Не бойся чёрных роз

Пятница, 2-е июля 1976 г.

18:39

УБИЙСТВО В ШЭДОУВЕЙЛЕ

Утром 29 июня в районе Шэдоувейл полиция обнаружила тело 53-летнего Уильяма Джорджа Гисборна.

По предварительным данным, убийство было совершено ударом колюще-режущим предметом в область паха.

В карманах убитого были обнаружены кожаный бумажник, записная книжка и бутон Проклятой розы.

По словам жителей Шэдоувейла, Уильям Гисборн занимался нелегальным сутенёрским бизнесом. Был известен весьма жёстким подходом к своим работникам и частым применением физического насилия. В своих кругах имел прозвище «Хозяин».

На данный момент расследованием дела занимается полиция округа.

      

      — Хе, теперь-то понятно, нахрена я вам тут сдался. — Комок жухлого сигаретного пепла падает на газету. Разъедая выпечатанное «…стым применением физич…», он прожигает в бумаге дырку. — Блядь…              — Гражданин, положите на место. Эта вещь принадлежит следствию.              Джоан смотрит без угрозы, но холодно, приказно. Она и сама не брезгует покуривать, пока безучастно заполняет протокол. Её холёные пальцы в нейлоновой перчатке сжимают мундштук с бережностью, присущей в Кантетбридже лишь детективам, докторам и сынкам монополистов. Для неё же, дамы из столицы, подобные манеры — едва ли не врожденная данность, почти как мушка над губой. Хотя и годы в кресле детектива тоже отчасти придали руке твёрдости, а глазам — неизменной властности и сосредоточенности, градус которых не в силах сбавить даже кошачьи стрелки, в умах неглубоких простолюдинов созданные исключительно для того, чтобы придавать взгляду кокетливости дурнушки-певички из кабаре.              Две с лишним недели командировки в Кантетбридже уже успели отнять у Джоан тридцать четвёртый День рождения, вечер джаза в излюбленном театре, поход на выставку кубизма в картинной галерее и встречу с кузиной. Она знала, на что шла, когда боролась с коллегами за этот шанс. Кантетбридж для столичных — всё равно что остров с каннибалами для белого европейца. Дикая, необужданная земля, где люди — не люди, а животные, подтирающиеся листьями лопуха. Но Джоан этот снобизм никогда не разделяла. В её глазах мелкие городишки были словно отдельные, самостоятельные экосистемы. Словно одна нескончаемая артхаусная кинолента. Она никогда не стремилась в них жить, но обожала быть гостем, наблюдателем. Всякий раз ей казалось, что даже рёв автомобильных колёс в провинциях звучит иначе. По-особенному. Коллеги не рассматривали эту командировку для себя как нечто большее, чем быстрый путь к повышению. Потому столь повышенный энтузиазм Джоан либо встречали с брезгливым непониманием, либо расценивали как попытку подмазаться к начальству. Из-за этого особой конкуренции, впрочем, и не возникло.       Но несмотря на репутацию цитадели беззакония, за которой ни одно божество не присматривает даже одним глазком, пока за этот срок Кантетбридж смог предложить опытному детективу лишь пару подростковых потасовок и кражу антикварных часов у старушки. Убийство — первый увесистый улов. И всё равно Джоан не покидает ощущение, что время она тратит зря. Исписывает ручку, для галочки заполняя бумаги, обречённые забыто тонуть под слоем пыли в архиве. Дышит вязкими химозными духами свидетеля и понимает, что её утончённому нюху придётся в ближайшие дни познать ещё множество оттенков дешевизны. До тех пор, пока не допросит каждую путану из записной книжки жертвы. И всё ради единственной награды — неприметной статьи в самом уголке местной газетёнки. А ведь все эти часы могли быть потрачены на прогулки и запечатление улочек на романтически-размытых полароидах.              Допрашиваемый же себя формальностями не отягощает. С неизменно закинутыми на стол ногами курит развязно, роняя пепел то на пол, то на грудь. Даже до пепельницы тянуться не желает — стряхивает прямиком себе на язык и глотает сизую крошку, будто и не пепел вовсе, а кофейную гущу, ненароком попавшую в рот. И даже просьбу Джоан выполняет со взглядом едкого безразличия, словно делает одолжение.              — Ваши придурки легавые меня, между прочим, у клиента украли. Ворвались, как к себе домой зашли, за шкирку чуть ли не с его хуя стащили — и сразу в тачку. А вы знаете, сколько бабла он за мой зад был готов отвалить? — Свидетель покачивает щиколоткой. Женские ботинки на его длинных, мясистых ногах выбивают тихий ритм, постукивая по краю стола. — Так что надеюсь, я здесь не ради херни свои бабки просрал.              — Полиции пришлось применить силу, так как Вы проигнорировали уже вторую повестку. — Джоан перелистывает страницу, даже не удостаивая его взглядом. Не из пренебрежения — из банальной усталости.              — Ага, ибо делать мне нехрен — только по участкам таскаться ради этих писулек. Ваше начальство всё равно в итоге ими задницу подтирает. Либо себе, либо ищейкам. — Цокает языком. — У вас в допросной, к тому же, мочой воняет хлеще даже, чем в притонах, где меня обычно снимают.              Свидетель зажимает сигарету между густо напомаженных чёрных губ и закуривает. Горечью табака будто бы заедает не то плесенное послевкусие от воздуха допросной, не то собственный яд. Джоан знала, что местные шлюхи все клыкастые и с характером, вовсе не ровня покорным столичным: протянешь руку — палец откусят по самую костяшку. И всё равно не даёт ей покоя то, насколько нелюдимым, чертячьим взглядом свидетель сверлит в комнате всё, кроме самой Джоан. Её единственную он старательно избегает.       