тачка ехала через всю Россию — это ключ. Снять дубликат с основных ключей мы тупо не успели. Если шаришь в проводке — заведëшь, если нет — оставляй еë и возвращайся.       — Старая тачка?       — Восемьдесят девятого года.       — Нормально, — машет рукой Вова. Заведëт. Надо просто с важным видом сесть в авто, а там дело за малым. Мало ли, чем занимается «хозяин» в «своей» машине? У Вовы будет достаточно времени, чтобы завести тачку. — Слушай, а не легче у бухого мужичка спиздить ключи и завести еë без проблем?       — Хочешь рискнуть? Тебя за руку в мгновение ока поймают, че делать потом будешь?       Новоиспеченный хозяин почти десятилетней машины оставил свою недавнюю покупку чуть дальше входа в бар. Вова с минуту сидел неподвижно, разглядывая еë, затем безразлично глянул на Губанова и вышел из машины. Они условились, что если Вове удастся завести машину, то он поедет за Губановым и оставит машину в назначенном месте, получив оплату своих трудов.       Сигнализация на «митсубиси» была, но звук она не издала, лишь мигнула поворотниками. Вова сел в салон и первым делом полез в бардачок. И там, к его великому счастью, оказалась отвëртка. Какой русский не кинет в бардачок что-нибудь абсолютно ненужное, даже если его статус выше среднего, раз он смог позволить себе такую машину? Русские — люди запасливые и любят себя подстраховать, особенно всякими отвëртками, ключами или, из необычного, иконками на приборной панели. Вова поразглядывал иконки с секунду, как услышал сигнал машины. Но не той, в которой он сидел, и слава богу. «Пьяные мудилы, выйдут с бара и хвастаются своими гнилыми вëдрами», — думает Вова, с фырчанием захлопывая бардачок. Он уже был готов отодвинуть кресло, чтобы опуститься к проводке и начать разбираться с еë устройством, как водительская дверь неожиданно открылась. Оцепенение не позволило Вове повернуть голову. Он сидел под рулëм, сжавшись в клубок и подобрав руки.       — Чë за дела? — Полный мужчина вжал подбородок в шею и нахмурился, начиная хохотать. — Хули ты тут делаешь? Неудачно залез, пиздюк.       Ну Вова уже понял, что неудачно. Он глядел на мужчину снизу вверх, боясь и пошевелиться, что уж говорить о попытках сбежать. Ему преградили все пути отступления. Полезет в соседнюю дверь — не успеет, поймают за шиворот, юркнет между ног — попадëтся прямо в лапы. Оставалось хлопать глазами и ждать хоть какой-то помощи от заварившего кашу Губанова, который, по-видимому, совсем не умеет ждать. Он купился на раннюю возможность побыстрее заполучить машину обратно, за что сию секунду поплатится Вовой.       — Вылезай-ка, — Вову схватили за шиворот, вытащили из машины и тут же повалили на асфальт. Он хорошо прокатился щекой по асфальту, да так, что она защипала. Всë, на что в этот момент был способен Вова — это, заикаясь, стонать «стой-стой-стой, мужик, стой!» и ползти спиной по асфальту, не смея подняться. В его и без того паникующую и вскипевшую голову направилось дуло пистолета. Пьяная рожа напротив злобно фырчала что-то под нос, не реагируя на стоны страха. Вова так перепуган, что совершенно не обращал внимания на чужую ногу, наступившую на его кроссовки. Перед ним были только пистолет и рука со шрамами между костяшками. И блестящие, строгие глаза. Глаза, которые с каждой секундой всë больше наливались злобой. Ещë мгновение, и на Вову обрушится весь этот гнев в виде ничтожно маленькой пули, способной в одно мгновение лишить его разума, чувств, и самое главное — жизни.       Раздался выстрел. Вова сдержал визг, который стоял в горле, только замычал чуть ли не в плаче, и перевернулся на бок, закрывая локтем своë лицо. Крупная туша мужика свалилась на землю, придавив ледяные и обездвиженные от страха ноги. Вову всего колотило, когда он смотрел на простреленную голову, лежащую на его бëдрах. Наконец его схватили под мышками, вытянули из-под истекающего кровью трупа и поставили на подкашивающиеся ноги. В горле пересохло, и тяжëлые вздохи стали хрипами.       — Я ведь сигналил тебе, баран, — озлобленно шипел Губанов, легонько колотя по целой щеке, чтобы отрезвить стеклянный взгляд Вовы. — Неужели нельзя понять, что шухер, надо ныкаться?       — Нельзя! Мы о таком не договаривались. И вообще, я говорил тебе, что так не угоняют, — дрожащим голосом просипел Вова, ещë раз глянув на труп. На асфальте растекалась крупная бордовая лужа, выделяясь из мяса, в которое превратилось чужое лицо, а на Вове отчëтливо виднелись огромные пятна, замаравшие одежду и ладони. Начинало тошнить. И запах, которым обладала кровь, казался тëплым. На фоне лëгкого морозца он сильно выделялся, чем вызывал внутри Вовы мерзкие позывы и желание выблеваться прямо здесь и сейчас. Во рту скопилась солëная слюна, которую он, переборов себя, проглотил.       — Зато он облегчил тебе задачу, — фырчит в ответ Лëша, наконец отстав от чужого скривившегося лица. Ему не нравилась перспектива ожидания ради более удобного случая угона. Он цепляется за первую возможность и зачастую проигрывает. Пора бы научиться терпению. Всë-таки терпение — залог успеха.       Губанов, оставив Вову стоять в одиночестве, полез в карманы трупа. Ему было не мерзко касаться крови, не мерзко ощущать тëплое, но уже мëртвое тело. Он относился к этому максимально просто, потому что привык. Не первое убийство, тем более, не такое уж и извращëнное, какое приходилось проворачивать. Вытащив ключи, Губанов поднялся и вновь направился к Вове, который вдруг отвернулся и накрыл рот ладонью. Тошнило всë сильнее.       — Почему тебя при виде Вади и Славы так не тошнило?       — Потому что я понять ничего толком не успел, — с кашлем отзывается Вова, побеждая порывы рвоты. — И их убивали не на моих глазах. И кровью так не воняло.       — Привыкай, — холодно ответил Губанов, сунул Вове ключи и ушëл с подворотни.       Вова, обойдя труп, открыл двери машины и тут же опустил окно. Сейчас он выедет со двора, поедет за машиной Губанова и подышит свежим воздухом в надежде, что отпустит. Завëл, проверил нейтралку, а потом понял, что он не выедет, если не уберëт с дороги этого мужика. Вздохнув, он снова вышел из машины и уставился на лужу, в которую придëтся ступить. С недовольным и зелëным лицом Вова схватил мужика за ноги и, упираясь своими двумя в асфальт, потащил к ближайшей стене, отворачивая голову. Труп тащился по асфальту, размазывал кровь, рвал и так в мясо истерзанное пулей лицо. Отпинав к телу раскинутые руки, Вова снова уселся в машину и, стараясь минимально задеть шинами кровь, всë же выехал на дорогу.       Ему больше не хотелось работать на Губанова. Если каждое такое дело будет заканчиваться очередной смертью… Не то что бы Вова борец за справедливость и считает жизнь высшей ценностью, которую нужно уважать и беречь, он больше борец за свой комфорт и психически здоровое состояние. Но с Лëшей такого, похоже, не заполучить. Но ведь в жизни главное терпение! Ради денег и собственного существования он может перетерпеть такое наплевательское отношение Лëши к жизням людей и побороть себя, не возникая. Он Лëше никто, лишь новый подопечный, и нравоучать Вова не имеет никакого права, как и просить о чëм-то, что может помешать делам Губанова. Да и если подумать, за зелëные купюры иностранного происхождения можно и самому убивать. Если он покажет Васе свой доход (конечно, скрыв дела, за которые он оказывается в кармане Вовы), то сможет доказать ему, что он чего-то стоит, что за ним не нужен глаз да глаз, что больше нет смысла его ругать по каждой ночи, проведëнной вне дома.       Завернув в уже знакомые гаражи, Вова первый выскочил из машины. Губанов вышел чуть погодя и сразу с деньгами, сунув их в руку Вовы.       — Тебя домой?       — Я останусь здесь, — тихо отвечает Вова, мельком пересчитав деньги и сунув их в карман к остальным. — Хочу посмотреть проводку тачки.       — Барагозеров сейчас нет, — Губанов оглядывается на их гараж, не слыша оттуда ни шороха, хотя по ночам у них часто играло радио.       — А у тебя нет ключей от этого гаража?       — Есть. А домой ты как добираться будешь?       — До утра останусь, а там на метро. Просто скажи, где еë потом оставить, я разберусь, наверное.       — Я останусь с тобой, — Губанов вернулся к своей машине, открыл переднюю пассажирскую дверь, порылся в бардачке под удивлëнный взгляд Вовы и вытащил связку ключей. Какой-то из этого множества легко открыл двери гаража Барагозеров. — Я открываю ворота — ты загоняешь на эстакаду. Она тут пустая.       Вова, поджав губы, вернулся за руль и выровнял машину, поставив еë нос напротив открывающихся ворот. Высокая фигура в бежевом плаще под ближним светом фар выглядела ещë более элегантно. Лëша был из тех людей, кто не выглядит как обычный работяга. Ему по внешности не положен тяжëлый труд. Аристократская фигура пророчила ему лишь командовать и заведовать. Работать умом, а не руками.       Яркий свет в гараже ослепил. Лëгким движением руки он показал, что можно загонять. Вова, высунувшись из окна, заехал в гараж и заглушил машину. Губанов, захлопнув ворота, исчез из вида. Может, он вышел на улицу, чтобы перегнать куда-то свою машину, может, ушëл в каморку Барагозеров? Вове не было особо интересно. Он посидел немного, закрыв глаза, пару раз глубоко вдохнул ароматы машинного масла и ацетона, затем откинул спинку кресла и развалился, продолжая дышать через рот.       — Чего сидишь? Домой не хочешь? — Губанов открыл пассажирскую дверь, прыгнул на сидение, свесив ноги наружу, и через плечо обернулся на Вову.       — Да как-то не особо, — шепчет он под нос, отворачивая голову. — Тем более в таком виде. Да и возвращаться домой с такими мыслями не особо хочется.       — Какими — такими?       — Когда ты первый раз увидел перед собой дуло пистолета, ты вернулся домой и со спокойной душой лëг спать?       — Нет, я поехал пить, — припоминает Губанов, пожимая плечами и горбясь от усталости. — И с первой увиденной смертью было то же самое.       — Вот и я не особо хочу спать после такого. Я два дня подряд вижу смерть. А один раз чуть сам не откинулся. Как думаешь, насколько быстро у меня съедет кукуха, если я буду просто игнорировать факт случившегося?       — Если тебя так напрягает увиденное, то я правда ничего не могу тебе посоветовать, кроме как привыкнуть. Вадя со Славой, видимо, сильно осторожничали, оставляя такие дела исключительно на ночное время, а я рискую. Илюха говорит, у меня нет терпения. Может, так оно и есть.       — У тебя нет терпения, — подтверждает Вова кивком, открывает глаза и рывком поднимается к рулю, принимаясь шевелить приборную панель в попытках еë вскрыть. — Угон — это не плюнуть на хуй и подрочить.       Лëша промолчал, фыркнув себе под нос.       — Ты думаешь, почему я твою тачку ночью угонять пришëл? Какова была вероятность, что ты поймал бы меня, не догадываясь о поручении Вади? Вероятность минимальная. А тут в открытую.       — Не шипи, я тебя понял, — отмахивается Лëша. — Тебе не больно?       Вова косо глянул на него, затем отодвинул кресло назад, до самого упора, и опустился под руль, вглядываясь в серые и красные провода.       — Не с простреленной башкой и ладно, — глаза забегали по контактам.       — А если загноится? — Губанов продолжал сидеть спиной к салону, через плечо поглядывая на сложившегося под рулëм Вову.       — Не нагнетай, а. В детстве сколько раз колени бил — ни разу не гноилось, — отмахивается Вова, вылезая из машины. Он внимательно изучил верстак механиков в поиске нужного ключа, порылся в ящиках и наконец обнаружил.       — А я не нагнетаю, я правду говорю. Загноится — будешь ходить без щеки, а может и без нижней челюсти. У тебя весь подбородок изодран, — также спокойно, как и раньше, произносит Губанов, сверля взглядом возмущëнного ситуацией Вову.       — У Барагозеров есть аптечка? — Он бросил на верстак нужный ему ключ и, бережно касаясь своего изодранного подбородка, побрëл до комнаты отдыха механиков.       Губанов спрыгнул с эстакады, направившись вслед за Вовой. Оба рылись в бесконечном количестве коробок, ища хоть что-то похожее на средства первой помощи. Губанов не стал тратить время, когда понял, что здесь они ничего не найдут, и молча вышел из гаража, оставив Вову в одиночестве на пару минут.       — На, держи, — Губанов сунул баночку дешëвой перекиси Вове в руки, сунул пластырь и упаковку бинта. — Бинт смочи, чтоб подбородок не поливать.       