Бесприданница

      Говори, сука,

что боишься волка

И клыка его, и всего его духа.

***

      Масленица. Ярмарка.

      — Во гасит мелкий, на! Лупи, лупи!       — Удар держи, неумёха! Корпусом работай!       Рома и Бяша кричали громче беснующейся толпы наперебой друг другу, стоя по бокам от оглушённых Полины и Миры. Последняя, от шока позабыв, на кого из малышни ранее делала ставку, с восторгом закрывала уши и внимательно следила за кишащим муравейником из парней, что по школьным будням попадались ей в крыле младших классов. Мальчишки участвовали в традиционных кулачных боях, о которых ещё на прошлой неделе толковал Рома, и дрались, что называется, «стенка на стенку». Славка, ещё в Новый год поразившаяся скоплением народа и бурной атмосферой праздника, теперь впитывала всё, словно губка.       На деревенской площади сегодня праздновали Масленицу. Пятачок земли, ранее пустой и заснеженный, теперь пестрил деревянными ларьками, столиками, стеллажами доверху набитыми вкусной едой: домашние блины и пироги, шашлыки, леденцы, традиционная кухня, мёд и прочая всячина, вызывающая внутри желудка жалобное урчание — аромат стоял такой, что даже если ходить по ярмарке с закрытыми глазами, то всё равно неизбежно истечёшь вязкой слюной. Посередине, где ещё не так давно стояла новогодняя ёлка, теперь возвышалась небольшая крытая сцена, где расположили утащенные из Дома Культуры концертные колонки и переключавшего музыку очкастого «концертмейстера». Молодое поколение в шутку именовало паренька маэстро.       То туда, то сюда сновали барышни в сарафанах и молодцы в подпоясанных косоворотках — коллектив заводил-энтузиастов из театрального кружка «Арабески», без которых в деревне не обходилось ни одно громкое событие. Они ставили этюды, писали сценарий, подбирали тематическую музыку. Одним словом, брали на себя всю связанную с развлекательной частью работу. Кукла медведя, бродившая среди деревенских жителей на двух лапах и на деле являвшаяся переодетым одиннадцатиклассником — тоже их внедрение. Медведь с гармошкой в руках весьма позабавил народ: детишки наиграно пугались и убегали, а взрослые трепали плюшевого хищника за морду.       Стоило отдать должное организаторам, что из развлечений, помимо кулачных боёв, имелся разнообразный выбор. Например, чуть поодаль сцены, из земли вырастали огромные цветастые столбы с ленточками на верхушках — состязание, по правилам которого на столб следовало забраться без каких либо приспособлений и сорвать алую ленточку. Выполнившим полагались призы и овации восторженных зрителей. Судя по всему, столбы эти встречали не первую весну: обтёсанные и выглаженные, покрытые толстым слоем рисунков, они местами потёрлись и поцарапались, но это ни на грамм не портило волнующее впечатление.       Со столбами соседствовали «Шапки»: тоже игра для парней, целью которой стоит сбивание шапки с головы противника посредством оплеухи, удара или же банально одного ловкого движения, срывающего головной убор. Те, кто опасался кулачных боёв или же не участвовал по каким-либо другим причинам, благополучно перетекали сюда.       Также, если пройти дальше, можно увидеть две огромные толпы, что вытягивали фанты, ещё одна толпа ходила по бревну, небольшая кучка народу забрасывала обручи на деревянный крюк и стреляла по мишеням из сена безопасными стрелами без наконечников. И ещё куча каких-то мелких развлекаловок для малышни. Помимо торжества на площади подготовка ко встрече весны проходила и за пределами деревни: в поле, недалеко от пыхтящего колхоза, мужики возводили чучело. Его под конец веселья собирались сжечь, а посему надо ли говорить о том, что на празднование Масленицы выбрался не только участковый Тихонов с подчинёнными, а весь милицейский отдел с пожарными и буханкой скорой помощи в придачу.       Уполномоченные взрослые следили за всем с особой тщательностью. Кажется, лишь для них одних любое событие — это не праздник, а гора серьёзной работы и бдения за тем, чтобы никто не пострадал. Возле территории кулачных боёв, что именовалась полем, дежурило сразу несколько милиционеров, ибо в таком состязании драки нередко перетекали от спортивного интереса до интереса по-настоящему разбить кому-то физиономию.       Ромка и Бяша, окрестившие представителей власти ментярами, деловито готовились выходить на следующую «стенку», коих по традиции проводилось всего три: ребятишки, неженатые юноши и взрослые мужчины. Друзья-хулиганы наметились во вторую. Если верить Полинке, они порядка нескольких лет участвуют в данном состязании, начиная с самой первой «стенки», куда входят самые молодые мальчишки.       — Ща мы их раскатаем, на, — забиячливо зудел Марат, пока ведущие повязывали командам на пояса ленты для удобного судейства. Соперники на такие заявления ершились, как рой диких пчёл.       По правилам от каждой стороны было необходимо выдвинуть атамана — того, кто выберет тактику боя и поведёт свою команду к победе. В отряде противника шло активное обсуждение и кипели разногласия, а в команде, за которую поручились болеть Мирка и Полина, единогласно избрали Пятифана. Волчонок, польщённый и словно бы ожидающий подобного исхода, оспаривать решение группы не стал. Парни скучковались вокруг хулигана, внимательно слушая и кивая головами. Среди сборища подпоясанных красными лентами ребят забавно возвышалась облачённая в капюшон макушка Ертаева.       — Как думаешь, — наклоняясь к подруге, заговорила Морозова, — кто проиграет?       — Могу быть уверена лишь за тех, кто победит, — улыбнулась Мира.       Один из ведущих оглушительно свистнул, возвещая участников о том, что состязание вот-вот начнётся. Парни, размявшись каждый на свой манер, встали наизготовку. Яркий взмах жёлтым платком в руке организатора — и стенка двинулась на стенку. Внутри у Черешенко всё поджалось, точно внутренности зацепили гарпуном. Под предводительством Пятифанова команда красных шла смело и дерзко. Девчонки не знали, какую тактику продвинул в массы Рома, однако никакого секрета в ней не таилось. Была она донельзя простой: «Уходя, гасите всех» и заключалась в неминуемом наступлении, которое не смогли бы отразить даже дежурившие неподалёку сотрудники милиции. Соперников накрыло человеческой волной, как цунами, смывающим с лица Земли всё живое.       Задачей стояло обратить противников в бегство, но те, невзирая на плохо сдерживаемый натиск со стороны команды красных, сдаваться так быстро не планировали. В глубине толковища замелькали синие ленты — то проигравшие почти всухую парни поднялись с колен. Выглядело это так, словно на пути необузданного цунами образовалась гигантская гора, о которую стремительные волны ударились с такой силой, что поднялись до небес. Слышался мат, злобное кряхтение и звуки глухих ударов.       — Давай же, Рома! — пищала Мирослава, махая перчатками. — Ты сможешь!       Он слышал подругу, и крики её поддержки дарили силы. Сопротивление противников не двигалось с места: бушующий океан бился о неприступные скалы и пузырился у их подножия густой пеной. Однако, как известно, вода камень точит. Сначала, увалив своим немаленьким весом на землю сразу двоих, чуть вперёд пробился Пятифанов. Вслед за ним, прикрывая тыл атамана, атаку отразил Бяша. Остальные «красные», видя образовавшуюся в стенке соперников прореху, враз уплотнили ряды и, наваливаясь на спины друг друга, ударили со всей мощью, что имелась у команды.       Гора дала трещину, укатываясь скалистой бронёй куда-то назад. Команда красных двигалась к победе под возгласы улюлюкающей толпы. От столь мощного противостояния, ставшего напоминать огромный кипящий водоворот, что смывал скалу до самого основания, воздух нагрелся. На подсознательном уровне почувствовалось нечто неладное. Соперничавшие стороны, сначала игравшие по правилам, принялись слишком остервенело бороться друг с другом. Полоса конца поля, за которую необходимо выгнать противника, стёрлась под подошвами ботинок, смешавшись с остатками снега и жухлой травой.       Мира с Полиной обеспокоенно переглянулись, после чего Морозова многозначительно пожала плечами. Потому-то распоряжение направить к кулачным боям усиление в виде нескольких крепких милиционеров было дано неспроста.       — Ну-ка, шушара, ёпти! — ругнулся один из них, следом за коллегами врываясь в толковище.       Растолкать по разные стороны баррикад импульсивных и крепких подростков, что сцепились друг с другом хуже уличных котяр, оказалось нелёгкой задачей: представители власти и сами рисковали получить кулаком по загривку. С кого-то даже послетали шапки с кокардами, отпрыгнув с макушки, как подброшенные воздухом пробки. Головные уборы неумолимо смяли башмаками. В драку вмешались наблюдатели, растаскивая сорванцов по одному.       — Чё ты там вякал, а, гнида? — рычал в кучу народа Ромка, коего вверх тормашками подхватил на плечо кто-то из местных мужиков. Мира, оттащенная Полиной в сторону сцены, проглотила колючий комок: она вроде бы в шоке, а вроде бы не поражена случившимся до глубины души. — Отпусти, я его в землю втопчу! Поставь, бля! — дёрнулся он. Перепачканные берцы скинули с себя комья грязи чуть ли не на голову пятифановского спасителя.       — Пасть заткни, щенок! — отвечал ему неизвестный, пробиваясь к краю поля. — И хватает же совести!       — Ты чё, не всекаешь?! Пусти, сказал!       Рома, непривыкший к чужим указкам и порой действующий на вред другим, взялся за штанину мужчины и, подтягиваясь книзу, попробовал перевернуться через голову. Ему было наплевать, что такими пируэтами он мог свернуть шею или, ещё лучше, опрокинуть дюжего мужика на себя. Главное — выказать несогласие, оказать сопротивление. Да только тот, покрепче ухватившись под массивными коленями, рванул строптивого волчонка обратно кверху, словно полупустой картофельный мешок. Его оповестили, что он старый гиббон. Гиббон откликнулся каким-то осуждающим нравоучением, и берцы Ромки, возвышающиеся над бурлящей толпой, проплыли куда-то в конец сборища — подальше от эпицентра драки.       — Э, на! — послышалось наперебой возмущениям толпы с другого конца возни — то долговязого Марата тащили под мышки. — Отцепитесь, на!       Народные волнения утихли лишь тогда, когда всех зачинщиков удалили с поля кулачных боёв и собрали у шатра с домашними баранками — аккурат за ним припрятался, так называемый, «мусорской бобик». Полина с Мирой тихонько подтянулись к куче из нескольких мужчин, что прибились к милиционерам во время потасовки и посчитали своим долгом отчитать каждого из сорванцов. Из-за широких спин видно ничего не было, доносились только обрывки фраз:       — Каждый год одно и то же! — басил впереди стоящий.       — Да в обезьянник их всех! В следующий раз подумают прежде, чем сделать!       — А я куда их всех посажу — на голову или домой повезу?! А ты-то что себе позволяешь? — Этот голос Мира знала. Участковый Константин Владимирович, судя по пляшущим, словно кардиограмма, гласным, находился на стадии безудержного гнева. — Ты и так у меня на учёте стоишь, Пятифанов! Совсем от рук отбился?       Заслышав фамилию волчонка, Славка, работая локтями, протиснулась сквозь гомон местных жителей. Мужчины, видя представительниц прекрасного пола, в непонимании расступались. В поле зрения появились извалявшиеся в траве парни, державшиеся кто за рёбра, кто за спину. Ромка же, развязно привалившись тазом на крыло УАЗика, прижимал к разбитой губе пропитавшийся красным снежок. Перед шеренгой драчунов вышагивал разъярённый Тихонов. Оно и понятно: мало того, что неуправляемые оболтусы разодрались, так ещё и жители, собравшиеся поучать молодняк, успевали клевать милиционеров за плохую работу.       Обосновавшийся в первом ряду мужчина с густыми усами — если верить испачканному плечу, именно он тащил Рому, — на появление Морозовой и Черешенко нахмурил брови и громко пробасил:       — Девчонки, а вы-то что здесь забыли?       Все, кто перетёк от кулачных боёв до шатра с баранками, разом впились глазами в подошедших девушек — и жители, и милиционеры, и сами участники разборок. Рома, пересёкшись взглядом с Черешенко-младшей, криво улыбнулся одним уголком рта, как-то бедственно покачал головой и поднял взор на Тихонова:       — Слушай, Константин Владимирыч, отпусти нас с Мараткой по-братски, а. Видишь, невесты за нами пришли, волнуются.       — Ты, Пятифанов, у меня за прошлые разы ещё не ответил. Какие тебе невесты? — потряс кулаком участковый. По толпе прокатился недовольный грай. Мира на секунду поймала себя на том, что с радостью бы присоединилась к возмущённым жителям. Придумал, кому такое говорить! Девушка изъявила желание вмешаться, но Морозова схватила её за рукав. Старлей пристально вгляделся в светлое личико лишь на шаг вышедшей из толпы Славки, вздохнул. — В общем, так, если сегодня мне хотя бы на глаза попадётесь — закрою на пятнадцать суток. Кыш отсюда!       Возмущениям мужиков не виднелось предела. Все, как один, сетовали на то, что «отпускают вот так, под честное слово, а потом побоища растаскивают». Полина, надув губки, словно маршируя, вышагнула из толпы со словами:       — Невесты… Готовься, Мир, тебе так постоянно придётся.       Благо, слова скрипачки до чуткого уха Черешенко так и не долетели. Девушка бросилась навстречу отматрошенным товарищам. Друзья отошли от пресловутого УАЗика, Рома откинул снежок. Красное месиво шлёпнулось ему под ноги, протекая сквозь жухлые травинки в холодную землю. Волчонок за руку увлёк подругу за собой, пересёкшись пренебрежительным взглядом со своим усатым спасителем.       — Ром, как ты? — заглядывая в лицо хулигану, заботливо поинтересовалась Славка. Пятифанов, остановившийся возле ларька, где под присмотром пожарного жарился ароматный шашлык, махнул рукой:       — Заживёт, как на собаке.       — Зачем ты сказал Тихонову? — чуть понизила голос Мира, опасливо смотря по сторонам. — Ну, про невест, — встретив вопросительно нахмурившиеся брови, пояснила она.       — Можно подумать, для кого-то это секрет, — фыркнул Рома, на что Черешенко-младшая еле заметно надулась. Взгляд серых глаз, намеренно не обративших внимания на перемены настроения спутницы, поднялся на продавца, который, завидев потенциальных покупателей, тотчас вырос из-под прилавка. Им оказался молодой парень с тяжёлыми чертами лица и ресницами такой длины, что они казались накрашенными. Внешностью он напомнил Черешенко сына одного из коллег отца, что по соседству держал на рынке палатку с одеждой — тот тоже был кавказской наружности. Ромка через прилавок протянул юноше сбитую до корост руку: — Здорова, Баха. Чё за мясо?       — Здоров, брат, — без какого-либо акцента откликнулся кавказец, здороваясь с подошедшим Бяшей и стараясь говорить громче звучащей из колонок музыки. — Свинина отборная.       — Дохляк?       — Обижаешь! — В интонации, и впрямь, скользнула обида. — Свежатина, она сегодня ещё хрюкала.       — Ну сними пару шампуров, — кивнул Рома. На вопрос о количестве порций, он повернулся на друзей. Взгляд остановился на Полине, губа скривилась. Бяша, словно предчувствуя, какие слова уже подбираются к ядовитому языку товарища, опередил заготовленную колкость:       — На четверых сообрази, на. И хлеба добавь.       — А, эт с вами, что ли? — кинул через плечо Баха, сортируя по пластиковым тарелкам шкворчащее мясо. Мира сложила руки на груди — неприятно, когда о тебе говорят, как о бесплатном приложении, но встревать не стала: лучше тщательнее позаботиться о том, чтобы как можно меньше народу знало об их недружеских отношениях. Однако Рома, как назло считав недовольство Черешенко-младшей, приобнял ту чуть выше талии и заговорил:       — Да, знакомься, кстати. Это Мирок, подруга моя. Ну, девушка в смысле.       Миру хватил повторный удар, она в ужаснувшем её изумлении посмотрела на Рому снизу вверх. Да что с ним такое? Она прекрасно видела, что волчонок точно так же опасался раскрытия их тайных ночёвок, каждый раз дёргаясь, стоит лишь звуку донестись со стороны двора. Однажды вечером он даже торопливо подскочил с дивана, когда в сени по неведомой случайности залетела встревоженная синичка. Эти чувства девушка понимала и полностью разделяла.       Но откуда взялось это стремление сообщить о своих отношениях всем и вся? Неужто собственничество взыграло после их недавнего разговора?       В тот день они находились в обществе друг друга. Ертаев, так и живший под крышей Пятифановых на протяжении всей недели, магическим образом куда-то испарился, а Славка, оставив Ромку наедине с купленными динамиками, переписывала из Полинкиных тетрадей школьные упражнения. Морозова, как строгая мать, наседала с тем, чтобы подруга не забрасывала учёбу, ибо школу-то она посещала, но не всегда заботила себя выполнением домашних работ и некоторых классных задач. А всё потому что, по мнению Полины, забила себе голову совсем не тем. И недавно ситуация достигла пика: скрипачка пообещала рассказать отцу о том, где на самом деле живёт Мира, если та не будет учиться должным образом.       Славка, скрипя зубами, пошла в отступление и, на радость подруги, основательно взялась за своё образование. Посему и сидела сейчас за учебниками, переписывая образовавшиеся долги и мусоля за щекой притащенные хулиганом монпансье. По комнате медленно расползался смоляной запах плавящейся на конце паяльника канифоли, тихо матерился себе под нос Рома. Один из блинов всё никак не хотел работать — именно по этой причине Пятифан выцыганил их в два раза дешевле и теперь мучался, пытливо добиваясь от техники хорошего звука.       Мире казалось, что Рома заметно изменился — только неясно, после какого момента и в какую конкретно сторону. Покупка машины снова сблизила двух закадычных друзей, а произошедший первый раз сблизил её с Пятифановым, пусть после него она, стараясь игнорировать всплывающие картинки, до сих пор не подпустила к себе. Опыт отдавался всё той же болью, но в последние дни она словно притупилась. Её частое появление стало претить и вызывало уже не те эмоции.       