Детективная чуйка ей шепчет: он точно что-то утаивает. Этот подлец не так прост, каким может — и, вероятно, хочет — казаться.              Холодная лампа заменяет небесное светило, мерцает над головой с перебоями, сопровождаемыми тихим треском. Свидетель вновь обводит взглядом стены, застеленные чернильной тенью. Притворно-оценивающе, даже не скрывая, что попросту тянет время.              — Я Вас, мисс Батчелор, разочарую, — наконец-то продолжает, — но вряд ли от меня будет хоть сколько-то пользы следствию. Я даже реальное имечко своего босса узнал только из этой газетёнки. Откуда мне знать, где он там шлялся и напоролся яйцами на чей-то ножик?              — Следствие само решит, полезны Вы или нет. — Джоан разглаживает ладонью чистый лист протокола и берёт ручку. — Документы при Вас?              — Нет.              — По какой причине?              — Потому что, — свидетель беззаботно закуривает, вновь не торопясь с ответом, — их не существует.              — В каком смысле?              — В прямом. Нет у меня документов и никогда не было. Нахрена простой второсортной шлюхе своё существование как-то сертифицировать, а?              Джоан сдержанно вскидывает тонкие брови-дуги. В раздумьях постукивает ручкой по столу, перебивая цокот часов.              — Ладно, так уж и быть… — по итогу лишь протягивает вздох. — Имя.              — Адиэль.              — Рабочее или настоящее? — уточняет.              — И то, и другое.              — Фамилия.              — Фон Арт.              — Из знатного рода, хм? — понижает голос детектив, интонацией давая понять, что интересуется не для протокола.              — Не Ваше дело. — Адиэль дёргает уголком рта, тешась шансом лишний раз поязвить. — К следствию моя родословная отношения не имеет.              Вновь негромкий, но усталый вздох слетает с губ Джоан. Она едва осознает услышанный ответ, ведь и сам вопрос был задан исключительно приличия ради. Осмотр места преступления выжал её до последней капли и оставил томиться в рабочей рутине совсем обезсоченной, как старые фрукты в сангрии.              — Дата рождения? — продолжает Джоан слегка потускневшим голосом, фиксируя слова на бумаге.              — Двадцать пятое декабря, сорок восьмой.              — Место рождения?              — Гнойный гадюшник этот. Кантетбридж.              — О прописке, образовании и семье, я предполагаю, спрашивать смысла нет?              — Вы чертовски проницательны, госпожа детектив.              Мисс Батчелор делает затяжку и выпускает дым из гранатовых губ. Глаза её на миг теряются за его вуалью, пронизанной сырым светом. А как та рассеивается, Джоан поднимает на Адиэля взгляд. Смотрит наблюдательно, выцепляет крохотные, но красноречивые детали. Подмечает, например, что пошлые придыхания в его прокуренном голосе проскальзывают непринуждённо, заставляя каждое слово волей-неволей тянуть лакрицей. Давняя рабочая привычка, въевшаяся в речь невыводимо, как закоченелые пятна крови в простынь.              Подмечает детектив в путане и более очевидное. То, как косматые, напоминающие мириады тараканьих лап, отросшие до плеч волосы с лица сдувает. Как сильные ноги протягивает и спину выгибает, когда на стуле раскидывается. Везде в нескладных, расхлябанных движениях заметна рефлекторная попытка себя продать. Нагло и в лоб, подобно безыскусному бульварному чтиву с голыми дамами на обложке. Даже лиловые пятна на шее не пытается скрыть — носит с гордостью, будто медали, только подчёркивая кожаным ошейником с пряжкой, как у прирученной собаки.              Замечает она и то, что под жирными слоями пудры и мазутной подводки прячется, в общем-то, самый рядовой и невзрачный молодой человек. С худющими щеками, бурыми кругами под глазами, крючковатым носом и не по годам дряблой кожей. А тело под короткой майкой и неприлично тугими штанами из кожзама просвечивается вполне себе поджарое, мужественное. В то же время, однако, попытайся смыть всю эту бабскую требуху с Адиэля — не получится, как ни старайся. Она его кости уже давно опутала изнутри своими ядовитыми корешками и вросла крепко-крепко. Голыми руками не выдрать.              Наводит всё это на одну и ту же мысль: в своих попытках прибедниться Адиэль нагло врёт. Нет уж, не бывают подобные экземпляры бесполезными для следствия.              Перед Джоан — путана крайне матёрая, опытная. Таких сутенёры месят и полируют кропотливо, как кукол из фарфора, кружев и вискозы. Чем изощрённее технологии изготовления, тем элитнее готовый продукт. Адиэль, сомнений нет, как раз из тех, кто вылеплен дрожащими от запоя руками по методу сломанных костей: после каждого удара они срастались заново, обретая уже иную форму. И ломались, ломались, пока не складывались в желаемую композицию, безупречную в своём похабстве и беспринципности.              Над Адиэлем его босс корпел, очевидно, долго. Подтверждает это и то, что в записной книжке жертвы его имя мелькало едва ли не чаще всех. Но признаваться в этом свидетель категорически не желает. И Джоан сомневается, что лишь из банальной заносчивости.              Впрочем, не исключено, что Адиэль и сам порой дробил себе суставы в желании поскорее стать главным шедевром для своего творца. А может, даже для самого себя.              — Место работы? — Протокол, увы, вынуждает задать этот нелепый вопрос.              — Сами догадаетесь, что стоит вписать? — хмыкает Адиэль, качая головой. От этого ржавые крестоподобные серьги звенят громко и неприятно, будто колокол в городской ратуше.              Джоан не вывести из себя такой заурядной вредностью, но после утомительного дня даже она начинает давить на нервы. Со вздохом она кладёт ручку на стол, заправив за ухо короткую кофейную прядь. Проговаривает ещё лет десять тому назад заученную ерунду о правах свидетеля и его ответственность за свои слова. Адиэль предсказуемо встречает её слова снисходительным хмыком. Но Джоан его игнорирует.              — В каких Вы были отношениях с жертвой? — приступает к основной части допроса.              — В разных. Рабочих, кулачных, половых, собутыльнических…              — Мистер фон Арт, попрошу конкретнее.              Адиэль со всей присущей картинностью закатывает глаза, словно набивает себе цену перед очередным клиентом. Понимая, что вряд ли дождётся прямого ответа, Джоан берётся за наводящие вопросы:              — Когда и как Вы узнали о гибели своего шефа?              — От девчонок наших. Одна как раз шла ему процент с выручки отдавать. А там вон какая радость — можно, оказывается, всё до последнего пенни себе загрести. И никто за это даже по рёбрам не ёбнет.              — Как Вы отреагировали на эту новость?              — Чуть было не поверил в Бога — хрен знает только, какого именно. Кто там заправляет кармой и прочей хернёй?              Пауза.       — Ваши отношения были натянутыми?       — Следствию должно быть насрать на наши отношения.       — Мистер фон Арт, — Джоан слегка хмурит брови, взглядом выражая, что неповиновения не потерпит, — если данный вопрос прозвучал — значит, следствию этот момент важен. И дать ответ — Ваша гражданская обязанность, прописанная в законе.       — Я этот закон ебал ещё сильнее, чем он ебёт меня. — Лицо Адиэля искривляется в ещё более едкой гримасе. Теперь сомнений нет, что вредность тут не причём: говорить об этом он и правда не хочет. Но сквозь зубы всё же бросает детективу то, что она желает услышать: — А Вы как думаете? Этот ублюдок мне столько раз морду приводил в нетоварный вид — просто пиздец. Да это подарок небес, что я до сих пор работёнку продолжать ещё в состоянии. Затрахал, а. Совсем не умел бизнес вести, в долгах купался, как в дерьмо в унитазе. Столько перспективного товара угробил из-за того, что считал пиздюли лучшим способом дрессировки шлюх. Работодатель из Хозяина, одним словом, был полное говнище.              У госпожи инспектора вызывает одновременно настороженность и любопытство то, с каким прагматизмом произносит Адиэль эти слова. Почти что без личной обиды. Только профессиональное недовольство: с такой дотошной, оценивающей интонацией, словно не о торговле телом говорит, а об изготовлении медных сувениров.              — Говорите, у жертвы имелись долги… Кому именно он был должен?              — Я там гребу? Даже рыл их ни разу не видел, не говоря уж про имена.              — Как давно Вы сотрудничали с мистером Гисборном?       — А хрен знает. Такое чувство, что как только из мамочкиной пизды вылез — сразу в его шлюший отряд полетел. Память после его вонючих кулаков совсем сбоит, знаете. Но годков тринадцать уже точно есть.              — Всю жизнь работали только путаной?              — Типа того.              Джоан делает пометки и обдумывает следующий ход чутко, как во время шахматной партии. Ей кажется, что она отыскала нужную тропинку, но пока сделала в её направлении лишь первый шаг. Сейчас от неё требуется особая аккуратность. На каждом углу могут поджидать гадюки с раззявленными пастями.              Она не решается идти ва-банк. Продолжает медленно подкрадываться издалека:              — Вас устраивает Ваша профессия?              — Вы, леди, охренеете, но вполне. — В этот раз Адиэль не юлит. Наоборот: кажется, это первое, о чём он говорит искренне и с усладой. Даже позу, замечает Джоан, слегка расслабляет, облокотившись на спинку стула и покачиваясь на нём со скрипом. Не врёт. — А что? График гибкий, кормят сытно, бабки безграничные. Да и Вы на рожу мою посмотрите. — Взмахивает ладонью, кругом обводя в воздухе своё лицо. — Без штукатурки на неё ж без слёз не взглянешь. Куда такого задрипанца бы взяли? А здесь я грёбаная звезда. Половина обрюзгших запойных лошков Кантетбриджа душу и печень продадут за то, чтобы меня трахнуть. Что ещё нужно для счастья?              Вот теперь настала пора доставать первый козырь. Элегантно скрестив ноги, Джоан переводит взгляд с протокола на свидетеля:              — Как давно Вы перешли на оконную проституцию? — едва заметно прищуривается, словно готовящаяся к нападению кошка.              — Со вторника. — Адиэль же отвечает сухо, совсем, похоже, не чувствуя для себя опасности. Зря.              Вот оно.              — Со вторника двадцать девятого числа? То есть… — Джоан берёт в руки соответствующий документ и, демонстрируя его свидетелю, указывает ручкой на озвученное им же число: — В день, когда узнали об убийстве?              — А что Вас удивляет, мисс Батчелор? — В ответ тот лишь расслабленно выдыхает дым. — Стал бы я без этого засранца неделями без работы торчать, думаете?              — Поиск рабочего места, договор насчёт его аренды, его организация, оплата… — Она говорит негромко, размеренно, заставляя внимательно ловить каждое слово. — На всё это требуется время. Особенно учитывая, что, выражаясь метафорически, Шэдоувейл — крохотная столица кантетбриджских секс-работников. А оттого далеко не каждому новоприбывшему удаётся выбить там своё место под солнцем… Не говоря уж о столь кратких сроках.       — Ха, а Вы думаете, я какой-то хрен с горы? Моя репутация сама выбивает для меня двери в любой блядушник города. Да эти хуесосы сами готовы мне доплачивать, лишь бы я рабочее местечко снимал именно у них…              — Однако для этого в первую очередь им важно это свободное местечко у себя иметь. Возможно, мистер фон Арт, Вы договорились о рабочем месте заранее?..              — С чего Вы взяли? — Он изгибает бровь без притворства. Либо говорит правду, либо раскусил намерения инспектора. — Откуда мне было заранее знать, что судьба сделает мне такой подарок и освободит от этого мудла?              — Предполагаю, так или иначе Вы давно об этом мечтали. Многие люди, к примеру, накапливают средства на автомобиль своей мечты с ранних лет, пусть и прекрасно осознают, что данная цель займет у них не меньше десятилетия. Вам ничего не мешало на случай столь радостного для Вас дня заблаговременно забронировать рабочее место. Вы ведь не планировали провести всю жизнь под эгидой столь бестолкового начальника, не так ли?..              — Бред не несите, госпожа. Это всё столичные придури. У кантетбриджцев генетически отсутствует извилина, отвечающая за надежду на лучшее.              Промах.              Перелистнув протокол, Джоан меняет тактику. Решает ковырять с другой стороны и приступает к вопросам, в преддверии которых долго пыталась притупить бдительность Адиэля. Вероятно, зря: проницательный попался, несмотря на совсем наглые и бестолковые глаза.              — Где Вы были в ночь с двадцать восьмого по двадцать девятое июня?       — На работе.              — Кто может это подтвердить?       — Каждый, кому я в ту ночь отсосал, — говорит уверенно. — Выделить красным маркером в записничке Хозяина нужные номера или сами догадаетесь, на каких страничках их нарыть?              — Что насчет 7:36? Где Вы находились в это время во вторник?              — У знакомой уже чаёвничал. Восстанавливался после ночки морально и физически.              — Она может это подтвердить?              — Ещё бы. Она, знаете, так же целый день на бюрократическую поебень тратит, как и Вы. Можете к ней завтра заскочить во время обеда, если ради премии Вам надо кому-то ещё мозги потрахать. Она в ратуше работает.              — Имя?              Спрятав взгляд за последним комом дыма, допрашиваемый тушит сигарету об язык. Швыряет на пол испачканный помадой окурок и, наконец-то убрав со стола ноги, топчет каблуком. Продолжает упорно игнорировать пепельницу. Его тело теряет прежнюю непринуждённость, становится хоть и не напряжённым, но более собранным, словно Адиэль готов в любой момент начать яростно отпираться.              — Кассандра Май, — отвечает он, прежде чем рассосётся табачный туман.              — Май… — Джоан задумчиво тянет фамилию, разбирая на молекулы каждый оттенок того, как та прозвучала из его уст. — Иностранка?              — Местная. С польскими корнями.              — Насколько близко Вы знакомы?              — Достаточно.              И тут мисс Батчелор вовремя ловит, как редкую бабочку сачком, прометнувшуюся в интонации Адиэля странную резкость. И теперь будет сквозь стёклышко банки её изучать под линзой, без намерения отпускать.              — Часто ли Вы ходите к ней на чай подобным образом?              — Когда успеваю и когда не слишком заебусь. У неё с девяти работа.              — В ратуше, говорите… И какую должность она там занимает?              — Вот у неё и спросите. Я в этой бумажной иерархии нихрена не гребу.              — Она знает, что Вы сменили место работы?              — Ага.              Джоан чувствует, как едва уловимо, но всё же надламывается, обесцвечивается голос допрашиваемого, а ответы становятся лаконичнее. Варианта два: либо Адиэль пожалел о том, что упомянул знакомую, либо — что куда вероятнее — не ожидал, что детектив зацепится за её имя столь основательно. И в обоих случаях это значит одно: за именем Кассандры Май скрывается нечто крайне значимое.              — Кто-то ещё узнавал об убийстве непосредственно через связь с Вами?              — Никто. Думаете, кому-то не насрать?              — Даже Ваши коллеги?              — Я среди них об этом дерьме узнал последний. Говорю же: в гостях торчал.              Тлеет сигарета в мундштуке из чёрного дерева. Смяв её о дно пепельницы, Джоан берёт хранимые в папке фото и медленно перебирает, высматривая. Слегка щурит чайные глаза, испытывающим взглядом пригвоздив свидетеля к стулу, и говорит протяжно, будто вгоняя в гипноз:              — Скажите, мистер фон Арт… — Видит, как с каждым движением её тёмно-алых губ дрожь в пальцах Адиэля становится всё очевиднее. — Как Вы считаете, кто мог убить мистера Гисборна?              Совсем слегка выпрямляются её брови — и, кажется, свидетель понимает, что отвечать надо мгновенно. Каждая секунда колебаний будет использована против него.              Его острый кадык дёргается — Джоан отчётливо это замечает. Адиэль открывает рот, лишь бы не дать продолжиться наэлектризованной тишине:              — Без понятия. Может, кто-то из тех хуесосов, которым он задолжал. Может, в бухом угаре кто-то пырнул. Или сам нарвался. Кто-то из наших сисястых ангелков, может. В душе не ебу. Не шибко хочется сейчас кого-то подставлять, знаете.              