Пропаганда

В Александрии стояло яркое воскресное утро. Уже не столь мягкое солнце припекало на небосклоне, но его жар охлаждал свежий морской бриз с побережья. Среди редких пушистых облаков парили крикливые белоснежные чайки, а такой же белый жасмин буйно цвёл на балконах и бульварах, перебивая своим ароматом резкую соль воздуха. Правда, Гермиона успела это заметить лишь краем глаза, пока спешно собиралась в Александрийскую библиотеку. Вот уже несколько часов она сидела в тусклом свете читального зала. Как бы сосредоточенно она ни пыталась вчитаться в свиток пергамента с копией Венерианских таблиц индейцев майя, всё её внимание было приковано к узорам вен на руках Тома, которые ярко выделялись на его бледной коже, оттенённые фиолетовым отблеском зачарованных свечей. За прошедшие двое суток эти руки сотворили больше нравственно-неоднозначного волшебства, чем за пару прошедших лет… Но в этот раз её талант договариваться с самой собой дал сбой, и ей никак не удавалось выдавить из себя осуждение. — Разве это не ты меня уверяла, что он совсем не Волдеморт, которого мы знаем? — строго спрашивала её обычно вполне молчаливая Гермиона-из-Прошлого. Слегка наклонив голову, Гермиона-из-Настоящего лишь мысленно вторила: — И в чём же он тот Волдеморт? — Издеваешься?! — возмутилось её подсознание. — Ой, отстань, — лишь отмахнулась она. Может, Том и был не настолько «не тем» Волдемортом, как ей бы хотелось надеяться, но и она больше не была «той» Гермионой. Отрицать это попросту нелепо. За прошедшие пять лет на её пути встретилось немало безнравственной магии, а за свою жизнь она пережила достаточно беззакония, чтобы инфантильно делить мир на белое и чёрное. Было ли ей жалко изрезанного тёмным заклинанием Снейпа Эйвери? Отнюдь. Гермиона лишь жалела, что сама не поставила его на место за грязные намёки и унизительные инсинуации. Возможно, в следующий раз она так и сделает, но пока что ей лучше просто присматриваться к правилам устоявшейся субординации, чтобы нарушить их с наименьшими для себя последствиями. Самым страшным из которых, конечно, был фирменный гундёж: «Не позорь меня», — Тома рождённый-старпёром Риддла. Не стала бы она плакать, и если Эйвери и вовсе не успел бы обзавестись потомством, которое доставило — -ит — им немало проблем в прошлом — будущем. Однако не это осознание выбивало Гермиону из колеи и не давало сосредоточиться над работами индейцев. Перед её глазами стоял Том: с его непринуждённой поступью, будто это вальс, а не дуэль, с его уверенным, повелительным тоном голоса, не допускающим возражений, с его бушующей магией, сила которой ощущалась в воздухе кожей. Даже неожиданный алый отблеск в его глазах показался ей завораживающим, а не пугающим. Конечно, Гермиона знала, как играючи он может одолеть всякую нечисть, но никогда прежде она не видела его в бою с другим волшебником. Теперь же она поняла, почему за ним пошло столько людей, и дело было отнюдь не только в страхе, как часто утверждали члены Ордена. Не угроза расправы побудит сильнейших целовать подол чьей-то мантии, но негласное обещание возможности хотя бы мимолётно прикоснуться к подобному могуществу, как Луне доводилось отразить сияние Солнца. Именно благодаря ему Гермиона неожиданно для самой себя сказала Тому то, в чём едва ли