И Рома — он неосознанно помогал забыть.       На оставшиеся от приобретения железного коня деньги он покупал еду и контролировал, чтобы подруга вкусила все прелести деревенских яств; выделил в шкафчике полку для мыльно-рыльных средств — однако предусмотрительно загораживал их своими манатками, на случай внепланового возвращения отца; а в четверг и вовсе откуда-то приволок проигрыватель с горой пластинок и устроил друзьям культурный вечер. Полинка, которую Пятифан долго не хотел впускать в дом и прогнулся сугубо по просьбе Бяши, хоть и продолжала скептически смотреть на хулигана и чувствовать себя неуютно рядом с ним, в тот день, кажется, даже забыла о его существовании, всерьёз заинтересовавшись прослушиванием пластинки с классической музыкой и сказкой «О Царе Гвидоне».       Посему Мирослава, впитывая положительные эмоции, начинала убеждаться в том, что сама в ту ночь слишком сильно накрутила себя. Отправной точкой послужили слова Ромы, когда речь зашла о том, чтобы провести вечер вдвоём. Он предлагал уединиться, но враз подавленная воспоминаниями Черешенко отпрыгнула от парня, как от огня. Прикосновения к телу отозвались мурашками и дрожью. Тогда-то волчонок подсел к Славке ближе и, таки притянув к себе, показывая тем самым, что ничего страшного не происходит, сказал:       — Мирк, да хорош уже, ну посмотри ты на это всё с другой стороны.       — С какой? Я боюсь, что будет так же больно, — качала головой девушка.       — Я ж те говорил, что впервой всегда больно. Да и у меня болт не от наручных часов.       — Просто ты был груб со мной, Ром, — подняла она васильковые глаза. — Я не имела опыта, и ты знал об этом. Мне кажется, настолько неприятно быть не должно.       — Мирк, все трахаются по-разному: я вот так, потому что умею, а какой-нибудь чмошник, который девчонку никогда не нюхал, может быть, и будет рассусоливать. Я ж уже извинился, пообещал чуть сбавить обороты. Хватит шугаться от меня, ну.       Мира зарделась, так и не позволив прикоснуться к себе. Только вот мысли из головы не выгонишь: возможно, Рома действительно был прав, что без боли не обойтись, а её опьянённый алкоголем мозг, не дающий трезвого отчёта о чувствах и самоконтроле, дорисовал обычное действо в таких пугающих красках. С того момента тревожность Черешенко-младшая принялась давить осознанно и с твёрдым намерением вытеснить её к чертям собачьим — она мешала наслаждаться отношениями, которых Славка так жаждала.       И обстановка начала меняться: девушка вдруг заметила, насколько Рома красив. Нет, несомненно она видела это и раньше, но теперь он, порой проходясь мимо неё без футболки или же ложась рядом, вызывал где-то под подбородком будоражущее жжение. Оно едва тлеющее, способное к тому, чтобы поддаться усмирению. И пока что Мира его усмиряла.       — Сука ты, а, — возмутился чуть громче Ромка, когда из подключенного к магнитофону динамика вновь донёслось пресловутое шипение. — Чё с тобой делали? В жопу, что ль, пихали?       — По звуку очень похоже, — не отрывая взгляда от тетради, хмыкнула Славка, хоть и понимала, что обращался Пятифан не к ней. — Может, поэтому твой знакомый так легко согласился продать их за половину цены?       — Да там такой лох, что я бы и бесплатно забрал, да только он мусорнуться может. — Мира укоризненно качнула головой. — Бля, если я не починю его — заберу половину от того, что заплатил.       — Ты и так заплатил половину, — посмеялась Славка.       — Значит, заберу всё. И в жбан пропишу пару раз, чтоб не вздумал больше меня кидать. Но только легонько! А то реально заяву накатает, — поправился Рома и, откидываясь на спину, глянул на Миру, наклоняя голову вверх тормашками. — Много тебе ещё там? Пойдём, хоть телик позырим под чай. — Взгляд серых глаз скользнул по девичьему локтю и спустился до закинутых друг на друга ног. — Потискаемся, а то мне скоро на тренировку.       — Успеем. Как раз, кстати, с тобой выйду — до дома надо сходить.       — По кой хер? — мигом напружинился волчонок. Он реагировал так на любое взаимодействие Миры с отцом, будь то личная встреча, звонок или банальное упоминание того в речи. Хозяина пристанища уведомили о нужде в школьной канцелярии. — Ладно, чё, — шмыгнул. — Выйдем пораньше — провожу тебя.       — Не, не нужно, Ром.       — Чё не так-то опять?       Спрашивал Рома, скорее, для проформы, ибо не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понимать, в чем истинная причина, о которой не говорила Мира. Ему давно известно о том, что вся такая правильная и честная Морозова бессовестно покрывает свою подружку перед её отцом, не моргая и глазом. Чёрт бы с ней, такое стечение обстоятельств было Ромке на руку, так как ночевала Мирка у него, а не у тошнотворной скрипачки, но Пятифанов желал, чтобы она наконец призналась в этом, а не увиливала от темы каждый раз, как он заводит разговор о нерадивом папаше.       — Папе ни к чему знать, да и соседям тоже — они, в отличие от твоих, поглазастее будут.       — Ну не увезёт же он тебя из-за этого? — повторил он вопрос, не получив на него ответа еще в прошлый их разговор. Однако сегодня девушка, за неделю вышедшая с отцом на линию примирения, в этот раз всё-таки дала комментарий:       — Да надо ему больно: у него тут, вон, бизнес и любовь, да и конец года на носу, а он всё талдычит мне об институте. Долги почти закрыла — он и рад. Даже те пропуски мне простил.       — Никуда тебя не пущу. Ни в какие институты, — хмыкнул Рома, усаживаясь сгорбленно. Славке передался его смешок, но она, ковыряя заусенец на большом пальце свободной руки, почувствовала привкус смятения: не то шутка, не то серьёзное заявление. Уточнить не решилась. — Но а всё-таки, какая кому тогда нахрен разница, с кем ты гуляешь? У всех, как и у папаши твоего, своя жизнь.       — Не будем говорить наверняка, — сморщила носик Мира, заслышав опостылевшее «папаша». — Чем меньше людей в курсе — тем лучше.       — Эт ещё почему? — на автомате вопросил Рома, больше подразумевая под интересом своё недовольство, нежели стремление обсудить реальную причину, которую он и без того прекрасно знал. Как и ожидалось, вопрос прозвучал по-дурацки. Пятифан втянул ноздрями воздух: — Так хотя бы тебя никто не тронет. Будут знать, что ты моя.       — Сдалась я кому триста раз, — обтекаемо ответила Черешенко-младшая, стараясь избежать щекотливой темы.       Она-то понимала, что сдалась.       Тому же Гире, например, который встретился ей пару раз в Доме Культуры, пока она ждала Рому после своего кружка. Витёк вразвалку вышагивал по коридору, волоча потёртую штангу. Не будь в руках тяжелой ноши, он бы непременно подошел поздороваться — видно это было по блеснувшему взгляду, коий возвещал о том, что девушку баянист узнал. Второй раз Мире под громкое «Эу, погоди!» посчастливилось шмыгнуть мимо тренажёрного зала прямиком до боксерских рингов. Черт знает, звал Витёк её или кого-то другого, но проверять не хотелось. Потому Ромкина позиция выглядела наиболее логичной и безопасной, но внутреннее чувство подсказывало Славке, что отцу лучше оставаться в неведении.       — Ещё как сдалась. Ты здесь не жила — многого не знаешь о порядках и некоторых личностях, — подтвердил её мысли Рома. — А если меня рядом в какой-то момент не будет?       — Не хочу думать о плохом, — покачала головой. — Как бы тебе ни хотелось, нам всё равно стоит быть осторожнее.       — Ага, бля, бегу, роняя кал.       Видимо, Рома, невзирая на опасения подруги, всё-таки решил обезопасить её со всех сторон, ежели за десять минут оповестил об их отношениях такую кучу народа, что любой оратор покрылся бы бурыми пятнами зависти. Шашлык с протянутой Бахой тарелки шибанул в нос приятным ароматом. Славка поймала себя на том, что по-настоящему голодна. В ответ на её мысли под ложечкой засосало, а рот наполнился густой слюной. Кавказец, буравя её тёмными омутами, одобрительно изогнул губы в дугу:       — Очень приятно. — Затем Баха раздал порции Бяше с Полиной и вновь обратил взгляд на волчонка: — Чё вы с Марио в общагу-то не заходите? Совсем с радаров пропали. Столько интересного пропустили! В последний раз движняк был ого-го: батину семёрку в хлам размотали, а утром все у Тихонова проснулись, — посмеялся.       — Да времени нет, брат, — пожал широкими плечами Рома, принюхиваясь к мясу.       — Внатуре, на, — ворвался в диалог Ертаев, уже успев запихнуть за щеку кусок шашлыка. — То моцык чиним, то тачку.       — А вы бричку, что ль, купили? — В глазах Бахи блеснула искра любопытства и некоего рвения к грандиозным приключениям — дай только повод. Рома кивнул, слизав с пальца каплю какого-то острого соуса, в который залез по неосторожности. — Так это… — кавказец чуть понизил голос и склонился к прилавку, опираясь на локоть. Друзья повторили. — Обмывать-то кто будет? — Ромка с Бяшей переглянулись. Пользуясь отсутствием покупателей и тем, что их почти никто не слышал, Баха перешёл на более привычную манеру разговора: — Вы чё, бля, сачкануть решили, умники? Тачка — это ж второе по важности после ребёнка. По-любому надо обмыть — и громко, ёпти.       — Мир, пошли отойдём, а. — Навострившая ушки Славка почувствовала, как её тянут за локоть. — Тарелка нагрелась, горячо держать. — Когда девушки удалились от ларька с шашлыками, оставив парней трепаться о своём о женском, Полина, усаживаясь на длинное бревно, обструганное так, чтобы чистая часть образовывала плоское сиденье, водрузила пластмассовую тарелку рядом и закатила глаза: — Господи, встретился же этот Саидов.       — А что за общага? — аккуратно подхватывая сальный кусочек, осведомилась Мирослава. Полина, складывая ногу на ногу, со значением поджала уголки губ.       — Гадюшник, — коротко и ясно пояснила она. — Видела, наверное, трёхэтажные здания недалеко от больницы? Вот это и есть общежитие. Малосемейка, если можно так сказать. Там живут приезжие, в основном. Два-то корпуса заняты, а у третьего крыша в аварийном состоянии — жилой только первый этаж. И этот Бахтияр, собственно, оттуда. Помяни моё слово, сейчас он их в такую блуду утянет — устанешь с обезьянника дожидаться.       Славка, прекратив жевать резиновое мясо, скукурузила нахмуренную моську и посмотрела на друзей, которые всё ещё, склонившись лбами, обсуждали обмывку машины. Активно работающий челюстью Рома вытирал бумажной салфеткой пальцы и серьёзно качал головой. И вот пойди, пойми, с чем он не согласен: то ли с тем, что ласточку кровь из носу нужно радушно принять в собственность сквозь алкогольный кутёж, то ли с датой, которую Бахтияр назначал для звучной гулянки. Курносая носопырка уловила запах духов, послышавшийся откуда-то сбоку.       — Ну, здравствуйте, девчонки.       — Папа? — удивлённо вскинула брови Мира, когда материализовавшийся из воздуха глава семейства уселся рядом. — И… и вам здравствуйте, — запнулась девушка, завидев спутницу отца.       Марго, к сроднению с которой Славка ещё не подготовилась должным образом, почти перестала вызывать в ней чувство, что в их семью вклинили нечто инородное. Однако до сегодняшнего дня Черешенко-младшая с мачехой не стыковалась — всегда старалась приходить, когда та на смене. Поэтому появление папы в компании своей новой пассии посеяло в душе девушки беспокойную оторопь. Мира поймала себя на том, что ей даже стыдно за тот разгоревшийся в день знакомства скандал.       Но женщина, вопреки всем шероховатостям, лишь приветливо улыбнулась в ответ, кутаясь в красивый чёрный платок с яркими красными цветами — совсем как кукла Масленицы, которую уже почти установили на месте грядущего сожжения. Она словно бы и не держала зла. И внешность её, на удивление Мирославы, теперь не казалась неприглядной и отталкивающей.       — Как хоть дела-то? Уж два дня не звонила, — посетовал Владислав Сергеевич, качая головой.       Славка, не зная, с какой стороны начать плести враньё, незаметно коснулась носком ботинка Полинкиной обуви — ей-то лучше знать, что творится у неё дома, — но та и сама, без лишних просьб, кинулась спасать ситуацию:       — Всё отлично, учимся. Вчера вот первую рассаду посадили на подоконнике. Дедушка очень рад приходу весны и тому, что мне есть, с кем коротать время.       — О как. Чтобы Слава что-то сажала… Дела… — одобрительно покивал Черешенко-старший, удивляясь. — Твой дедушка за эти полторы недели не умаялся от нашей занозы? — Он чиркнул Марго светящимся взглядом. Мирослава поёжилась, привыкая к тому, что папа всё чаще стал говорить о них как о семье. — Может, я позвоню, предложу в благодарность какую-то помощь? Не знаю, мотоблок пришлю, чтоб грядки перекопал.       — Нет-нет, не стоит. Он любит этим заниматься сам. С тех пор, как бабушки не стало, ему только в радость делать всё то, что делала она.       Миру выкручивало от того, какие душещипательные моменты затрагивала их с Полиной ложь. Харитон, дед Полины, в действительности любил проводить время в теплице, негромко включая барахлящий радиоприёмник. Черешенко-младшая как-то заглянула туда, чтобы позвать старика на обед, и услышала, как он, обращаясь к покойной жене, тяжело поднимается с колен и кряхтит:       — Ну вот, Викторь Прокофьевна, скоро, глядишь, помидорки высажу. Твои-то любимые — Бычье сердце. Ох, как ты их любила… А какие они у тебя вырастали!       Жалобный разговор Харитона с самим собой растрогал девушку до глубины души. Мира, прижавшись к спиной к теплице, непроизвольно подумала о Роме. Каково это — лишиться близкого человека? И лишиться навсегда, без возможности помириться или хотя бы видеть его живым и здоровым. Холодные мурашки атаковали позвоночник. Полина бы сейчас глянула на неё, приподняв бровь, с застывшим непониманием в глазах. Она не находила, за какие заслуги одноклассник-хулиган удостоился настолько чистой и преданной симпатии.       Славка, тряхнув головой, с усилием воли отогнала разъедающие мысли и благодарственно глянула на сидящую рядом Морозову, отметив, что скрипачка, как и она, сникла. Владислав Сергеевич с пониманием поджал губы и обратил взгляд на дочь:       — Мируш, давай, после масленичных выходных этих закругляйся. Возвращайся домой. Чтобы у людей вопросов не было, да и вообще… — он осёкся, весь подобрался, точно сгребая в кучу кишащие роем размышления. — Так правильнее, Слав. Мне не спится и не естся спокойно все эти дни. Я и так дал тебе возможность всё переварить, пошёл навстречу, а теперь пойди и ты мне. — Председатель колхоза крепко обнял единственное чадо, и та, опустив голубые глаза, покивала. — Умница моя. — Он озадаченно глянул на наручные часы. — Скоро чучело жечь пойдут. Стартуем?              — Не, пап, мы, — судорожно сглотнула, отставляя тарелку с остывшим шашлыком, — мы не одни.       — Не одни? — Брови главы семейства поползли на лоб. Он глянул на Полину за подтверждением Славкиных слов — скрипачка тоже кивнула. И как нельзя вовремя к их уютному огоньку стали приближаться Рома с Бяшей, что-то бурно обсуждающие.       Мира, чувствуя, как под подбородком начинает клокотать вселенский ужас, стреляла глазами то в отца, поднявшегося с лавки как по команде «Смирно», то в Рому, что неумолимо сокращал расстояние с каждым шагом и прекрасно видел, в чьей компании находилась подруга. Одноклассники подошли, и повисла тишина, неприятно облизывающая липким языком область между ухом и ключицей — готовясь вонзить клыки. Первым голос подал Бяша. В своей непринуждённой манере бурят улыбнулся:       — Здрасьте.       — С коня слазьте, — еле слышно выплюнула Полина.       Мира, понимая, что эту ситуацию необходимо брать в руки только ей — и никому другому, — торопливо вскочила на ноги, вставая между парнями и Владиславом Сергеевичем железной преградой. Затараторила беспокойно:       — Пап, знакомься, это одноклассники мои — Рома и Марат. Ребята, а это мой папа — Владислав Сергеевич, председатель колхоза.       — Дружите? — не отрывая настороженного взгляда от хулиганов, осведомился отец. Славка не поняла, кому был адресован вопрос, поэтому ответила:       — Дружим.       По нахмуренным бровям и напружиненной позе безошибочно читалось, что глава семейства прекрасно видел, кто эти прекрасные молодые люди: те, кто находился в компании Славки на лесной дороге, и те, кто обгоняли его на Урале, швыряя из-под колёс на лобовое стекло комья снега. Иными словами, редкостная шпана, от которой Мирославе было велено держаться на расстоянии вытянутой руки. В какой-то момент противостояние взглядов, воцарившееся между отцом и Ромой, стало не на шутку беспокоить всех присутствовавших. Мира была уверена, что Владислав Сергеевич неведомым отцовским чутьём ощущал более важную роль волчонка в жизни его дочери. В напряженную атмосферу, в которой выпущенная пуля застрянет, словно в клею, вдруг вмешалась Марго:       — Ох, здравствуйте, мальчики. — Те кивнули. — Вы все вместе на Масленицу пришли?       Вопросы звучали глупо и больше риторически, но Мира, быстрее Полины смекнувшая, что Маргарита просто-напросто силится разбавить образовавшуюся конфронтацию, моментально подключилась к новоиспеченной мачехе:       — Да, с Ромой и Маратом веселее, да и спокойнее, ведь празднование будет до вечера, а нам надо потом как-то добираться до дома.       — Какие молодцы, — беря мужчину под руку, восторженно захлопала ресницами Маргарита. — Тут сопровождают, до дома проводят. Твоя дочь в надёжных руках. — Председатель колхоза вновь прошелся по спутнице взглядом, вернулся к парням. Что-то в его настрое совсем немного поменялось. Он басовито проговорил:       — Ладно, с Мирой я потом поговорю. — И протянул Пятифанову руку: — Владислав Сергеевич.       — Рома.       