Не бойся чёрных роз

      Джоан объявила коллегам эту новость уже на следующее утро. Ахнули все, а сержант Коулман — громче всех. Не потому, что самый впечатлительный, а потому, что слишком хорошо знал инспектора. И лучше всех понял в тот момент, что её ждут огромные неприятности. А вместе с ней, возможно, и всех остальных. И всё же Кларк дал знать, что не держит на коллегу зла. Когда все разошлись, он похлопал мисс Батчелор по плечу и выдохнул:              — Крепитесь. Это будут американские горки прямиком в Ад. Вашим столичным чинодралам и не снилось…              Газеты разнесли это ещё быстрее. Уже на второй день весь Кантетбридж гудел о том, что сам Даниэль Хардман согласился явиться на суде в качестве подозреваемого по делу убийства Арго де Леви. А версия о серийном маньяке так сильно закрепилась на устах кантетбриджцев, что этим согласием он автоматически повесил на себя и прошлые три убийства. Горожане на кухнях кудахтали и бестолково гадали, к чему бы это, но никто не приблизился к правде. Ещё бы. К правде притронуться имела право лишь Джоан. И даже она ещё не знала, какой ценой.              Время пошло.

22-30 сентября 1976 г.

      Первые дни Джоан лишь вынашивала план, не предпринимая ничего, что должно быть задокументировано в рамках расследования. Создала перед Хардманами иллюзию затишья. Лишь после этого началась череда допросов, которые мисс Батчелор проводила лично. Стоит признать, Даниэль являлся на них исправно. Однако на все вопросы, под стать опытному политику, отвечал с поразительной уклончивостью.              — Когда и где Вы в последний раз виделись с жертвой?              — Ресторан, День рождения, 31-го. — Поправил очки на переносице. — В подтверждениях нуждаетесь?              — Держали ли вы после этого связь? Звонки, письма, телеграммы?              — Только через менеджеров.              — Что вы обсуждали в период с 31-го по 3-е?              — Не помню. Уточните у секретарей.              — Часто ли поднималась между вами тема предвыборной кампании господина Арго?              — Периодически.              — Обсуждали ли вы что-то касаемо неё в упомянутый ранее период?              — Уточните у бухгалтеров.              И так каждый раз.              Джоан истощали эти глупые формальности. Они были словно пение гимна в начале урока: бесполезный, но необходимый ритуал. Бюрократы калибра Хардмана никогда не расколются на допросах — она поняла это ещё в первые три года карьеры. Единственное оружие, которым можно их победить — неопровержимые вещдоки. Но удивительным было для Джоан то, что Даниэль даже не пытался своими показаниями запутать расследование. Он не давал ими ровно ничего. Умышленно сохранял статус-кво. Вероятно, желал, чтобы мисс Батчелор самостоятельно выстроила цепочку, сама искала доказательства — и в этом процессе пришла к какому-то выводу. И желаемый им вывод наверняка куда сложнее, многослойнее банального «этот господин и правда невиновен».              Эта гонка длится почти три месяца. А началось всё с неприметного убийства сутенёра в районе, где маргиналы и так мрут как мухи. Джоан прошла этот путь с гордо вздёрнутой головой и не собиралась падать в грязь на пороге его завершения. Даже если за этим порогом её саму будет ждать бутон Проклятой розы с пятью алыми лепестками.              Невозможно было копать против Хардманов, не идя наперекор правилам — ведь в Кантетбридже ни одного правила, что не было бы прописано в угоду им, нет даже в общественных туалетах. Так что мисс Батчелор, служительнице закона, приходилось против него же идти.              Сперва она делала это крайне мелко: втайне от начальства шерстила полицейский архив, ища на каждой бумажке злосчастную фамилию, и склад с неприкасаемыми уликами, в числе которых был и компромат, добытый ею в сейфе Фелдов. Находила, правда, из нового лишь некоторые торговые договоры. Но и это лучше, чем ничего.              Переписав все зацепки в блокнот, ещё пару дней она за чашечкой вечернего кофе собирала кусочки воедино. Занималась этим уже в отеле, после смены, жертвуя здоровым сном и порой даже встречами с Кассандрой, которые та, к удивлению, стала вновь предлагать сама. Хоть и письма на алой бумаге от неё так и не вернулись. От каждого её звонка в сердце трепетала бабочка, и это «Прости, сладкая, этой ночью у меня слишком много работы» вылезало изо рта Джоан комком шипастых роз, невыносимо раня глотку. Снова они вернулись к тому, с чего начинали: Сандра бесконечно инициативна, а мисс Батчелор едва имеет в графике время на перекур. И как бы госпожа детектив ни скучала по такому положению дел, теперь оно почему-то совсем не радовало.              Увы, работать над зацепками в участке было слишком рискованно. Там за каждым шагом инспектора мог следить кто-то недоброжелательный. И даже свой номер Джоан обыскивала каждый вечер, проверяя, не пробрался ли днём какой агент Хардманов и не установил ли там камеру. Хоть и не находила никаких следов, но всё равно во время работы она тесно прижимала блокнот к себе, не давая прочитать ни слова. Если она не наткнулась на камеры, это не значило, что их тут нет. Так ей говорило чутьё детектива, которое, увы, работало сверхурочно.              Порой оно доводило до паранойи, сжирающей последние крохи сна. Каждый божий миг приходилось думать, не выставляешь ли напоказ что-то подозрительное. Даже в своём номере Джоан вела себя так, словно то, что за ней следят — не предположение, а факт. Продумывала каждый свой шаг, отыгрывая для шпионов спектакль, где блокнот она раскрывала после ужина просто ради пометки, что в следующий раз в вафли стоит добавить больше муки. И упаси Господь перед сном положить блокнот в сумку слишком дёргано — раскусят мгновенно.              Джоан начало казаться, что это она — преступник, вынужденный скрываться от копов. Луна за окном — не луна, а всевидящий глаз хозяина Кантетбриджа. По ночам она видела сны в одинаковой локации и с одинаковым исходом: зал суда, в руках папка с доказательствами, долгие перипетии. И каждый раз после стука молотка судьи приговор выносили не убийце, а Джоан. Когда её с позором выводили из зала, взгляд мистера Хардмана из-за очков, сокрытый тенью, провожал её до конца.              Но если эти мучительные ночи и были её наказанием за непослушание, то господину стоило бы стараться лучше. Потому что сдаваться она не намерена.

