Не бойся чёрных роз

Четверг, 30-е октября 1976 г.

08:32

      — Блядь, это конец. Это конец! Конец — и всё тут!              Марсель бродит по отцовскому кабинету кругами, нарочито громко шаркая подошвами. Битый час он тарахтит одно и то же разными словами, совсем как назойливая муха. Вокруг множество пустого места, будто специально отведённого для его нервных расхаживаний, ведь шкафы прилегают к стенам с узористыми, пасмурно-серыми обоями плотно-плотно. Окно занимает минимум полстены. И всё равно кабинет кажется Марсу теснее гроба. Уже забитого и присыпанного землёй.              Во дворе цветут чёрные розы и шипит гроза.              — Марсель, успокойся, пожалуйста. Ты мне мешаешь.              Панику сына Даниэль ни на йоту не разделяет. До заседания меньше двух часов, а он спокоен, как утопленник. Сидит себе за столом, попивая утренний кофе — для папеньки это такой же обязательный ритуал, как и надеть бельё перед выходом, — и перебирает документы, проверяя, все ли на месте.              — Мешаю? — А Марсель только сильнее бесится. — Да я тут единственный думаю, как всё исправить! Потому что ты нихуя не думаешь, что творишь!              — Не выражайся. — Даниэль лишь на миг поднимает взгляд, и то скорее для того, чтобы подтянуть очки обратно на переносицу. Вместо сына с ним могла бы сейчас говорить записанная кассета, а он и не заметил бы разницы. — Я уже много раз говорил тебе, что всё под контролем.              От злобы аж скулы сводит. Горничные, секретари и родной сын — единственные, кем бесхребетный отец имеет смелость командовать. Перед всеми, кто выше, он либо поджимает хвост, когда надо было бы показать зубы, либо рыпается, когда стоило бы промолчать.              Уже больше года как Элизабет, матушка, их покинула. Вот с её зловеще-добродушно улыбкой мало кто смел спорить. Как простолюдины, так и персоналии повыше. Не говоря уж о том, что для удержания горожан в узде они с сестричкой, мудро наследуя политику бабушки Беатрис, никогда не забывали чередовать популизм и дубинки для особо наглых. Без контроля Элизабет их кукольный домик стал разваливаться на запчасти. Ибо бред это всё. Не было никогда никакого Даниэля Хардмана — был только Даниэль Гольдберг, очкарик из малоимущей семейки, тянущей на себе инвалида. Выходец из «Ласточкиного гнезда», нищий студентишка, с трудом протиснувшийся с последних позиций в Академию и там повстречавший богатую дамочку с бешеной манией обладать. И был муж Элизабет Хардман, блёклый, для общества почти что безымянный, которого та принарядила в кружева в обмен на то, что он, отрёкшись от товарищей и всякого достоинства, дал ей возможность обладать им сполна. Без неё папаша просто никто. Пустота. Голый король.              Единственное, чему без опеки жены научился Даниэль — это врать с исключительной наглостью. Но совсем не научился грамотно этот навык применять.              — Весь Кантетбридж ждёт тебя не трибунале — это твоё «под контролем»? Если ты ещё не заметил, то протри очочки ещё раз и посмотри в окно: там куча юристов из столицы — и все они как один верят, что убийца ты! — Марсель нервно тычет пальцем в оконное стекло. — Даже эти хитровыделанные де Вильфоры! Что против них попишешь, а?              Отцу приходится ненадолго отложить документы в сторону, чтобы позволить себе глубокий вздох и расслабиться.              — Послушай, Марсель. Я понимаю, что в угоду твоей юности и неопытности любая проблема тебе кажется из ряда вон выходящей, но я уверяю тебя: и не через такое проходили. Всё будет хорошо. Нашей фамилии ничего не угрожает.              — Слушай, я тебе не простофиля с улицы, чтобы на меня твои парламентские приемчики действовали. — Марсель склоняется над столом и вдруг начинает умолять так сладко, как ребенок, клянчащий игрушку: — Бать, батенька, ну пожалуйста, давай ты не пойдёшь никуда, а? Ещё не поздно свернуть этой столичной дуре шею и замять всё. Раз уж не вышло помешать ей всё нанюхать, то закопаем все улики вместе с ней, ну?              Но детские мольбы действуют, увы, только в детстве.              — Обойдёмся без этого. Ничего столь важного, что могло бы требовать таких радикальных мер, она не нашла. Скорее так, больше связи со старыми убийствами. Но привязать это к де Леви? Пусть попробует — посмотрим, как весь зал суда посмотрит на неё как на умалишённую.              — Скорее мы все посмотрим, как ты вот так вот будешь оправдываться перед всем Кантетбриджем. — Марс обиженно падает на стул, сложив на груди руки.              — Поверь, я и палец лишний раз не подниму. Наши юристы уже подыскали мне отменного столичного адвоката.              — Ты хотя бы видел уже его в глаза? — Сын со скепсисом изгибает брови.              — И он, и я — занятые люди. Нет смысла тратить наше время, когда ещё нет насущной проблемы.              — Ну заебись, блядь… — бормочет он, в отчаянии закрыв лицо обеими руками. — Это фиаско.              Отец врёт на каждом шагу, даже не размышляя над связностью своей лжи. Кого он вообще пытался этим убедить? Самого себя? Но для чего? Как, как он может продолжать отрицать, что сегодня для фамилии Хардман настанет крах?              Не проходит и минуты — и Даниэль снова слишком увлечен бумагами, чтобы обращать внимание на прихоти сына. Оба остаются при своём. Опять. Как всегда.              — Слушай, па, ну стал бы я тебя все эти месяцы долбить этими просьбами прекратить этот цирк, если бы оно не было важным? Ты хотел, чтобы я тоже вкладывался в процветание нашей фамилии, заботился о стабильности — разве я не делаю это прямо сейчас? Ты же понимаешь, что если всё это прогорит, то посыпешься не ты, а все, все мы? И я в том числе.              Марсель крепко хватается за края стола, ведь с каждым словом руки так и тянутся упростить себе задачу и просто свернуть упрямому собеседнику шею.              — Последний раз говорю: пошли нахрен этот суд.              