Они сжали ладони до побеления кончиков пальцев. Ещё чуть-чуть — и послышался бы треск сухой кожи. Свеже полученные на кулачных боях ссадины сдавило, металлическое кольцо впилось в мягкую плоть. Рома и Владислав Сергеевич смотрели глаза в глаза с неприкрытым отвращением. И ситуация складывалась парадоксальная: у них есть вполне законные основания ненавидеть друг друга, но папа знать не знал, в каких отношениях эта шпана с его дочерью, а Рома и вовсе злился безосновательно — в конце концов, отношения Миры с отцом налаживались, и он наоборот должен был радоваться за свою подругу.       Складывалось ощущение, что Владислав Сергеевич всё понял. И это пугало страшнее неизвестного зверя, что в ночи скрёбся за дверью пятифановского логова. Пока председатель колхоза пожимал руку позитивно настроенному Марату, который, похоже, был даже рад состоявшемуся знакомству, Рома и Мира переглянулись. Во взгляде друг друга они прочитали абсолютную тупиковость ситуации. Только если волчонок храбрился, стараясь выпятить и без того мясистую грудь вперёд, Славка по-настоящему растерялась. И вновь заговорила Марго:       — Влад, пойдём, они и без тебя справятся. — Она по-доброму усмехнулась: — Молодёжи некомфортно в обществе взрослых.       Черешенко-старший нехотя собрался, прошёлся пытливыми омутами по девчонкам и, обращаясь к парням, отчеканил:       — Головой за них отвечаете, архаровцы.       Бяшка кивнул, Рома же выгнул губы дугой. Маргарита пообещала ребятам, что они обязательно встретятся на церемонии, и едва ли не волоком потащила от друзей вздыбленного, словно богатырский конь, Владислава Сергеевича. И только когда родитель выпустил дочь из поля зрения, повернувшись к ней широкой спиной, Славка выдавила короткий выдох, полный облегчения. Марат, наблюдая за отдаляющимися взрослыми, весело произнёс:       — Вот и зазнакомились, на. Да и Маргоша эта… Марго же, да? Ничё такая вроде. Всю дорогу пыталась ваши морды кирпичные размягчить.       — Захлопни, — выплюнул Рома. — Терь, считай, наобщались. Счас коммерс этот ей все мозги промоет.       — Всё нормально будет, на, — заверил Ертаев, точно взял эту информацию прямиком из головы Черешенко-старшего. — Пойдёмте лучше, чего стоять-то? Всё шоу пропустим.       Никто не спорил. Лишь мозолистая рука по-хозяйски ухватилась за девчачью ладонь. Мирка столь глубоко погрузилась в свои размышления, что вспомнила об оставленной на скамье тарелке с шашлыком лишь в тот момент, когда на горизонте замаячило гигантское сенное чучело. Рома, заметив беспокойство подруги, махнул рукой, пообещав, что возьмёт добавки, если та захочет, но Славка всё равно расстроилась.       Стоило предполагать такой исход: отец как одна из самых крупных фигур в деревне не мог пропустить праздник. Тем более, если учитывать тот факт, что треть финансирования на торжество выделил именно он. Однако внутри теплилась надежда, что посчастливится встретить родителя наедине, не в компании отпетых хулиганов. Положительным в случившемся коллапсе было то, что Мира правильно представила их — одноклассниками, друзьями. Да, может быть, примером такие товарищи послужить не смогут, но ведь и у Славки есть своя голова на плечах. Если человек выучивает от окружения сплошные негативные черты, то здесь ничем не поможет никакое родительское влияние.       «Но я же прогуливала с ними школу… — запищало из дальнего уголка подсознания. — Стало быть, я перенимаю их негативные черты».       Девушка закусила щёку, покрепче сжала Ромкину ладонь. Что-то внутри заставляло отрицать причастность хулиганов к её прогулам и успеваемости. Она пообещала себе разобраться в этом когда-нибудь попозже, после праздника… После возвращения домой… А может, ближе к летним каникулам. Желание плюнуть на всё с высокой колокольни полностью обуздало волнение, трепет, а в последствии и вовсе отвернуло Славку от тревожных мыслей в сторону громкого торжества, что вовсю разворачивалось на расчищенном трактором поле.       Аккурат со всей толпой к поляне подтянулись «Арабески» с танцами и песнями. Пока люди получали продолжение развлекательной программы, мужики торопливо укладывали под чучелом Масленицы дрова и пучки соломы. Весёлые отплясывания за ниточку уводили роящиеся клубком мысли: чем шире Мира улыбалась — тем меньше становился клубок. Её не пугали ни водянистые глаза Семёна, что преследовали на протяжении всего мероприятия и с превосходством смотрели на них, точно на кучу навоза; ни колкая улыбочка гадюки Катьки, стоявшей в компании подружек справа по диагонали; ни широкоплечий Гиря, деловито ошивавшийся среди работяг, которые подготавливали Масленицу к сожжению.       Вся эта свора точно стёрлась из её восприятия подобно бумажной наклейке, обильно смоченной тёплой водой.       Рома окинул взглядом витавшую в облаках Миру, с улыбкой пихнул её плечом. Та, очнувшись, мгновенно переняла его весёлый настрой. В их немом разговоре взглядами так и читалось:       — Хорош уже светить кислой миной.       — Я просто задумалась, вот же пристал.       Под звенящую музыку, сбрасывающую с еловых ветвей и без того скудные остатки снега, на поле въехал УАЗик Тихонова и милицейский бобик. Из первого вслед за Константином Владимировичем вывалились двое: женщина в стёганом пальто с меховым воротником и мужчина, объятый толстой дублёнкой. Рома и Марат скривили физиономии, поясняя, дескать: «О, бля, знать поглазеть прискакала». После вопросительного взгляда Черешенко выяснилось, что это — представители администрации округа, куда входила сея богом забытая деревушка.       Конечно, грех профукать столь масштабное действо, ибо из всех близлежащих поселений жители посёлка, ставшего для Миры домом, соорудили самое большое чучело. И данный факт глупо отрицать: казалось, Масленица возвышалась аж над верхушками деревьев, что находились пусть и в отдалении, однако не столь сильном, чтобы полностью гарантировать безопасность от пожара. Посему гости из администрации и рвутся всё взять под свой контроль.       «Арабески» завершили основную часть своего выступления, дав слово вышестоящим чинам. Сначала к микрофону, что тянулся за пределы толпы змеевидным проводом, подобралась женщина в пальто и гнусавым голосом затянула что-то об уходе зимы и наступлении, по их прогнозам, самого плодотворного года за последнюю пятилетку. Только сейчас Мира увидела, что пушистый воротник был не просто куском меха, а самой настоящей лисой. Застывшая морда безжизненно трепыхалась от каждого движения объёмной представительницы знати.       Воротники, варежки, а уж тем более шубы Славке не нравились: уж больно жалко животных, убитых ради чьей-то мнимой красоты. Меховые шмотки в нынешнее время являлись показателем зажиточности и предметом роскоши. Девушка ещё могла понять каких-нибудь эскимосов, которым без животного меха просто-напросто наступит кердык от холода, но зажравшихся барышень, что горделиво возили свой гардероб в кожаных салонах бумеров и мерсов, трепетная Мирослава тайно и совершенно искренне ненавидела.       И даже здесь — в деревне за стеной леса и гор, где настоящим богатством являлся погреб, наглухо забитый картошкой и соленьями, — вылезает это рисованное городское щегольство, от которого Черешенко вдруг стала чувствовать подступающую к горлу тошноту.       После перед толпой вырос мужчина. Предметом его монолога было сельское хозяйство и трудоустройство тех, у кого доселе не было возможности ездить на работу за пределы деревни. Таким образом микрофон плавно перетёк в руки Владислава Сергеевича. Стоит отметить, что, невзирая на равноценную с представителями администрации позицию, Черешенко-старший смотрелся так, словно в этих деревенских краях он был, как рыба в воде: объёмная щетина, завязанная на макушке ушанка и валенки с галошами, в которые предусмотрительно заправлены брюки со стрелочкой.       Папа обещал до конца квартала устроить в колхоз всех желающих, докупить необходимую для обработки земли технику и открыть долгожданный рабочий цех, где на производстве продуктов питания могут трудиться десятки его односельчан. С улыбкой добавил, что старания будут оплачиваться достойно и без задержек, а также объявил персональную благодарность Тихонову и его отделу за содействие. Толпа захлопала, подбрасывая шапки вверх, а Славка почувствовала внутри настоящую гордость. Они пересеклись взглядами, и Владислав Сергеевич незаметно подмигнул дочери.       Когда все наконец-то высказались, торжество торопливо перехватили «Арабески», ибо народ мог в любую секунду подвергнуться массовой зевоте и скуке. Грянула музыка, и на поле высыпали заводилы в цветастых костюмах.       — Слышь, Ромыч, может, к Миркиному бате на подработку подмажемся, на? — послышалось за плечом Славки — то Марат склонился к ним, чтобы перекричать музыку. Пятифанов глянул на товарища уничижительно, что тот моментально считал. — А чё, тачку же на какие-то деньги содержать надо. Сама себя не обслужит, — аргументировал своё предложение Бяша. Пятифан скривился:       — Да он, поди, без договора не возьмёт — только на полный день. А у нас так-то школа.       — Давно ли она тебя волновать стала? — хмыкнул Ертаев.       — Ну, бля, — пожал плечами, — закончить её всё равно надо.       