Не бойся чёрных роз

Четверг, 22-е июля 1976 г.

17:42

      Мариан всхлипывает, больше не в силах выдавить из себя ни слова. Мех его полушубка слипся от грязи, белки глаз покраснели, как спелая земляника, обычно тонкий и опрятный слой подводки смыт слезами почти начисто, а кровь стекает из носа, пачкая золотое колечко в проколе-септуме. Он размазывает её по губам, но та хлещет вновь и вновь. Джоан проглатывает свою ошарашенность и первым делом, поднявшись, протягивает пареньку платок и стакан ледяной воды. Пытается помочь ему выровняться, но безуспешно: тело Мариана никак не идёт навстречу, оставаясь в положении куклы, у которой кукловод разом отпустил все ниточки.              — С этими звездульками не соскучишься… — комментирует Адиэль, зажимая между зубов сигаретку и задорно щёлкая зажигалкой.              — Надо же. Нам и мечтать не приходилось, чтобы звезда такого уровня согласилась наградить нас своей помощью в расследовании… А она явилась к нам сама. — Джоан говорит это негромко, лишь для ребят, пока сама помогает Мариану протолкнуть хотя бы один глоток воды сквозь слипшееся насмерть горло.              — Упала с неба, судя по покоцанному видку.              Проходит не одна минута, пока дрожь в его пальцах не начинает понемногу таять. Фернандес наконец-то приходит в состояние, отдалённо напоминающее вменяемое. Мисс Батчелор приходится для этого пожертвовать таблеткой самого дорогого седативного в полицейской аптечке. В последний раз утерев щёки платком, уже насквозь пропитанным кровью и грязью подводки, Мариан дышит мерно, неспешно, ровно. Адиэль выдыхает дым и, не выдержав всей затянутости театра, подгоняет:              — Так кого убил-то?              — Глорию… — сипло выдыхает он. — Её… Я мог бы этому помешать… Но по итогу не сделал нихрена… — Поднимает взгляд. — Леди инспектор, я больше не могу это держать в тайне. Мне каждую грёбаную ночь снятся кошмары. Я чёртов трус и слабак. Арестуйте меня, пожалуйста.              Джоан вежливо удерживает своё «Что?» где-то под языком, вместо этого опёршись о край стола и начиная расспрос постепенно:              — Мистер Фернандес, успокойтесь и изложите всё по порядку. Не беспокойтесь, никто Вас не торопит.              — А стоило бы, — говорит Адиэль на ушко Кас, на что та слегка негодует:              — Тс-с, Адиэльку! Ты разве не видишь? У него натуральная истерика.              — Будто у этих селебрити она не дважды в день по расписанию после обеда и полдника. — Опять долгая затяжка. — Вечно жрут же всякую дрянь. То кокс, то палёные антидепрессанты, то всё вместе…              После финального глотка Мариан начинает неторопливо, будто каждое быстро произнесённое слово может резануть лезвием по глотке:              — Это всё мой менеджер, Далида. Это её план был. Устранить мою главную конкуренту… И при этом привязать к шумихе насчёт её смерти меня. Ну, в положительном ключе, разумеется… Какой пиар для звезды лучше, чем смерть? Только публичное горе.              Шмыгает носом. Кровь, к счастью, перестала течь, и потому он лишь промакивает губы платком. Так по-светски сдержанно, что невооружённым глазом заметно, что эти манеры Мариан себе давно высек на подкорке. Красивый даже в настолько незамысловатом жесте, приученный быть таковым во всём, как кошка на выставке.              — На выходных, 3-4 числа, мы с Марселем тусили в столице. У меня ещё и работы там было полно… В воскресенье и вовсе совместный с Глорией фотосет для глянца щелкали.              — Тот, что по телеку потом ещё крутили? — встревает снова Адиэль. Закинув ногу на ногу, накручивает на палец шнурок своей подвески и криво усмехается: — Фотки, кстати, полнейшее говно. Вы там будто две малолетки, что впервые водку на выпускном глотнули.              Но для Мариана он всё равно что желтушный журналист под боком, лезущий с провокационными вопросами. Не поведя и бровью, продолжает:              — Это было как раз за день до последнего показа мисс Фелд. И за два до её смерти…

***

Воскресенье, 4-е июля 1976 г.

