Я – Ана

      Декабрь 2020 года — декабрь 2021 года       Уходить из «Макларена» оказалось тяжело. В конце 2017-го Ана просто сбежала из «Вильямс» — никакого официального последнего дня, никакого прощания даже с теми сотрудниками команды, с которыми Ана тесно работала весь сезон. Ни слова от руководительницы. В декабре 2020-го «Макларен» провожали Ану с почестями, со всем собравшимся в главном холле штаб-квартиры коллективом, с произнесённой Заком Брауном благодарственной речью и пожеланием успехов в дальнейшем пути. На большом экране проектора транслировали подготовленный специально для этого мероприятия ролик со всеми внутренними шутками, смешными моментами, командными вылазками и совместными достижениями. А в завершение Ане подарили машину — агрессивно изгибающийся линиями кузова, вздымающий дверцы вверх, будто крылья, переливающийся оранжево-золотыми оттенками заката «Макларен P1».       Ей пришлось попрощаться с домом в Уокинге, и это тоже оказалось непросто. Этот особняк часто был убежищем для Аны, он стал первым спасительным глотком свежего воздуха для её мамы, братьев и сестры. Тут Ана собирала на пиццу и настольные игры своих механиков и гоночного инженера, тут на оставленной братьями игровой приставке они устраивали состязания с Ландо Норрисом. Какое-то время это место ощущалось самым близким к понятию дома, что у Аны когда-либо было.       Расставание с Ландо также было эмоциональным. Они вдвоём отправились на ужин в ресторан «HIDE» недалеко от Букингемского дворца, обменялись заранее приготовленными друг другу рождественскими подарками, проговорили несколько часов и успели за это время ощутимо напиться. Вниз по винтовой лестнице волнисто вытесанных деревянных ступеней они шли нетвёрдо, пошатываясь, взрывались вспышками беспричинного смеха и путались в словах. Объятия пьяного Ландо были очень долгими, почти удушающе тесными, пресекающими всякую попытку Аны отстраниться. Они пообещали, что непременно сохранят эту дружбу, и прощались у ожидающих их машин так, будто не увидятся больше никогда.       Жизнь постепенно начинала ощущаться похожей на прежнюю. Ана уже не отслеживала новости с той же параноидальной периодичностью, что весной 2020-го, не испытывала той же тревожности в местах скопления людей. Ковид стал неизбежным фоном её жизни, въелся в её рутину: Ана продолжала часто и по-хирургически тщательно мыть руки, носила плотно прилегающие к лицу маски, в сумках, карманах курток и бардачках машин валялись бутылочки спиртовых антисептиков, она привыкла к рутинной сдаче тестов и предъявлению сертификата о вакцинации. Но страх постепенно рассеялся. Ана вернулась к своим прежним привычкам: занятия в тренажерном зале, кикбоксинг, бассейн и сквош, торговые центры, кинотеатры, завтраки в кафе и ужины в ресторанах, вечеринки и ночные клубы, частые перелёты.       За уже установившейся традицией Ана и Эйтор встретили Новый год на уединённом отдыхе — на Багамах. На две недели они сняли экзотично обставленную колониальную виллу в Данмор-Таун, с огромной зелёной территорией, большим личным бассейном и выходом к приватному пляжу. Они проводили дни наедине друг с другом, не одеваясь ни во что более, чем купальники и плавки, загоревшие и солёные на вкус от тёплого океанического ветра. Глаза Эйтора начали отливать прежде неразличимой в них лазурью, волосы Аны кучерявились — и впервые с ранних подростковых лет она позволяла им быть такими, не испытывала почти зудящей необходимости тщательно их уложить или упрятать в косички. Они не могли наговориться, будто были знакомы не два года, а всего два часа, и у них никак не исчерпывались темы для обсуждений и поводы для смеха.       Ана отвезла свою премию — «Макларен P1», который заказала леворульным — в Париж. Теперь он отстаивался, накрытый пылевым чехлом, в закрытом боксе охраняемой подземной парковки в квартале от её квартиры на улице Тревиз. Переправлять в Бразилию такой нарочито броский, непомерно дорогой суперкар показалось Ане неуместным. Да и в Сан-Паулу, в первую очередь, у неё была потребность в более практичной машине. Её первой — собственноручно выбранной и купленной для себя же — машиной там стал «Порше Кайен». Ана испытывала слабость к этой модели ещё с ночных катаний по Мадриду с Набилем Закария, когда он позволял ей, семнадцатилетней, садиться за руль. Под капотом был четырёхлитровый двигатель с двойной турбиной, он яростно рокотал при нажатии на податливую педаль газа. «Порше» имел завидную для своих габаритов кроссовера резвость и маневренность, но в комплекте с той и просторный салон на четыре пассажирских места и вместительный багажник. В зимнем перерыве, когда выпадала её смена с Леоном, Тибо и Дианой, Ана забирала их из маминой квартиры, отвозила в школу, а затем на футбол и танцы, забирала к ним с Эйтором в гости или на ночёвку и возвращала к маме в Прайя-Гранди. Она строго следила, чтобы все были пристёгнуты в своих по возрасту подобранных автокреслах, и ответственно соблюдала абсолютно все правила дорожного движения. Но, оставаясь с «Кайеном» наедине на междугородней трассе, Ана позволяла себе наплевать на ограничения скорости, а в городской черте вела машину агрессивно, резко срываясь со светофоров и виляя в густом потоке.       Ана приглядывалась и к другим машинам — к обожаемой ею японской культовой классике, и к помещению, которое могла переоборудовать под вместительный гараж и мастерскую, и к квартирам. Потребности в последней, как в постоянном жилье, не было. Домом Аны в Сан-Паулу уже давно считалась квартира Эйтора. Он называл ту их квартирой. Поехали к нам домой. Но в то же время Ана ощущала, будто не могла по-настоящему чувствовать себя тут своей, как не чувствовала себя полноценной парижанкой, пока не купила квартирку на улице Тревиз.       В феврале Ана и Эйтор вдвоём полетели в Швецию, провести ещё немного времени вместе, пока у Эйтора ещё не начиналась усиленная предсезонная подготовка в тренировочном лагере в Италии, но Ане уже нужно было обживаться в «Кёнигсегге». Они поселились в один из соседствующих домиков в тихом спальном районе Энгельхольма. Это был светлый дом с выбеленным дощатым полом, высокими сводчатыми потолками и панорамными окнами. Они разжигали в гостиной камин и после сытного ужина, приготовленного Эйтором аккурат к возвращению Аны из штаб-квартиры «Кёнигсегга», выходили на долгие морозные прогулки вдоль заснеженного берега залива Скальд.       Ана проводила долгие часы в конструкторском и производственном цехах, засиживалась за симулятором, высиживала долгие совещания с аналитиками, гоночными инженерами и тест-пилотом, занималась в тренажерном зале, построенном при штаб-квартире специально для пилотов и сотрудников. Она познакомилась с командой механиков и с медиа-отделом, пригласила их в суши-ресторан в Мальмё и в бар на пиво. Она подолгу беседовала с Мишель Мутон в её кабинете, нависающим панорамным окном над производственным цехом, встречалась с супругами фон Кёнигсегг, проводила долгие телефонные звонки с представителями титульного спонсора команды — саудовской нефтяной компанией «Арамко».       