Сладость смертного греха

      Горы сменялись полями, поля — равнинами, и так по кругу бесконечное множество раз. Из-за резвости молодой лошади живописная местность смешивалась и всё сильнее походила на бесформенную чернильную кляксу, над головой глумилось огромное свинцовое облако, тело стремительно теряло былую силу, отчего держаться в седле было невыносимо. Томас чувствовал, как его мутило от голода и жажды, поэтому, пока не стало слишком поздно, он стал просить подругу о привале:       — Вик… Ви-и-и-ик… — Томас опустил взгляд на собственные руки, которые из последних сил держались за седло, с ужасом понимая, что перед глазами всё плывёт и раздваивается, — Вик, умоляю, давай остановимся и переведём дух.       — Мы недостаточно далеко уехали от цыганского табора, рано привал делать, — строго пресекла Виктория и уколола бока лошади каблуками сапог, чтобы прибавить ходу и перескочить ухаб, виднеющийся впереди.       — Вик, я… — язык заплёлся, речь потеряла связь, перетекая в непонятное бормотание.       — Говори внятней, я тебя не слышу! — обернувшись, Виктория испуганно округлила глаза и резко потянула повод на себя, чтобы конь остановился. — Эй-эй-эй! Не спи! Твою ж мать, Томас, только не падай, держись за меня!       Но Томас уже ничего не слышал, его тело обмякло, подобно бездушной тряпичной кукле, и навалилось на спину девушки, которая никак не ожидала такого поворота событий. Едва сбавив темп, Виктория поймала находящегося без сознания мужчину и спешно спустила его на холодную землю, чтобы привести в чувства.       — Томас, ты слышишь меня? Проснись! — она принялась легко бить его по лицу и трясти за плечи.       Не прошло и минуты, как Томас приоткрыл тяжёлые веки и потерянным взглядом начал оглядываться по сторонам, совершенно не осознавая, что сейчас произошло.       — Фух, живой, — облегчённо выдохнула Виктория и разжала ладонь, в которой она стискивала ткань туники, — не двигайся, сейчас принесу тебе воды.       Поднявшись на ноги, Виктория подошла к коню, стянула с него потёртый перемётный ягдташ и достала из кармана кожаную флягу с водой, наполненную наполовину.       — Сколько же ты просидел в той яме, раз настолько ослабел, — скорее у самой себя спросила девушка и подложила под голову Томаса сумку.       — Пять дней… — Томас ненадолго отвлёкся на флягу, которую Виктория поднесла к его сухим губам, чтобы напоить, а после продолжил: — пять дней я был вынужден делить яму с Маттео… Это было невыносимо.       — Но ты говорил…       — Он был мёртв. Всё это время его тело гнило у меня на глазах, — Томас внутренне сжался от свежих воспоминаний, которые не хотели отпускать его бренную душу.       — Какой же всё-таки этот цыганский народ жестокий! И как только их земля носит? — вспылила она и пренебрежительно фыркнула. — Это всё их вожак! Столько людей погубил — и не счесть. А знаешь, скольких Дамиано девок испортил? Тьму! Ох и не повезёт его избранной. С тираном жить, знаешь, хуже самой смерти, — высказав всё, что было на духу, девушка дёрнула носом, взяла в руки резной лук, поправила колчан на поясе, который случайно завалился на бок, и после небольшой паузы мягко добавила: — Ладно, ты лежи, а я пока пойду подстрелю дичь, до утра, так и быть, останемся здесь.       — «Знала бы ты, что Дамиано не только девок любит портить, ещё бы сильнее возненавидела его, — запоздало про себя отметил Томас, однако вместо того, чтобы сообразить ответ и хоть как-то подать признаки жизни, он лишь слабо кивнул, бессильно проследив за силуэтом удаляющейся Виктории».       