15:38

      Вспышка. Вспышка. На студии было дымно, гранитно-серо и свежо, то темно, то вмиг светло, то темно вновь, приятная прохлада облизывала кожу, горько пахло лаком и искринками гари. Мариан покуривал свой «Бенсон», раскинувшись на стульчике напротив зеркала, пока гримёр мерно вычёсывал его волосы. Фотограф долго возился с камерой, настраивая объектив заново. Отовсюду гремели самые свежие песенки Фернандеса.              — Такого саундпродюсера себе для грядущего альбома урвал… Он с самим Боуи работал, прикинь! И «Рамоунз». Ну, как тебе новый звук, чувак? Крутецки, правда?              — Тебе честно или чтобы слышать приятно было? — Марсель сидел рядом с корешем, пальцем игрался с ворсом гримёрной кисти, торчащей из подставки, и восторга приятеля явно не разделял. — Не знаю, у меня порой ощущение, что ты слишком с этой хернёй заигрываешься. А эти пидорасы вокруг только и рады что-то из тебя лепить, пока ты ещё теплая податливая кучка г…              На миг он запнулся то ли от скопления богемы и прочих людей рядом, то ли из аристократской порядочности:               — …Глины.              — Что ты имеешь в виду? — Мариан вскинул брови, но тут же был вынужден опустить обратно, ибо гримёр как раз наводил их карандашом. — Если хочется сиять, приходится идти на уступки. Мне, знаешь, петь только в кантетбриджских кабаках не особо хочется. А столица требует жертвоприношений…              — Заебали меня эти жертвоприношения, знаешь. Такое ощущение, что для того, чтобы удержаться на плаву, надо душу продать. А я такой хуйни не хочу. Либо здесь и сейчас — либо потом и нихуя.              — Если заниматься только тем, ради чего совсем не надо пахать… Можно нафиг сдохнуть от скуки. — Он закурил, с хищно-обольстительным прищуром смотря на отражение. В нём — настоящий глянцевый бог с чернильной дымкой вокруг глаз, бронзовокожий Нарцисс в кожаных штанишках и с примечательным колечком в соске.              — Но и пахать исключительно ради того, чтобы не сдохнуть — тоже та ещё хрень.              Марсель положил ногу на ногу, рассевшись на стульчике поудобнее:               — Вот серьезно, каждая галочка в моём списке — обязательно для чего-то: для репутации, для выгодного брака в будущем, для того, чтобы подмазать куму свата троюродной собаки, которая живёт в столице и может крышевать бизнес за пределами Кантетбриджа… Вообще ничего для себя. Моя фамилия имеет охуенную власть; а мне абсолютно до задницы, каким способом быть охуенным. Но при этом существует же, черт возьми, некая вероятность, что вся эта схема развалится до тех пор, как я успею усесться в кресло главного! Никакой уверенности в завтрашнем дне. У вас здесь, в шоу-бизе, тоже так, разве нет?              — Ты видел столичный парламент? Вот там чуваки обычно в своём «завтра» уверены на все сто. Им связи плели ещё прапрадеды, которые ещё успели ирландцев погонять. А у нас… Какой город — такие и связи. Хлипкие, как многоэтажки в Шэдоувейле. А шоу-биз… Да тут вообще всё на везении чисто держится. Правда, Лора?              Глория, будучи уже с готовенькой небрежной укладкой, наносила на губы помаду. Делала это стоя, ибо юбка была настолько короткой, что предательски подскакивала при любой попытке умостить где-то свой зад.              — Ой, мальчики, вы о такой фигне говорите… Политика, парламент — ну что за скукота? Мы же не пенсионеры, у которых все темы для обсуждения ограничиваются тем, что успели вычитать в утренней газетке.              Гримёры пудрили её плечи, ключицы, живот, делая их ещё костлявее. Та ещё задача — из гламурной кокетки слепить героиновую фею. Глория приторно свесилась Мариану на шею:              — Малы-ыш, лучше обсудите, куда мы пойдём этим вечерком… В ресторан или клуб?              — С меня вчерашнего клубешника хватило. — Он прижался щекой к её щеке. — Ну и вы знаете… Мне пить особо нельзя.              — Бросай уже свои таблетки, малыш! Антидепрессанты вышли из моды. Что, неужели на нашей свадьбе ты даже шампанского глотнуть не сможешь?              — Чёрт возьми, Лора! Рано ещё об этом думать, — рассмеялся.              — Вот именно, молодые люди.              Стальной женский голос за спиной ударил топором по затылку. Далида, менеджер, бесцеремонно оттащила девчонку за шкирку и раскалённым взглядом заодно уколола Марселя. Наплевав на работу гримёров, которые из-за её жеста скосили линию подводки под левым глазом и чиркнули её до самого виска, она дёрнула Мариана за запястье:              — Есть пару рабочих нюансов, которые нужно обсудить. — И потащила в свой тесный кабинет, будто воспитательница провинившегося ребёнка.              