В середине марта в Бахрейне на предсезонных тестовых заездах Ана впервые села за руль болида «Кёнигсегг», и тот оказался прекрасным. Он ощущался податливее, предсказуемее и мощнее всего, в чём ей доводилось соревноваться. Он ощущался на несколько ступеней превосходящим чемпионский «Мерседес», который в 2016-м Ане доверили на одну гонку.       В сезоне 2021-го, ограничения, введённые в связи с глобальной пандемией ковида, всё ещё были ощутимыми: некоторые гонки отменялись или переносились, некоторые гран-при всё ещё проводились без зрителей или с ощутимым сокращением допускаемых на трек болельщиков. Но были и гонки, напоминающие по наполненности и атмосфере до-ковидные времена. Так, в календаре Мото-гран-при были отменены гонки в Аргентине и США, но заменившие их дублирующиеся гонки в Катаре проводились без ограничений. У Аны между гран-при в Бахрейне и следующим — в Италии — образовалось трёхнедельное окно. В начале апреля Ане удалось впервые посетить гонку Эйтора. Она впервые оказалась в его боксе, впервые увидела его в специфическом мотоциклетном гоночном комбинезоне, впервые увидела себя на экране отстающей на несколько секунд прямой трансляции. С приметкой режиссёра трансляции: «Ана Тейшейра, победительница гонки, пилот команды «Сауди Арамко Кёнигсегг» в Формуле-1». Никаких безымянных «девушка» или нелепых «модель».       В начале мая Эйтор в своём двухнедельном перерыве пришёл на гонку Аны в Барселоне. Он был внутри гаража, в отведённой специально для VIP-гостей зоне в дни практических заездов, на квалификации и в воскресенье. Он желал ей удачи за минуту до того, как она забиралась в кабину болида, он вслед за Аной суеверно похлопывал её по шлему всякий раз, когда она его надевала. Он провожал её на старт гонки и он был первым в пит-лейне, к кому она бросилась праздновать. Устремившись к нему, Ана даже не заметила представителя ФИА, пытавшегося её сразу же направить на взвешивание. Что-то было такое в барселонской трассе, что давалось Ане особенно хорошо, что приводило её к победам ещё в GP3. Уже во второй раз в Формуле-1 она финишировала в Барселоне первой. В мае 2021-го тут же пришла её вторая официально засчитанная победа в Формуле-1 — первая из множества последующих в «Кёнигсегге».       Первые девять гонок нового сезона были ошеломительным успехом. Ана финишировала в первой тройке на каждом из первых девяти гран-при. Она выиграла в Испании, Франции и в одной из дублирующихся гонок в Австрии. Её имя значилось в верхней тройке турнирной таблицы личного зачёта, её имя чередовалось с именами Льюиса Хэмилтона и Макса Ферстаппена на первом месте, в какой-то момент её имя там закрепилось, к её имени примерялось звание потенциальной чемпионки. Весь ажиотаж был вокруг так громко заявившей о себе в первый же сезон «Сауди Арамко Кёнигсегг», все разговоры велись о захватывающем течении сезона, об отсутствии утомляюще доминирующей команды, о возможном историческом, бьющем все рекорды, прежде кажущимся совершенно невозможным итоге — первой в истории спорта женщине-чемпионке.       Это опьяняло. Ана пыталась удерживать фокус, она помнила, каким болезненным было разочарование в начале 2017-го, когда она позволила всем хвалебным высказываниям пробраться внутрь её головы, когда она разрешила себе даже маленькую надежду на осуществление прогнозов и предположений. Она старалась удерживать прицел, но порой проигрывала этому чувству окрыления, порой стыдливо ловила себя на уповании собственной безупречностью, на зарождающейся уверенности в собственной непогрешимости.       Ана не верила в карму и космическую энергию. Кроме скорее успокоительного похлопывания по темечку своего неизменно розового шлема, она не имела суеверий. Но, когда в Англии случилась авария с Ферстаппеном, вынесшая их обоих из гонки, а за той последовали ещё два крайне неудачных гран-при с вынужденным сходом болида из-за технических неисправностей, она ощущала неясно царапающееся сожаление, будто почти раскаяние, что именно полыхнувшая в ней самоуверенность была тому причиной. Словно… нанесла порчу? Ана выбыла в Англии и Венгрии — двух последних гонках перед летним перерывом, и ушла на тот в подавленном настроении. Она всё ещё находилась в первой тройке, но отрыв от Льюиса и следующего за ним Макса всё увеличивался, а разница заработанных очков у Аны и Валттери Боттаса на четвёртом месте стремительно сокращалась. После возвращения с паузы — в первой же гонке в Бельгии — Ана выбыла вновь. Между ней и Валттери остались считанные единицы очков. Убедительных претендентов на чемпионство осталось двое: Хэмилтон и Ферстаппен.       Неудача ждала Ану и на следующем гран-при. «Кёнигсеггу» снова пришлось заменить детали силовой установки накануне гонки в Нидерландах, за что Ана получила штрафное понижение с четвёртой квалификационной позиции в самый конец пелотона. Сама гонка прошла хорошо, за семьдесят два круга Ана смогла взобраться с двадцатой позиции на пятую, но отрыв от финишировавших первым и вторым Макса Ферстаппена и Льюиса Хэмилтона продолжал увеличиваться.       Неделю спустя в Италии Ана вернулась к показателям начала сезона, смогла квалифицироваться второй, всю гонку дышала в затылок Льюису, но он продолжал стряхивать её со своего заднего антикрыла и медленно, по сотым и тысячным долям секунды за круг, но неотступно увеличивал между ними интервал. Ане всё не удавалось к нему подобраться, а тогда сзади начал напирать «Ред Булл». Макс ринулся на обгон менее чем за десяток кругов до финиша, в четвёртом повороте. Ана входила в тот поворот первой и взяла траекторию, достаточно широкую, чтобы не оставить Ферстаппену места, и, наверное, будь в кабине того «Ред Булла» кто угодно другой, этот оборонительный манёвр с лёгкостью бы сработал. Возможно, будь за рулём того «Ред Булла» кто-либо другой, и сама Ана не повела бы себя настолько агрессивно. Возможно, выполненный ею вираж не шёл бы настолько очевидно наперерез выбранному Ферстаппеном направлению. Но это был Макс. Макс, которого Ана знала с детства, против которого соревновалась не в одном чемпионате, у которого в 2010-м выгрызла чемпионство в картинговом классе KF3. Ана знала, что он втиснется рядом с ней, непоколебимый в своём намерении протолкнуться вперёд; она знала, что главной философией таких его обгонов было: посторонись, иначе я тебя протараню. Она знала, что, поведи она себя подобным образом — напрочь перекрой ему проезд — Макс не отступит и сам не посторонится. Это был Макс, юный гений, бесстрашный талант, сын своего беспринципного отца, ненавистная ей с детства парочка. Это был Макс, отдаляющий её от всё ещё теоретически возможного чемпионства.       Ана не посторонилась. Она подсекла «Ред Булл», черкнула своим задним колесом его переднее крыло, вытолкала его в щебень. За этот инцидент ФИА присудили пять штрафных секунд, опустивших Ану со второго места на третье, а бразильский комментатор назвал её a matadora — убийцей быков.       