Пятница, 1-е октября 1976 г.

11:04

      За пару-тройку дней она нащупала направление, куда стоило копать. В первую очередь — отыскать в ратуше и архивах ещё больше сведений о торговых связях Хардманов. Любые, от копий контрактов и подписей в реестрах до старых таблоидов со сплетнями. Ведь изучив те бумаги, что находились в сейфе Фелдов, Джоан поняла, что фамилия де Леви в качестве партнёров мелькала в каждой из них. Самая вероятная мотивация — конфликт интересов. И относилась она, скорее всего, не только к семье мэра, но и к другим жертвам.              По архивам и библиотекам Джоан ходила самолично. Никому не раскрывала своих целей. Пока листала папки, каждые полминуты оглядывалась — но, к счастью, больше никто в городе, кроме неё, дышать пылью архивов не хотел. Так было первые разы. На четвёртый ей составил компанию странный молчаливый мужчина в шляпе. Джоан быстро узнала его по осанке — шпион Хардманов, спрятавший свою рыжую бороду под очередным париком.              Она бродила по лабиринту дубовых стеллажей, стараясь изучить всё побыстрее и не пересекаться с ним. Но с каждым витком игры в кошки-мышки агент терял терпение. В один миг окончательно перестал скрываться: после десятисекундной стычки, в которой он по счастливой случайности возымел преимущество, заломил за спиной руки Джоан, вжал в стеллаж щекой и тихо просипел:              — Валите, мадам, пока не поздно. И если хоть одна душа заметит Вас тут снова… Сами понимаете, столичная прописка Ваш зад уже не прикроет.              — Как грубо… — бросила она взгляд из-за плеча. — В Кантетбридже, вижу, привыкли действовать без церемоний.              — Попридержите язык за зубами. Вы и так слишком много им трепали.              Джоан не хотела так просто сдаваться. Но ей и не пришлось: ещё до того, как в голове родился план, на плечо шпиона легла чья-то неимоверно твёрдая рука. За его спиной вырисовалась знакомая высокая фигура прокурора де Вильфора-младшего. В полутьме архива его извечный взгляд тюремщика внушал ещё больше страха.              — Мешаете следствию, гражданин? — И одни лишь эти слова заставили шпиона трусливо ослабить хватку. — Нарываетесь на жалобу от самого столичного департамента?              Стоило ему лишь нахмурить густые, как у отца, брови — и рыжебородый мужичок замотал головой, потеряв дар речи. А после ещё парочки фраз прокурора — коротких, как удар топора — тот снял шляпу, забросал Аврелия извинениями и удрал с глаз долой. Перед сыном одного из влиятельнейших прокуроров страны даже у самого мистера Хардмана бы затряслись коленки. В конце концов, вся власть их фамилии испаряется за пределами Кантетбриджа. Позволить себе играть грязно они могут разве что с рядовым инспектором.              Джоан, похоже, понимала это гораздо лучше, чем прокурор.              Прежде Аврелий, помнилось инспектору, совершенно не горел желанием помогать следствию: «Сами разберётесь. В вашей белиберде о маньяке я участвовать не намерен. У вас своя работа — у меня своя». Джоан, впрочем, вполне обходилась и без его содействия поначалу. Но теперь ставки повысились. Она подобрала с пола выроненные папки, поправила галстук, сдержанно приподняла брови:              — Спасибо, господин.              — Оставьте свои благодарности при себе, — хмыкнул Аврелий, развернувшись. Не стоило ждать, что в хмуром прокуроре вдруг проснулась галантность.              Мисс Батчелор спросила прямо:              — Почему Вы решили мне помочь?              — Не воспринимайте это как благодетель. Вы — непосредственный участник расследования. Я лишь выполнил свою работу.              — Значит, теперь Вы признаёте во мне полноценного коллегу? — полуулыбнулась Джоан.              — Я никогда этого не отрицал, инспектор. Не несите чушь.              — Но и никогда не желали говорить об этом вслух.              Интересно, что побудило прокурора стать совсем немного, но всё же благосклоннее. Неужто причиной его неприязни к Джоан всегда было лишь плохое настроение и ничего личного? Или, скорее всего, Аврелий не врал, и эффективность расследования для него стояла выше всяких обид.              Мисс Батчелор поняла, что может этим воспользоваться.              Она сделала шаг навстречу, подойдя со спины:              — Господин де Вильфор, Вы хоть и не столь давно в Кантетбридже, однако должны уже примерно понимать местный политклимат. Играть против Хардманов здесь имеют право лишь влиятельные столичные персоны. Подчеркну: влиятельные. Увы, не у всех из нас достаточно авторитета, чтобы они с нами считались. И я отчасти тоже в числе таких. А вот Вы… С Вашей фамилией и репутацией Хардманы боятся Вас до дрожи.              Обойдя широкоплечую, будто статуя рыцаря в доспехах, фигуру Аврелия, Джоан взглянула ему в глаза:              — Мы все нуждаемся в Вашей открытой поддержке. И я, как глава расследования, в первую очередь. Она даст гарантию, что Хардманы не посмеют ставить мне палки в колёса и тормозить ход работы. Как бы Вы ко мне ни относились, господин, Вы не можете отрицать, что наши интересы совпадают. — И протянула де Вильфору руку для пожатия, сопроводив это обаятельной, многозначительной улыбкой. — Поэтому предлагаю более тесное сотрудничество.              — И что Вы от меня хотите?              — Ничего особенного. Просто Ваше заступничество. Обещание, что Вы не позволите Хардманам мне помешать.              Аврелий хмыкнул, поджав тонкие губы и помедлив перед ответом.              — В одном Вы правы. Наши интересы совпадают. — И молча, коротко, с привычным грозным высокомерием, но всё же пожал ей руку. — По крайней мере, на данный момент.              Отпрянув уже через миг, де Вильфор поправил кожаную перчатку и по-старомодному спрятал руки за поясницей, будто барон.              — Хотите ковырять свою бредовую версию о серийнике — так уж и быть, бес с Вами. Но сразу предупреждаю, что возиться с ней я по-прежнему не собираюсь. В вине Хардманов у меня сомнений нет, но на их причастность к гибели остальных трёх копайте сами. Я буду расследовать исключительно смерть де Леви. За торговца людьми, светскую хабалку и престарелого фанатика мне, знаете ли, не платили.              Джоан всё равно чувствовала себя победителем. Она и не нуждалась в помощи прокурора — только в гарантии, что препятствование её расследованию будет расценено как угроза интересам самого де Вильфора. А де Вильфоры, как известно каждому в столице, обид не прощают.