могла признаться даже самой себе. Два дня назад она забыла о страхе открыть ему слишком много карт, и, если быть честной с собой, всё, чего она на самом деле боялась: что её заявления — чистая правда. — Что? — прервал её внутренний монолог голос Тома. Гермиона подняла взгляд и встретилась с бархатной чернотой его глаз. Как беззвёздная ночь, в которую она плутала по густому лесу, с каждым шагом уходя всё дальше с правильной тропинки. Левый уголок его губ медленно, вальяжно приподнялся. Очевидно, Тома забавляло её замешательство. — Что? — моргнула Гермиона, чувствуя, как краснеют её щёки, словно её застукали на месте преступления. — Что-то не так? Ты странно смотришь, — слегка качнул он головой, показывая на свои руки, но не прервал зрительный контакт. — Нет… — спешно придумывала Гермиона ответ, пока он не уличил её во лжи и не принялся докапываться до правды. — Пытаюсь рассмотреть, что ты читаешь. На её удачу, тонкая книга в его руках оказалась такой ветхой, что позолота названия вытерлась, и прочитать тиснёные буквы на тёмно-коричневой пупырчатой коже в фиолетовом свечении было невозможно. Том недоверчиво приподнял бровь, но всё же не стал продолжать допрос: — Это автобиография одного из учеников Герпия Злостного, Анастасиса, — принялся объяснять он. — По большей мере он помогал ему с экспериментами над животными, благодаря которым вывели первого василиска. — А это тебе зачем? — опешила Гермиона. Хоть она и привыкла к хаотичному изучению Томом магии, всё же тратить ограниченное время в Александрине на чью-то автобиографию — слишком даже для него. — Интересно почитать о родственнике, когда ещё доведётся, — усмехнулся Том. — Ты решил набиться во все родословные волшебников? — фыркнула Гермиона. — Слизерина тебе мало? — Ну, во-первых, то, что я последний живущий потомок Слизерина — доказанный факт, — снисходительно смотрел он на неё. — А во-вторых, конечно, мы родственники. Много ли ты знаешь европейских змееустов? В ответ она лишь закатила глаза. — Ладно, Фома Злостный, — хихикнула Гермиона при виде его резко потускневшей улыбки. — У тебя не так много времени в библиотеке, ты уверен, что хочешь потратить его на составление генеалогического древа? Я-то думала, у тебя на уме только бессмертие, и мы тут из-за и ради него. — Вовсе нет, я разносторонний мужчина, — снова ухмыльнулся Том. — Я рассудил так: если бы очевидные, доступные если не всем, то многим источники указывали на решение, то его бы давно нашли. Стало быть, стоит искать ответ где-то ещё, постараться взглянуть на проблему под другим углом. Логично обратиться к тому, кто продвинулся в этом дальше других, — помахал он потрёпанной книгой у носа Гермионы. — Наверняка у Герпия было немало других идей, прежде чем он додумался до крестражей. Она возмущённо фыркнула: — Мог бы и поделиться своими планами. — Как и ты, — с издёвкой парировал Том. Слегка наклонив голову, он добавил: — И вообще, помнится, мы договаривались, что ты мне поможешь. — А ты обещал, что поможешь мне, — закатила глаза Гермиона. — Однако у нас с тобой два формата работы: мы вместе читаем про бессмертие, или ты читаешь про бессмертие, а я — про время, — скрестила она руки на груди. — Неправда, — возразил он. — Мы вместе изучали время в Шамбале. Она лишь снова фыркнула: — Редкое