Старший Ферстаппен пришёл в ярость, превосходившую даже его угрозы тринадцатилетней Ане отвезти её в пустырь и там бросить. Он бросился в ФИА с требованием пересмотреть и ужесточить присужденное Ане наказание и принялся поносить Ану в прессе: что это за грязные манёвры? Что это за нарочный саботаж чемпионства Макса? Эта «чернокожая выскочка» (Ана готова была поспорить на все свои сбережения, что в оригинально выплюнутой Йосом версии была «чернокожая пизда», она не раз слышала это от него в свой адрес, но ещё никогда вот так публично) точно в сговоре со «старой чернокожей обезьяной» Хэмилтоном! Эта мерзопакостная девчушка выбыла из состязания за чемпионство и теперь спелась с Хэмилтоном, чтобы устранить его драгоценного Макса из этой борьбы! Это неслыханно, ФИА должны принять соответствующие меры! А если «Ред Булл» вступит в сговор с другими командами против Хэмилтона и Тейшейры?!       Чем больше брызгал кипящей от злости слюной Ферстаппен-отец, тем быстрее расползалось в прессе, Интернете и между скандирующих болельщиков новое прозвище Аны — a matadora. В конце октября на гонке в Техасе, выгрызая себе место в первой тройке, Ана расправилась со вторым пилотом «Ред Булла», Серхио Пересом, будто с неопытным новичком. В середине ноября в Сан-Паулу трибуны уже громыхали сложенной об a matadorа песней-кричалкой. Выйдя там на подиум, Ана не преминула возможностью плюнуть в лицо недовольно скривлённому Йосу Ферстаппену — празднуя, она притворилась, будто двумя отведёнными в сторону руками встряхивала красным плащом-капоте, дразня быка.       К концу сезона Ана так и укрепилась на третьем месте в личном зачёте пилотов, но в контраст тому, как провалилась в разочарование и самобичевание после августовских неудач, воспринимала это удовлетворительным достижением. Год выдался высококонкурентным, и Ана вытиснула на максимум абсолютно всё, что могла, и это было наилучшим результатом, достижимым после всех случившихся с её болидом технических осечек. Это был первый год Аны в новой команде, это был первый год новой команды в Формуле-1 — она и «Кёнигсегг» с Мишель Мутон во главе смогли безапелляционно опровергнуть все выражаемые в начале сезона сомнения других.       Публичное восприятие Аны в 2021-м стало выразительной противоположностью её славы в первые сезоны. Нарративы о том, что она неуступчивая скандалистка и бездарная сука с купленным ей местом, которого она не заслуживала, затихли. Теперь она была потенциальной чемпионкой, a matadora, «этой девчонкой, чёрт бы её побрал», «раскрывающимся потенциалом». Ещё полыхали очаги острой ненависти к Ане: она ничего из себя не представляла даже в потенциально доминирующем болиде, популистское решение с двумя бабами у руля команды, годящая только светить своей голой заднице в своём Инстаграме и на страницах «Плейбоя». Но оставалось их очень мало, теперь они были почти неразличимы во вздымающейся волне громыхающей славы. На всякие едкие подколы журналистов о выставляемых Аной фотографий в одних трусах она лишь отвечала с заточенной на лезвие притворно вежливой улыбкой:       — Одна такая фотография в трусах приносит мне около миллиона долларов рекламного гонорара. А без трусов — даже больше.       В середине октября — в трёхнедельном перерыве между гран-при Турции и гонкой в Штатах — Ана впервые с начала сезона прилетела домой в Сан-Паулу. Она хотела присутствовать при официальном открытии «Фонда Аны Тейшейры».       Ей потребовалось чуть больше года от момента зарождения идеи до торжественного перерезания ленты перед их офисом в Сан-Паулу. Чуть больше года консультаций со специалистами касательно сфер возможной деятельности, разработки и запуска программ самой острой, первостепенной необходимости, чуть больше года юридических оформлений, банковских проверок, привлечения спонсоров, подбора управляющей команды и непосредственного коллектива, налаживания связей с прессой и профильными порталами, привлечение специалистов для профессиональной помощи и волонтёров для выполнения нерегулярных работ. Ане понадобилось приблизительно столько же времени, чтобы поддаться на уговоры, что фонд должен носить именно её имя. Привлечённые маркетологи настаивали на том, что эта прямая ассоциация с фигурой, обладающей такой авторитетной популярностью в Бразилии, была фонду только на пользу. О нём охотнее заговорят, к нему потянутся желающие ассоциировать себя с этим начинанием и с Аной, в первую очередь, спонсоры. Её предложения назвать фонд чем-то отвлечённым вроде «Поддержка», «Забота», «Объятия» или «Женщины для женщин», решительно отметались. Всякие её попытки объяснить, что такое выпячивание себя впереди фонда, она воспринимала едва ли не извращённым самолюбованием, обрывались категоричным: чтобы фонд заработал, чтобы женщины узнали о его существовании, а главное — решились обратиться за помощью, у этого фонда вместо безликого логотипа и непретенциозного названия должно было внушающее доверие лицо.       «Фонд Аны Тейшейры» начал свою работу с открытия круглосуточной горячей линии и городского офиса с бесплатными консультациями юристов, психологов и гинекологов, принимающими обращения детей, подростков и женщин и подсказывающими им дальнейший алгоритм действий. В умиротворённом зелёном городишке Сан-Роке в шестидесяти километрах от Сан-Паулу два выкупленных Аной соседних дома, на полдюжины спален каждый, переоборудовали под временный приют для женщин и детей. Тут бежавшим от насилия предлагали до трёх месяцев бесплатного проживания и трёхразового питания, задействованные спонсоры поставляли в Сан-Роке вещи первой необходимости вроде средств гигиены для женщин и младенцев, детских молочных смесей и базовой одежды. С прибывающими в Сан-Роке работали консультанты, помогающие в оформлении бракоразводного процесса, в поиске работы, определении детей в учебные заведения и подборе жилья, тут работали няни и детские психологи, на регулярные осмотры новоприбывших приезжали терапевты и педиатры. Местоположение самих домов в Сан-Роке, в отличие от рекламируемого городского офиса, тщательно скрывали. С каждой прибывающей женщиной или самостоятельно бежавшим от насилия подростком проводили беседу о небезопасности разглашения своего нахождения насильникам.       Ещё до возвращения Аны в Сан-Паулу в середине декабря фонду пришлось удвоить штат сотрудников, принимающих звонки на горячей линии, чтобы справляться с наплывом, а в предполагавшиеся односемейными спальни в Сан-Роке заселяли по двое матерей с теснящимися вместе с ними детьми. Проблема, ужасающая в сухой плоскости цифр, которые Ана успела выучить в процессе подготовки к открытию фонда, ощущалась несоизмеримо более жуткой в непосредственном контакте с живыми воплощениями этой статистики. Ану это пугало и, вместе с тем, переполняло твёрдой решимостью.       В конце 2021-го Ана ощущала себя так, как ещё не ощущала себя никогда прежде: спокойной и уверенной. Для полыхающего внутри неё огня, двигающего весь механизм вперёд, основным топливом перестали быть страх и упрямство доказать. Впервые в жизни Ана чувствовала, что начала понимать себе цену. И выражалось это во многом в том, каким стал её круг непосредственного общения — все близко подпущенные Аной люди тоже понимали и уважали эту цену: Эйтор, семья, друзья, команда.       К концу 2021-го года — за без малого три года с их первого формального примирения в Бахрейне весной 2019-го — Льюис Хэмилтон из тех, кого Ана боялась и кому с остервенелым упрямством хотела что-то доказать, превратился в безоговорочно засчитанного в ряды её настоящих друзей.

