Незримая

      За всё своё функционирование Рэмпейдж принимала немало решений, о которых впоследствии очень сильно жалела. И первым из них стало "присоединиться к Десептиконам". Поначалу да, они боролись за равенство между ботами, за отказ от системы каст, за лучшее будущее... Но всё скатилось под откос, когда Лорд Мегатрон — чтоб его ржа поела и подавилась — решил сражаться за власть и бросил все силы на поиски этого шлакового Оллспарка. Вещицы, которая давным-давно уже стала мифом или вообще сказкой на ночь для маленьких спарклингов.       Да и что уж там говорить, последующие действия со стороны лидера десептиконов стали откровенно перечить её собственному кодексу чести. Убивать Рэмпейдж не боялась — не впервой было заносить свой клинок, чтобы лишить кого-то жизни. Но теперь, при одной только мысли о том, что придётся кого-то убивать просто потому, что кто-то не мог дать ответы на вопросы об Оллспарке, поскольку не знал ничего... От этого Рэмпейдж становилось тошно.       «Как же низко ты пала, Незримая,» — ворчала про себя она, глядя на себя в зеркало. Рэмпейдж стоило много сил и времени, чтобы изменить свой облик — найти остатки брони, не попасться чужакам, подобрать подходящую краску, и, наконец, всё это собрать, чтобы не развалилось от простого пинка под бампер. Благодаря её врождённой способности, новый корпус сел на ней как влитой. Тем не менее, несмотря на риски, бывшей десептиконке удалось совершить задуманное.       С биографией было сложнее. По крайней мере, сложнее создания нового корпуса. Рэмпейдж пришлось потратить больше времени, чтобы её история выглядела максимально правдоподобной. При вступлении в Элитную Гвардию у неё спрашивали про её боевые навыки и после демонстрации приняли в свои ряды. Очень кстати пригодился Кодекс Незримых: Рэмпейдж просто сказала, что ей запрещено распространяться о том, где она научилась так искусно драться. К счастью экс-десептиконки, больше вопросов ей не задавали. К тому же, что ещё может сказать сирота, спарклинг войны, которому воспитание не позволяет сказать больше о себе?       Так началась её новая жизнь как офицера Элитной Гвардии и инструктора по имени Ригель.       Всё шло своим чередом. Служба, обучение юнцов в учебных лагерях, заполнение целых гор бесполезных отчётов, размышления о грехах своей прошлой жизни — это стало обычной ежедневной рутиной. Скучновато, конечно, но зато всяко лучше, чем убивать и выполнять за других всю грязную и бесполезную работу. Единственная проблема — скорее уж незначительная помеха — это Сентинел.       Ригель не взлюбила его с самой первой встречи. Её по-настоящему бесило его самовлюблённое поведение в духе: «Я здесь самый крутой, а все остальные — мусор». Впоследствии изумрудно-зелёная фемка мысленно поблагодарила Старскрима за его гонор и приступы мании величия. Ригель просто игнорировала нападки Сентинела, будь это она сама или её подопечные рекруты в качестве объекта насмешек. О-хо-хо-о, за юнцов она была готова порвать Прайма на части, настолько несправедливым было его отношение к ним. Её никак не впечатлял ни его флирт, ни его хвастовство и себялюбие. И про себя Ригель посмеивалась, зная, как Сентинела злило отсутствие внимания к собственной персоне.       В последние недели Сентинел стал вести себя странно. Во время тренировок под руководством Ригель он оставался в качестве наблюдателя, хотя обычно сразу сваливал к шаркам. При проверке её отчётов он докапывался до неё чуть ли не на пустом месте (а Ригель писала их безупречно). А на перерывах чуть ли не бурил в её спине дыру своим прищуренным взглядом, думая, что она не замечает. Ригель сильно напрягало такое поведение со стороны начальства. На флирт это не похоже: она сразу дала ему понять, что он ей неинтересен. Но тогда что это?       Неужели в её биографии всё-таки нашлись дыры?       Ригель замотала шлемом, шагая к своей комнате. День был так себе, ей нужно было написать тонну отчётов, чтобы этот Мистер Астероидный Подбородок от неё отстал. Изумрудная фемка устало вздохнула: похоже, не видать ей перезарядки как своих аудио. Прекрасно. Просто великолепно. Ригель же просто обожает — на самом деле, нет— заполнять никому не нужные отчёты, чьё место потом на полке в архиве. Проклятая бумажная волокита...       По привычке скользнув взглядом по стене, Ригель заметила открытую дверь. Фемка вдруг почувствовала, как что-то в глубине искры гулко ухнуло вниз. Это была её комната, и в ней горел шлаков свет. И в ней кто-то копался и ворчал. В грудном отсеке фемки резко похолодело от на миг промелькнувшего страха.       Шлак, шлак, шлак! Кто там вообще находился?! Если он найдёт тот самый скрытый паз... ей конец. Вернее, её счастливой и спокойной жизни придёт конец. Шлак, да её жизни в целом придёт конец! Такого опасного десептикона как Рэмпейдж нельзя оставлять в живых (по крайней мере, та она слышала из разговоров старших по званию).       Следом за страхом поднялось раздражение, смешанное с гневом. Кто, шлак подери, посмел взломать её дверь и по-хозяйски нагло копаться в её вещах?! Ригель стиснула дентопластины от злости, сжимая серво в кулаки.       «Ух, попадись ты мне, паршивец, я тебе покажу...» — раздражённо подумала Незримая и крепко зажмурила оптику. — «Так, Рэмпейдж, спокойно... помни уроки мастера Альшаина. Прячься в тени и иди спокойно и тихо...»       Сделав несколько успокаивающих вдохов и выдохов, чтобы утихомирить разбушевавшиеся эмоции, Ригель присела и бесшумно прокралась по коридору к своей открытой настежь комнате. Фемка медленно выпрямилась, прислоняясь спиной к стене, и осторожно заглянула за угол. Едва её голубая оптика узрела незваного гостя, искра Ригель замерла в своей камере.       Там, в её комнате, на её подзарядной платформе сидел Сентинел. Её самый худший кошмар сбылся... Он сидел и с отвращением разглядывал её меч, похожий на катану. На чёрном изогнутом лезвии, отнявшем бесчисленное количество жизней, блестело золотое изображение крадущегося тигра с выпущенными когтями на всех лапах и раскрытой клыкастой пастью. Ригель замерла на мгновение, не зная, как поступить. Убивать Прайма она не хотела и не собиралась: ей хватило убийств на сотни ворнов вперёд. Тем не менее, оставлять его в живым было огромным риском, особенно такого Автобота, испытывающего жгучее отвращение к Десептиконам. «Десептикон однажды, десептикон навсегда,» — вот как он любил говорить, стоило кому-то завести разговор о фиолетовом знаке.       Ригель стиснула денты, возвращая себе строгий и холодный вид. Она выпрямилась, встала в дверном проёме и, скрестив серво на грудных пластинах, спросила ледяным тоном:       — Какого шлака ты делаешь в моей комнате, Сентинел?