2-29-е октября 1976 г.

      После того дня расследование пошло как по маслу. Суровый взгляд уважаемого прокурора стал ключом, открывающим перед констеблями любую дверь.              Добывать улики оказалось проще, чем ожидалось. Кантетбриджская элита, как выявилось, мало заботилась о скрытности бумаг. Вероятно, виной тому всё та же святая вера в собственную неприкосновенность. Отследить едва ли не всю историю финансовых сделок Хардманов в хронологическом порядке не составило труда. В том числе и с жертвами. Как с де Леви, так и с Гисборном и всеми его альтер-эго из поддельных документов. И компромат из сейфа Фелдов, ранее казавшийся лишь косвенной уликой, стал идеальным дополнением картины. С середины лета он пылился в полицейском архиве. Начальство настрого запретило к нему прикасаться и тем более рассматривать. А теперь же оказалось, что доказательств вины Хардманов в смерти мистера Фелда — не косвенных, а прямых — в этих папках было предостаточно. Фото, вещдоки и даже кассета с записью. И судя по письмам, которые Джоан прежде не успела изучить, его жёнушка Розелла регулярно их этим шантажировала. От чего не менее редко получала письма с угрозами, которые в расследовании как раз сыграют на руку.              Изредка так совпадало, что в городской архив госпожа детектив заглядывала вместе с Аврелием. Тот никакой помощи, разумеется, не оказывал. Но первое время шпионы Хардманов всё же продолжали предпринимать робкие попытки раз уж не помешать, то хотя бы проследить за действиями констеблей. И тогда достаточно было одного лишь взгляда прокурора исподлобья, чтобы те удрали и больше не возвращались.              В такие моменты в груди грело приятное чувство уверенности и ясности. Теперь Джоан знала, что Хардманы по-настоящему её боятся. И уже точно знала их изначальный план — сперва обмануть, дав иллюзию развязанных рук, а затем заставить сдаться простыми безыскусными угрозами. Всё в духе коррумпированных глубинок. Даниэль всё же не соврал, когда твердил, что не предложил Кантетбриджу ничего нового.              Конечно, порой пасмурное лицо Аврелия портило всю эйфорию от азарта. Но несущественно. Он регулярно напоминал мисс Батчелор вскользь, что, мол, не особо-то желал, чтобы её восстанавливали. Это была исключительно прихоть Саломе де Леви, даже не главы семейства.              — Я прикрываю Вас своей фамилией лишь потому, что это моя работа, — сказал он, постукивая по столу ручкой, когда дело передали в прокуратуру на проверку. — И всё же предупреждаю Вас, инспектор: если будете вставать у меня на пути — больше помощи не ждите.              — Прошу прощения, господин… А я делала это когда-либо? — скромно поинтересовалась Джоан.              — Вы знаете ответ.              Какая-то тень личной обиды всё же жила в сердце прокурора. Но какая именно — оставалось лишь гадать. А Джоан, впрочем, и не пыталась узнать. Её не беспокоило мнение очередного грубого мужчины.              И вот, настал долгожданный миг.              — Следствием установлено, что Вы, мистер Даниэль Хардман, используя свое влияние и ресурсы, организовали убийство мистера Арго де Леви, а также трёх других граждан, действуя из корыстных и личных мотивов…              Джоан зачитывала обвинение самому хозяину Кантетбриджа. Даниэлю с неприкосновенной фамилией Хардман, вдовцу некогда неприкосновенной Элизабет.              Она смаковала каждую строчку, каждое косвенное и прямое доказательство. Порой поднимала взгляд, чтобы посмотреть господину в глаза. Тот был очевидно спокоен и беспристрастен. И всё же от взора детектива не ускользнуло то, как напряглись его брови и подчеркнули морщины на лбу, как беспокойно он крутил пуговицу на рукаве, насколько фальшивой была расслабленность в его позе. Даниэль однозначно не отчаивался и хранил в рукаве пару козырей, но понимал, что где-то в его плане оказались серьёзные огрехи.              У следствия тоже не было поводов расслабляться. Улик, касаемых убийства самого де Леви, было меньше желаемого — в своей линии Джоан будет больше ссылаться на прежние три убийства. Ни у кого не оставалось сомнений, что они были совершены той же рукой. Но при мастерской работе адвоката подобные доказательства можно будет оспорить. Более того, после прокуратуры по требованию самого же мистера Хардмана слушание назначили несколько раньше положенного. Джоан оставалось лишь надеяться на профессионализм и твёрдую хватку де Вильфора. И всё равно она ждала этот день со светлой надеждой.              Даже если суд затянется на месяцы, а может и годы — это будет маленький шаг для карьеры мисс Батчелор, но колоссальный для Кантетбриджа. И тогда, возможно, он наконец-то её примет как лучшую подругу.

***

Четверг, 30-е октября 1976 г.