***

      Июнь — ноябрь 2021 года       После онемения, сковавшего Льюиса в 2020-м, новый сезон ощущался глотком чего-то свежего, чего-то питательного, чего-то, по чему он уже давно был голоден. Он любил конкуренцию, любил честную борьбу, его захватывало равносильное противостояние. После нескольких сезонов единоличного доминирования, принесших ему чемпионства, Льюис периодически ловил себя на скуке. Порой с настороженным удивлением обнаруживал, что вкус побед начал отдавать преснотой. Возможно, в таком восприятии было что-то от раздутого самомнения и нездорового самодовольства, разбираться в этом Льюис не намеревался. Он знал совершенно точно, в чём и как именно превосходил остальных, но никогда не выводил это в абсолютное убеждение, что не имел себе равных. Напротив, наиболее остро он чувствовал свою отличительность — свои талант, острый ум и трудолюбие — в ожесточенных схватках с Феттелем и Росбергом. И вот в 2021-м в забеге за чемпионством снова стало людно. Теперь их там было сразу трое. Теперь в этом забеге была Ана, расцветшая в «Кёнигсегге» так, как многим — и Льюису в том числе — прежде казалось вполне ожидаемым, и вместе с тем противоречиво воспринималось обескураживающим.       Ощущался новый сезон так опьяняюще захватывающим ещё и потому, что бороться за чемпионство ему снова приходилось с другом. И если в своё время с Нико Росбергом это вышло из-под контроля, а с Себастьяном Феттелем они не были уж настолько близки, то противостояние с Аной Тейшейрой воплощало только лучшее. Льюис испытывал к ней безграничное уважение, как к Феттелю, диктующее ему безоговорочную честность в этом забеге наперегонки. И вместе с тем, Льюис нежно любил Ану и не позволял их спортивному противостоянию отбиться на их личных взаимоотношениях, чему, к сожалению, он позволил произойти с Росбергом.       Ана отвечала тем же. Она была бескомпромиссно хлёсткой, последовательно следующей своим принципам на гоночной трассе и за её пределами. Она не воспринимала чужие успехи личным оскорблением, не превращала свои неудачи в нацеленные в других обвинения. Она беззлобно подшучивала над Льюисом, когда он ей уступал, и искренне поздравляла его, когда её превосходил. Во время гонки они боролись вплотную, и всё же, не перешагивая через порядочность. Они не делали друг другу и малейших поблажек и не допускали по отношению друг к другу и мельчайшей подлости.       Всю весну и лето Льюис пьянел от этого их головокружительно тесного танца, притягивая Ану к себе всё ближе и огрызаясь на каждого, пытавшегося втиснуться между ними. Бросался на каждого, проявляющего к Ане хоть каплю неуважения, представляющего ей даже призрачную угрозу.       Так, в июне приёбистый английский журналист, когда-то упивавшийся войной Аны и Льюиса, сделавший на заострении этого их конфликта своё имя, и, если уж быть до конца откровенным, охотно использованный Льюисом в качестве своего рупора для перекрикивания Аны, спросил Льюиса:       — Как вы оцениваете первые восемь гонок Аны Тейшейры за «Кёнигсегг»?       — Замечательно, — сухо отозвался он. — Отличная работа Аны и команды.       — Выглядит так, будто абсолютно вся команда, включая другого пилота, Себастьяна Феттеля, работает только на Ану. Всё заточено под неё. Насколько это оправдано?       Журналист, похоже, всё никак не улавливал переменившейся между Аной и Льюисом погоды или отказывался воспринимать эту перемену всерьёз. Он упорно ковырялся в пепле погасшего конфликта в острой потребности найти там хоть один тлеющий уголёк — будто без своих ядовитых высеров не мог найти себе иного журналистского применения.       Льюис кивнул и ответил взвешенно. В контраст тому, как ещё несколько лет назад охотно поддавался на подобные подначивания.       — Так и должно быть, — сказал он. — Когда команде удается заполучить себе потенциального чемпиона, они затачивают всё под этого потенциального чемпиона. Строят команду вокруг потенциального чемпиона, подбирают напарника под своего потенциального чемпиона, конструируют машину под стиль вождения своего потенциального чемпиона. Они прикладывают все усилия ради потенциального чемпиона. Если команда хочет, чтобы этот потенциал превратился в реальное чемпионство именно в их болиде. Так поступают «Ред Булл» с Максом Ферстаппеном, так делают «Феррари» с Лекерком, так многие годы работает «Мерседес». Так следовало поступить и «Макларену», если они хотели её удержать.       Журналист отобразил на роже презрительное недоумение.       — Вы верите в возможное чемпионство Аны?       — Верю. Сейчас она первая в турнирной таблице.       — Прошло всего восемь гонок.       — Восемь гонок — уже треть сезона.       В августе после двух вылетов Аны из гонок — аварии с Ферстаппеном и поломки болида — этот же журналист поднял вой о переоцененности Тейшейры, о её неумении совладать с машиной и о том, насколько она не умела принимать своё поражение. Этот журналист выкатил интервью Фернандо Алонсо: «Льюис Хэмилтон оградился от остальных гонщиков. В молодости он таким не был. Когда был новичком, ещё имел какие-то капли уважения к другим. Теперь он вообще ни с кем не общается. Он выше этого. Его интересует только Ана Тейшейра, по очевидным причинам. Были бы тут ещё молодые красивые гонщицы, он крутился бы вокруг них. А так сосредоточен только на Ане. Она вообще славится тем, что только такое внимание на себе и концентрирует.» Он же настрочил статью с заголовком: «Ана Тейшейра сконцентрирована на Формуле-1 меньше чем на 25%». Эту охуенную статистику он высчитал по публикуемым Аной фотографиям в её Инстаграме. Меньше 25% тех составляли снимки с гонок и автодромов, а все остальные: личные кадры и рекламные сотрудничества.       В сентябре журналист припёрся к Льюису с запросом прокомментировать высказывания Йоса Ферстаппена о том, что он и Ана сговорились, и случившееся в Италии столкновение между ней и Максом было намеренным подыгрыванием Аны в пользу чемпионства Льюиса. В обёрнутый к нему микрофон под прицелом наведённого в него объектива Льюис лишь промолчал с непроникновенным выражением лица. А сразу после интервью догнал уходящего из пресс-зоны журналиста, приобнял и намеренно увесисто прихлопнул по плечу. Тот поежился и попытался стряхнуть болезненное прикосновение, он ткнулся вопросительным взглядом Льюису в лицо, и тот осклабился в ответ:       — Как думаешь, твоя жена обрадуется твоей экономности, когда узнает, что в командировках на гонки ты не снимаешь себе отдельную комнату в отеле, а останавливаешься в номере той блондинки-американки из «ESPN»?       Журналист не ответил. Но ощутимо поумерил свою рьяность к очернению имени Аны.       Льюис задал один красноречивый вопрос и Фернандо Алонсо:       — Что-то ты с возвращением в Формулу-1 опять пристрастился к раздаванию интервью о других гонщиках. Может, мне дать интервью о тебе?       После гран-при Италии распизделся ещё и Йос Ферстаппен. У Льюиса с детства была аллергическая непереносимость слов «черномазый», «обезьяна» и «нигер», которыми старший Ферстаппен стал густо блевать в паддоке, прессе и интернете. Возможно, позволяй Йос себе подобные высказывания и подозрения в нечестности только в адрес Льюиса, он бы оставил его уничтожать последние щепки своей репутации собственноручно. Но примешивалась возникшая в 2019-м острая нетерпимость Льюиса к любым неуважительным поползновениям на Ану. А так, при первой же возможности сойтись со старшим Ферстаппеном лицом к лицу — три гонки спустя, в Штатах — Льюис отозвал его на разговор.       Отводя его от открытой террасы ресторана при гостеприимстве «Ред Булла», где их ещё могли достигать любопытные уши, Льюис поздравил Йоса с таким удачным сезоном его сына. Но как только вокруг них образовалась достаточная буферная зона, напомнил о выкупленном заявлении о домогательствах, угрозах и побоях. В отличие от безропотно потупивших взгляды Алонсо и журналиста, Йос попытался вздыбиться. Он притворно засмеялся этой «пустой угрозе» и «попытке запугать голыми слухами». Но у Льюиса были полное имя пострадавшей девушки, звание и имя следователя и точные даты вызова Йоса в полицию. Когда «голые слухи», так поспешно, но не бесследно, выметенные Йосом Ферстаппеном из публичного доступа, обернулись обоснованным знанием, его презрительно скривлённое лицо ощутимо растеряло убедительность.       В мае 2019-го, когда Ана обнародовала домогательства главы ФИА, Льюис пообещал себе — и ей заочно — её оберегать. Вступаться за неё, ограждать от того, что был способен предупредить, и отбивать всех, посмевших разинуть на Ану пасть. Минувшие с той весны два с половиной года Льюис свято придерживался этого обещания. И, как и тогда в 2019-м, он не обнажал этого Ане. Как и тогда в 2019-м он предпочитал убеждать себя, что сама Ана этого не понимала.