На последних словах косая ухмылка Адиэля стала совсем уж натянутой. Предположения Джоан обретают более чёткую композицию. Слово «подставлять» в его фразе она мысленно подчёркивает красной линией.       — И кого этими словами, по Вашему мнению, Вы могли бы подставить?..              — Мало ли. Будете тогда всем, кого я перечислю, мозг сношать с двойным усердием — чисто из-за того, что какой-то придурок ляпнул, не подумав. А в Кантетбридже все знают, какая это радость — с копами под дверью возиться.              Заговаривает зубы. Однозначно. И всё же притворяется качественно, паскудник. Под стать настоящей прожжённой шлюхе. Потому зацепиться здесь за что-то, кроме собственной чуйки, мисс Батчелор пока не удаётся.              С остротой и настороженностью в глазах Джоан кладёт на стол синевато-зернистое фото. На нём — рассыпанные по асфальту мраморные смолисто-алые бусины, совсем утратившие своё глянцевое сияние, почерневшие от крови.              — Смотрите, мистер фон Арт… — Подвигает снимок ближе к Адиэлю. — Узнаёте?              — Не-а, — поднимает он искренне недоумённый взгляд. — Это рядом с тушей жертвы нашли, что ли?              — Верно. Следствие предполагает, что на месте преступления с кого-то — либо с жертвы, либо с убийцы — сорвали бижутерию. Видели подобные на ком-то?              — Считаете, мне делать нехрен, только такие мелкие хернюшки запоминать? Единственное, что могу сказать… — Адиэль сосредотачивается до видной складки на переносице, всматриваясь и в раздумьях потирая фиолетовые пятна на шее. — Да. Ту штучку явно в какой-то из ювелирок Хардманов покупали. И стоить она, значит, должна дороже всей моей годовалой выручки.              Запустившийся процесс выстраивания логической цепочки в голове Джоан он быстро прерывает, добавляя:              — Но один хер это что-то меняет. Этим мудакам и так практически все ювелирки в городе принадлежат. Да и не только они, собственно. Уже почти весь крупный и малый бизнес себе присвоили, гады.              — Занятно… — бесшумно произносит она себе под нос одними только губами. Протягивает следующее фото с места преступления. Посреди стеклянной крошки — роза без стебля, с чёрными, словно обугленными лепестками. На них встречаются красные пятна, которые на первый взгляд из-за вспышки и лёгкого расфокуса нетрудно спутать с брызгами крови. — Что можете сказать про это?              — А, это оно из кармана Хозяина выпало, да? Понятия не имею, откуда оно там взялось. Тягой к флористике он вроде как не болел.              — При этом у розы крайне странный вид. — Джоан в размышлениях возвращает фото обратно в папку.              — А, Вы ж не местная, да?              — Что это меняет, гражданин?              — Это ж Проклятые розы. Фишка нашего городка или типа того. Какой-то там гибрид, выращенный всё теми же Хардманами. У них лепестки от контакта с кровью краснеют. Семейка же на них свой бизнес и подняла в своё время. Их кусты тут у нас, в Кантетбридже, вроде и на каждом углу, но при этом всё равно считаются замашкой богатых. Цены на их семена с каждым годом растут в сраной геометрической прогрессии. Ну, Хардманы же.              — Мг… — Госпожа инспектор медленно кивает, дописывая последние строки протокола. Слова Адиэля берёт на вооружение, но много внимания им всё же не уделяет.              Завершив, сперва она дотошно перечитывает всё, что зафиксировала на бумаге. Затем протягивает документ вместе с ручкой свидетелю:              — Перечитайте внимательно. Если всё Вас устраивает, подпишите и будем считать, что допрос на сегодня завершён.              — Ха, «на сегодня»… — с кривой полуулыбкой бормочет Адиэль под нос, зная прекрасно смысл этих слов. Пробегает взглядом по протоколу словно школьный хулиган по книжечке с правилами этикета — лишь бы считалось. И подписывает соответствующе — коряво, не раз заехав за поля. — Довольны, госпожа детектив?              — Можете быть свободны. — Но прежде чем окончательно уткнуться в бюрократический хлам, Джоан добавляет: — Поскольку теперь Вы обзавелись постоянным местом работы, попрошу Вас оставить свой номер.              — Так и знал, что встрял я в это дерьмецо надолго…       Пошарив по карманам, Адиэль протягивает детективу свою чёрную, крайне лаконичную и неброскую визитку. Вместе с ней ненароком выпадает и нечто ещё. Металлический отблеск на полу даёт понять — это лезвие. Нож-бабочка с выгравированными карточными мастями на рукояти. Тонкая ювелирная работа, и даже очевидные потёртости с паутиной царапин не умаляют её качество.              Адиэль спешит его подобрать, но Джоан делает это первой:              — Мистер фон Арт… — Изучающе проводит подушечкой пальца вдоль лезвия. Свеженаточенное. — Следствию надлежит изъять у Вас данный предмет на время расследования.              Устав требует отнимать всякое найденное оружие. Таковы уж правила. Нож, на первый взгляд, соответствует параметрам из экспертизы раны жертвы безупречно: рельеф, глубина, длина. Джоан понимает, что обольщаться не стоит: подобные габариты для лезвий стандартны. И всё же зацепками не разбрасываются.              — Копы в своём репертуаре… Облапошат до нитки. — Поднявшись со стула, Адиэль бесцеремонно следует на выход и напоследок вбрасывает: — Сладкого Вам вечернего кофейку, мисс Батчелор.