Дверь осталась чуточку приоткрытой, и Мариан намертво держался за эту щель взглядом — она создавала какую-то иллюзию выхода. Когда Далида рядом и пространство закупорено, воздух автоматически сгущался и приобретал форму лап, туго окольцовывающих его шею. Она держала руки скрещенными на груди и говорила словно и без явного упрёка, но смотрела взглядом палача:              — Мариан, сколько раз мне нужно повторить, чтобы в твоей голове оно наконец отложилось? Поменьше возись с этим хардманским отпрыском. Помни: в первую очередь они наши с Розеллой конкуренты и враги. А то, что вы с этим Марселем вместе таскаетесь с пелёнок, никак не свидетельство того, что они не намерены однажды просто сожрать нас с потрохами, как криль.              — Далида, отцепись. В твои полномочия не входит решать, с кем мне водить дружбу. — Он хмурил брови, но прекрасно знал, что эта мнимая дерзость раскрошится, как только Далида увеличит напор. А она обязательно это сделает.              — Болванище… — Сурово вздохнув, она потёрла переносицу. — Если ещё хоть раз увижу вас двоих вместе — будешь отрабатывать компенсацию месяцами. Ни одного дня без выступлений в календаре ты не увидишь, слышал? Вспомнишь наконец, каково это — работать, а не только гонорары прожигать.              — Я на твои угрозы не поведусь.              — У тебя не будет выхода.              Далида присела на кресло и дёрганным жестом закурила. В Мариане мешались гадкой слизью злоба и нежеланная вина. Он ненавидел до мозга костей, когда она делала так. Показывала, что разговор с ним её настолько взбесил, что требуется сиюминутно снять стресс, и словно утыкала его лицом в это, как котёнка в нассанную лужицу. И пресный запах её сигарет он ненавидел тоже.               — И меньше времени проводи с Глорией в местах, где чёрта с два папарацци вас заметят. Не забывай: она тебе нужна именно для пиара. Не более, не менее. — Постучала ногтем по фильтру и стряхнула пепел. — Ты же, надеюсь, не ляпнешь мне сейчас, что искренне в неё втрескался?              Мариан сказал, что нет, но в каждой из этих трёх буковок соврал. Грязно и скользко соврал.              Спустя время она успокоилась с концами: расслабила позу, медленно выдохнула, раскрошила сигарету в пепельнице — такой же серо-голубой, как и её неизменный костюм, укрытой тенью от букета искусственных роз, подаренных мисс Фелд. Фальшивая, манипулятивная, но всё же улыбка нарисовалась на тонких губах Далиды. Поднявшись, приблизилась к Мариану на пару шагов и прошептала на ухо:              — Ничего, мальчик мой, скоро мы её устраним. Совсем-совсем скоро. Этот идиотский сериал подойдёт к концу, и ты в его финале останешься главным победителем…              Мариану повезло, и он выдохнул с облегчением: нужду отвечать у него отнял внезапный телефонный «дзынь-дзынь». Далида спохватилась взять трубку:              — Алло? Да, Розочка, и тебе доброго здравия. Да-да, дорогая, конечно, мы с нашим золотым мальчиком обязательно завтра посетим твой показ! Будем вовремя минута в минуту…

***

      — Ёбаный же ты…              Ни с того ни с сего в кабинете возникает новый гость — Марсель. Извечно разодетый словно на аудиенцию: рубашечка в мелкий горошек с острым воротником, классический жилет. Он заходит, судя по эмоции на юном лице, с лёгкой надеждой на то, что его товарища всё-таки здесь не окажется. Однако заметив того, кого искал, только хмурится немо, но со всей аристократской драматичностью, сохраняя паузу. Подходит ближе, нависает сверху и хватает Мариана за шиворот полушубка. Словно и негрубо, даже с манерно оттопыренным пальцем, однако чёткий треск одежды выдаёт, с какой силищей он на самом деле сжимает её в кулаке.              — Дружище… — цедит он с очень жирным намёком. — Позволь поинтересоваться… Какого хуя ты здесь забыл?!       — Марс?.. — Мариан картинно хлопает мокрыми ресницами. Утерев костяшками нос, пытается не теряться, но интонация у него тиха и несмела, словно у мальчонки, оправдывающегося перед родителем: — А ты нафига здесь?..              — Я уже привык искать тебя по кабакам, клубешникам, стрипушникам, модным тусовкам на хате у каждого члена местного бомонда поименно — так ты нашёл для меня новую локацию для поисков, да? Участок?! — Реактивная злость Марса рвётся наружу. — Какого хрена ты сюда припёрся, в это вонючее не пойми что?              — Мх… — Тот виновато морщит нос, но всё же продолжает попытки опираться: — Тебя это не касается.              — Ага, ещё чего. — Марсель переводит взгляд на Джоан. — Госпожа мент, вы что, на серьёзных щах сейчас его в чем-то обвиняете?              На удивление для самой себя, присутствие Хардмана в её кабинете не вызывает у мисс Батчелор даже иллюзорный, навеянный сумбурностью ситуации страх. Пусть и на экране до сих пор стоит на паузе запись, где нетрудно угадать сквозь сыпкие помехи черты его матери. Марсель наверняка и без того был в курсе, что эта кассета теперь в руках детектива. Деловито прокашлявшись, она поправляет галстук:              — Мистер Хардман, субординация. Субъект ещё не выложил свои показания до конца.              — Поэтому дай мне закончить, — шипит Мариан сквозь зубы, несмело держа глаза закрытыми.              — Ага, хуй там! Мне надо потом знать, от чего тебя отмазывать и сколько денег с собой брать.              — Я сам разберусь. Твои бабки мне не нужны. Слышал?              — Сейчас пизды получишь. Это ты так из-за той суки Глории распсиховался, что ли?              — Не твоё дело! — резко отрезает. На лице у Мариана чистейший киношный гнев — столь же привлекательный глазу, сколь и пустой, гипсокартонный, натянутый маской, ибо под ней в уголках глаз снова копятся тяжёлые капли слёз. Он старательно играет роль мальчика гордого и бойкого, ибо в этой ситуации она сценарно должна выставить его персонажа в наиболее выгодном свете. Но видно, что сам сейчас эту роль ни капли не чувствует, и его отыгрыш напоминает попытку произнести стих на незнакомом языке, чьё звучание помнишь, а суть — нет.              Ребята наблюдают отстраненно, будто сквозь экран кинотеатра. Кассандра — с некой неловкостью, Адиэль — искренне и пренебрежительно забавляясь. Он выедает взглядом дыры в Марселе, курит развязнее, намерено вульгарно полирует языком ряд зубов. А извечно эмоциональный и легковоспламеняющийся Марс каким-то чудом умудряется это игнорировать. Видимо, слишком уж охвачен переживанием за кореша.       — Мистер Хардман, — стальным голосом вмешивается детектив. — Если Вы не намерены давать показания, прошу, не отвлекайте свидетеля и не мешайте расследованию.              — Да какое нахрен расследование! Вы что, серьезно думаете, что вот это вот, — Марсель указывает на Мариана, — может кого-то убить? Да он тараканов из гримёрки в ладошке выносит, а мы тут про человека говорим!              Джоан бесшумно выдыхает:              — Мистер, прошу. Не вмешивайтесь в дела полиции преждевременно, если Ваше имя в них не фигурирует.              — Марсик… — едва слышно мямлит Мариан дрожащим голосом, сминая штанину приятеля. — Прекрати… Пожалуйста…              Марсель каким-то образом игнорирует и это, скучающе рассматривает старомодные серо-миндальные стены в тусклую полоску:              — Слишком многого хотите, госпожа детектив. Я кента вам в лапы не отдам.              Мисс Батчелор непреклонна. Высокий статус юного Хардмана в её глазах сейчас — не более, чем декоративный бейдж на груди. Она не трепещет перед Марселем, не ощущает его слова более весомыми, чем собственные, стучит золотистой кнопкой ручки по столу и невозмутимо повторяет:       — Мистер Хардман, прошу в последний раз: покиньте кабинет.              У Мариана роль плохого мальчика ломается с треском окончательно: он прячет в ладонях лицо, а вместе с ним и истерические, уже целиком неподдельные и очищенные от привычной жеманности слёзы. А когда осмеливается всё-таки открыть глаза, смотрит так, будто нет ни язвительных зрителей, ни Марселя, да и сама госпожа детектив — не более, чем безликий исповедник за сосновым решетчатым окошком:              — Просто арестуйте меня. Я так больше не могу… Я заебался вариться в шкуре труса…       — Только попробуйте его арестовать — завтра же тут полетят головы, — угрожает пальцем Марс, нарушая благоговейную идиллию. Затем хватает своего приятеля за комья меха вновь, уже крепче, и тащит на выход. — Я тебя понял: ты не в адеквате. Поехали домой, проспишься.              — Марс… — Единственное, что в силах выдавить из себя Мариан. Шепчет это имя, как молитву, обнимает приятеля за колено и волочится безвольным мешком с костями.              Импровизированная бюджетная мелодрама с регионального канала подошла к концу, и Адиэль награждает её жиденькими аплодисментами. Стряхивает себе на язык комок пепла, швыряет окурок под ноги, раздавив каблуком, как таракана, поднимается вместе с Кас и следует на выход:              — Ну, госпожа инспектор, думаю, нам тут делать тоже больше нехрен. Если что, — складывает пальцы в жесте, имитирующем телефонную трубку, — звоните.              Джоан уже не указывает ему на неряшливость, вместо этого провожает взглядом Сандру. Та шлёт инспектору на прощание сладенький воздушный поцелуй из-за плеча, но вкрапления обиды во взгляде так и не испарились. Мисс Батчелор улыбается в ответ мягко и с лёгким сожалением, желая невербально выразить, что по-другому просто не могла. Сандра, скорее всего, верит ей не до конца, но и у инспектора насчёт неё тоже возникает парочка грязных вопросов. Что-то она скрывает, но факт этот витает в воздухе инопланетным ароматом, а что он содержит в своих компонентах — сказать невозможно.              — В обезьянник он собрался, ещё чего! — хмыкает Марс, утащив приятеля подальше.              И напоследок, когда больше в сером кабинете не остаётся ни души, он бросает недобрый взгляд сперва на экранчик телевизора, а потом и на Джоан:              — Вот эти все улики сегодня же отправляются в архив и больше никогда оттуда не достаются. Это, надеюсь, тоже понятно?              — Кхм… — Хоть и кивнуть ей не позволяет гордость, однако взглядом она выражает, что перечить Хардманам пока никак не намерена. Этого, к счастью, оказывается достаточно.              — Замечательно. Хорошего вечера, мадам. — Марсель галантно склоняется в лёгком поклоне, проронив шоколадную кудряшку на лицо, и как можно скорее захлопывает дверь.