***

      Пятница, 10 декабря 2021 года       Абу-Даби, Объединённые Арабские Эмираты       Вечером после пятничных практических заездов Льюис собрал всех в ресторане «Hakkasan». Он решил возродить традицию совместного ужина всех пилотов перед последним гран-при сезона. Ана отчасти застала ту в 2016-м, когда была резервным пилотом «Мерседеса», и именно по этой же причине тогда не была приглашена. Насколько она знала, уже в 2017-м и во все последующие сезоны ни Льюис, ни кто-либо другой таких встреч не организовывал. А может, подшучивала она над Хэмилтоном, когда они вдвоём летели в Абу-Даби, такие встречи всё же организовывались, вот только в 2017-м и 2018-м Льюис скорее бы подавился, чем её пригласил. Он прищуривался ей в ответ и бросал беззлобное:       — Ой, иди нахуй!       В 2021-м поводом к такому массовому застолью стал уход Себа Феттеля из Формулы-1. Все собрались в уединённом зале, ограждённом от любопытных глаз других посетителей ресторана. Тут был сервирован длинный стол с двадцатью стульями вокруг, над тем низко свисали две люстры в продолговатых желтых абажурах, они рассеивали неяркое тёплое свечение по столешнице и лицам, а за спинами пилотов сгущался уютный полумрак. Под высоким темным потолком собирались и смешивались негромкие голоса.       Ана приехала одной из последних. К ней заходил Алекс, ей писал Ландо — приглашали отправиться в ресторан вместе, их уже ждали машины. Но Ане было нужно чуть больше времени: выбрать одежду, накраситься, настроиться. В свои первые два сезона в Формуле-1 — три, если считать год резервным пилотом в «Мерседесе» — Ана была одиночкой, изгоем. Никто не приглашал её в компанию других пилотов, не предлагал примкнуть, никто не обращал на неё внимание, а если и обращал, это внимание бывало остро негативным. Иногда Себ заводил с ней пустой вежливый разговор, но преимущественно она держалась сама по себе. Парад пилотов, когда все они забирались на установленную на фуре платформу для неспешного круга по гоночной трассе и приветствия уже собирающихся зрителей и небольшого интервью в прямом эфире, были для Аны наибольшим кошмаром. В ограниченном пространстве в присутствии всех остальных гонщиков, одного-двух операторов и журналиста она едва совладала со своей паникой.       Теперь всё было иначе. В 2019-м в Формулу-1 пришёл Алекс Албон, и вскоре она сдружилась с Ландо Норрисом, а так, у неё появились сразу два своеобразных заземления, об которые она могла разряжать высоковольтные вспышки своей тревожности. В последние два года она становилась всё ближе и с Льюисом Хэмилтоном. В отличие от Алекса и Ландо, редко понимающими, насколько остро Ана порой нуждалась в них, Льюис научился безошибочно точно считывать в ней волнение. Ей казалось, она уже давно умела надёжно скрывать бушующий внутри неё ураган, но Льюис рассматривал тот с почти пугающей прозорливостью. На пресс-конференциях, брифингах от ФИА, в фойе отеля, на паспортном контроле в аэропорту — едва тело Аны начинало наливаться твёрдостью, едва внизу желудка тошнотворно закручивался спазм, едва она напряженно сводила мелко подрагивающие ноги, Льюис приближался к ней, прислонялся к ней плечом, подталкивал её колено своим, обволакивал теплом своей ладони её леденеющие пальцы. Он заговаривал к ней, отвлекал её, а когда на них не были обращены посторонние взгляды, приобнимал и коротко сильно сжимал. Когда возможности приблизиться к Ане не было, но он всё же был неподалёку, он отыскивал её взгляд, и когда её глаза встречались с его, подмигивал и мягко улыбался.       Когда Ана приехала в «Hakkasan», большинство мест уже были заняты. Но два кресла по противоположные стороны стола пустовали специально для Аны. Ландо и Алекс заняли место рядом с собой и, едва официант провёл Ану в этот отдельный зал, они взмахнули руками, подзывая её. Когда Ана села, Льюис по другую сторону стола указал на пустое место между ним и Себом:       — Вообще-то тебе было занято здесь!       Ландо, уткнувшийся было в свой телефон, вскинул голову и возразил:       — Мы первые пришли, мы первые заняли.       Алекс стал весело подначивать Льюиса и Ландо устроить драку. Хэмилтон парировал: просто драка тут не поможет, нужна дуэль. Себ сказал, что как-то наблюдал за тренировкой Аны по кикбоксингу в зале в Энгельхольме. Переведя прицел указательного пальца сначала в Льюиса рядом с ним, а затем в Ландо по другую сторону стола, Себ сообщил:       — Она вам обоим надерёт задницы.       Все засмеялись, Льюис наморщил нос и покачал головой.       — Не-а, — протянул он. — Ана биться не станет.       Она хохотнула:       — Хочешь взять меня на слабо, Лью?       — Не-а, — повторил он, снова качая головой. — Я давал тебе столько поводов надрать мне задницу, и ты ни одним из них не воспользовалась.       — Всегда бывает последняя капля, — выговорила Ана, качнувшись вперёд, в шутливой угрозе опуская голову, хмурясь и ввинчивая в Льюиса взгляд исподлобья.       Он отзеркалил: тоже шатнулся к столу, свёл брови и смял тёмную кожу на тонкой переносице, блеснул созвездием отражающегося света в черноте его глаз. Но улыбка, наверное, подразумевавшаяся недоброй усмешкой, получилась мягкой.       — Кишка у тебя тонка, Тейшейра, — в наигранной презрительности бросил Льюис. Скажи он это Ане несколько лет назад, она восприняла бы это очень остро, она приняла бы это за призыв к действию, как приказ доказать обратное.       — У меня и тонкая кишка есть, и толстая, — деловито сообщила Ана. Что-то в том, насколько всерьёз она преподносила эту абсурдную шутку, выразительно сквозило Эйтором Фариа. — Ты в школе биологию прогуливал, Лью? Пропустил урок по анатомии человека?       Льюис прыснул, откинулся на спинку своего стула, откинул голову и громко расхохотался в высокий тёмный потолок.       Ана смотрела на его содрогающийся от смеха силуэт: на его покатые сильные плечи, на выразительную мощь шеи, исписанную чернильными разводами, на чёткую линию коротко подстриженной бороды, на скрещенные мечи, тонко вырисованные на тыльной стороне его ладони, когда он прихлопнул себя по груди, — и думала, что знала трёх совершенно разных Льюисов Хэмилтонов.       Когда она сама была ребёнком, Льюис был тем немного смущённым пареньком с короткими волосами и низкими бакенбардами, с гладко выбритым подбородком, кажущимся вместе с большими пухлыми губами выпирающим, тяжеловесным. Он был одет во что-то обычное и неброское, носил красную кепку со значком спонсорского «Водафона» и узкие очки в футуристической оправе по моде двухтысячных.       Когда она в 2016-м познакомилась с ним ближе, Льюис был уже совершенно другим. Волосы больше не были сбритой тенью, а короткими тщательно уложенными в модную прическу кудряшками. Овал лица подчёркивала тонкая тень щетины. Он носил в ушах серьги, на шее — массивные драгоценные цепочки, а кепку с трёхконечной звездой «Мерседеса» — с плоским прямым козырьком. Его одежда была кричащей и броской, его манера поведения — надменной.       