Небольшое мутное зеркало за холодильником позволило получше разглядеть ущерб, нанесëнный лицу. Обработать собственные раны — раз плюнуть. Тут и обрабатывать толком нечего: подрана щека, пару царапин на подбородке и совсем небольшая припухлость. Подняв острый подбородок вверх, предварительно смочив вскрытый бинт в перекиси, сморщившись, будто это поможет, приложил кусок пахучего бинта к подбородку и тут же убрал, зашипев тихое «сука». Реакция пошла мгновенно, и вся грязь, попавшая в рану, зашипела. Кожу зажгло. Попытался ещë раз — ещë хуже, ещë больнее. Шок прошëл, и малейший намëк на боль теперь остро отзывался чуть ли не во всëм теле. Пару раз резкими и короткими прикосновениями «обработав» рану, Вова потянулся к пластырю.       — И че, хочешь сказать, что закончил? — Губанов всë это время молча наблюдал за этим «лечением» и наконец не вытерпел. — У тебя до сих пор грязь на подбородке.       — Больно, — жалуется Вова, косо глянув на Лëшу.       — И что? Приложи на подольше.       — Я че тебе, самоубийца?       — Будешь, если не подержишь немного, — убедительно закивал он.       И Вова держал. Прыгал на месте от боли, шипел, морщился, но задерживал, пока всë шипело и дезинфицировалось. И щека с тем же мучением. Зато как было приятно заклеивать разболевшиеся места широким пластырем!       Пока машина разбиралась чуть ли не до самых болтиков, в гараже время от времени переговаривались. Губанов всë лез с вопросом: «ты хоть что-то понимаешь? или так, играешься?». Вова всë понимал, но потихоньку. Завести машину ему удалось только через минут пятнадцать, и это не было для него рекордом. С нуля разобраться во всей механике самого автомобиля, понять, что куда идëт, перебрать несколько вариантов… Иномарки — это не отечественный автопром, на который не тратится больше двух минут.       — И мы бы стояли там пятнадцать минут, чтобы просто завести тачку? — Губанов недовольно кривит губы.       — Слушай, я ведь не волшебник, чтобы по щелчку пальцев любую колымагу завести. Вот я теперь понимаю, как работает стартер у этой, смогу завести минуты за три, — Вова оглянулся на машину, вытирая руки масляной тряпкой. — Дело опыта. Фрики редко целились на иномарки, у меня с ними опыта не очень много. Пару зарубежных тачек завести могу, и заебись.       Вова прав. Губанов слишком много питал надежд к юному мастеру на все руки. Он тоже должен где-то набираться опыта, практиковаться. Он ведь не может родиться с картотекой знаний, верно? Но Вова желает учиться, имеет рвение. Вместо того, чтобы оставить машину и слинять куда подальше, он остался в гараже, перебрал всю приборную панель, но разобрался в механизме. И это не могло не вызвать восхищение, о котором Лëша умолчал. Он лишь закивал, выключив свет в гараже.       — Ты сейчас домой? — Вова зевнул, стараясь не беспокоить пластырь на щеке и подбородке, и поднял голову на идущего впереди Губанова.       — Да, у меня завтра клиент в десять утра, а потом я весь день на ногах буду. Хочу выспаться.       — Понятно. Докинешь просто до Питера?       — Почему не до дома? Я на твоëм месте первым делом бы бежал стирать шмотки, — Губанов открыл гараж, в котором укромно была спрятана его белая «тойота».       Вова молча опустил голову, в полумраке оценив свой внешний вид. Если он сразу юркнет в дай бог свободную ванную, попытается постираться, то столкнëтся с очередной неудачей: кровь уже давно высохла, въелась в одежду, как сорняк приросла к штанам и кофте. Стираться он будет всю ночь и только ради того, чтобы не вызывать ещë больше вопросов и не злить Васю ещë сильнее. И, вероятнее всего, бессонная ночь себя не окупит. Эти вещи он не отстирает больше ни-ког-да.       — Слушай, у тебя есть стиралка?       — Есть. Поехали, постираю тебя, — со вздохом пробурчал Губанов. Ему не особо хотелось этой ночной мороки, однако Вове отказать он не мог. Всë-таки весь такой «красивый» Вова стал именно из-за него.       Через полчаса Вова сидел у стиральной машины в чужой ванной и наблюдал, как его вещи кружились в барабане, пенясь, и вздыхал, не зная, куда податься завтра. Наверное, пора подыскивать себе комнату, чтобы съехать от Васи и объявить себя отныне полностью свободным и самостоятельным.