Устойчивость

В своей прошлой и явно недолгой жизни Сакура совершенно точно была пожарным. Иначе откуда в ней было это безумное желание лезть в самое пекло? — Какая задница! Божечки… В моменты сильных потрясений мозг почему-то переставал контролировать язык и Сакура могла выболтать все — каждую, самую дикую мысль, которая только приходила ей в голову. Однажды она накричала на заведущую, которая думала, что пациентка симулирует болезнь. Все в отделении знали, насколько плохо себя чувствовала женщина, потерявшая в один день работу и близкую подругу, как ее состояние ухудшается вопреки всем попыткам врачей помочь, но никто не осмеливался перечить заведующей. Лишь ошалевшая от происходившего Сакура, едва проработавшая в этой больнице месяц, вышла вперед и высказала все, о чем другие осмеливались только думать или шептаться за спиной. Понятное дело, наглую студентку тут же уволили, но отношение к пациентке изменилось. — Спасибо. Наверное, Сакура могла бы до скончания времен разглядывать эталонное совершенство, созерцанием которого высшие силы наградили ее за какой-то подвиг в той самой прошлой жизни, но тут профессор решил подать голос. Едкий, источающий сарказм и принимающий спонтанный восторг как должное. За тремя слогами самой хладнокровной и самоуверенной благодарности, которую Сакура только слышала в своей жизни, этот Хатаке умудрился спрятать столько всего, что… очарование, навеянное видом идеальных пропорций, крепких мышц и шикарных округлостей, немедленно откатилось в перепуганное сердце. А сама Сакура резко покраснела, икнула и захлопала ресницами, как переевший пшена голубь на взлете. Благоразумнее всего было смотреть в одну единственную точку, чуть пониже поясницы, успокоить дрожь в руках и поскорее ввести лекарство в упругую, кругленькую попу, золотившуюся легким загаром в свете прикроватной лампы. Но где благоразумие и где Сакура? — Не шевелитесь, если не хотите, чтобы игла ненароком сломалась. Думалось о том, что за прошедшие два года подработок какие только попы не приходилось дырявить ради спасения жизни. Но такой хорошенькой еще не встречалось. Рука со спиртовой салфеткой наконец-то сдвинулась с мертвой точки и потянулась к заветной ягодице, чтобы протереть место укола. Сакура с каким-то неожиданным азартом делала это очень медленно и протяжно. Проводила сверху вниз, едва надавливая, завороженная игрой тела под ее пальцами. Снова, снова и снова… — Вы собираетесь стереть мне кожу до мяса, Харуно? Его красивый низкий голос все еще был холоден, как айсберг, потопивший Титаник. «Черт!» Пришлось оставить в покое процедуру обеззараживания поверхности и приступить к главному действу. Шприц был полностью готов к погружению в глубины мрачного естества противного мужчины, который только казался беззащитным, оставаясь совершенно голым в моменте. Сакура подавила вздох сожаления и привычно дернула рукой, посылая исцеляющую иглу прямо в верхнюю четверть левой ягодицы самой красивой мужской задницы на планете Земля. Когда лекарство, которого оказалось слишком мало, было полностью введено, Сакура позволила себе всего на пару секунд дольше растереть место укола, делая вид, что все ее пальцы лежат на спиртовой салфетке. Всего десять минут спустя она будет недоумевать, что за придурь на нее нашла, почему она вела себя так развязно и фактически домогалась своего преподавателя, но в тот момент, когда подушечка указательного пальца крутила неровные круги, чувствуя тепло и ответную реакцию мышц… в эти мгновения Сакура была абсолютно счастлива. А вот ее пациент был откровенно не в духе. — Неужели вы закончили? Сегодня это было особенно мучительно и долго. Пришлось подавить горький вздох разочарования: безжалостная реальность ворвалась в сладкие фантазии Сакуры все тем же ехидным голоском несносного профессора и быстро привела в чувство. Заодно напомнила, что настоящий врач никогда ни за что и ни при каких условиях не будет пускать слюни на своего пациента. Даже если это божественно прекрасный Какаши Хатаке. И дело вовсе не в этике, а в том, что именно этот пациент соберет каждую капельку этих слюнок и затолкает обратно в рот. И вид у него при этом будет самый невозмутимый. — Полежите немного, чтобы не было синяка. Я вас укрою. Как же хотелось провести ладонью по напрягшейся половинке на прощание… Сакура была уверена, что будет сожалеть об упущенной возможности до самой старости. Когда из воспоминаний останется только одно это — вздрогнувшая от укола божественно прекрасная задница профессора. Укрывать это великолепие казалось кощунством. — Некогда. У меня много дел. Вот только он не собирался лежать или одеваться. Подскочил и встал рядом, едва Сакура договорила свои рекомендации. Как лежал без одежды, так и подскочил без