***

Четверг, 22-е июля 1976 г.

18:01

      Коридор участка — анархическая ничейная земля за терновником колючей проволоки, где законы и правила приличия уже не царят. Мариан, прислонившись к стене, больше себя не сдерживает: сползает на пол, жмёт колени к груди и хныкает со склонённой головой, будто плакучая ивушка.       — Ну и начудил хуйни ты, конечно. — Марсель складывает на груди руки. — Что на тебя нашло, чувак?              — Я… Марсик… — шмыгает носом и прижимается щекой к колену приятеля. Тому уже насрать, что так брюки мараются в разводах подводки, которую чёрта с два выведешь из ткани, ибо марафет у Мариана всегда вымазан только из косметики высшего сорта. Марсель просто гладит его по голове, просеивая тягучие волосы сквозь пальцы. — Я не могу так больше… Мне очень хреново…              — Проспись, бахни водички — и не будет так хреново. Садиться в тюрьму для этого необязательно, дурень!              — К тому же, солнышко, лейбл твой уже идёт к чёрту. — Сандра хмыкает, подперев спиной стену и высматривая свои ноготки. — Я не имею ни малейшего желания тянуть ваш тонущий корабль с крысками дальше. Как только у меня появится свободная минутка, он будет распущен. Так что быстро сопли в кулак!              Мариан поднимает на неё взгляд божьего озарения:              — Правда, что ли?..              — Чем красивее мальчики, тем они дурнее, — качает она головой.              Адиэль вздыхает с умышленной театральностью, будто ему все происходящее доставляет больше всего проблем, складывает руки за спиной и прогулочным шагом огибает Мариана. Опускает ладонь на его изысканное плечо:              — Эх… Всё-таки вы, гламурные столичные отродья, такие жалкие. Знаешь, один мой дружок с вашего лейбла когда-то мне сказал: если какой-то звездени обязательно нужен перманентный пиар и вливание бабок, чтобы оставаться идолом, то она — просто сраная пустышка. А ты, красавчик, мало того, что взял себе эту роль, так ещё и вытянуть её с достоинством не можешь. Тебе на твоём троне надо на завтрак, обед и ужин профессионально заглатывать двухметровые хуи, как шпагоглотателю, а ты даже от вялого стручка, — пальцами он иллюстрирует коротенькую длину, — давишься и рыдаешь, как пиздявка. И при этом ещё и раззявляешь ротик на самый крупный болт в стране…              Мариан отвечает слегка ошарашенным, непонятливым взглядом с приоткрытым ртом, а вот Марсель, сжимая кулаки, от подобной наглости потихоньку закипает. К счастью, не до критической точки.              — И самое ведь интересное, — продолжает Адиэль, беззастенчиво наматывая на пальцы пряди Мариана, — что ты ебалом и голоском далеко прям не обделён. Заготовочка на настоящую звезду в тебе есть что надо, но ты, идиот избалованный, всё равно решил пойти по самому лёгкому пути. Вот научился бы ты быть этим плохим мальчиком не только в радиусе сцены — и цены бы не было… Пусть бы даже этот мальчик был по сравнению с нынешней куколкой неказистым и сопливым, и пусть бы по нему фанатело максимум три торчка — зато все бы знали, что ты этих лохов заслужил. И что они не забудут о тебе спустя дня два после того, как над поп-Олимпом взойдёт звездулька поярче и побогаче. Но вы, элита грёбанная, всегда были трусами…              Повисает настолько тугая и душная тишина, что лишь треска сверчков не хватает для полной картины. Трижды цокают часы — и Мариан вдруг её нарушает. Шмыгает носом и удивительно ровным голосом лаконично выдаёт:              — Спасибо.              Такого не ожидал никто, а больше всего — сам Адиэль. Ребята переглядываются, хлопая ресницами, а Мариан лишь отстранённо покручивает золотые кольца, обвивающие пальцы. В его глазах — холод с оттенком манерного, однако всё же неподдельного высокомерия.              — Мне так прямо даже Марс бы это не сказал. А иногда это крайне полезно. — Смахивает пышные волосы с плеча. — Услышать взгляд со стороны не от какого-то там критика из «Роллинг Стоун», а от ничтожного лоха, обделённого жизнью. И который тоже, как и я, вечно пытается выёбываться перед теми, кто статуснее него, и набивать себе этим цену.              Переводит взгляд на Сандру:              — Мисс Май, Вы говорили, что лейбл собираетесь закрывать? Вот и славно. Значит, это отличный повод мне отправиться в свободный полёт.              Адиэль вскидывает брови и хмыкает, явно не ожидая от вечно покладистого золотого мальчика такого нахальства:              — Королева драмы, блядь. А певчая птичка-то, знаете, слегка охренела…              Марсель по-кошачьи щурит глаза, долго рассматривая приятеля, а затем резко замахивается и лепит тяжёлый поучительный подзатыльник Адиэлю:              — Долбоёб, ты его подбодрить пытаешься или до суицида довести?              — А мне, думаешь, нехер делать — ещё и всяких змеёнышей с золотой ложкой в заднице подбадривать? — Фыркнув, Адиэль грубо его отталкивает.              — Хули ты тогда вообще свою сосалку в сторону моего кента открыл?!              — Потому что имею право. Или, может, как и треть государства, просто хочу его сладенько трахнуть… А что, хочешь мне запретить? — смеётся он. Неприлично сильно приближается, растягивая иссушенные губы в наглой лыбе. — Хочешь — можешь попытаться меня заткнуть… Если кишка не тонка.              — Давно пиздюлей не получал?!              Скрипя зубами, Марс сжимает кулаки до такой степени, что, казалось, вот-вот услышится треск. Адиэль этому только рад. Юный Хардман снова в его глазах расцветает, становится сплошной усладой для взора, невольно заставляя воображать эту картинно разгневанную моську у себя между ног, а самого Марселя — эротично измученным, как святой Себастьян, чтобы расхристанные кудри спадали на лоб; связанным терновником, запытанным до трясущихся колен и прирученным, пронизанным кровавым бисером отчаяния в этих дьявольски карих глазах — для подобных ему привилегированных обмудков слово «отчаяние» ни разу в жизни не имело смысла, оставаясь непонятным сленгом из лексикона рабочего класса. И Адиэль с вызовом смахивает волосы с лица:              — А ты попробуй.              — А я и попробую. — Марсель тут же ударяет кулаком прямо в челюсть.              В голове звучит протяжный гонг. Адиэль теряет равновесие, в последний момент успев всё-таки ухватиться за стену. Он пытается ударить в ответ, но Марсели в его глазах множатся в геометрической прогрессии, потому безбожно промахивается.              — Что, мало тебе, придурок? — А Марс тут же прописывает ещё один удар следом.              В этот раз удержаться на ногах Адиэлю уже не удается, потому, чтобы не выйти совсем уж проигравшим, он цепляется за воротник Марселя и заставляет его шлёпнуться на пол вместе. И держит, как капкан лапу своей жертвы, прикладывает все силы, чтобы ни в коем случае не выпустить. Марсель со смачным шлепком приземляется на паркет, явно не ожидая настолько подлой подставы и не успев своевременно сгруппироваться:              — Аыгх! Охуел, что ли?!              Адиэль в ответ тяжело дышит, улыбаясь, как блаженный дурачок, и бесшумно хохоча. Грубой силой преимущество ему не выбороть — кулачки у Марселя всё же ловче и профессиональнее. Потому решает унизить по-другому: дёргает его за воротник и озверело вгрызается поцелуем в губы. Столь ирреальным кажется ощущать, как в них пульсирует тонкая венка, собственными устами — ирреальным и оттого особенно волнующим живущих внизу живота похотливых тараканов. Тут же на языке налётом оседает микрочастица привкуса блеска для губ — отвратительно стерильного и сахарно-сладкого. Желая его перебить поскорее, Адиэль делает поцелуй острее, до саднящей боли и жжения на кончике языка.              Марсель моментально вскипает до предела, и следующий удар уже приходится не по лицу, а с разгона коленом прямо в пах. Адиэль вскрикивает по-позорному пискляво. Его цель сейчас одна — не проиграть и не разомкнуть поцелуй с концами. И чтобы её добиться, он прикусывает нижнюю губу Марселя до багровой капли, стекающей по подбородку.              Юный Хардман хватает Адиэля за волосы и, грубо оттащив от себя, бьёт затылком прямо о твердый пол:              — Шлюха позорная! Да что ты себе вообще вздумал?!              — Мных… — Адиэль жмурится до боли в переносице и височном нерве, скованный импульсами до самых кончиков пальцев. Кажется, словно вся плоть под кожей утратила силы и превратилась в сыпучий песок. Рефлекторно он тянется пощупать бусины браслета, сплетённого Каэлем — ведь Адиэль знает, что с ним никогда не проиграет. Но вскоре, так и не нащупав, осознаёт, что в спешке его попросту забыл. Он не сдаётся. Но больше не борется.              — Сколько раз тебе повторять, что такое грязное… — Удар. — Вонючее… — Удар. — Жалкое отродье, как ты, не имеет никакого права ко мне даже прикасаться! Особенно этими гадкими, сука, напомаженными губами! Ты когда на себя в зеркало смотрел, дерьма кусок? Да ты же хуже помойной крысы, и относятся к тебе так же, так откуда у тебя столько этой ебаной наглости? Загнись уже наконец!              Грудь у Адиэля бешено вздымается. Он глотает воздух рвано, словно в последний раз перед тем, как его гроб обложат лилиями и плотно заколотят. Черты Марселя в его глазах будто в нестабильном фокусе, который то концентрируется на лице, то снова расплывается, а свет редких настенных абажуров распадается на мелкие призмы.              — Красивый ты всё-таки… — бездумно тянет Адиэль, не слыша сам себя, и в следующую же секунду об этом жалеет. Но не видя у Марселя какой-либо реакции на это, приходит к выводу, что всё-таки произнёс это только в мыслях.              — Ты ж не более чем гадкая позорная шлюха, о тебя ноги вытереть как нехуй делать! — А Марсель не прекращает. — И удел твой — сидеть и помалкивать, пока все дырки заняты! Ты ведь сам продал всю свою человечность вместе с телом. Решил работать куском говна — будь добр, соответствуй! Сиди себе, сука, на привязи, как пёс, расставляй ноги и не вякай, блядь!              Безбожно кряхтя, Адиэль пытается приподняться на локтях, но получается с трудом: запястья то и дело подкашиваются, будто у больного остеопорозом. Из последних сил он пинает Марселя каблуком — даже не пытаясь победить, просто из мести и желания подгадить напоследок. Но тот в ответ пинает ещё сильнее:              — Вы посмотрите на него — ещё и отбивается! Тебе кто такое право дал? Что, мало тебе зубов выбили, пока учили, что к высшим по статусу надо быть либо на коленях, либо за несколько километров? Ума не приложу, как такого придурка можно снимать. Это уже совсем надо быть на голову ёбнутым быть.       Тёплая кровь стекает по вискам обильно, будто на лицо непрерывно брызгает кровавый душ. Адиэль старается убрать прилипшие ко лбу пряди и же не пытается бить в ответ — нет ни возможности, ни желания. Вместо этого, пьяно улыбнувшись, лишь мямлит единственный вопрос, который среди вязи бредовых мыслей ему кажется наиболее достойным того, чтобы быть произнесённым вслух:              — Как там Нат поживает? Нашёлся уже блудный котёнок?..              — Какая тебе нахуй разница? Не вернулся ещё. Тоже решил мне проблем доставить, говнюк мелкий!              — Что значит «какая нахуй разница»? — Адиэль по-идиотски усмехается. — А может, я по нему скучаю?..              — Тогда почему бы тебе не отправиться на тот свет и не проверить, нет ли его уже там?! — Марсель прорастает злобой до костей, отвешивая ещё один удар, лишь бы Адиэль заткнулся.              — Мх… — Он шипит, поглубже заталкивая боль, скалит зубы в хищной злобе. Пинки Марса начинают действовать на нервы. Не только потому, что повторяются, как зуд комара над ухом, наматывающего по комнате круги. И не потому, что намученное до самых пяток тело начинает встречать каждый удар всё болезненнее. А потому, что каждый муторный сиренево-багровый импульс сильнее и сильнее напоминает о собственной беспомощности, от которой Адиэль сейчас как мог ограждался косым забором артхаусных мыслей.              Впрочем, пусть Марсель лупит и дальше. Ему всё равно больше ничего не остаётся.              Сглатывая кровь, Адиэль тянет:              — Когда я попаду в Ад, мгх… То буду там самым крутым ублюдком. А ты, дохрена гордый соплячок, там навечно будешь моей ручной сучкой…       — Чувак, с таким количеством денег, как есть у меня, я всю жилплощадь в Раю скуплю, лишь бы с тобой не пересекаться. — Отвесив последнюю пощечину, юный Хардман поднимается. Снова Мариан, подобно карманной служке, протягивает корешу чистый платочек — видимо, такова у них традиция, ведь Фернандесу, в конце концов, никогда не хватит яиц разнять драку, а уж тем более с Марсом в главной роли. Тот брезгливо вытирает платком измазанные в крови и смольной подводке руки. — Так что не смей ко мне больше приближаться, понял?              — Наслаждайся пока этим пространством. — Адиэль кривит губы, упёршись туманным взглядом снизу вверх. — Потому что поверь, ублюдок, когда у горожан лопнет терпение и всю вашу семейку толпа будет рвать на клочья… Я любой ценой выгрызу себе возможность быть первым и единственным, кто воткнёт нож тебе в глотку.              Слух отнимает, уши плотно закупориваются невидимой плёнкой. Марсель, вероятно, что-то отвечает, но уже абсолютно плевать. Последним, что чувствует Адиэль, становятся нежные эфирные ручки Сандры, под локоть утаскивающие его на улицу от греха подальше.              Солнце садится сегодня непривычно рано — на горизонте уже едва разглядеть его абрикосовую макушку. Трезвое сознание возвращается Адиэлю лишь тогда, когда участок оказывается далеко-далеко позади, а ребят окружают рёбра малознакомых улиц с облезлыми бордюрами, цветущими кустами роз и коричневатыми пятиэтажками, потеплевшими под закатной пеленой до вкусных насыщенно-ореховых оттенков. Сандра где-то рядом. Адиэль этого не видит, ибо не в силах повернуть голову, но точно знает, чувствует лопатками её фантомное тепло.              Мимо пролетают цветастые машины, по ту сторону дороги паренёк выгуливает лающего на воронов лабрадора. Адиэль не слышит ничего из этого. В ушах у него заезженной пластинкой, которую хочется выцарапать из мозга, как лишай, звучит газетная нарезка словечек: шлюшка, ничтожная дрянь, грязная дырка, продажное мясо, вонючее отродье… Они прокручиваются вновь и вновь, и Адиэль не различает, когда они звучат тембром Марселя, когда Розеллы, а когда звенящий голос перетекает в собственный.              