И вот теперь он отпустил волосы и сплетал их в африканские косички и собирал те в низкий узел. Козырёк кепки он снова сгибал в полукруг, на смену узким джинсам пришли широкие брюки и мешковатые спортивки, он всё ещё выбирал носить что-то экстравагантное, но уже не броское, что-то делающее заявление, но посыл этого заявления теперь был другим. Недлинная борода изменила линию его удлинившегося лица почти до неузнаваемости — почти ничто в этом Льюисе не напоминало того паренька на обложке купленного мамой «Auto Hebdo».       Каждое из этих разных внешних воплощений вмещало в себе разное восприятие Льюиса Аной. Она возненавидела ту его версию 2017-го и 2018-го годов, те выбритые виски, круглые тёмные стёкла в тонких позолоченных оправах, большие диаманты в мочках ушей, плоские козырьки кепок, обёрнутые назад — все эти черты Льюиса огрызались на неё, насмехались, прицельно ранили. В детстве Ана верила в совершенно другого Льюиса — искреннего доброго парня с широкой приветливой улыбкой, каким он казался ей на страницах журналов, в телевизионных передачах, в кадрах прямой трансляции гонки, каким она восприняла его в 2009-м, когда он вручал ей кубок. А сейчас смеялся с её шуток кто-то, кто ни в 2009-м, ни в 2018-м не казался возможным — уж точно не достижимым для неё. По ту сторону стола, отсмеявшись, протяжно вздохнул, её друг — кто-то, успевший стать по-настоящему близким.       Ана долго ему опиралась. Она видела в нём только своего обидчика, того, кто намерено делал ей больно, кто упивался этим, кто подначивал других на неё нападать. Всё, что он для неё делал, она воспринимала насторожено — с куда бóльшим страхом, чем его откровенные атаки. Она не верила его словам, не верила в его симпатию, не верила в искренность его намерений, не верила в безвозмездность его поступков. Таких перемен с людьми не происходило. Той версии юного Льюиса, которую маленькая Ана себе придумала, которую полюбила в юности, никогда не существовало. Правдой всегда был злорадный и подлый Льюис. Она просто этого не понимала в силу своих лет, в силу своей слепой влюблённости, в силу дистанции — глянцевые страницы легко искажали восприятие. А так, и этот вмиг перекроивший своё поведение Льюис оставался злорадным и подлым. Сама эта перемена была подлостью. В 2019-м Ана это отчётливо понимала, а так, не поддавалась на иллюзии, ведь ей больше было не десять лет — теперь она была взрослой и достаточно поколоченной жизнью.       Вот только она сдалась, она поверила, она подпустила его к себе — внутрь своего сердца. В полумраке ресторана «Hakkasan», продолжая разглядывать уже отсмеявшегося и повернувшегося к Себу Хэмилтона, Ана попыталась вспомнить — когда это произошло. В какой момент она опустила выставленную перед собой щитом настороженность?       Она отчётливо отследила момент, когда сделала над собой осознанное усилие и начала себя вести по отношению к Льюису куда приветливее. Это было летом 2020-го. Тогда умерла его собака, и что-то в том, как охотно тогда Льюис отозвался на её приглашение к отвлекающему разговору, пристыдило Ану за её колкую отстранённость. В конечном итоге, подумала она тогда, с неё не убудет, если она перестанет от него так красноречиво шарахаться и примет предложенное им — пусть и поддельное — дружелюбие. Чего Ана отследить не могла, так это в какой момент поддельность этого дружелюбия переродилась в искреннюю симпатию. В какой момент вместо притворяться, что была не против их общения, Ана начала искренне этого общения хотеть?       И почему?       Наверное, во многом на это повлиял Эйтор Фариа. Он действовал на неё успокаивающее, расслабляюще, он ощущался надёжной стеной, за которую Ана могла спрятаться, когда остро в этом нуждалась. Он показал ей, что порой люди оправдывали выданное им доверие. Что порой они превосходили несмело возложенные на них надежды. Эйтор был для неё безопасным пристанищем, в которое она могла вернуться, чтобы перевести дух и зализать раны, а так, Ана осмеливалась рисковать.       Льюис заговорил с Себом и с каждым движением его шеи чернильная птица сбоку оживала, взмахивала расправленными крыльями.       Было что-то в том, как Хэмилтон её слушал. В том, как он склонял голову на одну сторону, едва кивая её словам с мягкой полуулыбкой на губах. А тогда склонял голову на другую сторону, и взгляд его отрывался от её глаз, описывал круг по её лицу, будто Льюис проводил регулярный переучёт её черт, и тогда улыбка становилась чуть шире, и он снова кивал, подтверждая, что всё было на месте. А затем серьёзнел, коротко поджимал губы и его глаза расширялись. Что-то в этой смене выражений было таким завораживающим, транслирующим его внимание. Ане хотелось говорить и говорить, и когда у неё заканчивались темы, она переходила к каким-то глупостям, а Льюис продолжал слушать, будто ничего важнее ещё не слышал.       Было что-то в том, что он её видел. Как он её видел, как точно рассматривал в ней малейшие изменения, как улавливал в ней смену настроения. В этом было что-то почти пугающее, ведь никто прежде настолько точно её не считывал. Ана умела прятать за непроницаемой маской насмешливости свою боль, умела заглушать громким раскатистым смехом свой страх. Ни мама, ни очень чутко настроенная на старшую сестру Диана, ни даже Эйтор не были способны с такой же завидной безошибочностью распознавать, когда Ана надевала эти маски. Но Льюис считывал в Ане эмоции, чувства и реакции, которых она ещё сама порой не успевала в себе отследить.       И, будто считывая её мысли, будто желая предоставить ей лишнее подтверждение того, во что Ана теперь верила — в искренность его намерений, Льюис повернул голову и встретил взгляд Аны. Проницательные угольки его глаз мягко ей улыбнулись. Он подмигнул ей и снова обернулся к Феттелю.       Все сделали заказы, и пока официанты выносили блюда и напитки, Льюис поднялся из-за стола и взял слово. Он поблагодарил всех за то, что пришли и за отличный сезон, заговорил о Себе: об их противостоянии ещё в юности, об их борьбе уже в Формуле-1 и о дурацкой пищащей игрушке, которую Феттель когда-то подарил собакам Льюиса накануне гонки, и которую они терзали всю ночь, сводя Льюиса с ума. А тогда все стали подначивать и Себа произнести речь, и он поднялся и стал благодарить Льюиса и остальных, каждому пилоту выразил личное пожелание, рассказал старый анекдот. Все засмеялись, захлопали, подняли кверху стаканы с водой и лимонадом, а тогда снова заговорили с ближайшими соседями. Под мягким желтым свечением снова сгустилось многоголосое журчание.       Ана, Алекс и Ландо склонялись над телефоном Норриса, читали его переписку с какой-то девушкой и хохотали над нелепостями, которые тот выписывал. Ана подшучивала над ним:       — Ты понимаешь, что, не будь ты Ландо Норрисом, а каким-нибудь посредственным Джоном, она давно бы тебя заблокировала?       Алекс предлагал ещё более дурацкие варианты сообщений. Ландо закатывал глаза, фыркал, отправлял их в задницу и порывался выхватить свой телефон.       А потом многие начали собираться уезжать, и Льюис предложил всем выйти на крыльцо ресторана и вместе сфотографироваться — на память.       