Несмотря на позднее время, пролесок, в котором они остановились, кипел жизнью, что вселяло в мужчину уверенность — пока живность шумит, значит, рядом нет опасности и можно немного расслабиться. Вот только душа, в отличии от тела, была неспокойна, в голове без конца крутилась навязчивая мысль о том, что Дамиано не закроет глаза на его побег, возможно, не сейчас, но однажды он найдёт Томаса, чтобы отомстить. Увы, это было очевидно, вожак не любил оставлять беглецов безнаказанными, он жестоко расправлялся со всеми, кто был ему не мил. Откуда священник знал это? Всех, кто хоть однажды сбегал из плена цыган и возвращался в деревню, через несколько дней находили мёртвыми и изуродованными. По крайней мере, так говорил народ, сам-то Томас никогда не видел этого, но основания не верить слухам у него не было, уж больно почерк подходил варварам-цыганам, в особенности Дамиано. Этому невозможно наглому и напыщенному вожаку, которого священник невзлюбил с самой первой встречи. Когда цыгане переступили земли деревни с намерениями забрать всё золото и серебро, тогда-то они и пересеклись: Томас был чуть ли не единственным, кто знал южный цыганский диалект, поэтому именно ему пришлось выйти к врагу один на один для переговоров. Священник хорошо запомнил, как Дамиано выглядел в тот день: тёмно-коричневая шляпа, сваленная из меха бобра, распущенные вьющиеся волосы по плечи, свободная пёстрая рубаха красно-пурпурного цвета, кожаные охотничьи брюки и низкие, почти не изношенные сапоги. Помимо прочего, он был увешан различного рода драгоценными украшениями: серьги, ожерелья, цепочки, браслеты, кольца — складывалось впечатление, будто всё самое ценное он всегда носил при себе и, кажется, никогда не снимал. Но это было не столь важно для Томаса, его куда больше впечатлила внешность Дамиано, он ещё никогда не видел настолько ухоженных мужчин. Безупречно чистая одежда, ровно уложенные усы и щетина на подбородке, здоровая опрятная кожа. Это было крайне необычно, как правило, мужчины без голубой крови в роду не следили за собой, но Дамиано… Он выделялся среди других. Когда они вышли один на один, сперва Томас даже растерялся, чем вызвал у вожака ухмылку, но быстро собрался с духом и от лица всего народа отказался отдавать золото и серебро.       — Глупо поступаете, Отец, если бы вы отдали мне то, что я прошу, мои люди бы ушли и больше никогда не потревожили вас, однако теперь нам придётся остаться здесь подольше, — Дамиано обнажил меч из ножен, сверкнув лезвием на ярком весеннем солнце, — схватить его.       За свои слова Томас крупно поплатился, мало того, что его вынудили рассказать, где находилось хранилище с деньгами крестьян, так цыгане ещё и церковь осквернили! Забрали золотые кубки из-под обрядового вина, испортили старинные фрески, разрушили алтарь — и всё это прямо на глазах у Томаса, что оскорбило его до глубины души.       Стыд осел невыносимой тяжестью в груди, когда священник вдруг понял, что после столь ужасных актов вандализма он позволил цыгану не только вновь переступить порог церкви, но и обесчестить его самым неподобающим образом. Дамиано же аморальная тварь, убийца, сам Дьявол во плоти, и Томас хорошо знал это! Однако всё равно повёлся на его обещания, ладные речи и красоту тела… Что может быть позорнее, чем возжелать в своей постели мужчину, подобно тому, как желают женщину? И каким только местом он думал, когда разрешал грязным рукам касаться своего чистого тела и склонять его к самой неправильной в мире похоти? Позор! Позор! Позор! Томас уже не первый раз вспоминал ту злосчастную ночь, однако каждый раз, когда в голове мелькали события прошедших дней, он не мог совладать с муками совести и ненавистью к своим слабостям, не мог просто так простить себе ошибку и спокойно жить дальше, не мог забыть Дамиано и то, что он сотворил с ним и деревней. Всё это сидело глубоко под рёбрами и медленно лишало жизненных сил. За время, проведённое в заточении, Томас так и не нашёл ответа на свой главный вопрос: как совладать с собой после произошедшего? Да, сейчас он не находится в рабстве и волен делать всё, что вздумается, однако так ли это на самом деле? Пусть невидимое для глаз, но Дамиано оставил на нём клеймо, означающее, что больше он принадлежит не церкви, а ему, а всё, что вожака по праву, должно находиться либо в окрестностях табора, либо не существовать вовсе — иначе быть не может, против цыганских законов не работает ровным счётом ничего. Именно поэтому Томас не видел своего светлого будущего и не знал, что делать дальше. Есть ли смысл бороться, зная, что исход твоей судьбы давно предначертан?       — Эй, ты не спишь? — хрипловатый голос Виктории выдернул Томаса из омута вязких мыслей и вынудил приоткрыть глаза. В руках она держала трёх убитых кроликов. — Я тут мяса принесла: того, что пожирнее, сегодня съедим, а двух других с собой в дорогу возьмём, — её лицо озарила милая улыбка.       — Ты умеешь их разделывать? — Томас приподнялся и сел на землю, сомнительно посмотрев на добычу в руках девушки. Кажется, чтобы убить кроликов, Виктория скрутила им головы. От этой мысли желудок протестующе заурчал.       — Да чего там уметь, справлюсь! Шкуры продадим в Риме, а из мяса приготовим похлёбку и…       — Стой-стой, ты не говорила, что мы направляемся в Рим, — перебил Викторию Томас, смутившись.       — А куда нам ещё деваться по твоему?       — Я думал, мы едем обратно в деревню.       — Деревни больше нет, Томас, цыгане сожгли её дотла, нам некуда возвращаться. А в Риме живёт моя тётка — милая женщина, хочу напроситься к ней пожить. От покойного мужа ей достался огромный трёхэтажный дом и несколько слуг, которых она считает своей семьёй. Думаю, для своей любимой племянницы она сможет найти местечко для ночлега.       — А я?       — И тебя приютит! Говорю же, она добрейшей души человек!       Томас ненадолго опустил взгляд, призадумавшись, а затем задал волнующий его вопрос:       — Не понимаю, раз у тебя есть где жить, зачем тебе я? Я думал, ты на меня в обиде за… — неловкое молчание, — тот случай.       — Не думай, что я тебя простила, по твоей вине умерла моя мать, я никогда не смогу забыть этого, — на мгновение Виктория насупилась, из-под золотой чёлки недоверчиво сверкнули голубые хищные глаза, — однако… — черты её лица тут же смягчились, — пойми, в одиночку девушке очень трудно выжить в большом городе, поэтому мне нужен напарник, чтобы продержаться в обществе. Надёжных друзей, кроме тебя, у меня нет, поэтому и пришлось вытаскивать твою тощую задницу из лап Дамиано. Вообще, я хотела намного раньше предложить тебе сбежать из деревни, но ты был та-а-ак занят, что попросту не замечал ни меня, ни намёков! Но как только я узнала, что цыгане издеваются над тобой, то решила, что теперь-то ты согласишься сбежать, даже не задумываясь.       — Намёки?       — До тебя не доходили письма?       — Какие-то послания я получал, но кроме непонятных каракуль в них ничего существенного не было, поэтому…       — Ты забыл наш тайный язык, который мы придумали ещё в детстве?!       — Так вот что за знаки это были, — Томас нервно хохотнул и забегал взглядом, — я думал, это дети балуются.       — Мужчины… — девушка прошипела под нос и закатила глаза.       — А-а-а… — неловко протянул он, — а расскажешь, как ты смогла обойти цыган? Они, кажется, даже не заметили, что ты прокралась в лагерь, — не особо умело перевёл тему Томас.       Виктория не стала придираться к нелепой попытке уйти от словесной перепалки, поэтому пусть и нехотя, но она поддержала русло разговора.       — Я с детства любила боевые искусства, стрельбу из лука и верховую езду, годами нарабатывала ловкость. Им нужно было очень и очень постараться, чтобы обнаружить меня, не говорю уж поймать, — Виктория не зазнавалась, в ней не было ни капли эгоизма, лишь голая уверенность в себе и в своих силах, которую она всегда доказывала на деле. — Убрать постовых не составило особых проблем, однако с огнём пришлось повозиться, в полевых условиях не так-то просто найти подходящее горючее. Если честно, я боялась, что цыгане сразу заметят, как я выстрелила горящей стрелой в хлев и шатёр вожака для отвлечения внимания, но они оказались ещё тупее, чем я думала. Так что вряд ли цыгане идут за нами по пятам, сейчас им куда важнее спасти припасы и козлину Дамиано, который, я надеюсь, задохнулся во сне от удушья.       — Судьбы людей может вершить только Бог, если он решит, что время пришло, то он отпустит душу Дамиано в мир иной, — Томас нервно прокрутил серебряное кольцо на пальце и глубоко задумался над сказанным.       — Надо же, ты до сих пор носишь это кольцо? — искренне изумилась девушка, как только впервые за всё время обратила внимание на правую руку мужчины. — Помнится, когда нам обоим было лет по семнадцать, мы пересеклись на похоронах твоих родителей, и ты рассказал, что нашёл кольцо на улице, — легко вспомнила Виктория. — Дивная вещица, наверное, тот ещё искусный ювелир сделал.       — Да-да, на улице… — Томас отбросил свои глубокие думы куда подальше и поспешил спрятать ладонь в рвань, которая была надета на нём. Сутаной эти висящие обрывки язык не поворачивался назвать. — Мне никак духу не хватает снять его, вот и ношу всегда.       — Не снимай, Бог наверняка не просто так послал его тебе, — Виктория неоднозначно подмигнула, а затем громко воскликнула следующее: — И этих кроликов тоже! — она приподняла их мёртвые тушки и немного потрясла в воздухе. — У меня к сумке, которую я подложила тебе под голову, прикреплён котелок, возьми его и направляйся к ручью, он недалеко здесь, услышишь. Для похлёбки нам нужна вода. И прошу, помойся, я не преувеличивала, когда говорила, что от тебя воняет похлеще, чем от помойной ямы.       — Я пробыл в плену с мёртвым человеком пять дней, не пререкайся.       — Ой, — девушка наигранно скривилась и заулюлюкала, — тебе бы ещё одежда нормальная не помешала, так что будь добр переодеться. В одном из карманов должна лежать рубаха и штаны с поясом.       — Твоя сумка бездонная, что ли? — открыв ягдташ, мужчина и правда нашёл там запасные вещи; котелок же обнаружил сбоку, привязанным к петельке.       — Конечно, я же ведьма, ты не знал?       — Аккуратнее бы с такими заявлениями, сожгут же тебя люди, ежели сочтут за правду.       — Пусть только попробуют.

***

      Путь до города был непрост и тернист, за три дня Томас и Виктория успели пережить многое: и проливной ливень, и топкое болото, и нашествие мошкары, и сильное течение реки, и изнуряющую жару, однако ничто — ничто! — не смогло сломить их дух. Как только под покровом властвующей ночи перед путниками предстала крепостная стена, они уже было подумали, что все трудности позади, однако не тут-то было: гвардейцы, которые несли караул у главных ворот, не пропустили их, обосновывая своё решение тем, что наездник, ведущий лошадь, выглядел уж больно подозрительно. Ну конечно, накладные усы и парик, которые держались на одном лишь честном слове, кого угодно бы заставили усомниться в личности человека. Почему Виктория скрывала свой настоящий лик под маской и для охраны именовала себя Виктором Де Ранжелис? Всё из-за того, что однажды она очень сильно насолила одному из командиров королевской гвардии, после чего ей под страхом смерти запретили пересекать границы Рима, чему она, естественно, не стала придавать особого значения и вопреки закону всё равно посещала город, каждый раз представляясь новым человеком. Но в этот раз, к сожалению, из-за тяжёлой дороги девушка не смогла преобразиться так, как хотела изначально, поэтому проходить через охрану пришлось с припасённым за пазухой мешочком золотых, который вмиг разрешил все формальности. Римские ночные улочки, усеянные лёгкой дымкой, встретили странников весьма тихо, лишь громкий лай собак и пристающие пьяницы, которые до сих пор не удосужились добраться до своих жилищ, нарушали покой.       — И где находится дом твоей тётушки? Нам ещё далеко ехать? Я бы не хотел ночевать под мостом рядом с сыростью и крысами, — Томас держал ухо востро и постоянно оглядывался по сторонам, поскольку безлюдность настораживала его. Лишь жёлтый свет уличных фонарей на площади придавал уверенность его неспокойному сердцу.       — Если сейчас ты не перестанешь прижиматься ко мне так, словно хочешь раздавить, я устрою тебе ночлежку под мостом! — раздражённо шикнула Виктория, ведь под натиском рук Томаса, которые прижимались к ней в попытке найти защиту, уже было трудно дышать.       — Прошу прощения, — мужчина ненадолго отцепился от подруги, однако тут же после этого в стороне раздался подозрительный шорох, от которого он снова тесно прижался к Виктории.       — Ну Томас, я же попросила!       — Там справа кто-то есть! — шёпотом протараторил Томас, в ужасе пальцем указав на дом, рядом с которым в небольших деревянных ящиках некто копошился и шуршал. — Это цыгане! Они нашли нас и пришли по наши души!       — Не неси ерунды, там никого нет, — Виктория поводом направила лошадь вправо, чтобы завернуть в тёмную улочку, явно зная, куда держать путь.       Шум снова повторился, но на этот раз намного громче.       — Ви-и-и-ик! Не поворачивай туда, ты же ведёшь нас к самой смерти! Разве ты не понимаешь, что там цыгане?!       Теперь и девушка насторожилась, уставившись на те самые ящики, от которых доносился скрежет. Волнение нарастало, страх переполнял обоих, ведь некто вдруг затих, будто затаился. Кто же это? Неужели цыгане бы стали так шуметь? Нет, это явно кто-то другой, но кто именно?       — Что происхо… — однако Виктория не успела договорить, ведь из-за ящиков неожиданно выпрыгнула чёрная кошка, держащая в зубах мёртвую упитанную крысу. Она сверкнула на путников хищными зелёными глазами, что-то недовольно прорычала, словно посылая на них проклятье, а затем скрылась в дыре забора, явно намереваясь полакомиться добычей.       Девушка не выдержала и громко рассмеялась, ведь ситуация показалась ей нелепой и забавной.       — Не смейся, я не знал, что там кошка! — обиженным тоном пробурчал Томас, тоже начиная тихо хихикать.       — Как был трусом, так им и остался! Теперь-то я узнаю свою Кобру, — Виктория всё-таки завернула в ту самую улочку, быстро выбираясь из темноты на свет, который исходил от трёхэтажного жилого дома, сделанного из камня. — Всё, можешь слезать, мы приехали.       Томас состроил нечитаемое выражение лица, хмыкнул и спрыгнул с лошади, поправляя одежду и волосы, чтобы предстать перед женщиной в более ухоженном и опрятном виде. Испачканные в грязи вещи и спутанные сальные волосы уже ничем нельзя было спасти, но он хотя бы попытался. Как только они вместе ступили на скрипучие гнилые доски крыльца, которые уже явно давно пора было бы заменить, Виктория поспешила постучать в деревянную дверь, взволнованно переступая с ноги на ногу, однако в ответ последовала тишина. Девушка удивлённо оглянулась, посмотрев на Томаса, который тоже не особо понимал, что происходит, а затем ещё раз постучалась. Снова тишина.       — Почему не открывают? В доме же горит свет! — Виктория сжала кулак и затарабанила громче. — Тётушка, открывай! Это твоя племянница, Викто… — но не успела она договорить, как дверь сразу же робко приоткрылась, а из щёлки выглянули две пары испуганных глаз.       — Вы племянница синьоры Агаты? — ещё раз уточнила одна из служанок.       — Да, могу ли я увидеть её?       — Конечно-конечно! — оживилась другая девушка-служанка и пошире открыла дверь, чтобы впустить в дом гостей. — Подождите здесь, мы с Жаклин сейчас позовём синьору Агату.       — Так как, говорите, вас представить? — вежливо спросила Жаклин и мило улыбнулась.       — Виктория.       — А вас? — уточнила она уже у Томаса, с трепетом посмотрев на мужчину.       — Я — Оте…       — Он мой муж, — перебила Виктория и подхватила друга под руку, — да, так и скажите, что Виктория прибыла со своим мужем.       — Хорошо, ожидайте! — Жаклин активно закивала головой и с присущей её возрасту наивностью обвела парочку взглядом. На вид девушке было лет шестнадцать, если не меньше, вторая же служанка выглядела немного постарше, лет на восемнадцать.       Стоило служанкам поклониться и быстренько убежать на второй этаж, Томас тут же отошёл на несколько шагов от Виктории и с непередаваемым удивлением уставился на неё:       — Муж?!       — Томас, только не кричи.       — Я не буду лгать людям в глаза!       — Пойми, если мы будем изображать из себя мужа и жену, то скорее всего тётушка обеспечит нам самые лучшие условия.       — Меня учили быть честным не только перед самим собой, но и перед другими! И к тому же я принял целибат, я априори не могу иметь жену, это нарушает закон!       — Ложь во благо Бог простит! — Виктория завелась и начала зло жестикулировать. — Ты должен уяснить одну простую истину: без вранья нам не выжить, если хочешь крова и еды, ты обязан обманывать!       — Любая ложь наказуема, это основа!       — И почему ты настолько набожен… — девушка потёрла переносицу, пытаясь успокоиться и прийти в себя.       Вдруг по лестнице вновь раздались шаги, отчего Виктория и Томас как один встрепенулись. Необходимо было что-нибудь придумать, но в напряжении как назло не получалось связать ни единой мысли, голова будто опустела, оставив внутри лишь предательское волнение.       — Моя малышка Виктория! — воскликнула приятная на вид женщина лет сорока, как только спустилась по лестнице. — Как же я рада снова видеть тебя в своём доме! Ты так похорошела за долгие два года нашей разлуки!       — Тётушка Агата! — Виктория подошла к ней и крепко обняла. — И я рада видеть тебя.       — Милочка, а что на тебе надето? Боже, это мужская одежда?! Как тебе не стыдно! — Агата недовольно помотала головой и цокнула. — Девушка должна ходить в закрытых длинных туниках, я же тебе с детства это твержу.       — Я помню, тётушка, — Виктория закатила глаза, — но у меня не было времени выбирать одежду, цыганский табор сжёг мою деревню, я надела первое, что попалось под руку.       — Неужели Алессандро и Ника?.. — ахнула она.       — Я не знаю, что с папой и Никой, во время нападения мы потеряли друг друга, но я не перестаю верить в то, что с ними всё хорошо, — она не стала упоминать, что цыгане сожгли не только деревню, но и их дом, чтобы лишний раз не испытывать больное сердце тётушки, однако одинокие слёзы, скатившиеся по щекам, выдали настоящие чувства девушки.       — Ох, родная моя, иди сюда, — Агата заботливо обняла Викторию в попытке утешить, — мы обязательно найдем их, главное верить в лучшее, — она приподнялась на носочки, чтобы поцеловать племянницу в светлую макушку. — Ты, наверное, голодна, да? Сейчас Маргарита тебя накормит, лучше её лазаньи нет ни в одной таверне! — впервые за всё время женщина подняла взгляд и посмотрела на Томаса, который стоял у двери и тихо, чтобы не мешать, наблюдал за происходящим. — Ой, а кто это с тобой? Не припомню, чтобы у Алессандро был сын.       Виктория быстро выпуталась из объятий тётушки и подскочила к Томасу, подхватывая его под руку.       — Прости, что сразу не представила, это Томас, — девушка широко улыбнулась, взволнованно быстро-быстро хлопая ресницами, — Мой… Муж!       — Муж? — На лице Агаты одновременно выразились и удивление, и счастье, и сомнение.       — Муж, — Виктория незаметно наступила Томасу на ногу, чтобы тот немедленно подыграл.       — Что-то он у тебя неразговорчивый и запуганный какой-то, — Агата медленно подошла к женатой парочке, будто чувствуя, как от концентрации лжи воздух стал напряжённым.       