В диалог, который несомненно завёл бы двух закадычных товарищей в тупик, аккуратно вклинилась Мира:       — Да ладно вам спорить-то. Я могу поговорить с папой, чтобы нашёл вам подработку. Ему же лучше, если работников будет больше.       — Туда и так вся деревня хлынула, — шмыгнул носом Рома. — Работяг хоть отбавляй. Кто как, а я напрашиваться и работать за копьё не собираюсь.       — Так и не надо, я сама спрошу. А платить он будет нормально.       Мира расцепила их ладони и подышала на замёрзшие пальцы. Пятифанов без слов забрал девичью руку обратно, но в этот раз обхватил её покрепче и погрузил в карман вместе со своей. Черешенко приподняла уголки губ, сама не понимая, что вызвало такой прилив умиления: тепло, что мгновенно окутало ладонь, или же Ромкина забота.       — О, начинается, на! — провозгласил Бяша, мгновенно отвлёкшись от бесполезного спора.       Вытанцовывающие вокруг чучела «Арабески» успели прибарахлиться пёстрыми платками, что при взмахе создавали иллюзию яркого пламени, а самый рослый парень из коллектива вышел вперёд со здоровенным факелом. Они имитировали обряд, чудаковато двигаясь под ритм громкой музыки: то сужались плотным кольцом к Масленице, то рассыпались по поляне, словно запущенный в небо сноп ярких искр.       И когда музыкальная композиция подошла к финалу, по звучанию похожему на нечто первобытно-таинственное, факел торжественно подожгли. Юноша медленно и высокопарно направился к чучелу по выстланной из платков дорожке, что остальные танцоры лихо расправляли под его ногами. На несколько секунд остановился возле соломенной Масленицы, высоко поднял пылающий факел под улюлюканья толпы.       Кто-то по слогам выкрикнул:       — Поджигай!       И люд подхватил, принявшись бесконечно вторить одно и то же слово. Гул усиливался, земля вибрировала от образовавшейся на поле энергетики. Попавшая под влияние Мира, повторяя за остальными, краем глаза видела, как суетятся взрослые, дабы, в случае непредвиденной ситуации, моментально вмешаться и предотвратить плачевные последствия. Она понимала риски задуманного на поле торжества, но не могла унять внутренний трепет от осознания того, что кайма надетого на Масленицу платья вот-вот подхватит огонь.       Факел опустился.       Сухая солома, судя по всему, дополнительно сбрызнутая каким-то розжигом для более впечатляющего зрелища, за доли секунды воспламенилась огромным огненным столбом, охватившим красочное чучело со всех сторон. Небеса над расчищенным полем покачнулись от восторженных возгласов деревенских жителей. Полина и Мира хлопали в ладоши, а Ромка с Маратом оглушительно свистели: один сквозь передние зубы, второй — при помощи прижатых к губам пальцам.       Огонь съедал всё, до чего дотягивался: подол платья, ажурные рукава, платок на набитой ватой голове. Чучело полыхало так, что предусмотрительно оставленная вокруг него снежная граница растаяла, оголив жухлую траву. Пылающая Масленица напоминала Черешенко-младшей Огневушку-Поскакушку из сборника сказов Бажова: того гляди, сорвётся с деревянного основания, и пустится в жаркий пляс, оставляя после себя горячие следы.       Вьющееся пламя взмывалось выше сосен, а в небо летели серые хлопья пепла.       После празднества Мира ещё долго прокручивала в голове сожжение чучела снова и снова. Казалось, будто кончики волос плавятся от воспоминаний. И даже сидя в гостиной пристанища Пятифановых, когда за окном уже давно наклюнулись сумерки, она не могла отпустить той праздничной атмосферы. Под впечатлением и блины, купленные Бяшей, показались в стократ вкуснее.       Теперь девушка ждала Ивана Купала — о том, что и на этот день в деревне происходит необычайная суетность, ей по пути до дома поведала Полина.       — Мира, ты тут? — послышался возле уха голос скрипачки. Морозова тихонько подула в телефонную трубку, решив, что на линии возникли проблемы. — Алло.       — Да, извини, задумалась. — Славка подобрала ноги под себя, поудобнее устроилась в кресле, наматывая на палец спираль чёрного провода. — Так приятно вымоталась и объелась на празднике — кошмар какой-то.       Полина на другом конце трубки посмеялась.       — Я тоже! Еле домой заволоклась. Нужно было отказаться от этих плясок вокруг чучела.       — Так это всё Рома с Маратом, — нашла крайних Мирослава, испустив вслед за подругой вялый смешок. — Заговорщики.       — Да уж, — хмыкнула. — И Владислав Сергеевич с Маргаритой очень смешно к нам подключились. Я, конечно, понимаю, что ты её не особо любишь, но они потом так красиво танцевали вдвоём. И смотрели так друг на друга! — на другом конце трубки мечтательно вздохнули. — Знаешь, мне Марго показалась хорошей. Я её лично не знаю, но она раньше работала в нашей больнице — помню, как мне кровь из пальца брала.       — Да, я согласна, они с папой неплохая пара, — Славка пожала плечами. — Гармонично смотрятся.       — Я рада, что ты перестала дуться, как мышь на крупу. А то так можно было лопнуть. — Подруги синхронно посмеялись. — Отличный был вечер. Если бы не Бабурин, конечно.       — Да пошёл он, — злобно окрысилась Черешенко.       Толстяка, познавшего вкус смелости, она под конец праздника самолично готова была бросить в костёр, дабы догорел следом за Масленицей, тем самым перестав отравлять всем присутствовавшим хорошее настроение.       Начиналось с малого: Семён постоянно отирался где-то недалеко от Ромы с Маратом и одним лишь взглядом пытался спровоцировать стычку. И если это ещё можно было бы с натяжкой принять за неудачное стечение обстоятельств и продолжать игнорировать одноклассника, то его довольно-таки сильный тычок в бок Полины со словами: «Ой, бля, не увидел скрипачей» заставил сжать челюсти с такой силой — аж зубы скрипнули. Морозова посетовала, что за такое не помешало бы извиниться, на что тот лишь премерзко рассмеялся.       Славка чувствовала, как напрягалась ладонь Ромы, но он, мусоля губами сигаретный фильтр, даже не дёрнулся к треклятому Бабурину. Они с Маратом лишь пересеклись каким-то многозначительным взглядом, понятным только им двоим. А Семён, празднуя очередную мнимую победу, купил стопку блинов и неспешно удалился с праздника.       Не нужно было ему помогать тогда, в школьном тупичке. Отхватил бы заслуженно.       — И что, этих двоих до сих пор нет?       Черешенко отрицательно помычала.       Товарищи действительно утекли из дома ещё больше часа назад. Почти сразу после возвращения с мероприятия Бяша, залпом опрокинувший в себя ковш ледяной воды, снял с гвоздика в прихожей автомобильный ключ и вышмыгнул за порог, а Рома задержал любопытную Мирку возле себя. Объятия подействовали на девушку точно волшебные чары, и она, сдавшись без боя, обвила Пятифанова руками.       — Посидишь одна часок? — прижимаясь губами к чернявой макушке, вкрадчиво поинтересовался Рома. Славка подняла на парня вопросительные омуты. — Да мы штуку одну парням знакомым отвезём и вернёмся. Сзади просто места не будет: она длинная, собака — в багажник не влезет, — пояснил он.       — Вы точно не к Бабурину? — не отпуская из рук Ромкину куртку, спросила Мирослава.       — А за каким хером он мне сдался?       Пятифан провёл ладонью по растрепавшимся от шапки волосам, чем намертво усыпил пробудившуюся тревогу — она свернулась калачиком и позволила отпустить друзей за порог. Что за штуку они повезли, Мира не увидела — девятка, выбросив из-под колёс комья грязи, отдалилась от ворот раньше, чем девушка припала к запотевшему стеклу.       Рома, держась за руль, оглянулся на окна своего дома.       — Чё, смотрит? — осведомился Бяша, подпирающий коленями крышку бардачка.       — Но, — утвердительно хмыкнул Пятифанов, — вон, маячит. — Вернул взгляд на дорогу, в свете фар исчезающую под капотом, и переключил скорость. — Ладно, постараемся недолго.       Тогда он ещё не знал, что соврёт по всем фронтам.       Чем ближе авто подъезжало к небольшому гаражному кооперативу, тем интенсивнее в ушах нарастал неведомый гул. Марат тоже нервничал: натирал сбитые костяшки большим пальцем. Затылком товарищи понимали, какие риски имеются у цели их кампании, однако машина продолжала петлять по размытым талой водой поворотам.       Гаражи, что бесконечно сменялись за окном девятки, словно на зацикленной плёнке, невольно возвращали Ертаева в детские воспоминания, в детские травмы. Он давно перестал бояться той страшилки про чёрный гараж, что откликалась приступами паники при любом её упоминании. Повзрослевший разум отнёс это наваждение к несуществующим в реальном мире вещам, в которые он, будучи ребёнком, свято верил: к лешему, к волшебству, к утопленнице, которая, по присказкам бабушки, жила в Мавкином прудике.       Сейчас же ему почти восемнадцать. Может ли настолько взрослый парень принимать на веру столь глупые деревенские байки?       