Уже там, когда тесно выстроившаяся шеренгами на ступенях двадцатка пилотов разбилась на группки, пары и одиночные тени, вызывающие машины, Льюис окликнул Ану:       — Эй, Тейшейра! На пару слов!       Они поднялись на пустующую верхнюю площадку — подальше от посторонних любопытных ушей.       — Насчёт воскресенья, — сказал он, и Ана кивнула, но настороженно прищурилась.       В воскресенье их ждала финальная гонка этого сезона, в воскресенье их — Льюиса и Макса — ждала последняя, решающая схватка за чемпионство. После предыдущего гран-при на счету каждого из них был по триста шестьдесят девять с половиной очков. На кону стояло рекордное восьмое чемпионство для Льюиса или первое — для Макса. За весь сезон — особенно в первой его трети, когда весьма вероятной претенденткой на чемпионство была ещё и Ана, — они о подобном не заговаривали. Они могли обсудить другие команды, гонщиков, их стратегии, их ошибки, федерацию, стюардов, болельщиков и даже какие-то личные моменты: расшатавшееся крепление сидения, едва не попавший в воздуховод полиэтиленовый пакет, как-то оказавшийся на трассе во время практического заезда, смешную малозначимую путаницу в переговорах со своими гоночными инженерами. Но не больше. Не произнося этого намерения вслух, инстинктивно они провели обоюдно признанную черту, за пределы которой в этих разговорах не позволяли себе заходить. Всё, что казалось их собственных стратегий, настроек на квалификацию и гонку, конфликтов внутри команд — что угодно, что другой мог использовать в свою пользу — обсуждению не подлежало. Они не рассказывали ничего подобного сами и не задавали об этом вопросов.       На крыльце «Hakkasan» Ане вдруг стало неспокойно. Она переступила с ноги на ногу. Льюис продолжил:       — Я хочу попросить тебя… быть осторожной. Очень осторожной. — Его чёрным глазам тоже было неуютно забредать на эту прежде охраняемую друг от друга территорию, его взгляд коротко скользнул по лицу Аны и взмыл куда-то поверх её головы. — Третье место твоё — при любом исходе гонке. Пожалуйста, не включай режим «a matadora». Держись от Ферстаппена подальше. Я не хочу… чтобы о тебе опять начали сочинять гадости, будто ты подыгрывала мне.       — Ты не хочешь, чтобы кто-то усомнился, что восьмое чемпионство ты заслужил справедливо и самостоятельно, — ехидно возразила Ана.       — И это тоже.       — Только это.       Льюис хмыкнул, коротко ткнулся взглядом Ане в глаза и вмиг его одёрнул. Он прикусил нижнюю губу и едва заметно пошатал головой. Ана усмехнулась и добавила:       — На случай, если ты не заметил, скажу: я никогда тебе не подыгрывала. И в воскресенье не буду. Напротив, я буду всячески тебе мешать. Впрочем, как и Максу. Так что, прости, выполнить твою просьбу не смогу. Я намереваюсь выиграть эту гонку. А как там вы двое поделите чемпионство, меня совершенно не обходит.       С каждым её словом Льюис улыбался всё шире и покачивал головой всё выразительнее. Когда она замолчала, он хмыкнул, а тогда шумно вдохнул.       — Ничего другого от тебя я и не ожидал. — ответил он. — Бессмысленно было об этом заговаривать.       Ана хохотнула и эхом согласилась:       — Бессмысленно.

***

      Воскресенье, 12 декабря 2021 года       Гоночная трасса «Яс Марина»       Абу-Даби, ОАЭ       Льюис был оглушенным. В конце прошлого сезона он ощущал онемение. Он знал, что стал чемпионом, но не ощущал по этому поводу никаких эмоций. Сейчас же эмоций было столько, что они едва умещались, сталкивались в нём в хаотичном броуновском движении, искрили, поджигали друг друга, закорачивали. В этом гуле тонуло понимание — принятие — того, что произошло. Он не стал чемпионом.       Как это вообще могло произойти? Льюис квалифицировался вторым, но на первом же круге гонки захватил лидерство. Он сохранял это лидерство пятьдесят кругов подряд, он сохранял это лидерство, когда был вывешен желтый флаг из-за долбанной аварии и на трассу выехала машина безопасности, он должен был сохранить это лидерство до финишной черты. Всё, что он знал о гонках, — а знал об этом абсолютно всё, за тридцать лет в этом спорте он продумывал, предугадывал, использовал себе в пользу все когда-либо принятые правила — обещало Льюису победу.       Вариантов развития событий на последних восьми кругах, пока с трассы убирали врезавшийся болид и его обломки, было два: всем отставшим на круг болидам разрешат обогнать Макса и Льюиса — наверстать разрыв, но перестановок в позициях не будет, гонка возобновится после возвращения зеленого флага и схода машины безопасности с трассы; либо все оставшиеся до финиша круги пройдут в этой же поочередности и гонка закончится ещё под действием желтого флага — за гонщиками будут сохранены те позиции, на которых они были до момента аварии, они все финишируют за машиной безопасности. Но произошло что-то совершенно иное, что-то третье, что-то непредсказуемое, потому что казалось недопустимым, потому что казалось возмутительным перевиранием правил — наглым их несоблюдением.       Максу позволили обогнать Льюиса, пока машина безопасности ещё была на трассе, пока сам Льюис ещё не мог — ведь был бы немедленно наказан за такое нарушение правил, а в такой ощутимой близости восьмого чемпионства он не мог себе позволить и малейшего риска — вступить в борьбу. Максу позволили обогнать Льюиса и сохранить своё лидерство. Ему не было приказано вернуть позицию Льюису, не было приказано сбавить скорость на финишной прямой, его не было наказано штрафом. В том отрезке времени, сущие крупицы которого оставались до финиша, которого было смехотворно недостаточно для борьбы, Максу позволили вырваться вперёд. Ему просто подарили шанс. Нет. Ему подарили чемпионство.       Льюису потребовалось какое-то время просидеть в кабине болида после финиша, чтобы собраться в достаточно цельную кучу, чтобы просто выбраться наружу и там не рассыпаться. Он понимал, что, скорее всего, делал это, но совершенно не помнил, как: отстёгивал ремни, снимал руль, вставал на сидении, шёл на взвешивание, снимал шлем. К нему кто-то подходил? К нему кто-то заговаривал? Он что-то отвечал? Реальность будто порвалась, взялась рябью, порывисто дёргалась вперёд, будто старый фильм с зажеванной видео-кассеты. И беспрерывным, надоедливым, иступляющим, почти болезненно вколачивающимся в виски фоном в ушах гудел рой мыслей.       В какой-то момент Льюис обнаружил себя в небольшом углублении в коридоре, ведущем к офису стюардов. На стене висел монитор, отображающий таблицу гонщиков с показанным ими временем и приметками напротив имён нескольких последних: «сошёл с гонки». Анджела стояла в этом же углублении, растеряно перебирала в руках шлем и крепление фиксатора шеи. В руке у Льюиса была пропитанная его потом огнеупорная балаклава — он её снял только что? Он её сжимал в кулаке уже какое-то время? По коридору сновали неразборчивые тени. Из этого потока отсоединялись отдельные фигуры, которых в своём ошеломлении Льюис почти не узнавал, не отдавал себе отчёта в том, что они подступали к нему, прихлопывали его по плечу и спине, говорили ему что-то с очень похожими сопереживающе-извинительными интонациями.       