Даниэль цокает языком, но даже не от того, как распинался Марс — перед глазами просто мелькает маленькая оплошность в документации. А такие мелочи бесили его больше всего. Больше пропаж младшего сына, больше извечного презрения старшего. Среди кучи бумаг затерялась копия, которую ему забыли дать на подпись. Поэтому он поскорее тянет руку, чтобы это исправить:              — Марс, подай мне ручку, пожалуйста.              Отец даже не слушает. Даже не удосуживается оторваться от своих клятых бумаг. Он сам уже как эти бумажки — имеет ценность только когда какой-то банкир дарит ей свою печатку, а вне кабинета только и может, что лететь туда, куда её несёт ветер.              Марсель вскипает, будто чайник, слишком долго стоящий на плите. Его всегда до трясучки бесила больная привычка Натаниэля называть отца по имени. В высшем свете на них косились в такие моменты как на идиотов. А теперь он смотрит на этот бездушный, уже не отличающий свою ложь от реальности, ни черта не соображающий кусок картона и понимает, что сам уже никак не вывернет язык так, чтобы с него слетело «папа» или хотя бы сухое «отец».              Отца здесь нет. Тот, кто сидит на его месте, уже не видит никого и ничего, кроме той чертовой ручки, что оказалась важнее всех слов родного сына.              Кнопка из чистого золота, дорогие чернила, на поверхности выгравированы фамилия и инициалы. Марсель сжимает ручку так, что легко может разломать пополам, чувствует пальцем рельеф гравировки. Чувствует, какой острый тут наконечник. Острый… Такой же острый, как его ярость.              — Да подавись ты своей ручкой!              Молния ослепляет вспышкой, будто грёбаный папарацци. Гром вторит мокрому, сдавленному крику. Начинает вместе с ним греметь — в унисон и затихает. Тёплая кровь забрызгивает щеку, заливает рукав. Жаль, его уже не отстирать.              Марс даже не понял, что произошло. Может, даже сказал бы, что не хотел. Но нет, хотел, ещё как хотел — поэтому перо и вошло в плоть так глубоко, что достаёт он его уже с трудом.              — Блядь. — Он стирает кровавые брызги платком, что когда-то в глубоком детстве ему вышила мама. Агрессия понемногу сходит на нет, сменяясь просто ярким, долгоиграющим гневом. — Ну, хотя бы так.

***

Четверг, 30-е октября 1976 г.

08:58

      Облегчение, эйфория, пока ещё не вырвавшаяся наружу паника — всё это сейчас кипит в Марселе, только вот насладиться этим коктейлем ему не дают. За спиной скрипит дверь. Отец, баран, вечно забывал про то, чтобы закрывать её на замок. А Марсель никогда ему не напоминал, не считая это своей заботой. Зря.              Он застывает как вкопанный, переставая дышать, словно думает, что таким образом заглянувший гость не увидит ни его, ни нарисовавшуюся картину. Впрочем, волноваться по сути нечего. Если это прислуга, то заткнуть их можно будет даже не баблом, а одним лишь строгим взглядом.              — Кто-то решил устроить пенсионеру казнь ещё до суда?              Только вот когда Марс поворачивает голову, то не видит ни сутулой горничной в вечно дырявом чепчике, ни заикающегося секретаря. Перед ним в дверном проёме стоит Адиэль.              — Блядь! — Марс ругается по-особенному громко — или скорее гробовая тишина слишком выделяет его голос. — Ты что, мать твою, тут забыл?!              Облокотившись о косяк, тот покуривает словно у себя дома. Дышит своими мусорными папиросами из самых обоссаных киосков Шэдоувейла и отравляет их дешевизной бесценный хардманский воздух. Закрытая косуха, плотные кожаные перчатки — хоть и клеймо шалавы независимо от шмотья выжжено у Адиэля на роже, одет он явно не по-рабочему. Никто его сюда не вызывал. Что он тут делает?              — Такое чувство, чувак, — говорит он, выпуская дым, — что ты сейчас не особо в положении, чтобы задавать вопросы…              Медленными, широкими, всегда будто пьяными шагами Адиэль подходит ближе к столу. С холодным, слегка беспечным любопытством он высматривает мертвое тело. Даниэль ещё не успел побледнеть до неестественности, а потому выглядит так, словно просто задремал на рабочем месте, используя договор в качестве мягкой подушечки. Только красная лужица, растекающаяся под ухом, выдаёт правду. Кровь забрызгала и его люксовый костюмчик, и линзы очков, и все бумаги. Молния за окном подсвечивает композицию, прибавляя ещё больше драматизма. Красота-то какая.              — Ага, вот только не я сейчас расхаживаю по чужому особняку как ни в чем ни бывало. — Марсель с настороженностью следит за каждым движением Адиэля. Втайне надеется, что по глупости или любознательности тот оставит сейчас хоть парочку следов. И тогда можно будет с лёгкостью позвать охрану и, разыграв короткую драму, свалить всё на него.              — Об этом мы поговорим капельку позже. — Отряхнув ладони, Адиэль выдыхает дым сквозь зубы. Едко щурится, ухмыляясь: — А сейчас есть тема понасущнее, правда?..              Адиэлю посчастливилось пробраться в особняк по чистой случайности. Просто уловил какую-то микросекунду, когда на паузу встало вообще всё, каждая жизненная активность: служки Хардманов как раз возвращались из города с увесистыми торбами, а потому проскользнуть вслед за ними, обойдя сигнализацию, труда не составило; садовник как раз задремал за газетёнкой, а горничная драила книжные полки совсем в другом крыле. Он пришёл с простой целью — всего лишь выкрасть пару бумажек со схемами самых крупных хардманских заводов. Такое ему задание выдвинули мятежники из «Поцелуя Рок-н-Ролла», чтобы проверить, достоин ли Адиэль присоединиться к их банде. Долгое время он размышлял, а сдался ли ему вообще этот их сакральный движ, взвешивал все «за» и «против», и с решением не спешил. А что скажет ведьмочка? А Каэль? Если узнают, будут его провожать как на войну. С рёвами и проклятиями, что согласился идти на верную смерть. Может, даже платочек решат вышить на удачу. Джи вечно разглагольствовал, что для Адиэля стать их частью будет, мол, как два пальца обоссать, поэтому спешить незачем.              