исключение. Том пристально, слегка прищурившись, посмотрел на неё, будто стараясь разглядеть больше, чем видно на первый взгляд: — Знаешь, что мне кажется самым странным? — не дожидаясь ответа, он продолжил: — Ты любопытная, жадная до любых знаний, но бессмертие… Тебе что, совсем неинтересно? — Нет, — пожала плечами Гермиона, слегка растеряв свой запал от смены темы. — Это для трусливых эгоистов. — Вот как? — опешил Том. В ответ она лишь усмехнулась: — Конечно. Ты настолько боишься неизвестности, что готов совершать самое худшее. Даже убивать других. — Все они это заслужили. — Ага, я слышала, — насмешливо покачала Гермиона головой. — В любом случае, бессмертие меня не прельщает. — А сгинуть в небытие прельщает? — приподнял Том бровь. — «Когда человек умирает, нам это только кажется. Он всё ещё жив в прошлом, так что очень глупо плакать на его похоронах. Все моменты прошлого, настоящего и будущего всегда существовали и всегда будут существовать». — Ты ещё процитируй «Книгу мёртвых», — раздражённо закатил он глаза. — Думаю, это слабое утешение для тех, кто гниёт в земле. — Думаю, тем, кто «гниёт в земле», — изобразила Гермиона пальцами «кавычки» в воздухе, — уже всё равно. А некоторые из них этому даже рады. — Рады! — настала очередь Тома фыркнуть. — Что, по-твоему, хуже смерти? — Много чего. Например, видеть, как умирают твои близкие, а ты остаёшься жить. — А как же «глупо плакать на его похоронах»? — передразнил он её более высоким голосом и такими же «кавычками». — Скорбь эгоистична и не поддаётся логике, — подумав одну секунду, Гермиона добавила: — Вообще, если подумать, смерть — самый простой и лёгкий из исходов. Да и жизнь бывает такой, что куда лучше умереть. — Пф, — лишь выдавил из себя Том. — Представь, что ты полностью парализован… Нет, — начала она говорить быстрее и громче, — вот пример получше! Представь, в тебе больше нет магии. Её не просто подавили в кабинете мэра, а отобрали навсегда. — Даже представлять не хочу, — скривился Том. — Зачем вообще тратить энергию на подобную гнусь? — Мне просто кажется, что вечная жизнь — это проклятье, а не дар. Как минимум, это ужасно скучно. — Скучно? Только подумай, ты могла бы перечитать всю эту библиотеку! «Как дитя малое», — подумала про себя Гермиона, но вслух ответила: — Рано или поздно она закончится. А бессмертная жизнь — нет. Разве тебя не пугает слово «вечность»? — Отнюдь, оно меня вдохновляет, — пристально смотрел на неё Том, будто оценивая её реакцию и пытаясь разглядеть самые потаённые уголки её души. — Некоторые вещи куда важнее книг, — невесело улыбнулась Гермиона. — Рано или поздно все книги будут прочитаны, а твои близкие станут умирать один за другим — снова и снова. Моргни раз — и вот опять кого-то не стало. Но ты продолжаешь жить, маешься от набившего оскомину мира… А самое худшее в этом — одиночество. В детстве я, наверное, сказала бы, что, возможно, бессмертие того стоит, если разделить его с тем, кого любишь… — А теперь? — А теперь я не уверена, что вечная любовь существует. Том смерил её долгим задумчивым взглядом, а затем сказал: — И существует ли вообще эта самая любовь. — Угу, — поспешила Гермиона вернуться к своим записям. Вот уже пять лет они успешно избегали этой деликатной темы, и она пока не была готова это менять.