Томас шумно сглотнул, как только женщина практически вплотную приблизилась к нему. Он не знал, куда деть взгляд, откровенно пялясь то на Агату, то на Викторию, которая буквально умоляла его солгать. Что делать? Остаться верным учениям Господа и обречь себя и подругу на бесконечные скитания по городу в поиске пищи и жилья, или нарушить нравственные принципы ради крова и еды? Слишком сложный выбор… Очередной раз взглянув на Викторию, Томас встретился с её небесно-голубыми глазами, в которых помимо надежды он увидел страх. И это был не страх оказаться без ночлега, здесь было нечто иное и именно этот взгляд вынудил парня переступить через себя.       — С прекрасной Викторией я знаком давно, и так вышло, что мы полюбили друг друга с ранних лет. Правда, обвенчались мы совсем недавно лишь потому, что я долго не решался открыться перед ней, боялся, что наши семьи будут против, однако всё сложилось так, как завещал Господь. — сказанное противно першило в горле, потому что противоречило всему тому, чем так дорожил Томас. Для наглядности чувств и доказательности своих намерений он приобнял Викторию за талию и поцеловал её в щёку, отчего Агата охнула и приоткрыла рот. — Мне так повезло с Викторией, вы не представляете! Я счастлив, что судьба позволила нам повенчаться с Церковью, ведь иного расклада событий я бы не вынес, уж больно сильны мои чувства к этой очаровательной милой девушке.       Эмоции женщины было не передать словами, она несколько долгих мгновений вдумчиво смотрела Томасу в глаза, а после радостно захлопала в ладоши и крепко обняла женатую пару:       — Какая чудесная история любви! Томас, да вы, смотрю, романтик! Теперь я поняла, почему моя малышка положила на вас глаз.       — Есть немного, — мужчина натянуто скривил губы в подобие улыбки и почесал затылок.       — Тётушка, мы та-а-ак устали, не найдётся ли у тебя свободной комнаты для нас? — Виктория наигранно зевнула, чтобы поскорее уйти от темы любви.       — Ой, голубушка, для тебя и мужа мои верные служанки подготовят самые лучшие покои! Ещё вам обязательно нужно сменить одежду и сходить в банную комнату, сейчас я прикажу нагреть воду. А пока пройдёмте за стол? Вас нужно хорошенько накормить!

***

      Как же давно Томас и Виктория не ели сытную вкусную пищу! Про поход в банную комнату и говорить не стоит, понежиться в теплой воде для человека, живущего в позднем средневековье, это было сравнимо чуть ли не с поцелуем самого Бога. Переодевшись в ночнушки, которые не отличались особой роскошью, Томас и Виктория ещё раз поблагодарили Агату за гостеприимство, а после уединились в любезно предоставленной ею комнате.       — Господи, прошу, прости меня за ложь, которая сегодня слишком часто звучала из моих уст, — едва слышно пробормотал Томас, стоило закрыть дверь на ключ и скинуть с себя образ верного мужа Виктории.       — Да не парься, ты отлично отыграл свою роль, — весело подметила девушка и с разбегу запрыгнула на мягкую постель. — Видел, как вела себя тётушка? Она явно поверила в каждое наше слово!       — Для тебя всё просто, но мне с трудом далась ложь, — после Томас опять затих, но на этот раз для того, чтобы прочитать молитву.       — В следующий раз будет легче, поверь, — пожала плечами Виктория.       — Никакого следующего раза не будет, если меня спросят про наши чувства, я лучше промолчу, — резко отрезал Томас спустя некоторое время.       — Да пожалуйста, только учти, молчать тоже нужно искусно, а это намного сложнее, чем врать.       Томас с недовольством посмотрел на Викторию, лежащую на кровати с раскинутыми в разные стороны руками и ногами: её влажные волосы были разбросаны по постели, а на лице выражались блаженство и умиротворение, по которым, видимо, она очень соскучилась. Ему до ужаса хотелось нарушить идиллию какой-нибудь колкой фразой, однако он быстро пресёк в себе эти непристойные порывы — отвечать злом на зло было верхом эгоизма. Поэтому в ответ Томас лишь отмахнулся, взял с кровати подушку с одеялом и постелил себе на ковре, который лежал в центре комнаты. Спать в одной кровати с женщиной, которая не являлась ему женой, а была всего лишь близкой подругой, он счёл лишним.