08:47

      Дата и время судебного заседания: 30.10.1976, 10:00       Место проведения: Городской суд Кантетбриджа, зал №5              Первый этап финального боя.              Перед судом Джоан посчастливилось наконец-то встретиться с Кассандрой. Их чаепитие в «Чёрной лилии» заняло, увы, всего минут десять — пришлось спешить. Но даже эта отвлечённая, поверхностная болтовня о каких-то звёздных сплетнях, простое «Ты всех там уделаешь, госпожа инспектор» от Кас и её поцелуй в щеку на удачу помогли дойти до здания суда без единой тревоги на душе. Жаль, что перед подтверждением явки помаду с щеки пришлось стереть.              А ещё напоследок Сандра решила погадать ей на то, как всё сложится. Выпала карта со светловолосым юношей, держащим в руке котомку и шагающим вперёд на самом краю обрыва.              — Хм… — Сандра потёрла подбородок. — Шут. Интересно…              — И что она означает?              — Ох, кошечка, всякое… Например, человека, который никогда не думает о последствиях и легко поддаётся чужому влиянию, но, тем не менее, замахивается на огромные планы. Собирается свой бизнес открыть, реформу какую-то провести, к примеру…              — Неужели эта карта гласит обо мне? — Джоан флегматично улыбнулась.              — Не думаю. В этой позиции карта говорит о предмете вопроса, а не о том, кто его решает. Она, наверное, относится больше к тому, чьё дело ты разбираешь… Братец нашей принцессы де Леви.              Бережно помешав колоду, она достала следующую. Страшный Суд.              — Ах, ожидаемо, — слегка усмехнулась Джоан. Сандра расхохоталась в ответ.              — О! Как я и говорила! Эта карта предзнаменует какое-то судьбоносное событие. Оно изменит твою жизнь, и ты пока даже представить себе не можешь, насколько…              — Звучит интригующе. Однако хорошо это или плохо?..              — Сейчас глянем! — Кас вытянула последнюю карту. Колесо Фортуны. — Ой, интересненько… По итогам суда ты достигнешь своей цели. Только… Произойдёт это нетривиально. Не так, как ты ожидала…              На прощание Сандра вложила ей эти карты в ладонь и обольстительно подмигнула:              — Пусть сегодня они укажут Вам путь, госпожа инспектор…              После подтверждения явки Джоан первым делом решает ещё раз обговорить все материалы дела с прокурором. Надеясь, конечно, что сегодня Аврелий встал с той ноги.              Почему-то мисс Батчелор не находит его там, где тот должен быть. Другие тоже не знают, куда делся прокурор, хотя ещё минут двадцать назад видели его на месте. В мыслях она подшучивает, что, возможно, бледнокожий де Вильфор со своей чёрной шевелюрой и вечно монохромным костюмом попросту слился с шахматным полом коридора.              Спустя пару минут Джоан всё же обнаруживает его в тихом углу, рядом с кованной решеткой окна. По горькому запаху дыма можно было бы предположить, что прокурор просто уединился для перекура, только вот де Вильфор тут не один. Рядом с ним доктор Лэнтис.              — Ох, никогда прежде не бывал в подобных местах. — Рафаэль крутит между пальцев свой скромный кулон в форме сердца. По несколько зажатой позе видно, что ужасно нервничает. — Интерьер, стоит признать, довольно… угнетающ.              — Потому что мы не в ресторане и не на балу, Рафаэль, — басит в ответ прокурор. Прямо, но почему-то без привычной строгости.              — Я понимаю. И всё же… Ситуацию оно не улучшает. — Вздох. — Похоже, успокоительный отвар с утра мне стоило испить в двойной дозе…              Джоан стоит в стороне, пока не встревая.              — Доверьтесь мне, — утешает его де Вильфор. — Не так страшна дача показаний, как порой её малюют. Тем более, Вы всего лишь свидетель.              — Умом я это принимаю, господин. — Он неожиданно фамильярно кладёт голову на крепкое плечо Аврелия. И тот, что ещё неожиданнее, ни капли не возражает. — Но Вы же знаете — сердцу не прикажешь…              Вот и раскрылась другая сторона тонкочувствующего романтика — всегда галантный, флегматичный и уверенный в себе Рафаэль сейчас так непривычно уязвим. А де Вильфор, как известно, презирает слабость. Но сейчас почему-то не бесится, даже наоборот — поправляет брошь в форме персикового цветка на винтажной блузе Рафаэля, а затем совсем уж нежно поддевает пальцами подбородок:              — Помните, что я всегда Вас защищу.              — Ах, Вы ж мой рыцарь… — Рафаэль расплывается в мечтательной улыбке, убирает за ухо прядь прокурора с примесью седины.              Джоан с хитрым любопытством изгибает бровь. Неужели это то, что она предполагает?..              — Ты прокурор, Аврелий, а не адвокат, — встревает вдруг спокойный, но громогласный голос. — Ты не знаешь, как со своей позиции защищать клиентов. Пока что ты лишь худо-бедно овладел мастерством обвинять. Да и то… Только на четвёрку с минусом.              Сам Жерар де Вильфор приехал, по-видимому, поддержать сына на суде. Или скорее проконтролировать, дабы не опозорил фамилию. Как только его фигура в бирюзовом камзоле отделяется от тени коридора, мужчины, встрепенувшись, мигом обрывают поток нежностей. Отстраняются друг от друга, словно незнакомцы. Рафаэль стыдливо оттягивает тесный ворот блузы, раскрасневшись. А Аврелий не так строптиво, как обычно, но всё же перечит:              — Отец, я знаю своё дело. Не вмешивайтесь.              — Знает он… — Де Вильфор-старший вздыхает с негодованием. Цедит этот вздох, будто яд в бокал. Приближается к обоим на шаг: — Ты даже не смог добиться того, чтобы доктора Лэнтиса освободили от дачи показаний в суде.              Сын и отец завораживающе похожи. Не как две капли воды, а как наброски, сделанные рукой одного мастера в разный период — в своём стержне, фундаментальных чертах. Седая прядь в длинной смольной шевелюре передалась Аврелию от отца, хотя и у Жерара она не спадает на лицо, а припрятана ближе к макушке. Не сказать, что возраст украсил старого прокурора: округлое брюхо уже едва позволяет ему держать гордую осанку, спрятав руки за спиной, а благородные локоны сильно поредели от залысин, из-за чего его знаковый низкий хвост, подвязанный лентой, напоминает скорее кисточку на хвосте осла. Хотя Джоан помнит, что во времена её юности он был мужчиной видным. Впрочем, Аврелий, несмотря на поразительную схожесть с молодым отцом, вышел даже несколько краше. Создаётся впечатление, что в этих его феодальных повадках, которые у де Вильфоров в крови, сын более гибок и искренен, и этим всё же вызывает чуть больше уважения. Для Жерара они скорее под стать рабочему костюму, который даёт столько привилегий, что тот никогда с ним не расстаётся.              