***

Солнце пробивалось через светлые шторы, а в его лучах кружились сияющие пылинки. Как и в любое другое утро, Гермиона проснулась одна в чересчур просторной — магически расширенной — постели. Несмотря на крепкий сон без сновидений, она не чувствовала себя выспавшейся, а, наоборот, будто устала ещё больше. Гермиона опустила босые ноги на слегка нагретый солнцем паркет и, потянувшись, от души зевнула. Затем она медленно встала с кровати и прямо в тонкой сорочке пошлёпала по тёплому полу на кухню, оставив за собой разобранную постель — застилать её пустая трата времени. Всё равно Том переделает по-своему, когда вернётся со своей зарядки. Даже если результат будет точь-в-точь таким же. В нарастающем шуме воды и свистке чайника было что-то медитативное. Не прибегая к помощи магии, Гермиона дождалась, пока он закипит, и принялась заваривать чай: крепкий «Эрл Грей», капля сливок для неё, долька лимона для Тома, чьи шаги как раз заглушил тонкий звон ложечки о фарфоровые стенки. Гермиона вздрогнула от внезапного жара крепкого мужского тела, прислонившегося к ней со спины: — Доброе утро, Гермиона, — хихикнул Том, притягивая её к себе. — Фу, — возмутилась она, — ты весь потный! Его хохот почти оглушил её: — Когда я вжимал тебя в кровать прошлой ночью, тебя это не смущало, — весело ответил Том, забирая из-за её спины свою кружку с чаем. Гермиона повернулась, чтобы встретиться с его самодовольной ухмылкой: — Это не повод оставлять на мне свою ДНК с утра пораньше. — Мою что? — Д?.. — спохватившись, Гермиона поняла, что, скорее всего, её попросту ещё не открыли, и прикусила язык: — Неважно. Для пота есть время и место, и это не полвосьмого утра. Том резко отпил чай, очевидно, чтобы прикрыть своё раздражение, но уже вскоре ответил обычным тоном: — Я тут подумал, проводить больше сотни часов в неделю в библиотеке — нездорóво. У меня хотя бы есть зарядка, а ты когда в последний раз проходила больше сотни шагов за день? Вспоминая, Гермиона закатила глаза, пока отпивала из своей кружки: — Не знаю, может, в Ахмиме… — Ага, больше двух недель назад. Как бы им обоим ни нравилось проводить всё свободное время в библиотеке, на третий месяц их энтузиазм ощутимо поутих. Все дни сливались в один, и Гермиона поняла, что совершенно не заметила, как пролетело несколько недель. — Думаю, нам нужно ввести для себя выходной, — подытожил Том. — Но у нас ограниченный доступ! — возмутилась она. — Мы не можем тратить время на всякие глупости! — Если мы — особенно ты — продолжим в том же духе, то не сможем сосредоточиться на том, что читаем, — покачал он головой. — И в итоге растратим куда больше времени на хождения по кругу, чем действительно изучим новые темы. Гермиона разочарованно вздохнула: — Но у нас так мало времени, обидно разбазарить его на всякие глупости. Один выходной в неделю, и в итоге несколько недель утекут в трубу. — Если точнее, — снова отпил чай Том, — месяц и неделя. — Ты не помогаешь! Он рассмеялся в кружку: — Мы оба знаем, что я прав. — Прав, — вздохнула Гермиона. — Пойдём на пляж? Когда мы там были в последний раз? — Хм, — задумалась она. — Кажется, в Мексике? — нетерпеливо подсказал Том. На мексиканском пляже они заключили свою большую сделку о крестражах и исследованиях и пожали руки. Зная его любовь к театральности и склонности придавать излишнюю значимость местам и датам, Гермиона подозревала, что Том что-то задумал. Но далёкий шум разбивающихся о камни волн и ослепительное утреннее солнце помогали склонить её к согласию. — Ты считаешь те посиделки в пальто на песке походом на пляж? — скептично приподняла она бровь. — Тем более, — кивнул Том, стягивая через голову влажную от пота белую майку. — В нашей коллекции воспоминаний не хватает безделья на тёплом солнце. Самое то, чтобы разгрузить голову. — Хорошо, — согласилась Гермиона и, обернувшись через плечо, посмотрела на простые настенные часы. Короткая чёрная стрелка едва приближалась к цифре «8». — Но надо дождаться, пока откроются магазины, — в ответ на его слегка нахмуренные брови Гермиона добавила: — У меня нет купальника. Запрокинув голову, Том лишь громко рассмеялся, и не успела Гермиона понять, что происходит, как