Но восстания уже на носу. «Поцелуй Рок-н-Ролла» полтора месяца как закрыт для посторонних, а первые вооружённые бунты планируются уже накануне выборов мэра. То есть в ближайшую неделю. Так что либо сейчас, либо никогда.              И как оказалось, о том, что всё будет так просто, Джи ему сильно напиздел. Как бы не так. Выкрасть что-то из хардманского архива? Странно, что не сразу звезду с неба. Адиэлю интересно было только одно — это всех новобранцев в качестве вступительной миссии шлют сразу в особняк, или Джи его настолько охренительно зарекомендовал, что теперь с Адиэля такой спрос? Сложно сказать. Приятели всё рассказывали, мол, что командир банды у них мужичок крутой и надёжный, но немного себе на уме. Со своими методами. Нахватался каких-то непонятных армейских хитростей, когда пару лет назад с такими же солдатами гонял ирландцев, и теперь вовсю их применяет. Адиэль его ещё даже в лицо не видел, но пока продумывал своё проникновение, вынюхивал через Ната план их особняка и пытался не запутаться в лабиринтах коридоров, то успел мысленно окрестить их чёртового командира и старым мудаком, и придурком контуженным, и долбаным стратегическим гением, с которым, по крайней мере, мятеж точно не разбежится с поджатым хвостом, как только на горизонте замаячат копы.              Адиэль помнил, что в хардманский архив можно пробраться только через кабинет Даниэля. Вот и стоял под дверью битый час, почти не дыша и выслушивая весь их с сынишкой бесполезный трёп. Такой феерический финал их перепалки стал будто наградой за терпение. Ликовать публично, конечно, никто не посмеет, но на территории кухонь во всём Кантетбридже вот-вот начнётся праздник. Будь Адиэль полным идиотом, то даже прихвастнул бы перед мятежниками и наврал, мол, что завалил дяденьку именно он. Лично. Но увы, очков ему это не прибавит. Ребята надеялись сделать казнь Хардмана публичной, растерзать голыми руками и позволить поучаствовать каждому, кто держал на руках драгоценного человека, пока тот сгорал на глазах от вороньего гриппа, ведь один-единственный пузырёк с лекарством носит цену в три их зарплаты. Что ж, не суждено.              Умом Адиэль понимает, что нихрена без Даниэля не поменяется, ибо «Хардманы» — лишь имя нарицательное для всего того кодла банкиров, которые сидят в тени и от их имени высасывают из граждан последние пенни, чувствуя полную вседозволенность. Даниэль был просто соломенным чучелом на троне. Теперь таким же чучелом станет Марсель. Будет непрерывно торговать еблом, раздавать бизнес-партнёрам подписи направо и налево, даря им в распоряжение весь Кантетбридж и позволяя вертеть им как вздумается, а сам получать с этого свою долю и в ус не дуть.              Ничего не изменится. Чтобы Бог наконец-то обратил на этот ссаный городок внимание, крови одного Хардмана будет мало. Её должны пролить все их подсосы. Вся верхушка до единого. Каждый, у кого больше полсотни тысяч стерлингов на банковском счету. Для Бога Кантетбридж — всё равно что дохлый скот для комаров. Ни один рой не станет тратить силы и лететь к туше, из которой можно испить максимум парочку багровых капель. Мясо их притягивает только до тех пор, пока крови в нём достаточно, чтобы накормить целую стаю.              Ничего не изменится. И всё равно мысль о том, что сдох последний из старшего поколения Хардманов, вызывает радостный трепет в груди. Напитывает воздух триумфом и иррациональной надеждой. Может, потому что мозг просто не распознаёт во младших Хардманах угрозу того же калибра. К Натаниэлю у Адиэля только тихая, сдержанная любовь, но даже если её отбросить, то малой абсолютно безвреден. А Марсель…              А Марсель сейчас прикрывает рукой румяное до ушей лицо, прекрасно понимая, что жареным дело не просто пахнет, а воняет, чёрт подери, за километр.              —… И как много ты видел?              — Достаточно. А если не пиздеть… То примерно всё.              — Шавка. — Он выплёвывает это, будто горькую семечку, разъярившись вновь, и хватает Адиэля за воротник. — Со слишком длинным носом! Укоротить, а?!              — Пытаешься угрожать? — Расслабленная, чуть дурашливая усмешка.              — Угрожать? Да я тебя щас следом отправлю за…!              — …За батенькой? Ну, учитывая, что столичные юристы сейчас высматривают под микроскопом каждый ваш поход по-большому… — Адиэль выдыхает дым прямо в лицо. — Удачи.              — Да насрать!.. Я… Да пока тебя здесь найдут, я уже где-то далеко за городом буду! — Марсель уже не столько злится, сколько паникует. До смешного явно, хоть и за гордо вздёрнутым носом пытается это скрыть. — Так что завали своё ебало, если хочешь им ещё поторговать!              А Адиэлю паниковать нечего, так что он не упускает возможности побесить да повыпендриваться:              — Смотри, мальчик. — Он начинает объяснять по пальцам, будто ребёнку в яслях. — Через часик, если не раньше, все узнают, что папенька твой отправился кормить чертей. В своём же, мать его, кабинете. — Разгибает первый палец. — Мусора пойдут по горячим следам. Учитывая, что эти бляди столичные, расследовать явно будут как угашенные. — Второй палец. — А я, кстати, в каждом из убийств того так званого серийника свои пять пенни вставлял. Ёбнешь меня — рассчитают за устранение ценного свидетеля. В твоём, чувак, доме. — Четвёртый. — В доме, хозяин которого так внезапно куда-то съебётся. Кого тогда заподозрят первым? — Пятый. — Ну, малышка, улавливаешь цепочку?              — Какой ты, блядь, умненький, когда не надо! — пискляво перекривляет Марс. — Думаешь, не выкручусь? Немного времени — и все поверят, что это сделал во имя свержения олигархии! С любой ситуации можно выйти сухим из воды…              — Да? — Адиэль прокашливается в кулак. — Тогда представь, что сейчас это ты говоришь не мне, а целому Кантетбриджу. Наимпровизируй пламенную речь, чтобы все поверили. Давай, я жду.              — А не пойти ли тебе…              Марсель в последнем шаге от того, чтобы прописать Адиэлю кулаком. Но вовремя понимает, что злить его сейчас — не самая лучшая идея. И даже просто вышвырнуть или оглушить уже не вариант, когда этот придурок додумался наябедничать. Единственный выход — перешагнуть через гордость и промямлить:              — Слушай, чел… Давай договоримся.              — Договориться? — Адиэль хмыкает и, как только хватка слабеет, отстраняется на шаг. Подносит ещё недотлевшую сигарету к губам: — Даже интересно, что ты попытаешься предложить.              — Ты ведь наверняка заебался от своей жизни, нет? Я могу предложить тебе столько бабла, что хватит покрыть все долги до конца жизни. Хотел когда-либо покататься на машине, которая твоя, а не какого-то папика?              — Чувак, весь Кантетбридж хочет твою голову. Горожане готовы будут до смерти жить с голой жопой, лишь бы посмотреть на казнь Хардмана. Променять этот шанс на тачку и пару пачек стерлингов… — Едкое облако дыма прячет его взгляд. — Неубедительно.              — Ладно, предлагай свою цену, торгаш ебаный, — Марса даже не волнует, что торгуется тут пока только он.              Кажется, вот он — долгожданный миг, когда юный Хардман наконец-то побеждён. Зажат со всех сторон. Роли отзеркалились, и все козыри оказались в руках одного Адиэля. Месть пляшет в кармане. Отныне он не товар, а покупатель — а как известно, кто платит, тот и заказывает музыку. Бабки? Бриллианты? Возможно, даже те самые схемы заводов? Или и вовсе надрывные извинения на коленях на всё былое? Выбить из Марселя сейчас можно многое, очень многое, но пока нет никакого желания. Хочется просто упиваться его беспомощностью.              Поэтому Адиэль непреклонен. Он вздыхает холодно, со всей серьёзностью, даже без намёка на прежнюю лыбу:              — Малышка, бывают ситуации, когда никакой подкуп не спасёт твой зад. Смирись. Совет тебе от взрослого дяди. Чем раньше ты это сделаешь, тем будет лучше.              — Да нахрен мне сейчас твои советы! Нашелся мне — взрослый дядя! Не выебывайся, тебе ж предлагают немереные бабки!              — Мне не нужны бабки. А уж тем более из хардманских рук.              — Ну и кто тут ещё зажрался?              — Моя задница, может, и продаётся. — Адиэль стряхивает пепел на язык. — Но не принципы.              — Гораздо лучше живётся, когда все наоборот, знаешь.              — Может быть. Но явно не тебе об этом говорить.              — Заткнись, а. Ей-богу, завалю.              — Попробуй. — Адиэль улыбается, дразнясь.              Марсель повержено проводит ладонью по лицу.              — Да чё ж среди всех мне сейчас на голову свалился именно ты?! — злостно шипит. — Только тебя для полного счастья и не хватало…              — Ну-ну, не психуй. Морщины рано появятся. Станешь ещё больше похож на своего папеньку.              Юный Хардман прислоняется спиной к шкафу, взвинченный и выжатый, как цитрус. Так выразительно хмурит свои густые брови, что в театре даже грим бы не понадобился. На лице играют тени от капель дождя, ползущих по стеклу. Красивый всё-таки уёбок, думает Адиэль. Всей этой пижонской красотой пустоголовых мажоров, что до хруста крахмалят рубашки, делают педикюр, по утрам ходят на фитнес, а выходные просиживают в спа с огурцами на веках, а ещё никогда не оставляют официантам чаевые. Красотой, что вызывает только одно желание — разрушить её. Потрепать, исцарапать, как дорогую тачку.              Марсель так картинно злится, что невозможно натешиться. И всё равно, как бы Адиэль ни давил эту маленькую месть, чего-то не хватает до того, чтобы на языке расцвёл привкус полного триумфа.              И тут приходит понимание, чего. Приходит — и сразу же кружит голову, бьёт по яйцам волной возбуждения от одной только мысли.               Адиэль приближается широким шагом, словно пинает невидимые булыжники. Настолько, что почти удаётся оставить на ухе Марселя мазок чёрной помады. Он делает голос тише, словно мёртвый батенька и правда может их подслушать:              — Знаешь, малышка, подкупить меня всё-таки можно. Только не дорогими цацками. А чем-то… Бесценным.              — Ну наконец-то! Думаешь, у меня есть время на твои игрушки? Валяй поскорее! — с облегчением выпаливает Марс. Но радость быстро сменяется настороженностью: — Хотя нет. Темнишь.              — Не ссы так. Никто тебя, красавчик, принуждать не будет. — Адиэль многозначительно улыбается. — Моё дело — предложить. Твоё — согласиться. Или отказаться.              — Блядь, только не говори мне…              Пожалуй, мозгами Марсель уже осознал ответ. Но не желает его принимать, пока не услышит лично.              — В этой халупе продаётся всё. Даже твоего батю покупали как нехрен делать. Бесценное тут только одно… — Спрятавшись за спиной, Адиэль и дальше не отлипает губами от его уха. Вдруг хватает юного Хардмана за ремень, по-хозяйски жмёт к себе и щекочет кончиками пальцев вдоль талии — проверяет реакцию. — Ты. Я хочу тебя трахнуть.              Марсель нервно отводит взгляд. Как же сладко, опьяняюще, мать твою, видеть, что сейчас он не может ровным счётом ничего — ни обматерить в ответ, ни вмазать, ни унизить. Только губы кусать и кулаки до хруста костяшек сжимать. Понятно и без всех его истерик с оттопыренным мизинцем, что соглашаться Марсель не желает даже под дулом пистолета. Адиэль его не торопит. Пока что.              Когда спустя время Марс даёт ответ, то краснеет, как мак:              — Обещай, что закроешь тогда хавальник раз и навсегда.              Нет, по-настоящему они обменялись ролями только сейчас. Именно этого вымученного согласия на всё, этого маленького пазла и не хватало для полной мести. Вот теперь точно триумф. Безоговорочный. После их траха над головой Адиэля засияет лавровый венец из чистого золота.              — Даю клятву, что буду молчать рыбой. И если понадобится, смогу даже ка-апельку припизднуть… — Как ни в чём ни бывало он проглатывает выкуренную до фильтра сигарету. Жадные пальцы пробегают вверх к подбородку, слегка его приподнимают, в то время как другая, свободная рука капканом хватает Марселя за запястье и удерживает за спиной. Адиэль знает, что тот не посмеет даже рыпнуться. — Но у меня есть пара условий.              — Говори, — с хоть каким-то смирением бормочет Марс.              — Во-первых, ты будешь послушным мальчиком и не станешь брыкаться. Во-вторых, мы сделаем это так, как я хочу. Любое «нет» — только после твоего красивого и сладенького «пожалуйста». И в-третьих…              Адиэль разворачивает его к себе лицом и вжимает в дверь, ведущую в архив. Он снова так близко, так громко дышит на ухо своим едким, как выхлопные газы, табаком, что Марсель невольно ёжится, будто по спине у него пробежал каракурт.              — И в-третьих — я трахну тебя прямо на столе, где твой папенька подписывал свои вонючие сделки. За этой дверью. Можно было бы и вовсе никуда отсюда не уходить… — Адиэль оглядывается через плечо на его бездыханного папашу. — Но увы, у нас тут третий лишний.              Замечательный шанс убить одной пулей двух зайцев.              — Ыгх, гондон вонючий, в любое другое время ты бы уже катился с лестницы кувырком… — ядовито цедит сквозь зубы Марс, надеясь остаться неуслышанным. — Черт с тобой. Но после этого ты моментально сваливаешь.              — Не бойся, красавчик, обещания я держу.              Улыбнувшись, Адиэль неприлично склоняется над губами юного Хардмана и так и застывает, заставляя в любое мгновение ждать поцелуя. Наглого, грязного, порнушно-мокрого. Он напомнит Марсу, что тот отдаётся не просто мудаку, а гнилой кривозубой шавке, потасканному, всем городом перетраханному клопу из самой низшей прослойки. И что даже при этом покупная шлюха тут сейчас вовсе не фон Арт.              Гулко цокают часы. Но их губы так и не соприкасаются.              Не отстраняясь, Адиэль давит на дверную ручку и толкает его в архив.              — Видит Бог, однажды ты получишь от меня пизды за это! — Дверь распахивается, и Марс чуть было не падает на пол, подняв в воздух всю ту пыль, что копилась месяцами. Но Адиэль не позволяет. Словно в танце на выпускном, он подхватывает Марселя за талию. А когда выпрямляется, захлопнув дверь ногой, так руки с его поясницы и не убирает. Потому что знает, как Марселя это бесит.              В воображении Адиэля, стоит признать, тепло-коричневые натюрморты архива рисовались более запутанными и внушающими страх. А тут, оказывается, тесно, почти как в школьной подсобке, и каждая папка четенько подписана — нарыть схемы заводов труда не составит. Только жёлтое освещение совсем чахлое. Облезлый шандал на столе как бы намекает, что без дополнительного источника света тут никогда ничего не найти.              Но Адиэль быстро выставляет эти мысли за дверь. Сейчас гораздо важнее другое.              Он не спешит. Сперва с интересом, собственнически выводит пальцем узоры вдоль груди Марселя, ощупывает ключичную ямочку, каждую складочку его рубашки, натягивающейся на груди при гулких вздохах, каждый шовчик, каждую выступающую на шее венку. Марс терпит, но скрипит зубами, будто бешеный пёс.              — Ых, быстрее, ну ёб твою… Помни, ты не за час заплатил.              — Вот именно. Моё время неограничено… — Адиэль усмехается.              Снимает с Марселя жилетку и расстёгивает на его рубашке первую пуговку. Вторую. Третью. Адиэль давно подметил, что в дорогих шмотках пуговицы почему-то всегда поддаются туго, и порой проще пальцы вывихнуть, чем просунуть их в узкую петельку. Так и не завершив дело, он оставляет рубашку в мелкий горошек небрежно распахнутой и расстёгнутой до пупа. Ему куда интереснее тело под ней. Как для стройного спортсмена оно неожиданно мягкое на ощупь. Адиэль не просто гладит бритую грудь и почти незаметный пресс, а жадно точит о них когти. Красивый, сукин сын. Жаль, что упёртый мудак.              Марсель молчит статуей. Но стоит пальцам, а затем и губам, прикоснуться к шее — он тут же испуганно вздрагивает, как кошак от воды. Даже сквозь плотную перчатку чувствуется, что тело раскалилось подобно асфальту на солнце. Он разоблачил себя с потрохами. Эрогенная зона, понимает Адиэль. Но неужели мальчик настолько чувствительный?              После рубашки Адиэль переходит к ремню. Несмотря на всю замороченность серебряной пряжки, благодаря опыту он справляется с ней быстро. Вытащив ремень из брючек, обвивает им руки Марса и стягивает за спиной.              Да, хочется взять этого избалованного придурка именно так. Одна лишь мысль о этом заставляет яйца звенеть, как колокола в ратуше.              — Эй бля, я не цепная псина! — тот всё же срывается. — Я же пообещал не крошить тебе ебло — мало, что ли?              Но Адиэль сразу прислоняет палец к его губам, напоминая молчать:              — Мало.              Марсель всё ещё тихо ворчит под нос, но вскоре таки полностью затихает. Напоследок лишь цедит исчерпывающе:              — Ублюдок.              От этого «ублюдок» мурашки пробегают вдоль колен. Адиэль набил бы его себе на заднице, нацепил бы, как медаль — насколько же вкусно оно прозвучало. Скинув бумаги со стола и присев на край, он снова вальяжно закуривает и манит Марселя пальцем. Набив рот дымом, сжимает до боли челюсть и крепко, остервенело, длительно целует. Стирает с его губ всю приторность гигиенического блеска, почти что поедает, и сам не верит, что всё это наяву, а не во сне по мотивам идиотской порнокассеты у него под подушкой — «Вор жёстко наказывает золотого сынка».              Он расценивает это как реванш после всех унижений и проигранных драк.              Терпения Марса хватает ненадолго. Как только приходится глотать волокна дыма, такие мерзкие на вкус, он фыркает, кусается, дёргается, лишь бы это прекратить. Но Адиэль держит намертво, и поцелуй превращается паучьи сети: чем отчаяннее пытаешься вырваться, тем сильнее затягивает. И по итогу Марсель всё-таки сдаётся. Только в конце кашляет и опять шепчет под нос своё тихое «Мудак».              