нее. Теперь открывался еще более восхитительный вид — широкая, как пролив между страной Песка и Чая, грудь, плечи — мамочки родные, какие плечи… и эти его ключицы, от которых невозможно было отлепить взгляд. Сакура задыхалась. Перед ней стоял мужчина. Высокий, красивый, сильный мужчина. Не пациент. И этот мужчина был отчего-то чертовски зол. Сакура попыталась отступить, но профессор поймал ее одной рукой за локоть и подтянул к себе. Кажется, она доигралась с огнем и в этой жизни. — Что вы делаете? Вопрос был уместный, если учесть тот факт, что другой рукой профессор взял ладошку Сакуры и приложил ее к своей груди. Провел ею вниз, прямо вдоль крепкого и подтянутого живота в серебристые кудряшки на лобке. И ниже. Туда, где вяло болталась самая мужская часть его тела. — Хочу закрыть эту тему раз и навсегда и успокоить твой романтический интерес. — Мой что?.. я не… — Я никогда не отвечу на твои чувства, симпатию или простое вожделение. Никогда. — Почему? — Потому что. — Потому что? Это не ответ. Вам именно я не нравлюсь? Или вообще все девочки? — Мне вообще все не нравятся, Харуно. Не льсти себе. — А-а-а… так значит вы по мальчикам. Хм… — Что ты несешь? — Нет? А как тогда? Ни по девочкам, ни по мальчикам… по животным что ли? — Убирайся. — Вы любите другие извращения? Какие? На мгновение Сакуре показалось, что невозмутимость стоящей перед ней глыбы льда дала трещину. Раскололась с характерным треском и пошла змеиться неровной линией от строгого взгляда через плотно сжатые губы к крепко стиснутым рукам. Она даже успела поздравить себя с тем, что смогла достойно выйти из неловкой ситуации, в которую ее загнал вредный профессор, но тут случилось невероятное. Этот человек. Улыбнулся. Сначала слегка. Потом шире. И наконец засмеялся. — Просто не верится. Ты меня ни капли не боишься? Сакура улыбнулась в ответ и легкомысленно тряхнула воображаемой копной волос. Все происходящее в квартире профессора этим вечером казалось абсолютно безумным — его поведение, его слова, его странные поступки. Поэтому инстинкт самосохранения чутко дремал, пригрев в своих объятиях панику, страх и здравый смысл. Сакура смотрела на улыбку, прищур глаз, на тонкие морщинки на лбу и не боялась стоящего перед ней мужчину. Наоборот. Он ей все больше нравился. Так почему было не поиграть с ним в эту игру. — А вы хотели меня напугать, сударь? Ахаха… Она хотела состроить кокетливую моську и гротескно копировала ужимки Ино, но совсем забыла, что в ее кулачке уютно примостилась, согревшись, маленькая, но очень чувствительная часть тела. Крик, раздавшийся после неудачной попытки Сакуры всплеснуть руками, наверняка улетел в космическое пространство, преодолев не только звуковой, но и световой барьер скорости. Грозный Какаши Хатаке согнулся пополам, потом еще пополам и упал на кровать, злобно шипя и цедя неприличные ругательства. И все они начинались со слов «Чокнутая девчонка!» Конечно, на анатомии вопрос крепости мужского члена поднялся одним из первых. Девочки густо краснели, не в силах сдержать здоровое любопытство, а мальчики хвастались друг перед другом, кто как испытывал выносливость своего «младшего брата». Взмокший от попыток успокоить разошедшихся студентов преподаватель клятвено уверял всех, что не так-то просто оторвать эту, на первый взгляд, мягкую штучку. И вот теперь Сакура всерьез сомневалась в его словах. Она до сих пор ощущала в ладони горячий отпечаток вздрогнувшей плоти, которая очень легко потянулась вслед за ее рукой и чуть-чуть не осталась в ней. — Ну что ж… кажется, вам больше не нужна моя по… Она наконец-то образумилась. Конечно, лучше сделать это поздно, чем никогда. Вот только для Сакуры оказалось слишком поздно. Казавшийся беспомощным и умирающим от боли, профессор резво схватил собравшуюся драпать преступницу за щиколотку и дернул на себя. — Думаю, тебе стоит извиниться перед уходом. Сакура лежала на нем сверху, она так близко видела его глаза, что могла разглядеть тонкий узор радужки в его тьме. Она даже чувствовала тепло его кожи. Его руки крепко обхватили ее, не давая взможности двинуться. Сакура попыталась освободиться, но тщетно. «Извиниться». — За что? Если бы вы соблюдали приличия и не вытворяли всякое, то не очутились бы в такой ситуации. Знаете, есть даже поговорка такая: нужно держать в узде свои… Он слушал. Внимательно. Каждое слово. Но ему явно не понравилось. На моменте нравоучений этот невозможный человек просто извернулся быстрым движением и подмял Сакуру под себя. — Значит, я сам виноват? И мне не стоит ждать извинений? Виновата только моя беспечность, да? Он так выделял это «мне», «моя», что Сакура невольно поежилась. Неужели он и правда собирался свалить всю вину на маленькую глупенькую девочку? Что насчет его