он уже поднял её от земли, будто она совсем ничего не весит, и с лёгкостью перекинул её через своё плечо. — Какого!.. — Ты волшебница, Гермиона, — шутливо похлопал он её по попе. — Нам не нужна никакая одежда. Никто нас не увидит, если мы сами того не захотим. — А если я пойду сама, у меня ноги отвалятся? — язвила Гермиона скорее для проформы, нежели от возмущения. Она любовалась открывшимся ей видом на крепкие мужские ягодицы в коротких шортах, и её завораживало любое проявление силы Томом: магической, физической, даже характера. — Нет, но я подумал, что ты захочешь присоединиться ко мне в ванне, чтобы смыть, как там её, — ах да! — мою ДНК. Несколько часов спустя они уже лежали под ярким солнцем в дальнем конце пляжа Александрии. Что-то особенно освободительное было в том, что их кожи не касалось ничего, кроме солёных волн, бархатистого песка и мягкого бриза. В разгар среды они вряд ли бы встретили хоть одного человека, но всё же магическая защита позволяла чувствовать особенную лёгкость и безнаказанность. Впервые Гермионе довелось увидеть, как идеально причёсанные волосы Тома растрепались, но ему это даже шло. Она старалась даже не думать, на что похожи её собственные от соли и влаги, и сколько уйдёт времени на то, чтобы вычесать из них весь песок. Вместо этого она лежала на животе, подперев подбородок, а свободной рукой задумчиво выводила пальцем узоры. — Слушай, Том… Ты когда-нибудь устанешь от своих бесконечных игр в доминирование? — небрежно спросила она, бросив косой взгляд на Тома. — То, что ты сделал с Эйвери, впечатляет, признаю, но так ли это было необходимо? Том лениво потянулся. В его тёмных глазах отражалось лукавое веселье и что-то более глубокое, куда глубже моря, которое волновалось с тихим шёпотом у неё за спиной, но что именно это было, оставалось для неё загадкой. — Никакие это не игры, Гермиона. Это необходимость, лишь замаскированная под представление. — Представление, — скептически повторила она. Её губы дрогнули в едва заметной улыбке. — Это так ты называешь унижение наследника древнего рода? Выражение лица Тома оставалось нейтральным, а голос — низким, ровным и убедительным: — Унижение было вторичным. Можно даже сказать, символическим. Но именно символы формируют реальность. Эйвери, павший к моим ногам, доказывает, что даже сильнейших можно убедить — или заставить — покориться. Гермиона задумчиво наклонила голову, внимательно изучая его: — Так вот как ты представляешь себе переустройство мира? Символическое унижение и расчётливая демонстрация силы? — Помимо прочего, — серьёзно признал он. — Перемены требуют безжалостности, Гермиона. Наивно полагать иначе. Она насмешливо приподняла бровь: — А как же сострадание? Доброта? Дипломатия, в конце концов? — Дипломатия — это безжалостность манер, — спокойно ответил Том со слабой ухмылкой одним уголком рта. — А сострадание — способ контроля, замаскированный под благодетель. Покачав головой, Гермиона тихонько рассмеялась: — Ты невозможен. Ты себя вообще слышишь? Каждое твоё предложение сквозит манипуляциями. Не такой уж ты и искусный, как тебе кажется, Том, — игриво толкнула она его в плечо. Вопреки её ожиданиям, он не стал ворчать и дуться, а искренне улыбнулся. Том наклонился вперёд: — Безжалостность не обязательно означает жестокость, Гермиона, — его голос стал ниже. — Кровь — это грязно, слишком очевидно, слишком просто. Настоящая сила заключается во влиянии. Мягко сказанные слова, правильное предложение в нужный момент. Гермиона скептически посмотрела на него, но не могла отрицать его правоту… И тёмное, зловещее обаяние. — А ты, полагаю, всем этим овладел? — старалась сохранять она насмешливость в тоне. — Тренируюсь, — его глаза озорливо сверкнули. — Однако тебя убедить сложнее многих. Она рассмеялась, покачав головой. Том не сводил с неё глаз. — Разве ты не хочешь посмотреть, как этот мир сгорает дотла? — его голос стал тише. Гермиона встретила его пристальный взгляд: — Дай угадаю, ты его подожжешь? — шутливо спросила она. — Для меня? — Отнюдь, — приблизился он к её уху и отчего-то прошептал: — Я вручу тебе спичку и буду стоять за твоей спиной, наблюдая, как ты становишься королевой пепла.