Мальчик-пижон никогда не признает, что ему понравилось. Но Адиэль видит его насквозь. Стоило лишь пару раз слабого места коснуться и засосать со всем напором — и тут же в штанишках стало тесно. Податливый, как и все изнеженные малолетки.              Адиэль стирает большим пальцем мазок чёрной помады в углу его рта. Шлёпает себя по бедру, как бы приглашая:              — Давай, иди к папочке.              — Да ка… — Снова Марсель начинает на взводе, но опомнившись, продолжает уже тихим бубнежом под нос: — Да какой ты нахрен папочка…              Он скалится, но всё равно ложится к Адиэлю на колени животом вниз. Будто малолетний шкет, которого вот-вот отшлёпают за испорченные обои. Неловкое ёрзание, плечи краснеют — за горделивым взглядом не скрыть, что на деле внутри Марселя пылает стыд. К тому же, стояк, который он так пытался скрыть, теперь упирается прямо в колено Адиэля.              Тот зажимает сигарету зубами, помогает Марсу умоститься поудобнее, оглаживает ладонью мягкий зад. Казалось бы, опытный драчун, маменькин спортсмен, а стоило связать руки — вся ловкость испарилась, и теперь он беспомощен как щенок. Но вид просто замечательный: эта сбитая в ком рубашка, изгиб стройной, слегка подтянутой спины, и эта совсем недавно набитая татуировка змея, вместе с чёрными розами обвивающего правое предплечье. И задница у мудака всё-таки сногсшибательная. За такую и сдохнуть будет не жалко.              Адиэль облизывает потресканные губы.              — Будешь хорошим мальчиком — и больно не будет. Почти.              — Ой, да иди нахуй. Сдались мне твои подачки.              — Поверь, чувак, ты не знаешь, о чём говоришь. — Медленно приспускает его брючки. — Я бы на твоём месте не…              Что-то крошечное выпадает из кармана Марселя. Адиэль вовремя ловит эту штучку, зажав между ног. Оказывается, какой-то флакончик, размером почти с мизинец. С виду можно принять за простой парфюм. Но Адиэль лучше всех знает, что именно в таких неброских пузырьках из затемнённого стекла хранят лубриканты. У каждого второго лысеющего женатого банкира такой валяется вместе с резинками в монетном кармане. Потому он не сдерживает кривой усмешки:              — Хе, или всё-таки знаешь?..              — Э-это для другого! — Марсель слегка заикается. — И вообще, не твоё собачье дело!              — Ну да. Ева же любит ставить мальчиков раком, правда? А этой сучке рыжей хрен откажешь.              — А даже если так, то что с того? — Гордо взмахивает волосами. — Для такой девки ничего не жалко.              — Да ладно, малышка, хватит этих ужимок. Ни для кого ж не секрет, что твой карамельный дружок не только по девочкам… И ты тоже не стесняйся. Наверняка же хоть раз дрочили друг другу после пары дорожек?              — Завали ебало!              Адиэль смеётся перед затяжкой, не размыкая губ. Заставить юного Хардмана утихнуть проще простого: он просто снова берёт его за сверхчувствительную шею, заставив приподняться, и впивается в неё губами. Сперва аккуратно, примеряясь, поэтому Марс даже успевает мотнуть головой. А затем грубо, обжигающе, до первого макового засоса. Профессиональная чуйка не соврала: да, вот оно — самое уязвимое место. Стоит лишь совсем слегка его шею сдавить, обласкать ближе к потному изгибу, прикусить холёную кожу, а затем жарко провести языком — и всё, вместо «уёбок, шлюха, чтоб ты сдох» из его рта вылетают только тонкие, мурлыкающие стоны.              Можно было бы просто взять Марселя грубо, как последнюю суку, выплеснуть всю копившуюся злобу, вытрахать целую горсть всхлипов и извинений. Но Адиэль ловит себя на мысли, что куда интереснее будет трахнуть его так, чтобы тот до гроба, мать его, вспоминал об этом с мокрыми яйцами. Чтобы стонал сладенько-сладенько и сам стыдливо кусал губы, чтобы вдруг не выпалить томное «Ещё».              Не успевает Марс выдохнуть «П-полегче», как оно смазывается во вскрик от шлепка:              — Нгах!              — Ну что, будешь хорошим мальчиком? — Адиэль требует ответа.              — Да иди ты нахер… — Первые слова вылетают глухим фальцетом. — Нашёл себе, блин, кого дрессировать…              — Ответ неправильный. — Шлепок повторяется сильнее. — Попытка номер два.              Теперь уже крик плавно смазывается в стон. Не только от губ на шее, но и от первого влажного пальца внутри.              — Расслабь булки, идиот, — шепчет Адиэль не то приказ, не то совет. — Иначе больно будет. Давай, вдох, выдох…              — Какой ты, блядь, умник…              Слушаться он, похоже, не собирается. Адиэль не толкается глубже, не растягивает — просто массирует мягкую ребристость внутри, но пальцы по-прежнему будто в капкане. Приходится шлёпнуть вновь — в этот раз совсем легонько, просто подгоняя.              — Ты мне так палец задницей откусишь, — хмыкает Адиэль.              — Мгх… — Марсель жмурится, поёрзывает на месте. — Да пытаюсь я, пытаюсь…              Неудивительно, что мистер Самый-Пиздатый расслабляться совершенно не умеет. Нат рассказывал, что он даже по дому ходит исключительно в наглаженных рубашечках, ещё и каждый день в новой — вот настолько сильно привык запариваться.              Впрочем, скоро Адиэль понимает, что церемониться без толку. Всё равно этот сукин сын спасибо не скажет. Поэтому он просто берёт Марселя за шею, резко входит по самые костяшки и начинает трахать, быстро до радужных звёзд перед глазами. Клубок матов и вздохов слетает с языка так громко, что приходится сперва ладонью зажать ему рот. Худо-бедно придя в себя, Марсель поджимает мокрые, припухшие губы и пытается быть потише, но хрена с два. Всё равно дрожит и стонет напевисто, как последняя сучка. Оказывается, такой до чёрта визгливый он не только когда бесится.              Под таким напором тело расслабляется само. Порозовевшие ягодицы влажнеют от испарины. Не выпуская изо рта сигарету, Адиэль добавляет второй палец, а вскоре и третий. Задница принимает их легко и послушно, хоть и Марсель снова выдыхает своё любимое «Чтоб ты сдох». Но так наслаждённо и уязвимо, что Адиэль чувствует, как снова дёрнулся член в тугих штанах.              