***

Пятница, 2-е июля 1976 г.

19:31

      Уже которая тонкая сигарета тлеет до фильтра. Только с их помощью Джоан и способна дотянуть до конца смены и при этом остаться в здравом уме.       Она всегда питала к крошечным городкам необъяснимую любовь — на их улицах так легко почувствовать себя поэтично потерянной героиней Бергмана. А семья с детства прививала мисс Батчелор любовь к высокой кухне, жемчугу, декадансу, курортам, Уайльду, Канту, но больше всего — к искусству. В итоге вырастили из неё до того прожжённого синефила, что теперь каждый встречный для Джоан — не человек, а многогранный персонаж, каждая деталь окружения — символ, оставленный зрителю на толкование, каждое событие — продуманный сюжетный поворот. Весь мир она видит с экранным каше по бокам. Стоит сказать, в детективной работе эта черта оказалась безумно полезной.       Пару раз в детстве Джоан вместе с бабушкой оказывалась проездом на вокзале провинции, название которой теперь даже не вспомнит. Из памяти вымылись неудобные скамейки без спинки, духота загородних трамваев и то, как ныли коленки в их ожидании. Зато запомнился, будто сфотографированный разумом, бирюзовый от окисления барельеф на стене. Он был пошарпан, безвкусен и неуклюж, но малышку почему-то очаровал сильнее столичных скульптур. Наверное, те уже слишком приелись глазу. Или в той шумной неразберихе, всегда царящей на провинциальных вокзалах, ей просто нечем было заняться, кроме как дырявить взглядом барельеф.       На нём над колокольчиками порхала фея, и с маленькой Джоан за те пару встреч она до того природнилась, что стала в её глазах подружкой. В её голове родилась целая сказочка о том, кто такая эта фея, почему у неё такие маленькие крылышки и где она потеряла туфельку. Правда, этот сюжет постоянно переписывался. Иногда Джоан забывала прошлую версию полностью, а иногда лишь пару моментов, и возникшие дыры в сюжете приходилось латать новыми идеями.       Каждый раз она брала с цветочной подружки обещание, что однажды они встретятся вновь.       С тех пор так уж повелось, что каждый маленький город пробуждает в ней то же чувство, что и эта фея. Такое глубинное и необъяснимо родное, до которого ни одним тесаком не доковырять, пока торчишь в столице. Джоан не могла подобрать для него имя. «Ностальгия» — слишком узко, «любовь» — слишком просто. Долго ей казалось, что это лишь её причуда, пока в отрочестве она не узнала о французской новой волне. Вот их режиссёры, как оказалось, полностью разделяли это странное чувство. Провинции в их объективе выглядели именно так, как в памяти крошки Батчелор: нелюдимыми, но уютными; бедными, но прекрасными; тоскливыми, но умиротворёнными. И люди в них жили порой неотёсанные, но такие переживающие, что с каждым хотелось сесть за одним гнилым столом под яблоней и просто побеседовать ни о чём. Режиссёры обратили карликовые городки в символ бегства от мирской суеты, а порой и от самого себя. А крошка Батчелор тогда поняла: вот оно. Вот почему она находила в них столько красоты.       Джоан увлеклась этими тягучими, сложными, порой невыносимо медленными кинолентами до упоения, до какого-то философского транса. И благодаря им эта любовь к провинциям окончательно переросла из причуды в осмысленный, неискоренимый девиз. В стиль жизни.       Но так же, как и киномодернизм, любить их порой стоит усилий. И порой восхищаться ими со стороны, зачитываясь чужими впечатлениями, куда приятнее, нежели нырять в них самому.              Климат Кантетбриджа оказался ей не совсем по душе. Даже посреди лета город кажется совсем обесцвеченным, выцветшим, как сквозь чёрно-белую зернистую киноплёнку пропущенным. К сожалению, на словах это поэтично, но на деле — не всегда. А проникнуться прелестями здешнего контингента, увы, не получается. Работа совсем не оставляет времени на знакомства. Так что оценивать приходится лишь погоду и антураж. Воздух тут зябкий и своей сыростью оседает на коже так гадко, что не спасают ни ванны с лавандовой пеной, ни цитрусовые масла, ни душистый крем. В новый кабинет подобие жизни приносит лишь напольный вазон — да и тот притаился в самом углу. Зажатый между двумя угнетающе-серыми шкафами, под доской с коллажем из газетных вырезок. Всё таких же чёрно-белых.              В палитре Кантетбриджа расцвести может только один оттенок — кровавый алый. Лучи багрового заката, прорезающиеся сквозь жалюзи и светом исполосовавшие раскиданные по столу бумаги. Красная пепельница. Красные пионы, выгравированные на чёрной эмали карманного зеркальца Джоан. Красная помада на её губах, которую она осторожно стирает мизинцем с уголка рта, в это зеркальце и поглядывая.              Раздаётся приглушённый стук в дверь.              — Ах, мистер Коулман… Если бы прошло ещё хотя бы три минуты, я бы смело могла сказать, что уже заждалась Вас.              Джоан сразу понимает, кто к ней пожаловал. Из всех кантетбриджцев, коих она успела повстречать, лишь Кларк знаком с базовыми манерами. Такими, как, например, стучать.              — А у Вас даже эмоции просчитаны до минуты, детектив-инспектор? — Его улыбка непринуждённа, несмотря на явную истощённость. Впрочем, рабочая усталость никогда сержанта не отягощала. Всегда безмятежно плавала в спектре между незаметной и приятной. Прежде чем позволить себе под конец смены раскинуться на диване, Кларк ставит на стол инспектора чашку кофе.              — Организованность — ключ не только к успеху, но и к внутренней гармонии. — Сдув матовое облачко пара, Джоан делает глоток и продолжает заполнять бумаги с новыми силами. — Благодарю.              С коллегами выстроить тесные отношения не получается. К столичному инспектору они относятся с уважением и лёгким страхом — сразу при виде Джоан глаза в пол, а на её предложениях вместе попить кофе после смены теряются, как дети при взрослой тёте. Конечно, для них столичный специалист, даже среднего калибра — все равно что сам президент, вдруг ни с того ни с сего в гости пожаловавший. Сержант Коулман стал чуть ли не единственным, кто за первую неделю смог побороть свой страх перед авторитетом Джоан. Кофе приносит, спичками делится, изредка поддерживает беседы, хоть и о себе почти не говорит. Образ Кларка в глазах Джоан вырисовался пока лишь сухим и незамысловатым набором характеристик: улыбчивый, совсем чуточку рассеяный мужчина на пороге пятого десятка, любит китайские боевики, болеет за «Ливерпуль», курит только мексиканский табак, разведённый, исправно платящий алименты двум детишкам — дочурке-старшеклашке, которая из-за мамы на папашу смотрит немного косо, и маленькому сыну, который к нему уже поблагосклоннее.       — Ну, каковы результаты? — интересуется сержант. — Удалось зацепки какие нарыть?              — Любопытные моменты есть. Однако на данный момент вероятность того, что они приведут к чему-либо, не слишком велика. Допрашиваемый многое недоговаривал, в этом нет сомнений. Но каковы его мотивы?..              — Дайте-ка…              Кларк тянется к папке с протоколом и принимается читать, зажав между зубов крепкую сигару и поджигая её зажигалкой в расслабленной, но непоколебимой руке. Огонёк в полумраке вспыхивает так же быстро, как и гаснет, оставив за собой лишь шлейф запаха гари.              — А, так Вы у фон Арта показания снимали всё-таки? — Выдыхает первое кольцо дыма. — Знал бы, сразу одну хитрость бы Вам нашептал. А так запомните на будущее: из него правду выбить — раз плюнуть. Пачку фунтов стерлингов подсунуть — и всё выложит как на духу. Вы на вредность его не ведитесь. Он так по привычке себе цену набивает.              — Вы часто с ним работали?              — Да это дурачьё сюда как на вторую работу ходит. Ну как, ходит… Затаскивают его всегда. Никогда же сам к нам не сунется.              Заполнив очередную бумажку до конца, Джоан прерывается на глоток кофе и продолжает:              — В первую очередь мой глаз зацепился за то, как переменился он в лице, когда услышал парочку дополнительных вопросов касаемо его знакомой из ратуши. Моментально на его маске образовалась первая трещина. Что-то здесь пахнет нечистым. Завтра же проведу с ней небольшую беседу… Постараюсь подоспеть к обеду. Кассандра Май. Вы о ней слышали, детектив-сержант?              — Да нет. — Кларк пожимает плечами и чешет щеку с небрежной небритостью. — Уже имеете версии?              — Вряд ли. Любые предположения сейчас — всё равно что пальцем в небо… — Вздыхает. — Недостаточно информации. Но я считаю, что проверять каждую зацепку нужно вдоль и поперёк, насколько бы туманной она ни была. Ах, и прошу… — указывает на лежащий рядом с папкой нож свидетеля. — Сдайте это на экспертизу.              — У фон Арта забрали?              — Именно. Раз нож у нас, проверить мы обязаны. Хоть и вероятность, что он окажется полезен, минимальная… Не думаю, что свидетелю хватило бы безрассудства вольно разгуливать с орудием убийства.              — Вы недооцениваете этого идиота, мисс… — отвечает Кларк, подавляя зевок. — Там в голове пусто, как в наших карманах после мёртвого сезона.              Ещё один заполненный лист срывает с губ Джоан тягучий вздох, полный утомления.              — Ах, столь длительное отсутствие крупной работы совсем выбило из колеи… — Она поправляет галстук. Достаёт из портсигара дамскую папиросу и закуривает, поджигая спичкой из чёрного коробка. Тонкий узор алой розы на нём служит знаком, что куплены спички уже в Кантетбридже. — Командировка мечты выпала на сезон затишья… Отвратительное невезение.              — Бывает и такое, детектив-инспектор. В Кантетбридже преступность бурлит не так беспокойно, как в ваших столичных газетах пишут. Бывают нередко и периоды полной тишины…              Сержант поднимается и прогулочным шагом подходит к зеркалу. Держа в зубах сигару, карманной расчёской он прочёсывает чёрные волосы с первыми проблесками седины и заново собирает в низкий хвост. Поправляет значок на груди и завершает:              — И в Кантетбридже это всегда тишина моря перед штормом. — А обернувшись, добавляет: — А убийство какого-то незадачливого барыги — это пока лишь бриз. Запомните мои слова, мисс Батчелор.              Всё покуривая, Джоан следит, как тем же вальяжным шагом, спрятав руки за спиной, Кларк подходит к окну. Пальцами он раздвигает полосы жалюзи, впуская в кабинет новый клочок закатно-бордового света, и смотрит сквозь них. Слышится далёкое карканье.              — Вороны стаей летят, — констатирует сержант. — Здесь это всегда значит одно: надо нам готовиться к дерьму.              — Верите в приметы, мистер Коулман? — Джоан полутонно улыбается.              — А Вы женщина исключительно рациональная? — Кларк отражает её улыбку, словно зеркало.              — Скорее скептичная.              Джоан убирает за ухо прядь сдержанным и гордым жестом, сверкнув жемчужной серьгой.              — Знаете, детектив-инспектор… Если бы не Ваш изысканный внешний вид, я бы сказал, что с Вашей хваткой и трудоголизмом Вам суждено было родиться мужчиной.              — Сочту за комплимент.              Она стряхивает с сигареты пепел. Потерев запястьем глаз, обрамленный призрачными морщинами, Кларк опирается о край стола инспектора и скрещивает на груди руки.              — И всё-таки должно же быть у Вас в глубине души что-то и от истинной леди, помимо столичных замашек и увлечения старомодным шмотьём, правда?              — Почему Вы зовёте это старомодным? — Джоан шелковисто хохочет, поправив острые плечи пиджака в тонкую-тонкую полоску.              — В последний раз подобный костюмчик я видел на ком-то лет так двадцать назад. — Добродушно ухмыляется. — И то, «кем-то» этим был мафиозник почтенных лет, под себя уже ходивший. А Вы, вон, женщина видная, элегантная…              — В столице это зовут классикой. А вот Ваши подтяжки, кстати, вышли из моды три сезона назад.              — Значит, я тоже своего рода столичный. — Кларк низко смеётся.              Завершив с последним документом, мисс Батчелор допивает кофе, тушит сигарету и следует к вешалке. Холод Кантетбриджа даже в летнюю пору заставляет не забывать про верхнюю одежду. Накинув на плечи тонкий плащ и поправив перчатку перед зеркалом, Джоан наставляет:              — Изучите протоколы в папке, которые я заполняла без Вашего присутствия. Когда станете свободны, закройте кабинет на ключ. Моя смена окончена. — Пальцем она указывает на свою сумку, покинутую на диване. — Прошу, подайте.              Кларк выполняет просьбу. Перед тем, как вернуть раскрытую сумочку владелице, среди всякой дребедени — бумаг, солнцезащитных очков в алой оправе, связки ключей с подвеской в форме спелой вишни, миниатюрной бежевой косметички и неброского блокнота детектива — замечает и книгу. На её обложке среди букетов роз и пионов леди в одном лишь игриво приспущенном с плеча пеньюаре и чулках. Лежит на кровати в изящной позе и чувственно гладит пальцами подбородок другой дамы, чей наряд в откровенности нисколько не уступает.              — Благодарю. — Джоан принимает сумочку.              — Это тоже Ваше, мисс Батчелор? — Сержант ухмыляется с беззлобным и нескрываемым любопытством в глазах, вынув сигару изо рта.              — Моё. — Она без тени смущения достает бордовый карандаш и слегка поправляет им контур губ. — Однако это не касается никого, кроме меня самой.              Кларк лишь дружелюбно хмыкает, не выражая осуждения:       — Ваше право.              Облокотившись о шкаф, он провожает её взглядом. Джоан прощается сдержанно, но с неизменно обаятельной улыбкой на губах, и гордой походкой покидает кабинет. А кровавое солнце выцветает и тускнеет, как пожухлый мак, завершая этот день.       Мисс Батчелор не теряет надежду, что со временем они с Кантетбриджем всё же станут лучшими друзьями. Рафинированная столица никогда не была ей по душе, а чопорные коллеги совсем не понимали её не просто творческий, а поистине авангардный, чрезмерно вдохновлённый и порой не поддающийся логике взгляд на работу. Столичные автохтоны до невозможного скучны. Только маленький городок, покинутый единым для всех Богом, способен понять Джоан. А она — его.