И когда старый прокурор по-джентльменски протягивает доктору Лэнтису руку, слегка поклонившись, этот костюм преображается:              — Милый друг, позвольте сегодня мне выступить Вашим защитником, — пропевает тот несвойственно радушно, даря самую широкую улыбку, которую только видела на его лице Джоан. — Поверьте, я сделаю так, что юристы до конца жизни не посмеют к Вам притронуться…              — Отец, прекратите! — Аврелий прячет растерявшегося Рафаэля за спиной. — Вы даже не зарегистрированы как участник дела.              — Ох, будто кто-то в этой шарашкиной конторе посмеет отказать Жерару де Вильфору. — Тот горделиво взмахивает головой. — Ты возмутительно наивен, Аврелий.              — Не смейте трогать моего клиента. — Сын позволяет себе нахмуриться и повысить на отца голос, особенно ярко подчеркнув в своей реплике «моего». Джоан подмечает, что он раздаёт приказы словно хладнокровный палач, а его папенька — скорее как капризный король.              Аврелий берёт доктора Лэнтиса под локоть показательно, будто с вызовом. Хоть и замечает, что тот чувствует себя крайне неловко в роли трофея, за который сражаются двое.              — А ты не смей мне указывать, ободранец. — Жерар на миг кривится, отчего его большеносое лицо превращается в карикатуру на самого себя. Но стоит ему перевести взгляд на доктора — и снова его озаряет полная обожания улыбка. Он уверенно берёт Рафаэля за руку и целует в костяшки: — Подумайте сами, мой светлый товарищ: за Вас вступится лучший прокурор государства!              — Ну что Вы, господин, Ваше время слишком ценно, чтобы тратить его на, кхм, меня! Тем более, я уже в надёжных руках Вашего наследника… — Тот прикрывает пальцами рот, отведя взгляд, и почти незаметно прижимается ближе к Аврелию, будто бессловесно моля его о спасении.              — Ах, какие глупости! Разве для старого друга может быть что-то жаль? Для Вас, мой дорогой, всё время мира!              Младший де Вильфор сам вырывает руку Рафаэля из отцовской хватки. И как бы сильно ни был сейчас наэлектризован воздух, Джоан понимает, что время истекает. А с прокурором предстоит обсудить ещё многое.              — Здравствуйте, — говорит она так громко, чтобы даже Жерар обратил на неё внимание. Подойдя ближе, учтиво кланяется старому прокурору — и сразу же гордо выпрямляется обратно. Коротко представляется. — Большая честь встретить Вас тут, господин. Мне глубоко жаль отвлекать, однако мне нужен Ваш сын. Я обязана предварительно обговорить все показания с прокурором Аврелием де Вильфором.              — Ох, мисс Батчелор, до чего же сладко видеть Вас вновь… — Рафаэль при виде неё снова сияет улыбкой дамского угодника. Он сам подносит ладонь госпожи инспектора к своим губам и невесомо целует. Но в этот раз Аврелий отдёргивает его даже резче. Такое поведение его крайне не устраивает. Доктор Лэнтис стыдливо упирается взглядом в туфли, так и держась за локоть прокурора.              — До чего же вы, женщины, настырны. — Жерар хмурит полуседые брови, морщит нос. — Вас, дамочка, не учили, что встревать в разговор джентльменов неприлично?              — Я глубоко сожалею, — повторяет Джоан, на самом деле, без капли сожаления, — однако дело есть дело.              — Подождёт Ваше дело! В этом мусорном городишке нет ничего, что было бы важнее времени Жерара де Вильфора. А теперь будьте добры, дамочка, идите с глаз долой.              Но вдруг худая, до синевы бледная женская рука опускается ему на плечо и мигом заставляет замолчать.              — Негоже так обращаться с леди, милый, — говорит ему высокая бледноволосая женщина. — А уж тем более с высокопоставленным лицом.              Мисс Батчелор помнит её на фотографии в доме мистера Лэнтиса. Сильвия, молодая жена Жерара де Вильфора. И по совместительству бывшая Вторая Птица в кантетбриджской Секте. Её молочного цвета ресницы и тихий, как у монахини, голос не дадут ошибиться.              — Ах, прости, душа моя. — Её муженёк стыдливо поправляет синий крават, будто в один миг стало нечем дышать. — Рабочая привычка — со всеми общаться под стать суровому адмиралу. Иначе ведь эти олухи не поймут. — Осознав, что ляпнул, он прокашливается и переводит на госпожу инспектора более спокойный взгляд. — К Вам это не относится, миледи.              — Извинись перед ней, — настаивает Сильвия мягко, голосом словно вгоняя в гипноз. — Обидеть другого — тяжёлый грех. Тебе не нужна такая ноша на душе.              — Да-да, разумеется…              Прокашлявшись в рукав, Жерар, кажется, и правда готов раскаяться. Но как только открывает рот, извинения превращаются в крайне скомканное и брошенное поспешно, словно собаке кость:              — Виноват.              Но Джоан принимает это с улыбкой. Только вдобавок ещё и протягивает старому прокурору руку для уважительного поцелуя. Тот бесшумно ворчит себе под нос, но под наблюдением жены нехотя делает то, что положено по этикету.              — А теперь оставь своего сына в покое, — заключает Сильвия, голосом лишний раз подчёркивая: его сына. Не её. И мужу не остаётся ничего, кроме как покорно их покинуть. Видно, что в их семье правила диктует именно она, как бы Жерару ни хотелось создавать впечатление обратного.              Тихо цокнув языком, Сильвия закатывает глаза:              — Вы уж простите. Он на старости лет совсем сварливым стал. Примете мои извинения за чашечкой чая в буфете? — светло улыбается. — За мой счёт.              — Ах, сердечно благодарю, — Джоан отвечает тем же, — миссис… де Вильфор?              Дама кивает.              Она уходит вслед за мужем. А после слов Аврелия о том, что этот разговор не для его ушей, их, активно кивая, покидает и Рафаэль.              Рабочая беседа с прокурором проходит быстро. Де Вильфор-младший всё-таки профессионал — каждую зацепку смог обосновать чётко и лаконично. Уверенность Джоан в успехе понемногу крепнет. И теперь она чувствует, что может себе позволить на несколько минуток расслабиться в буфете.              