очень хочется заботы

в поместье шинадзугава санеми всегда было тихо, но теперь эта тишина давила сильнее, чем когда-либо. двери закрыты, ставни заперты, только ветер пробирался через щели и выл, как голодный зверь. санеми ходил из комнаты в комнату, цепляясь за остатки мысли, что всё это можно забыть, будто ночной кошмар, который рассосётся с первыми лучами солнца. но утро наступало, а облегчение не приходило. он вспоминал лицо гию, его непроницаемую маску, его молчание, когда он, санеми, собрал в кулак всё, что у него было, чтобы выдавить это проклятое «извини». и что? ответом была тишина гию даже будто бы не хотел говорить ничего, как будто его слова ничего не значили, как будто он сам ничего не значил. в первый день он пытался заглушить это чувство тренировками. он выхватил меч и принялся рубить манекены во дворе. один за другим они падали, но вместо удовлетворения приходила лишь пустота. руки ныли, дыхание сбивалось, а внутри всё ещё горела ярость, смешанная с болью. на второй день он почти не спал. лежал на полу своей комнаты, глядя в потолок, пока мысли терзали его, как стая голодных ворон. он пытался понять, что сделал не так. может, не те слова? может, не тот тон? а может, всё это вообще было ошибкой? «зачем я вообще пытался?» — шептал он себе в тишине. к концу третьего дня он почти не ел. слуги осторожно оставляли еду за дверью, но он даже не притрагивался. вся эта роскошь, которой он был окружён, раздражала его до боли. кровать была слишком мягкой, комнаты — слишком большими, даже свежий воздух, который просачивался сквозь щели, казался ему слишком тяжёлым. четвёртый и пятый дни слились в одно нескончаемое мучение. он то сидел на пороге, глядя на пустую дорогу, ведущую к поместью, то блуждал по комнатам, из которых не находил выхода. иногда он говорил вслух, представляя, что гию стоит перед ним. «я не хотел тебя обидеть. ты хоть понимаешь это? черт возьми, ты хоть слушал меня тогда?» но ответом был только его собственный голос, глухо отразившийся от стен. на шестой день он разбил зеркало. не выдержал своего отражения — мрачного, усталого, с горящими от бессонницы глазами. осколки разлетелись по полу, и он просто сел рядом, вцепившись пальцами в волосы. седьмой день начался с дождя. тяжелые капли стучали по крыше, сбегали по стеклам окон, и он впервые за всю эту неделю вышел из дома. стоял под дождем, позволяя ему смыть с лица пот, пыль и, может быть, хотя бы часть той боли, которая тянула его вниз, словно камень на шее. он знал, что так продолжаться не может. знал, что нужно что-то сделать — вернуться, поговорить, или просто оставить это позади. но это «оставить позади» казалось невозможным. потому что, несмотря на всю свою грубость и упёртость, он искренне хотел одного: чтобы гию его понял. а вместо этого он остался в одиночестве, запертый в стенах своего собственного разочарования.