***

Оторвав взгляд от пергамента, столь ветхого, что, казалось, он может раскрошиться прямо в руках, Гермиона потёрла уставшие глаза тыльной стороной ладони. На столе были разбросаны свитки, книги, различные слоговые азбуки, смятые черновики и испещрённые мудрёными символами листы бумаги. Почти месяц она работала над расшифровкой древних трудов индейцев майя, медленно и кропотливо переводила загадочные символы и сопоставляла циклы Венеры с тем, что выучила на уроках астрономии. Но теперь, наконец, туман начал проясняться. Венерианские таблицы отличались от всего, что ей когда-либо доводилось держать в руках. Эти труды были не просто старыми астрономическими календарями — они были пронизаны магией, переплетаясь с теорией времени и пространства. Каждый глиф перекликался с хорошо знакомыми ей руническими принципами, а расчёты на сотни лет опережали свою эпоху, однако их конфигурации оставались причудливо чуждыми и позволяли себя понять с большой неохотой. Её пальцы проскользнули по одной из строк. Она казалась особенно интригующей: надпись, в которой говорилось о редком небесном явлении под названием «Ц’оц’уль Уч’уль», что можно было приблизительно перевести как «треснувшая вуаль». Если Гермиона всё правильно поняла, то речь шла о трещинах в материи Времени, и появлялись они в периоды чёткого выравнивания небесных тел. Простым языком, во время так называемого парада планет. Условия для этих временны́х разрывов оставались туманными, но ясно было, что должны быть идеально выстроены по меньшей мере три небесных тела. Расчёты в кодексе проводились преимущественно для Венеры — что логично, учитывая их название, — но ничего в тексте не говорило о том, что она обязательно должна быть частью соединения. После изнурительных нумерологических выкладок Гермиона пришла к выводу, что, скорее всего, эти моменты создают уязвимости во временнóй ткани, позволяя на короткое время пересечься разным временны́м линиям, что приводит к краткосрочной трещине. Оставалось лишь понять, что это значит. Может ли это объяснить загадочные свойства Чаши Хельги Хаффлпафф? Ни одна из гипотез не подтвердилась, но и не была опровергнута: заколдовал ли кто-то реликвию, была ли она сразу создана с подобными свойствами, стала ли она случайным продуктом некоего темпорального резонанса — а главное: мог ли в прошлом оказаться кто угодно, или Чаша ждала именно Гермиону? Раз уж ей не удалось ухватиться за свою нить в Шамбале, возможно, эта трещина могла бы хотя бы намекнуть на природу её путешествия. Гермиона оставляла быстрые неряшливые заметки, поскольку мысли бежали впереди её руки:       — Цикл В.: 584 дня       — Синодические периоды совпадают с пер-ми магических аномалий       — Трещины Времени: во время парадов планет, мин. 3 неб. тела       — Чаша: _использует_разлом, _создана_на_основе_или_? Подумав, она подчеркнула последнюю строку. Гермиона сделала паузу и повращала уставшим запястьем, чтобы сбросить напряжение. Прежде чем продолжить, вздохнув, она подняла взгляд наверх. Зачарованный космос Александрийской библиотеки слабо мерцал и переливался далёкими звёздами и светилами, которые медленно двигались по высокому куполу, будто в вязкой патоке. Гермиона задумчиво наклонила голову, но в следующую секунду резко напряглась. Сатурн почти выстроился с Марсом, их близость была заметна невооружённым взглядом. Она вскочила на ноги и почти бегом направилась к стеллажам по астрономии. Гермиона быстро просмотрела корешки — несколько раз, — но с горьким вздохом пришла к неутешительному выводу: каждая книга была старше предыдущей, и её одолело горькое разочарование. На полках не было ничего новее прошлого столетия. Невозможно произвести точный расчёт положения планет с поправкой на несколько десятков