Льюис протянул Анджи балаклаву, она подала вместо той мягкое серое полотенце. Льюис уронил в него лицо и стал тщательно, с силой — почти болезненно оттягивая кожу — утираться. А тогда на его плечо осторожно легла рука, и ещё до того, как отнял полотенце, до того, как увидел, он знал — чья. По тому, как мягко скользнули пальцы, будто предупреждая прикосновение прежде, чем опустилась ладонь, по тому, куда именно на его бицепсе пришлось это прикосновение. Ана.       На её медовом лбу мелкими каплями собралась влага, пот поблёскивал в ложбинке над верхней губой. Молния комбинезона была полностью застёгнута, косички были упрятаны под воротник. Где-то за её спиной периферией внимания Льюис отметил розовое пятно — наверное, её шлем в руках физиотерапевтки Моник. Но его мало заботило происходящее вокруг. Он заглянул в лицо остановившейся рядом с ним Аны и дёрнул кверху уголки губ в тщетной попытке приободряющей улыбки. Льюису вдруг очень важным стало сказать что-то о том, как Ана провела гонку. Похвалить её. Поддержать её? Вот только он не мог отыскать в мешанине мыслей нужного знания. Как закончилась гонка для Аны? Он коротко скосил взгляд в экран на стене, но не смог под таким углом ничего на том разобрать. Блядство! Всю гонку он, на прямом отрезке проезжая мимо большого монитора трансляции для болельщиков на трибунах, сверялся с таблицей, выискивал в той строчку с сокращённым «TEI». Но сейчас не имел и малейшего понятия, на какой позиции умещалось это короткое «TEI».       — Лью, — выговорила Ана с каким-то прежде незнакомым ему выражением, с сейчас не считываемой Льюисом интонацией. Это была не жалость, звучавшая в голосах других подходивших, чтобы выразить своё сочувствие. И Льюис был благодарен ей за это. — Лью, — повторила Ана, а тогда шагнула к нему ближе, приглашая его в свои объятия, и он с нахлынувшим на него облегчением в них рухнул.       Её руки сомкнулись над его плечами, одна её ладонь легла сзади на его шею, вторая медленным успокаивающим ритмом задвигалась между его лопаток. Льюис сгрёб Ану, прижимая её к себе, сминая под пальцами ткань её гоночного комбинезона. Выразительный простёганный узор, отличительная шероховатость самой ткани и контрастная ей гладкость наклеенных логотипов спонсоров — вместе с этой вернувшейся тактильной чувствительностью вдруг прояснилось и в голове. Все эмоции грянули сразу, все мысли обрушились воедино, но теперь не оглушали Льюиса, теперь он отчётливо распознавал каждую из них.       Была злость. Мстительная, требовательная необходимость что-то сделать — заставить их пожалеть об этом ебанутом решении. Уж Льюис-то найдёт, как это сделать — как уничтожить ответственного за принятие этого решения. Рядом с этой яростью теснилось противоречивое бессильное смирение. Он никогда не использовал имевшееся у него давление на любого из представителей ФИА для собственной выгоды, и предупредительная осторожность Рошфора с присуждением штрафов Льюису была не в счёт. Он кипел гневом, но знал, что уповать оставалось только на официальную апелляцию. Было самобичевание. Головокружительно быстрым калейдоскопом в голове замелькали картинки — всей гонки и последних восьми кругов особенно. Что он мог сделать иначе? Где он сам допустил ошибку? Могло же быть что-то, чего он не учёл?       И была боль. Горячая нестерпимая боль, сгустившаяся в переносице, ударившая в глаза, брызнувшая из-под век влагой. Льюис судорожно дёрнулся вперёд, зарылся лицом в плечо Аны, спешно пряча эти предательские слёзы в складках ткани её влажного гоночного костюма. Он никогда и ни при ком не плакал: ни при отце, потому что не хотел показаться ему слабым, ни при маме, потому что не хотел, чтобы она переживала, боялся, что она запретит ему гонки, если увидит, как ему сложно, и заберёт Льюиса от отца; ни при друзьях, ни при Николь. Никогда он не позволял слезам проявляться наружу в присутствии кого-то другого, но в объятиях Аны вдруг почувствовал себя таким бессильным и в то же время защищённым ею, что, к собственному стыду, не смог сдержаться.       — Прости, — влажно и глухо пробормотал он куда-то в тесноту между ними, заполнившуюся жаром их разгоряченных после гонки тел.       Ладонь Аны скользнула с его шеи выше, легла ему на затылок, погладила его по распущенным мокрым косичкам. Льюис ощущал, как в тех, потяжелевших, стремительно остывал пот. Он прислушивался к этим её прикосновениям, и уже не знал, от чего плакал. От обиды. От боли. От несправедливости. От измождения. От облегчения наконец оказаться в таких объятиях Аны.       — Так и должно быть, — тихо выговорила она, повернув к нему голову. Он чувствовал щекочущее тепло её дыхания на своём ухе. — Так правильно. Выпусти эмоции. Выпусти всё, что болит. Оставь только злость. Вооружись злостью. Пусть эта злость ведёт тебя. Не сдавайся, Лью. Не смей сдаваться! Они решили отобрать то, что по праву принадлежит тебе — ну и хуй с ними. Ты — восьмикратный чемпион. Этот кубок — твой. Помнишь, ты сказал мне когда-то, что чемпионы не сдаются, и именно это делает их чемпионами? Вот и не сдавайся! Отбери своё!       Он закивал, сжимая её в своих руках ещё сильнее, вдавливая её себе в грудь. Он протёр лицо об скомкавшуюся на её плече ткань и уткнулся ей в шею — в горячую быструю пульсацию под влажным мягким шелком её кожи. Он глубоко шумно вдохнул её запах — опьяняюще сильный в этой близости, горячий, густой. Льюис безотчетно погладил её шею кончиком носа, потёрся об неё, почти коснулся губами — ощущал на них статическое электричество её близости. На очень короткое мгновение его сознание закоротило, и абсолютно всё перестало существовать: Анджи всего в шаге от них, движение в коридоре, другие гонщики, автодром, Абу-Даби, Формула-1. На очень короткое благословенное мгновение он ощущал только это вырванное из контекста тепло Аны, только скольжение её ладони по его затылку, только притиснувшуюся к нему мягкость её груди, различимую под плотной многослойностью гоночного комбинезона. На долю секунды ему перестало болеть, на долю секунды в голове воцарилась абсолютная тишина, блаженная после надрывного оглушающего гула.       — Пообещай мне, Лью, — вонзился в его туманящееся сознание голос Аны.       — М-м? — протянул он растеряно.       — Пообещай мне, что не сдашься.       — Угу, — глухо промычал он ей в шею и, снова потёршись носом, попытался зарыться в её тепло глубже, вернуть это молниеносное ощущение лёгкости и отстранённости от всех проблем. Но шум неизбежно сгущался, наваливался сверху, придавливал, почти удушал.       Да, в толчее хаотичных мыслей Льюис, если уж быть предельно честным с собой, мог нащупать то, что Ана так безошибочно считала с его лица — отравляющее, малодушное, скользкое желание послать всё нахуй. Что-то в этом порыве обещало извращённое, мстительное облегчение, вот только Ана была права: Льюис был не из тех, кто сдавался. Льюис был из тех, кто, даже если бы заранее принял взвешенное решение уходить, после такого откровенного грабежа остался бы — упрямо, назло, чтобы доказать, чтобы выгрызть, чтобы опровергнуть любые сомнения.       — Обещаю, — выговорил он в шею Ане, а тогда сделал над собой усилие, поднял голову и разомкнул руки.