Он сам уже до дрожи в коленях хочет большего. Но ещё сильней жаждет услышать, что Марсель хочет этого не меньше.              Поэтому Адиэль резко вынимает пальцы, заставив его капризно взвизгнуть от неожиданности, опять закуривает и шлёпает крепко-крепко:              — Будешь хорошим мальчиком?..              В этот раз Марселю хватает сил лишь вяло мотнуть головой. Упрямый, как зараза. Но стоит только войти снова, согнуть пальцы внутри и повторить вопрос уже шёпотом, опаляющим шею:              — Будешь хорошим мальчиком?..              Вслед за стоном идёт слабый кивок.              — Умничка. — Ладонь гладит мягкую, как пудинг, ягодицу. — Хочешь большего?..              И снова кивок. Немой, рефлекторный.              Вот она, победа.              Адиэль сбрасывает Марса с себя и меняет позицию: нагибает его над столом, уткнув щекой в прохладную лакированную гладь. Пальцы сперва зарываются в шоколадные кудри на затылке, затем ползут вдоль позвоночника, и лишь тогда берутся с лязгом распутывать ремень. Адиэль делает это нарочно долго. Наслаждается тем, как Марсель пытается скрыть нетерпение.              Спустя минуту тот выдыхает гневно, будто ждёт опаздывающий поезд:              — Что ты там так долго возишься, а…              — А что, уже не терпится? — ухмыляется, выдохнув сквозь зубы дым, и тушит скуренный бычок об язык. Снимает перчатку.              — Да блядь, — огрызается, — уже и спросить нельзя?              — Можно.              Намотав кудри на кулак и от души дёрнув, Адиэль входит без предупреждения, грубо, одним махом:              — Вот твой ответ.              — Бля-акх!.. — Мат так и застревает в горле, словно толчок перекрыл дыхание. — Да ты, сука, наглухо отбитый!              — А ты чего ожидал? — От резкости движений и кипящего возбуждения моментально приходит одышка. — Время поговорить по-взрослому…              — И прическу не трогай, долбоёб!              — Обойдёшься.              Он сразу берёт темп, от которого искры перед глазами сыпятся, втрахивает Марселя в стол жадно и остервенело. Золотой сынок вздыхает сквозь зубы, прикусывает язык. Лишь бы не баловать Адиэля стонами. Он и так слишком много их проронил.              Но когда движения становятся совсем невыносимо резкими, приходится всё же открыть рот:              — П-помедленнее… — И хриплый стон вылетает на волю следом. — Слишком… Просто слишком.              — А волшебное слово?              — Ой, иди ты нахуй!              — Неправильно.              Ещё пара толчков в прежнем темпе, увы, вынуждают проглотить гордость:              — Да блядь, пожалуйста! Доволен?              — Для первого раза сойдёт.              Адиэль выполняет просьбу, позволяет перевести дух. Всё-таки Марсель та ещё ссаная неженка. Зато есть время вдоволь им полюбоваться. Этими неряшливо растрепавшимися кудряшками, рассыпавшимися по профилю, этим несвойственно томным, наконец-то расслабленным изгибом бровей, пунцовыми щеками и следами собственной мазутной помады на коже. Ему ещё долго придётся вздёргивать воротничок повыше, пряча смородиновые засосы. Пусть они будут как можно дольше напоминать об этом дне.              Напротив пылится антикварное зеркало в полный рост. Стоит небрежно, будто на складе, и в тусклом освещении почти ни одну деталь не отражает. Только силуэты-тени, окаймленные нитью золотого света.              Взмыленная шея Марселя, искусанная, испачканная, так близко перед носом, что так и манит поцеловать вновь. Сейчас, когда тело податливое, как топлёное масло, он наверняка кончит от одного лишь этого чмока. Марсель сам это осознаёт, потому тут же пресекает попытку, дёрнувшись:              — Не трогай!              — Смотрю, ты совсем заскучал… — Адиэль наказывает за это внезапным глубоким толчком.              — Ах ты ж гадкий… — жмурится.              Он продолжает в том же духе, больше ни капли не жалея Марселя. Каждый раз почти что выходит полностью, и тут же со смачным шлепком толкается обратно по самые яйца, заставляя смыкать от удовольствия колени. И всё равно Марс, сукин сын, продолжает строить из себя ледышку и сдерживаться.              Адиэль ловит миг, когда подавить стон ему не удаётся, и до хруста сжимает челюсть, не позволяя закрыть рот:              — Громче, малышка… Я хочу тебя слышать…              — А пососать тебе не завернуть?              — Тоже можно, знаешь.              — Ага, ещё чего…              Как бы ни упрямился Марсель, его тело в разы покорнее. Оно само тянется навстречу, розовеет, мокреет, изгибается, вкушает толчки, что всё агрессивнее с каждым разом. С этой уязвимой гримасой, украшающей такое правильное лицо, он уже и не кажется настолько ублюдком. Просто дурак, избалованный и наивный. Но не тот, кто должен быть сломлен и растоптан.              Нет, его достаточно просто хорошенько проучить.              В последнем шаге от оргазма Адиэль резко сбавляет темп. Не останавливается, но продолжает томить и мучить. Хоть и у самого уже яйца напряжены, будто удерживают килограммовую гирю.              — Ну и схуяли ты замедлился? Неужели шлюха устала? — Сколько же в его издёвке сладкого раздражения.              — Я хочу, чтобы ты кончил для меня во весь голос. — Шепчет на ухо. — И пока не пообещаешь, что сделаешь это, будешь терпеть.              — Я могу долго терпеть. Не соскучишься? — Касаясь затылком его плеча, Марс издаёт хриплый полустон-полусмешок.              — Хе, а ты вошёл во вкус…              Всё равно ведь сломается. Схитрив, Адиэль начинает щекотать пальцами его побагровевший член, и Марсель что-то невнятно мурчит о том, что это нечестно. Он уже весь горячее лавы.              А потом, когда последняя струна натягивается до предела — поцелуй в шею, шершавая ладонь на головке, пару глубоких толчков. Вся тяжёлая артиллерия. И непослушный мальчик кончает с таким гулким стоном, будто на него плеснули кипятком. Эхо растягивает его на пару лишних мгновений.              