лет. К тому же без необходимых инструментов. Гермиона понуро вернулась к их столу и со вздохом опустилась на стул перед набившими оскомину бумагами. Больше всего на свете сейчас ей хотелось всё порвать. Но тогда месяц будет потрачен впустую. — Что случилось? — прозвучал тихий голос Тома с противоположной стороны стола. Гермиона подняла сердитый взгляд от бесячих черновиков: — Я наткнулась на кое-что интересное. Таблицы майя предполагают, что выравнивания планет могут вызвать нечто вроде разрывов в ткани времени. Но все справочники Библиотеки безнадёжно устарели для расчётов. Том задумчиво нахмурился: — Разрывы во времени? — скептически поднял он бровь. — Ага, — нетерпеливо ответила Гермиона. — Записи майя явно связывают циклы Венеры с колебаниями темпоральной магии, но, судя по тому, что я успела перевести, Венера — необязательное условие. Сатурн находится очень близко к Марсу… У меня нет с собой астролябии, чтобы проверить, но, кажется, это вполне себе признак приближающегося парада планет. Том колебался лишь мгновение, но его любопытство — кто бы сомневался — взяло верх: — В прорицаниях Сатурн отвечает за время, — с загадочной ухмылкой сообщил он. Гермиона знала, что он просто лишний раз хочет поддразнить её за то, что она бросила прорицания, но у неё не было желания лишний раз идти у него на поводу: — А Марс? — вместо этого спросила она. — За войну? — Скорее, за борьбу, — серьёзно ответил Том. — В общем смысле, за жизненную энергию. Это логично, она необходима, чтобы сражаться. Теперь настала его очередь посмотреть на потолок: — Если мы действительно можем получить раскол во времени… Моргана, надеюсь, парад только собирается, а не прошёл. Жди здесь. Не дожидаясь ответа, он взмахом руки отменил заклинание Недосягаемости, встал из-за стола и поспешил на выход из библиотеки. Гермиона развернула свежий свиток пергамента и мысленно готовила себя к расчётам на основе звёздных карт 1832 года. В считанные минуты Том вернулся, держа под мышкой школьный складной телескоп и какую-то книгу. В несколько широких быстрых шагов он добрался до их стола, плюхнулся на стул возле неё и принялся выкладывать на стол вещи: потрёпанные зачарованные линейки, латунную астролябию и даже небольшую изящную модель солнечной системы, крошечные латунные планеты которой вращались в плавном заколдованном ритме — конечно, для астрономических расчётов это ничуть не обязательно, и модель никогда не добавляли в список покупок перед школой, но что ещё ждать от Тома сороки-воровки Риддла. Пока он раскладывал своё барахло, Гермиона призвала новый полупрозрачный, напоминающий толстый мыльный пузырь, купол заклятья Недосягаемости. Книгой же оказался атлас небесных тел. — Атлас немного устарел, он за 1945-й год, но пять лет погрешности рассчитать нам вполне по силам. Посмотрим… Гермиона села поближе, и они сразу принялись за работу. Том открыл страницу с эфемеридами планет на апрель 1945 года, а она скомкала прошлый кусок пергамента и развернула свежий свиток. Её перо так и летало над страницей, расписывая базовые уравнения, которым они будут следовать. — Орбиты у планет эллиптические, — напомнила себе вслух Гермиона, набрасывая на полях схемы. — Нам нужно экстраполировать текущее положение как можно точнее. Ты помнишь законы Кеплера? Том тщательно отрегулировал астролябию, совместив латунный её рычаг с небесными позициями учебника: — Орбитальный период Сатурна составляет примерно 10759 дней. Это около… двадцати девяти лет, — подумав секунду, он добавил: — С половиной. Получается, Сатурн движется по своей орбите примерно на тридцать три тысячных градуса в день. Гермиона кивнула и быстро написала: — Пять лет — это, э-э… 1825, нет, 1826 дней, с учётом високосного года. Умножим это на суточное