За очередным поворотом показался свет — то тлели угли в вытащенном на улицу мангале. Мысли улетучились, а голова похолодела, перейдя в режим полной боевой готовности. Вокруг мангала виднелись силуэты: кто-то сидел на деревянных ящиках и перевёрнутых вёдрах, кто-то стоял с зажатой в зубах сигаретой, а кто-то и вовсе вальяжно привалился на открытую воротину гаража, держа в руке бутылку пива. Парни же были нацелены на того, кто отличался от других своей грузной комплекцией.       Компания обернулась на свет вплотную приблизившихся фар.       Рома и Марат действовали слаженно. Их извилины, оставшиеся в небольшом количестве после стольких драк, в критической ситуации магическим образом объединялись, и парни делались похожими на профессиональный спецназ: заходили с обеих сторон и гасили одного за другим. Так действовали и сейчас: Ромка со всего маху пнул оцинкованное ведро с такой силой, что сидящий полетел вперёд лицом, цепляя соседа, а Бяша, так же при помощи тяжёлого пинка по одной из створ ворот, враз опрокинул припрятанный от ветра мангал.       Красные искры полетели на собравшихся, затем унеслись кверху тлеющей стаей. Опрокинулись шампуры с мясом, пивные бутылки, нарезанный хлеб.       Ровно за секунду друзья-хулиганы устроили настоящий дебош, переполошив и заставив растеряться всех тех, кто собрался на масленичный вечер. Ромка, хватая за загривки, точно непослушных баранов, отправил вслед за трусливо сгинувшей в гараж девчонкой пару пацанов, и засадил в петли для замка палку, коей, судя по обгоревшему концу, ворошили угли.       Разобраться оставалось ещё с тремя — самыми собранными и не поддавшимися панике. Однако, если быть точнее, то с двумя. В ход пошла рукопашка. Оплеуха за оплеухой, удар по корпусу, пинок.       — Бля, уходит, на! — отплёвываясь от крови, что текла с разбитой губы, гаркнул Марат. От места потасовки торопливо улепётывала крупная фигура.       — Заебётся! — отвечал Рома, зажавший голову противника в локтевом сгибе.       Чёткий апперкот уложил учившегося в параллельном классе парня на костлявые лопатки. Ертаев, изловчившийся расквасить своему спарринг-партнёру нос, улучил момент и уже летел на всех парусах к машине. Рома, так же торопливо упав за руль, с пробуксовкой тронулся по грязи, бампером сшибая оставшиеся ящики и жестяные банки пива.       Как и предсказал Пятифанов, унести ноги было не суждено: дальше по извилистому гаражному кооперативу беглеца встретил тупик. Он вставал непреодолимой стеной для запыхавшегося Бабурина. И если такие, как Рома или Марат при угрозе здоровью могли бы с лёгкостью перемахнуть столь плёвую преграду, то Семён попросту не мог взобраться даже на стоящие возле забора ржавые бензобаки от ЗИЛов — чьё-то припрятанное для сдачи на металл сокровище.       Толстый прижался к ним спиной, как загнанная в угол псина, что долгое время кусала за ноги детей, на велосипедах проезжавших мимо. Ромка, дабы Бабурин не утёк от них по левому краю, где специально для машин соорудили разворот, остановил девятку поперёк свободного пространства. Вышел вальяжно, упиваясь своим триумфом.       Не повезло же бывшему дружку чванно обмолвиться на празднике, что после Масленицы они со своей шайкой собрались отдыхать у гаража.       — Чё, Сёма, — угрожающе растягивал он слоги, — сиганул от друзей своих? А чё ж ты мазу-то до конца не держишь, раз такой крутой?       — Тебе хули опять надо, Волчара? — тявкнул тот, впиваясь ногтями в ржавый бок бензобака. — Кому ты чё доказать пытаешься?       Рома подошёл вплотную, сгрёб в кулак воротник засаленной ветровки.       — А я по-честному с тобой, падаль, поквитаться хочу, — заглянул он Бабурину прямо в глаза. — Удобно, наверное, за чужими жопами прятаться да девчонок хилых донимать, да? А ты до меня доебись, попробуй. — Свинтус молчал. — Ходил там чёт, на пиздюли напрашивался, а как до дела дошло — так хером подавился.       Бабурин, видать, поддавшись настоящей панике, вдруг неожиданно рванул в бок, тщетно надеясь, что молния на ветровке не выдержит и даст ему пару секунд форы. Но даже если бы его план сработал — убежать от Ромки он был бы не в силах. Пятифан среагировал мгновенно, дав отточенным ударом Семёну прям под дых. Тот скрутился, точно подкошенный.       — Бяш, открывай, — скомандовал через плечо Рома. Ертаев, кинув ненавистный взгляд на Бабурина, коротко кивнул и направился к машине. — Ничё-ничё, рыло ты поросячье, блинов на Масленице навернул — счас земельки русской нажрёшься, — и позорно, за шкирку, потащил к багажнику, коий придерживал рукой Марат. Запихнуть сопротивляющееся тело в узкое пространство оказалось проблемой, однако несколько нехитрых махинаций при помощи Бяши — и свинтус компактно укомплектовался в девятку. — Не обосрись только по дороге, — прижимая ладонью прыщавый лоб, потребовал Рома. — Иначе я тебя не только землю жрать заставлю, понял?       Крышка багажника хлопнула, и машина, развернувшись, поехала в обратном направлении. Возле гаража, где отиралась шайка Бабурина, уже никого не было — его так и бросили открытым, словно это какое-то прокажённое и никому не нужное место. Ромка добавил на магнитоле громкости, чтобы толстяку нескучно ехалось, и вывернул из кооператива, уходя на лесную дорогу: двигаться по деревне без прав, да ещё и с копошащимся в багажнике Семёном вырисовывалось не самой умной затеей.       Местами ещё лежал снег, девятка застревала и капризно буксовала, с трудом преодолевая грязь и слякоть. Этот отрезок Ромка форсировал долго и напряжённо. Но вот авто выбралось на раскатанную какой-то крупной техникой колею, и вдали показался выезд на асфальтированную дорогу, а за ним, метрах в ста, съезд обратно в лес. Если уехать по асфальту направо, то минут через десять-пятнадцать можно оказаться в их родной деревне, а если в обратную сторону — на железнодорожной стации. Выбор, прямо скажем, «огромный».       Рома вырулил на асфальт, съехал в лес и принялся по новой пробираться сквозь расползающееся из-под колёс жужево из земли и мокрого снега. Достигнув небольшой вытаявшей лужайки, годящейся для их цели, Пятифан остановил авто и дёрнул за ручник.       Удивительно, но всю дорогу Бабурин не подал ни единого признака жизни. Кажется, он никогда не был настолько спокоен и тих. Выпав из багажника, как кусок желе, свинтус удостоился смачного пинка под зад и по инерции повалился на землю. Рома, присев на корточки рядом, нерасторопно достал из кармана сигареты, закурил и положил пачку в протянутую руку Ертаева. Выдохнул едкий дым Семёну в лицо.       Как же он ликовал внутри, видя распластанного звездой толстяка, который даже попятиться назад боялся. Как же бурлила его и без того пылкая натура! Рома осознавал, что в его руках сейчас распорядиться свинтусом так, как ему будет угодно. Он долго смотрел в водянистые глаза, перебирая варианты.       — Ну что, — спустя несколько минут заговорил, присасываясь к цигарке, — не впечатляет наше свидание под звёздами, да? Я тоже тогда от радости чуть не сдох, когда вы меня толпой загасили. — Он стряхнул пепел на вздымающееся вверх-вниз пузо. — Расскажи, чё за борзота тебя в жопу ужалила — времени у нас много.       — А чё тебе рассказывать-то? — выплюнул Семён дрожащим голосом.       — Ну, с чего вдруг решил, что ты тут чё-то стóишь? — Две тонкие струйки дыма выбились из ноздрей. — Жил бы себе спокойно, но нет, скался на пиздюль, как на пряник. Хочешь, осчастливлю, раз тебе так невтерпёж?       — Давай заканчивай, Волчара, это вообще не по понятиям. Только троньте — я вас, уродов, мусорам сдам, даже, падлы, школу не успеете закон…       Бабурин осёкся, когда подбородок хватила массивная ладонь, а пальцы надавили на бугристые щёки, раскрывая рот. Он было завертелся, но руки и верхнюю часть тела к земле прижал Ертаев. Рома отклеил от заветренных губ остатки сигареты, подул на неё, чтобы огонёк на конце разгорелся сильнее, и одним движением вогнал бычок Семёну прямо в глотку. Свинтус страшно заверещал, исходя слюнями, а Пятифан, развернув голову за нечёсаную шевелюру, вдавил прыщавое лицо одноклассника прямо в слякоть.       — Чё, сука, легче?! — рявкнул Рома, не отпуская. — Нормально базарь со мной, бля!       Как только с макушки исчезла мозолистая рука, а Марат распрямился, Семён, сплюнув бычок, принялся лихорадочно загребать за щёки серый снег. Откашливаясь и захлёбываясь мокрым месивом, прущим даже из носа, он растерял все остатки своей жалкой бравады и готов был сделать что угодно, лишь бы унести зад в целости и сохранности. Держась за измазанное грязью лицо, Бабурин беспомощно лёг на бок. Он шумно дышал, борясь с отдышкой, и не переставая трясся, словно выперся голышом на мороз.       — Я ж говорил, что землю жрать будешь, а ты не слушал. Рассказывай, — потребовал Пятифанов. — Интересно послушать, с каких херов в себя поверил.       — Устал, — коротко и неразборчиво бросил Сёма, морщась от жгучей боли.       — От чего?       — Быть шестёркой твоей.       — А лохом быть нравится? — прожигая взглядом серых глаз, спросил Пятифан. — Или, может быть, пиздаболом быть ещё лучше? Мало того, что девчонку мою обидеть хотел, ещё и Бяше наврал, рожа ты позорная. Брата хотел моего от меня отвернуть, да? — Рома шикнул, делая рукой угрожающий выпад вперёд. Бабурин дёрнулся от испуга.       Марат бегло глянул на Ромку.       «Брата».       Словами не описать, насколько было тяжело по-дружески любить Пятифанова всей душой и лишь одной маленькой частью ненавидеть. Эта ненависть колола ненавязчиво, однако больно, словно в большой и мягкий свитер затесалась чёртова иголка. Но сейчас, пусть Бяша и не одобрял настолько жёсткое и радикальное решение конфликта, был целиком и полностью на стороне Ромы и готовым идти с ним до самого конца.       — Ты хотел меня пырнуть, — сделал попытку протеста Семён. — Принёс с собой нож на стрелу.       — Заметь, не пырнул. А ты, сука, ораву привёл, которая на меня из лесу кинулась, как только мы сцепились, — парировал Рома. Он всё ещё сидел на корточках, чтобы максимально пристально всматриваться Бабурину в глаза. — И ещё чёт будешь базарить тут про понятия? Забудь вообще об этом слове — после такого оно для тебя больше нихера не значит.       — Да ты друзей на бабу готов променять! Вы даже ещё не гоняли, когда ты права качать начал. Нихера не изменилось: что раньше с этой, что сейчас со своей шалавой городской…       Бабурин вновь не смог договорить — его заткнул удар костяшками по переносице. Несильный, однако крепкий и достаточный для того, чтобы прикусить язык.       — Забыл, что за шалаву пояснять надо? — нахмурился Пятифан. Кустистые брови от гнева почти перекрыли взгляд серых омутов. — Ты поэтому по роже и отхватывал всегда — за свой гнилой базар. Сказать — сказал, а ответить не в состоянии. А я вот могу пояснить: эта девочка ни с кем, кроме меня, не была, понятно тебе, балабол? Ещё раз её так назовёшь — я тебе нос сломаю. — Семён против воли кивнул, ощупывая переносицу — благо, крови не было. — Может, у тебя есть ещё какие-то предъявы мне или Бяше?       — Есть. — Он запрокинул голову, шмыгая. — Вы сами-то вдвоём на одного… — стёр с губ воду от растаявшего во рту снега, демонстрируя перепачканные землёй зубы. — В тачку кинули, вывезли. Давайте ещё отпинайте.       — Зачем? — качнул головой Пятифан. — Мы ж не ты. Ещё вопросы? — Тот промолчал, осознавая гибельность своего положения. — Вот и ладушки.       В диалог неожиданно вступил Марат:       — Пусть подтвердит, что тогда на стреле всё было, как ты сказал.       — Подтверди ему! — замахнулся Рома.       — Так и было, — прикрываясь руками, заскулил Бабурин. — Я сказал пацанам, чтоб рванули, как только он быковать начнёт. Хотел проучить, чтобы неповадно стало.       — Крыса ты ебучая, на, — харкнул в сторону Ертаев.       — Крыса, — протянул Рома, соглашаясь и точно подстёгивая. — Ну хоть косяк признал — уже вперёд… А ты помнишь, чё мы с крысами делали? — продолжил наседать Пятифан. Его глаза вдруг по-звериному сощурились, крепкий клык блеснул из-под губы. — Точнее, чё ты сделал. Вспомни-вспомни того парнягу. Обоссал, может быть, а?! — пихнул толстяка в плечо.       Пятифанов не врал: роковой для одноклассника с параллели инцидент произошёл после того, как Сёма затесался в компанию Ромы и Бяши. В тот период времени ему только предстояло занять своё место в этой школе, ибо толком его никто не знал и не горел желанием узнавать. Оттого Бабурин стал одержим идеей выставиться, заставить друзей и ребят из класса себя уважать. Он шёл с товарищами-хулиганами на любые авантюры: сбегал с уроков, мазал доску мылом, курил за школой, занимался мелким рэкетом.       Присваивать себе чужое — то, чего у самого Семёна никогда не было, — пришлось парню по душе. Он с огромным удовольствием подвергал прессингу даже самых маленьких и с особой тщательностью шарился по курткам в раздевалке. В один из таких визитов ему посчастливилось нарыть в чьём-то пальтишке самодельный кошелёк. Надо полагать, что всё его содержимое тут же отправилось толстяку в карман, чему тот оказался несказанно рад и поспешил похвалиться находкой друзьям-хулиганам.       Только вот недолго музыка играла, недолго фраер танцевал.       На следующий день Бабурина вызвали к директору, где совместно с участковым, бабушкой и родителями ограбленной девочки отчитали воришку по всей строгости. Бабушка, что из своего кармана выплатила сумму, равную украденной, в сердцах проговорилась, что попался он на глаза парнишке из «А» класса — тот его и сдал. «Каков молодец, не смолчал, а вот ты, позорище!» плакала женщина.       Найти неравнодушного Сёме не составило никакого труда. И за столь наглый, по мнению Бабурина поступок, пареньку сначала здорово прилетело, а потом…       — Да, обоссал, — всхлипнул толстый, не выдержав такого напора.       — Так если ты крыса, то значит и тебя обоссать надо?! — Рома отвесил подавленному Семёну крепкую оплеуху. — Или, может, сразу на клык дать, чтобы рот свой больше никогда не открывал?! Хочешь вафлей быть, а?!       — Нет, пожалуйста, я больше не буду, клянусь! — совсем по-детски кинулся божиться тот. — Пацаны, не надо, не надо!       Из его маленьких глаз градом заструились слёзы, отблёскивая в свете луны. Страх разросся до невероятных размеров: Сёма чувствовал, что ещё чуть-чуть — и он трусливо и постыдно напрудит в штаны, не в силах контролировать собственное тело. Рома, не дёрнув на лице ни единой мышцей, выдержал паузу, не прерывая их зрительный контакт. Он негласно говорил Бабурину, что зафиксировал все его слёзные клятвы.       — Тогда слушай сюда, ты, подобие человека, с этого дня ты — паинька-заинька. Со своими подсосами занимайся чем хочешь и как хочешь — мне срать, но если хоть посмеешь дёрнуться в сторону нас хотя бы на словах — я тебя так размажу, хрюндель, я тебя так, тварь, отделаю, что ты до конца дней только бычками питаться будешь. А мусорнёшься, — Рома хватил ладонью за рыжий вихрастый чуб, — мне терять будет нечего — пиздец тебе придёт, Сёма, я обещаю.       Каждое слово — бритвенно-острое, как лезвие ножа, — истекало сернистым ядом, впиваясь ледяным жалом под кожу. Яд попадал в кровоток и разносил смертельные токсины по всему телу, парализуя конечности. Семён коротко кивнул.       — Бяш, иди, говори, чё хотел.       Рома распрямился и направился к машине, оставляя бывших товарищей наедине. К Бабурину — без кулаков забитому и жалкому, — подошёл Марат. Вздохнул, сел на корточки, сцепив руки в замок — он тоже смотрел однокласснику в глаза, только более мягче. Однако это не делало ситуацию менее опасной: гнев тех, у кого настолько открытый и непритворно-безобидный взгляд, в стократ страшнее, нежели гнев таких, как Ромка — взрывных и резких. Ертаев говорил спокойно, без намёка на повышенные тона:       — Ты сегодня на празднике Полинку пихнул…       — Я не хотел! — кинулся было оправдываться Семён, лишь бы не схлопотать по голове ещё и от Бяши.       — Заткнись, на. — Парень послушно замолк. — Я так хочу тебе за это всечь, — сощурив глаза, покачал головой Марат. Бабурин испуганно сглотнул. — Но воздержусь. Вместо этого предупрежу: если ты решишь вместо Мирки отыграться на ней — не советую этого делать. Да и вообще к девочкам лезть не советую: они намного слабее, чем ты, бугай. — Он добился от Бабурина того, что тот будет обходить прекрасный пол десятой дорогой. — До деревни сам дойдёшь, а то у нас в машине места нет. А если спросят чего, то скажешь, что под луной ходил плясать. Ну а про мусоров тебя уже Ромыч просвятил. Бывай, руку не жму.       С этими словами Бяша удалился в машину. Рома выкрутил руль и, проехав прямо по лужайке, где остался Семён, направил девятку в сторону дома, где Мира, расхаживая по кухне взад-вперёд, напряжённо смотрела на часы.       Где же их носит? Неужели так сложно отвезти какую-то там штуку и вернуться? А вдруг их поймал Тихонов, а Ромка без прав? Мысли атаковали черепную коробку залпом за залпом, пока приготовленная для путешественников еда стремительно остывала. Не сказать, конечно, что Славка — бог кулинарных изысков: что нашла — из того и приготовила. Но важно отметить, что макароны с тушёнкой являлись очень даже востребованным блюдом у закадычных товарищей, поэтому недовольных после ужина оказаться не должно.       Спустя пятнадцать минут накручивания самой себя Черешенко, проглядевшая в циферблате дыру, услышала в сенях шаги и еле различимые голоса. Явились — не запылились! Выскочив в коридор с продуманной тирадой о том, что она волновалась, Славка вросла в пол, точно пригвождённая гигантской кувалдой.       — Сына, посмотри, какой я тебе сюрприз привёз! — радостно вещал Евгений, закидывая шапку на верхнюю полку. На пороге дома, освобождая руки от многочисленных сумок, стояли ещё женщина и мужчина пожилых лет — похоже, бабушка с дедушкой, которые, к слову, уже увидели неожиданную постоялицу пятифановской берлоги. Пятифанов-старший, обратив внимание на замешательство родни, обернулся. Светящийся взгляд его померк, но, скорее, от внезапности, нежели от недовольства. — Привет!       — З-здравствуйте.