Сильвия оказывается дамой крайне пунктуальной — когда мисс Батчелор подходит, та уже ждёт её за круглым столиком. Без компании де Вильфоров, славящихся аристократичной бледностью, её собственная нордическая белобрысость смотрится совсем иначе. Она не просто бросается в глаза — в ней Сильвия будто сияет. Холодный солнечный свет из окна впитывается в её кожу и словно там и застывает, не угасая. Наверное, за каждой Птицей тянется подобный флёр. Немудрено, что из-за этой странной красоты мнительные язычники углядели в них богоизбранных детей.              Джоан выбирает себе простой эклер и кофе. Неудобно было бы пользоваться добротой миссис де Вильфор, настаивающей на том, что всё оплатит, и выбирать что-то более вычурное. К тому же, сама Сильвия скромничает — ограничивается чаем без сахара и ягодным салатом.              Их беседа начинается с простых сдержанных комплиментов, а затем незаметно для обеих с лёгкостью пёрышка переплывает к обсуждению мужчин семьи де Вильфоров. Поверхностного, без откровений: посмеются с привычки Жерара театрально хвататься за сердце, когда сын скажет ему хоть слово наперекор, вспомнят о его самых знаковых делах как прокурора.              — За эти годы я поняла одно, — говорит Сильвия после того, как сдувает с чашки пар, — у мужчин между тридцатью и сорока годами разница мизерная. А вот между двадцатью и тридцатью — колоссальная. Жерар с момента нашего знакомства ни капли не изменился. Духовно, конечно же. А вот Аврелий стал другим. С каждым годом он всё больше похож на отца.              — Вы говорите о нём словно родная мать, — улыбается Джоан шутливо. Собеседница хохочет.               — Смилуйтесь, — машет она тонкой рукой. — Все так говорят. Но какой он мне сын? Это просто смешно. Я старше его лишь на месяц.              — И Вам не претят мысли об этом? Не подумайте, милая, я совершенно не осуждаю. Простейшее любопытство.              — Я всегда знала, на что иду и за кого выхожу. Мне известны все грязные секреты мужа. Даже те, о которых не знает он сам. Меня устраивало это прежде — устраивает и ныне.              — Но каково об этом мнение у высшего света?              — У них множество других поводов сплетничать о нас, — говорит, опустив взгляд на тарелку из бело-синей китайской керамики. — И мне они, по правде говоря, безразличны.              В её повадках чувствуются одновременно скромность и гордость. Сочетание, подвластное не каждому. Джоан понимает, что имел в виду Рафаэль, когда говорил, что благодаря хорошим манерам Сильвия легко поднялась на вершину — по ней и не скажешь, что она уроженка Блэкторн Риджа и когда-то была для столицы чужой. Но больше любопытно другое: да, она миловидна и, к тому же, безумно молода — на целых пять лет младше мисс Батчелор, — и всё же совсем не похожа на тех, кого богатые старички обычно берут себе в жёны в качестве аксессуара. В ней живёт дух заснеженных гор, а не урбанизма. Она не прячет за макияжем свои светлые, как маргаритки, ресницы и лёгкую синеву под глазами, вызванную даже не усталостью, а банально тем, что под бледной кожей клубки васильковых вен видны как сквозь стёклышко. Это узкое платье с округлым воротником делает из неё учительницу в воскресной школе, но никак не диву, чьей компанией можно похвастаться на передовицах. Но их брак был именно таким — Сильвия это даже не скрывает.              — Миссис де Вильфор, — по-кошачьи улыбается Джоан, слизав с губ кофейную пенку, — поведаете, как Вы в целом сошлись со своим мужем?              — Ах, ничего интересного. Он просто однажды сделал то, после чего был обязан жениться.              — Любопытно…              Сильвия осторожно смахивает длинные волосы с плеча и этим даёт неуловимый знак, что рассказывать полную историю не намерена. И всё же продолжает:              — Матушка всегда говорила мне, что ни один мужчина меня не достоин. И если уж выходить замуж — то непременно за богатого и того, кто готов постелить весь мир у твоих ног.              — Стоит признать, я с ней абсолютно согласна, — улыбается инспектор.              Темы разговора становятся всё более абстрактными. Порой миссис де Вильфор говорит о чём-то совсем не подходящем для лёгкой беседы — о том, чем определяется личность, о людском духе и природе греха. Причём столь буднично, словно просто обсуждает погоду.              — Грех — это не про нарушение неписаных законов. Он этому лишь предшествует. Грех — это то, что отяжеляет нашу душу, отнимает покой. Мы должны искуплять его не ради Богини, а ради самих себя. — Сильвия делает глоток, оттопырив мизинец.              — Интересная мысль. И стоит признать, мне она гораздо ближе того, что навязывают на билбордах столичные патриархи. Видели, не так ли? «Аборты приводят нацию к проклятию! Сделала аборт? Покайся, пока не поздно». Ах, знаете, эти зазывы каяться о том, за что и вины не ощущаешь, сродни модной рекламе. «Хочешь раскрыть в себе силу и женственность? Покупай аромат «Шанель №5»!”.              Собеседница кивает:              — Чистота души — дело сугубое. Каждый сам решает, искупать грех или носить с собой, как мёртвый плод в утробе. Однако искупление невозможно без раскаяния. А полное раскаяние невозможно без исповеди. Но увы, для неё всегда нужны уши, готовые её без осуждения принять.              — Предполагаю, в Секте Вы были для всех этими самыми ушами? — осторожно интересуется Джоан.              — В том числе. На Вторую Птицу много работы возлагалось. Принятие исповедей, распространение учения, служение, ритуалы…              Молчание. Вздох:              — Пожалуй, мне никогда не уйти от этого удела. Не зря ведь Богиня подарила мне эту роль. Она мудрее нас. — Сильвия понимает взгляд, словно видит Её лик на потолке. — У Жерара и сына давно уже один грех на двоих. Но никто из них к раскаянию не стремится.              — О чем Вы, если не секрет? Имеете в виду то, сколько невинных душ отправились за решётку ради красивой цифры в их прокурорских досье?              — Нет. Я о Рафаэле. Так уж сложилось… Что вкус у отца и сына оказался идентичным.              