движение Сатурна… — быстро производила она расчёты в столбик, жалея, что у нет под рукой калькулятора. Хотя бы магловского. — Около 60 градусов вперёд по эклиптике… Том тем временем скрупулёзно вычерчивал интервалы ретроградности по историческим справкам: — Ещё надо учесть ретроградное движение, примерно 4,5 месяца каждый цикл. Таким образом, чистое продвижение Сатурна немного уменьшается. Корректировка примерно на семь градусов за ретроградный цикл — это около двух циклов с 1945 года… Гермиона сразу же поправила расчёты: — Вычитая ретроградные петли, чистое движение вперёд составляет около 46 градусов. Текущая небесная долгота Сатурна… — снова посмотрела она на потолок. — Около 180 градусов? Том сверился со звёздной картой, отмечая предполагаемое положение Сатурна точными движениями линейки: — Совершенно верно, 184. Настал черёд Марса. Гермиона вспоминала по памяти с уроков астрономии: — Марс совершает один оборот за 687 дней, что в среднем примерно пятьсот двадцать четыре тысячных градуса в день. Значит, пять лет нам дают… — снова перемножала она, — ой, я забыла перенести единицу… 956 градусов общего орбитального движения. Том быстро подтвердил математические выкладки вслух: — Два полных оборота — 720 градусов, что оставляет 236 градусов дополнительного движения вперёд, — он сделал паузу, перепроверяя циклы Марса. — С поправкой на ретроградное движение раз в 26 месяцев, около 72 дней каждое, получается, что с 1945 года было два ретроградных цикла. Получается, если каждый из них около 15 градусов… Марс сейчас находится примерно на 206-м градусе эклиптики. Сердце Гермионы забилось быстрее от предвкушения: — Марс совсем рядом с Сатурном! Проведя повторный расчёт, Том кивнул: — Всего в пяти градусах, и уменьшается на две угловые минуты в час. Значит, идеальное выравнивание произойдёт примерно через три дня. После быстрого пересчёта сердце камнем упало в желудок: — Нет, — покачала она головой. — Не пять, а двадцать два градуса. Я думала, они выстроятся с Луной, но не получится… — Ты не учитываешь, что Марс приближается к очередному ретроградному циклу и сейчас замедляется, — ухмыльнулся Том. — С поправкой на него, они выстроятся примерно через три дня. Эмоциональные качели снова взмыли вверх, Гермиона взялась за расчёты с прежним энтузиазмом: — Венера завершила свой синодический цикл четыре дня назад! Её нынешний резонанс делает это выравнивание еще более мощным. Что там с Луной? Том обратился к лунным картам и задумчиво нахмурился: — Период обращения Луны — примерно 13 градусов в день. Лунная фаза 25-го апреля 1945-го — полнолуние, 97,77%. Экстраполируя на будущее… Гермиона быстро произвела расчёты для лунного перигея и циклов либрации: — Двадцать седьмого, в районе шести вечера, не только совпадут Сатурн, Марс и Луна, но и Марс будет в чёткой оппозиции с Венерой… Их взгляды встретились. Они оба понимали, что в этот раз удача им улыбнулась как никогда: неизвестно, могли ли быть условия лучше. Опоздай она на неделю, и следующая возможность наступила бы только через годы. Гермиона почувствовала, как участился её пульс. Не сговариваясь, они молча перепроверили свои выкладки. Гермиона пересчитывала уравнения небесной механики, а Том — углы наклона планет. Его пальцы аккуратно выравнивали латунные сферы на модели, тщательно сверяясь с линейками. — Беспрецедентно, — еле слышно пробормотал Том себе под нос. — Два дня, — резко возвестила Гермиона, закончив расчёты и осознав, как мало времени осталось. — И это если считать этот. Наилучшее выравнивание случится примерно в шесть вечера двадцать седьмого. Том задумчиво кивнул: — А закат наступит только в полседьмого. Нам понадобится самый мощный телескоп, усиленный оптическими чарами для точности. И как можно скорее.