Вот она — награда Адиэля, его венец из золотых лавров. Он победил.              Ещё пару толчков в обмякшее тело — и он хрипло кончает следом. Так, что от пустоты в яйцах колени подкашиваются. Прежде чем приводить себя в порядок, он шлёпает Марса напоследок. У того уже не хватает сил на ругань и капризные визги. Только на смятое:              — Развяжи.              — А может, не стоит? Ты и так шикарно смотришься. Хоть картины пиши.              — Развяжи, кому говорю.              — А иначе что ты мне сделаешь?              — Да блядь, просто развяжи. Без всяких выебонов.              — Нет, я серьёзно. Что мне мешает оставить тебя здесь вот так? — В голосе Адиэля ясно считывается, что он обязательно развяжет, но лишь после того, как вытрепает из Марселя остатки нервов.              — Да ты говнюк! — Марсель пинает его коленом, понемногу оживая.              — Ладно-ладно, шучу.              Адиэль распутывает грубый узел. Застёгивает ширинку, закидывает сигарету в рот и опускается на пол. Измотанный, растрёпанный Марс жмётся к стене, как к опоре, когда деревянными пальцами застёгивает рубашку. Но ноги не выдерживают, а потому он сползает вниз и волей-неволей присаживается рядом.              — Дай помогу. — Адиэль, более закалённый жестким трахом, застёгивает пуговицы вместо него. Помогает и нащупать сигареты в кармане кофейных брючек. Как будто бы не хочется делать вид, что он Марселя просто использовал, как всегда используют его. А у Марса нет сил возражать.              Они прикуривают от одного огонька адиэлевой зажигалки.              — Только не ври, что тебе не понравилось.              — Не буду я врать. Просто промолчу. — Выдохнув это вместе с дымом, Марс смотрит в глаза: — И ты молчи, пидорас. Уговор помнишь?              Адиэль изображает пальцами, будто застёгивает рот на замок и швыряет ключик куда-то далеко:              — Для тебя хоть пизду с неба, малышка. Если надо, могу даже наплести ментам для тебя ебейшее алиби.              — Да ты что. С чего это мы стали такие щедрые?              — Когда мальчик сам соглашается, чтобы я его трахнул, разве я могу ему хоть в чём-то отказать?              — Ну охуеть, как будто у меня был выбор!              — Был.              — Ты подсунул выбор без выбора, придурок.              — А у шлюх всегда так. Ничего, тебе только полезно будет. — Мрачно улыбается, похлопав Марса по плечу. — Поймёшь наконец-то на своей шкуре, каково это.              — Я тебе не шлюха!              — Зови как хочешь.              Они курят в тишине. Пока Марс не замечает, Адиэль играется пальцами с его кудряшками, разбившимися на сотни тонких прядок. Удивительно, что тот даже не брезгует сидеть рядом с какой-то шалавой.              Передохнув, Марсель пытается застегнуть ремень, но язычком пряжки всё никак не попадает в отверстие. Руки до сих пор слабы. Адиэль и тут решает помочь, хоть и в первую секунду Марс совсем вяло сопротивляется. Но потом сам пододвигается ближе.              — Кто-то совсем не привык к страстному траху…              — Ну-ну, помечтай. Знаешь, стольких я баб переебал?              — А я и не какая-то рядовая баба.              — Конечно ты не баба. Ты та ещё сука. Выше тебя в этой иерархии только ебаная инспекторша.              За дверью слышится тяжёлый топот и старческие рыдания горничной. Она явно там не одна. Судя по голосам, низко булькающим какие-то односложные приказы, вместе с ней в кабинет Даниэля припёрлись копы.              Ребята синхронно оборачиваются.              — Блядь! С хуя ли так быстро?! — выпаливает Марсель.              Старушка обмахивается газетой, судя по шуршанию бумаги, и нервно зовёт юного Хардмана.              — Лучше выйди и покажись им, — советует Адиэль после клубка дыма. — Иначе подозрений ещё больше будет.              — Думаешь? — Тот изгибает бровь.              — Если надо будет, я прикрою. Придумаем как.              — Ыгх, ладно, хуй с ними…              Марсель вскакивает, за секунду растеряв всю негу и усталость. Ладонью стирает слой пыли с зеркала, наспех приглаживает перед ним кудри, поднимает повыше воротничок и пулей вылетает из архива.              За дверью он тут же начинает что-то любезно щебетать и, чуточку переборщив с экспрессией в голосе, отыгрывает шок от мёртвого папеньки. Не забыв, по крайней мере, сходу оправдаться, что с самого утра, мол, не вылазил с архива, а потому был ни сном ни духом. Пиздабол из Марселя, стоит признать, не самый убедительный. Тяжко ему будет в парламенте.              Но это его проблемы. Насрать. Главное, что теперь Адиэль остался в архиве один.              Папок здесь много, но подписи на них то и дело повторяются. Загребать все сразу нет смысла, да и вынести их незаметно явно не получится. Придётся рыться. К счастью, время для этого есть.              Закрыв дверь на засов, Адиэль берёт в руки шандал и щёлкает зажигалкой, чтобы поджечь фитилёк. Как назло, колёсико заедает и никак не хочет поддаваться. Именно в этот, мать его, момент.               Плюнув на всё, он поднимает с пола марсову жилетку, которую тот забыл в спешке, и шарит по карманам. Зажигалка там всё-таки есть — увестистая такая, с гравюрой Проклятой розы на крышке. Адиэль с облегчение выдыхает. Не придётся битый час раскалять фитилёк о сигаретку или переворачивать весь архив в надежде, что где-то завалялся коробок спичек.              Вместе с зажигалкой из кармана выпадает что-то тёмное шуршащее. В темноте не разглядеть. Поджёгши свечу, Адиэль подбирает это нечто и подносит к свету. По телу вдруг проходит холодный ток, дыхание спирает. Шандал едва не выскальзывает из рук, будто обмылок. Пальцы слабеют так же позорно, как у Марселя. Он пересчитывает по несколько раз, но получает один и тот же ответ — пять.              На ладони у Адиэля бутон чёрной розы. С пятью алыми лепестками.