Неожиданное откровение… Крайне неожиданное. И вновь Сильвия поражает тем, с какой непринуждённостью говорит о запретном. Хотя подобный секрет явно не поставишь на одну полку с рядовым и абсолютно безвредным обсуждением чего-то вечного. Либо она настолько доверяет мисс Батчелор, либо на репутацию мужа ей совершенно плевать. Впрочем, оба варианта могут быть верны.              — А вот это интересно… — Джоан хитренько улыбается. — Я вижу, что они оба к доктору Лэнтису неравнодушны. Но то, что именно в таком ключе… Де Вильфор-старший ведь не раз высказывал в газетах своё «фи» касаемо, как он говорил, «мужеложства». А сын, кажется, ему только вторит.              — И именно в этом его грех. Он посадил себя в клетку, в которой стремится удержать и сына. — Делает глоток, придерживая маленькое блюдце. — В юности, ещё задолго до нашего брака, у Жерара был возлюбленный. Я видела его фото: он был до дрожи похож на Рафаэля. Только локоны пепельные. Но однажды он попросту исчез из его жизни, ничего не объяснив. Даже записки крохотной не оставил. После этого Жерар и уверовал, что между двумя мужчинами настоящей любви быть не может. Но когда я познакомила его с Рафаэлем… Что-то в нём, видимо, растаяло.              — А что насчёт самого доктора Лэнтиса? Как он относится к этому вниманию?              — Отрицательно, разумеется. Именно поэтому он в своё время не стал задерживаться в столице. Хотел избавить себя от бесконечных воздыханий Жерара. Сердце Рафаэля принадлежит Аврелию. Хотя и тот по отношению к нему тоже несёт грех…              — И какой же?              — Ревность. Аврелий — жуткий собственник. А Рафаэль, как видите, по натуре романтик и всегда был склонен к свободе. Пока что этот грех сидит внутри тихо и почти безвреден. Но кто знает, к чему он приведёт, если Аврелий не очистит от него сердце…              — Ах, думаю, «Отелло» так или иначе все читали.              Джоан бесшумно хохочет, прикрыв пальцами губы. Вот и весь секрет его обиды на инспектора. Она всего лишь посмела позариться на его собственность. Любопытства ради попыталась одурманить танцами и сладкими речами, и невольно подбила Рафаэля ответить ей тем же. Интересно, знает ли де Вильфор-младший, что пассия его до сих пор тихо грезит о Сандре и шлёт ей письма с пылкими извинениями?       Может быть, конечно, что дело не только в этом. Возможно, Аврелий также побоялся, что инспектор начнёт его возлюбленного в чём-то подозревать. Вот и относился к её расследованию с такой враждебностью, пока Джоан окончательно не сосредоточилась на версии с Хардманами, оставив доктора в покое.              — Отец давно уже пытается выбороть у сына его пассию. Поэтому и устроили целую дуэль, борясь за право защищать Рафаэля сегодня, — подтверждает Сильвия её догадки. И это подтверждение, стоит признать, настораживает.              Мисс Батчелор прищуривается, проведя по столу ногтями, словно готовящаяся к нападению рысь:              — А есть повод его защищать?..              — Возможно. Не могу сказать, ибо работой их не интересуюсь. Думаю, им виднее.              Ответ, конечно, лучше не делает. И всё-таки Джоан принимает, что, скорее всего, в преддверии суда просто становится слишком мнительной и излишне остро реагирует на подобные мелочи.              А наручные часы говорят, что до начала слушания — какие-то жалкие тринадцать минут.              — Думаю, Вам пора, — опережает её Сильвия. После милых прощаний она вручает Джоан напоследок небольшой подарок — книгу с вышитым на обложке глазом. — Полистайте на досуге. Думаю, Вам её идеи придутся по душе.              Оставшись наедине, мисс Батчелор открывает её на случайной странице. Священное писание о Птицах, очевидно. Что-то ещё прячется между страниц. Нет, не закладка. Долистав до места, где страницы слегка топорщились, Джоан обнаруживает карту таро. Ту самую, которую вручила ей на удачу Кас — Шут. Можно было бы списать это на жуткое, но всё же совпадение, если бы те карты, которые мисс Батчелор спрятала в сумочке, не исчезли.              — Ты слишком нервничаешь, милая… Помнишь, что я тебе говорила?              Она слышит голос Кас. Настолько отчётливый, будто она шепчет это у самого ушка. Даже щекотка пробегает по щеке, точно от чьего-то горячего дыхания. Но её здесь точно нет. Джоан понимает это и трезвым умом, и даже когда оглядывается по сторонам. Но сладкий, как мёд, голосок так и продолжает стоять в ушах:              — Ах, тогда я лучше напомню! Не забывай, кошечка: сегодня ты судишь полного дурака, который уже почти всё просрал, за убийство ещё большего дурака, который умудрился просрать всё ещё до того, как это обрёл…              Наверное, Джоан и правда перенервничала.              Обмахиваясь ладонью, она решает, что незачем тянуть время, и направляется к залу суда. В коридоре голос затихает. В спешке мисс Батчелор не замечает снующих людей — они обезличиваются до массовки, все до единого, включая де Вильфоров. И только один из статистов имеет наглость задеть её, центрального персонажа, плечом. Пусть и ненароком.              Джоан оборачивается. Виновница оборачивается в ответ. Саломе. Неудивительно, что именно она — в этом спектакле звёздочка с самого начала не была массовкой. Если кто-то и имеет право встрять в чью-то сольную сцену, то только она.              После смерти брата именно она стала заменой его кандидатуре. Должно быть, папенька де Леви принял это решение скрипя зубами. В его случае усадить в кресло мэра Саломе — всё равно что заменить печатную машинку в кабинете горшочком с бегонией. Технически место больше не пустует, но всю работу придётся делать самостоятельно. Ибо простая декорация, увы, не сможет написать ни буковки.              Они встречаются взглядами и задерживаются дольше, чем, пожалуй, этого бы хотелось. Им нечего друг другу сказать. В глазах Саломе больше нет ни капельки обиды. Кажется, она даже считает, что до сих пор недостаточно искупила перед Джоан вину. Так что в ванильном и несвоевременном «Извини» от мисс Батчелор она точно не нуждается. А вместо «Я тебя прощаю», которое звучало бы для Джоан несвойственно высокомерно, будь оно произнесено вслух, инспектор лишь дарит ей тёплую, почти незаметную для других улыбку. И судя по тому, что Саломе отвечает тем же, этого оказывается достаточно.