Он чувствует, как его лапают руки, сотни, тысячи рук в вязкой грязи, оставляя тягучий липкий след, покрывают кожу подобием смолы, пахнущим залежами гнилых овощей в холодильнике. Грязь присыхает намертво, и отодрать её возможно будет лишь вместе с кожей. Эти руки то шершавые, как кожа крокодила, то костлявые и пропахшие спиртом, то морщинистые и слепящие блеском бриллиантов. Он знает на ощупь каждый их палец.              Шлюха. Шлюха. Шлюха…              Адиэль пытается оторвать комки грязи, трёт их то своими ладонями, то чужими, ладонями тех, чьи имена в его телефонной книжке записаны на последней странице в разделе не-клиентов. И хоть отчасти это удаётся, но чистая кожа от касаний вся оказывается покрыта струпьями, стёрта, будто её стёсывали о мелкую тёрку. Больно до озноба и тошноты в районе желудка. А перед глазами — розовые вспышки, розовые обои, розовые розы, а на языке — прогорклый привкус купюр.              — Что такое, солнышко? Разволновался, Адиэльку?..              Перед взором мелькает белое пятно. Ласковые руки, которые обволакивает лунная дымка, опускаются на его щёки, гладят виски. И только благодаря ним комья грязи начинают медленно таять и стекать с кожи.              — Тебе плохо, малыш? — эхом отражается в его ушах голос Сандры. Адиэль слабо кивает. Она присаживается на высокий бордюр у тротуара, под кустом белоснежных роз, разрезающих закатную пелену своей кострубатой тенью. Мягко тянет приятеля вслед за собой и, уложив его голову себе на колени, успокаивающе приглаживает волосы.              Адиэль со спокойной совестью опускается, теряя разницу между коленками Сандры и прохладной подушкой. Тень куста падает ему на левый глаз, а вот правый неудачно оказывается под атакой солнечного света, и Кас создаёт ладонью козырёк над его лицом, дабы другу не приходилось напрягать мышцы лица и жмуриться. Он слегка морщит нос, когда какой-то импульс боли всё ещё порой выстреливает в висок. В бреду он целует запястье подруги и глухо мямлит:              — Ведьмочка… А я правда ничтожная шлюха?..              Конечно же, Кас искренне отвечает, что нет, разражаясь длинной тирадой об этом, но Адиэлю не удаётся зацепиться ни за единое её слово. Ему кажется, словно он знал каждую произнесённую ею сейчас буковку наперёд, потому мозг их воспринимает словно дыхание: естественный автоматизированный процесс, недостойный того, чтобы его осознавать.              — Не слушай бабулю. Если мне не веришь, малыш — прислушайся к картам. Вот они уж точно никогда не солгут!              — А у тебя они и сейчас с собой? — с трудом усмехается.              — Адиэльку, они всегда со мной. Ведьма без карт — будто звездочёт без телескопа…              Он не видит, как Сандра помешивает свою колоду таро, но отчётливо слышит над ухом. Ровно два «Форда» и один «Триумф» успевают проехать по дороге мимо, прежде чем она демонстрирует Адиэлю выпавшую карту, повертев перед глазами. На ней — мужчина под неспокойным небом. Три тяжёлых меча у него в руках, ещё пара — под ногами.              — Пятёрка мечей, — поясняет Сандра гипнотическим голоском, как будто напевает колыбельную. — Раз мы говорили о бабуле… Ох, эта карта всегда говорит о недобром. Люди под этой картой высокомерны, склонны добиваться побед любой ценой. Все, кого они считают ниже себя — всего лишь пешки на их игральном поле, бесполезные и бездушные игрушки, с которыми не стоит считаться. Её взгляд на тебя, Адиэльку, никогда не говорил о том, кем ты есть на самом деле… Не верь ему.              — Плюшка… — тянет Адиэль бездумно. — А ты скучаешь по бабушке?..              Сандра точно что-то отвечает, но её слова мигом смываются морской пеной с памяти Адиэля. Отпечатывается только последнее:              — Ты ценен, Адиэльку. Твоя человечность не продаётся. Она дороже целого мира и никто не в состоянии её купить, как бы того ни желал…              Счёт времени потерян. Адиэль ещё долго и по-пёсьи преданно сидит вот так: на бордюре, в океане аромата роз и дорожной пыли, с головой, тонущей в нежных рюшах юбки Кас, пока приятельница убаюкивает его своими ладонями. Сидит до тех пор, пока солнце не прячется окончательно и небо не покрывается ветрянкой звёзд. Густая стая ворон летит над головой, чёрной крошкой усыпая небосвод, каркает надрывисто и протяжно. В голове у Адиэля неустанно повторяющееся «шлюха» под конец полностью вытесняется другими словами. И чьим голосом они звучат — он уже слышит отчётливо:              — …И пусть будет проклят каждый, кто смел тебе навредить.