***

Четверг, 30-е октября 1976 г.

10:00

      Слушание вот-вот начнётся. Прокурор, адвокаты, свидетели, секретари — все фигуры на месте, за исключением судьи. Той почему-то всё нет и нет. Джоан и тому волнению, что смолой тянется внутри неё, это не на руку. Она перелистывает материалы дела так дотошно, словно видит их впервые и обязана изучить от корки до корки за считанные минуты. От сдавленной тревоги становится холодно в спине. Ненадолго, однако — вскоре на её плечи опускается тяжёлый мужской плащ. Это делает Кларк, увидеть которого мисс Батчелор тут, на самом деле, совсем не ожидала.              — Детектив-сержант, премного благодарна… — Она кутается в плащ посильнее. — Однако Ваше присутствие в суде совершенно необязательно.              — Ну Вы что, мисс Батчелор, думали, я Вас на произвол судьбы брошу? У нас так не принято. — Мистер Коулман по-товарищески хлопает её по плечу. — Если сегодня пролетим, как фанера над Парижем… То встретим это дерьмо вместе.              Наверное, он до сих пор не верит в успех затеянной ею авантюры. Но тем не менее, тихо усмехается старшей коллеге:              — Я в любом случае Вас не осуждаю. Вы поступаете так, как Вас приучила столица. А быть верным себе… Важнее, чем отвертеться от позора.              Заседание должно было начаться ещё пять минут назад, но для судьи, кажется, в приоритете было допить свой чай. В зал вбегает она — низенькая пухлощекая женщина с вьющимися волосами, по цвету напоминающими ораву цыплят. Судья из тех дам, чей возраст при первом взгляде совершенно нечитаем. Да и при втором тоже. Джоан припоминает, что её тоже наняли из столицы специально для этого дела. Всё же де Леви и правда важно, чтобы убийцу поймали. Даже если им окажется их давний финансово-стратегический партнёр.              Судья забегает слегка торопливо, отчего получается, будто бы все встали с опозданием, а не сразу завидев её. Поднимается к трибуне, путаясь немного в длинных судейских одеждах, но быстро мостится в удобном кресле и под стук молотка объявляет:              — Судебное заседание по делу DH-03 объявляется открытым!              После тихонько прокашливается — её голос хоть и громкий, но очень уж тонкий и надрывистый.              — Рассматривается уголовное дело по обвинению гражданина Даниэля Хардмана, 1934 г.р… — во время чтения судья прищуривается с изумлением, но не позволяет себе запнуться, — в организации убийства гражданина Арго де Леви 1940 г.р., а также в прямой или косвенной причастности к организации убийств иных граждан, досье которых прикреплены к материалам дела…              Теперь она откладывает в сторону папку с делом, осматривает зал суда и приступает к другой формальности — обычно ещё более неоправданно затянутой, чем рассказы свидетелей:              — Готова ли сторона обвинения? — Судья бросает быстрый взгляд в сторону прокурора.              На миг что-то довольное мелькает в её бесстрастном выражении — кажется, заседания под эгидой юного де Вильфора всегда приходятся ей по вкусу. А тот наоборот слегка смущается, и это настолько на прокурора непохоже, что Джоан приходится прикрыть усмешку кулаком.              — Готова ли сторона защиты?              Получив утвердительный ответ, продолжает:              — Готовы ли граждане свидетели?              Мисс Батчелор позволяет себе почти неощутимо дёрнуть Аврелия за рукав:              — Господин прокурор, Вы тоже это заметили?..              — Вы о чём, инспектор?              В завершение остаётся проверить только наличие последнего, главного участника дела.              — Готов ли обвиняемый, гражданин Даниэль Хардман, предстать перед судом?              И в ответ подтверждения не слышится. Судья через минутку переспрашивает:              — Есть ли гражданин Даниэль Хардман в зале суда?!              Джоан заключает шёпотом:              — …Именно об этом, господин де Вильфор.              Все понемногу начинают суетиться.              — К огромнейшему удивлению, я ни разу не пересекалась с обвиняемым сегодня, — тихо продолжает мисс Батчелор.              — Аналогично. — Аврелий хмурит брови, едва заметно кивнув. — Не нравится мне это. Не исключаю, однако, что для местных простофиль возмутительная непунктуальность — обыденное дело.              — Это точно не про господина Хардмана. — Джоан скрещивает руки на груди и деловито постукивает пальцами по сгибу локтя.              — Прошу, озаботьтесь наличием обвиняемого на заседании! — Судья визгливо стучит молотком.              Через несколько минут возвращается секретарь. Бледный как поганка, всё не перестающий панически поправлять галстук. То, как он держится, не нравится обеим сторонам. Но больше всего, кажется, адвокату обвиняемого.              — Вынужден сообщить… — задыхается он от волнения, но изо всех сил держит вид. — Что, к огромному сожалению, обвиняемый, Даниэль Хардман, — перед последующими словами приходится совершить паузу, хоть и, скорее всего, секретарю хотелось выпалить всё ровно и на одном дыхании, — был найден убитым в своём особняке.              Поражённый вздох прокатывается по залу в унисон. Словно в кинотеатре, когда на экране неожиданно погибает главный злодей. А после этого в воздухе сгущается тишина. Чертовски громкая тишина.              — Как убит?! — Первым, вскочив с места, её сурово, громогласно нарушает прокурор. — Какие доказательства, что это не фальсификация в попытке избежать суда?       Он настроен подобно полководцу, что обнаружил в своём отряде предателя. Но сидящий подле него отец опускает на его плечо ладонь и без слов приказывает присесть обратно. По Аврелию видно, что ему крайне не нравится, как отец его подавляет, и не перечит он лишь потому, что негоже будет в такой момент устраивать скандал.              — Вот те на, — тихо цедит судья, прикрывая рот длинным рукавом своей мантии. — Что ж, заседание объявляется закрытым, господа! Кого судим дальше?              — Прошу прощения? — недоумевает обеспокоенный секретарь, не поняв последних слов.              — При всем желании, мы не можем судить мертвого человека — ведь попросту не сможем присудить ему какое-либо наказание! Поэтому, пожалуйста, прошу подготовить зал суда к следующему заседанию. — Она поднимается. — А суд уходит на чай… Кхм, то есть вынужденный перерыв.              Абсурдный поворот — понимает Джоан умом. Но шестым чувством почему-то он ощущается закономерным. Самым эффектным и логичным ходом, который мог бы вписать сценарист. Именно поэтому не удаётся разделить бурный шок остальных.       Ведь прописанный сценарием суд всё-таки состоялся. Только не над мистером Хардманом, а, наверное, над самим городом, с которым они были неделимы. До этого мгновения.              По очереди поднимаются все. Судья; секретари на взводе; персонал из дома де Леви, числившиеся как свидетели; Жерар вместе с что-то шепчущей ему женой; едва не переживший сердечный приступ адвокат; растерянно обмахивающаяся платочком Саломе с извечно безразличным отцом; облегчённо выдохнувший мистер Лэнтис, провожаемый Аврелием под локоть. Даже Кларк, зовущий мисс Батчелор за собой. А она так и застывает на месте.              Голос любимой ведьмочки снова звенит в её ушах колоколом из городской ратуши. Белым шумом с экранов. Воем обезумевших ворон. Но от него не звучит ни советов, ни даже хитренького «Я же говорила». Только дьявольский смех. Истошный, надрывистый, злорадный смех.              А под конец он тянет Джоан на ушко слова, предназначенные вовсе не для неё:              — …И пусть будет проклят каждый, кто смел навредить моему Адиэльку.