нездорового желания ходить голышом? Возможно, сыграло роль сразу несколько факторов, возможно, подспудно Сакура понимала, что профессор не мог так быстро вернуть себе хорошую форму, как бы он ни хотел показать обратное, возможно, ее природное упрямство просто взяло верх, но она совсем-совсем не боялась его воинственного настроя и грозного голоса. — Сразу после того, как вы вернете мне деньги за курицу! О, каким наслаждением было смотреть на опешившего Какаши Хатаке. На потерявшего дар речи Какаши Хатаке. На Какаши Хатаке, с которого слетела его неприступная маска, обнажив мягкого и добросердечного человека. — Курицу? Сакура добавила в голос ворчливых интонаций и немыслимыми усилиями вырвала из плена правую руку, чтобы тыкнуть острым пальчиком в обнаженную грудь лежащего на ней мужичины. — Да, курицу. А еще за таблетки. И за то, что я трачу на автобус последние деньги. Приезжаю, чтобы вылечить вас, а вместо этого получаю упреки и насилие. Так что я готова извиниться, но в порядке живой очереди. Дышать стало легче почти сразу. Профессор быстро поднялся на ноги и вышел из комнаты. Правда, он почти сразу вернулся, но за эти двадцать секунд умудрился накинуть на себя какую-то кофту и натянуть штаны. И теперь выглядел более чем прилично. Сакура даже огорчилась, не увидев ставшего привычным голого торса и бесконечно длинных ног. — Этого должно хватить, чтобы покрыть все расходы. Он вытащил несколько купюр из кошелька, свернул их и засунул Сакуре в карман. После чего взял ее за руку и дернул на себя, ставя на ноги. Оправил смятую в пылу противостояния одежду, убрал с ее лица волосы. Резко прочистил горло, прежде чем натянуть на лицо свою извечную маску равнодушного сноба. — Прошу прощения. И вывел ее за дверь. Сакура на автомате натягивала всученную на ходу куртку и сапоги, поправляла заевшую молнию и отодила с лица выпавшие из хвоста волосы. Непонимание, разочарование и злость на саму себя, на свой глупый язык, который все испортил, драконили сердце до самой общаги. — Как прошло? Ино сидела на своей кровати в позе лотоса и читала глянцевый журнал. — Что прошло? Сакура бросила сумку на стул, стянула сапоги, даже не подумав аккуратно поставить их на полку, и сбросила с плеч тжелую куртку на пол. Прошла четыре шага от двери и упала ничком на свою кровать. Ей очень хотелось отрубить навязчивый мозг и душную совесть, от которых не было спасения, но она не могла. Поэтому скрепя зубы смотрела картинки, подсовываемые обвинением, и заслушивала приговоры, которые выносились без учета оправданий. — Разговор с твоим красавчиком Хатаке. Ты же к нему ездила? Чтобы попросить поменять куратора? Сакура? Последние капли не всегда бывают тяжелыми. Чаще всего это мелочи, от которых переполненные чаши терпения изливаются, погребая под лавой отчаяния и засыпая пеплом ненависти всех окружающих. Сакура тупила ровно до вопроса про куратора. А потом засмеялась. Громко, взахлеб, давясь и кашляя. Ино подбежала к подруге и затрясла ее. Свеженаманикюренные пальцы больно впивались в плечи — Сакура не замечала. — Он что-то с тобой сделал? Говори быстро! Он приставал к тебе? Сакура! Боже… да скажи хоть слово! Профессор что-то сделал? Сакура! Приди в себя! В последние дни Ино как-то особенно часто стала давать Сакуре пощечины. Рука у нее была тяжелая, что ни говори. — Я такая дура… Спустя полчаса сбивчивого рассказа, Ино сбегала за стаканом воды для впавшей в онемение подруги и крепко-крепко обняла ее. Картина вырисовывалась самая неожиданная. С одной стороны, Сакура проявила себя как отличный врач. Спасла болеющего профессора и даже последние деньги на это потратила. А с другой стороны. Вот с другой стороны все было так скверно, что хуже, казалось, и быть не может. Если профессор решит заявить о домогательствах — тут Ино закатывала глаза и горячо молилась, чтобы этот вполне возможный вариант остался лишь вариантом — у Сакуры нечем будет оправдаться. Да, приходила в квартиру своего преподавателя. Да, делала ему уколы без назначения врача. Да, вытворяла всякое без явного согласия второй стороны. Куда ни посмотри — перспективы такие себе. Однако это было еще пол-беды. Профессор оставался преподаваелем университета, в котором Сакура должна была учиться еще три года. И вероятность того, что он может устроить неприятности по учебе, была гораздо выше всех остальных. — Ты думаешь, он станет?.. Сакура краснела, бледнела, зеленела и все с разной скоростью. Она была вынуждена признать, что своим легкомыслием и упрямством натворила бед. Сложно было оправдать перед самой собой недостойное поведение в квартире профессора. Даже робкое заявление сердца о безрассудной влюбленности не бралось в расчет. «Влюбленности?» — Я думаю, что он уже показал тебе, что не хочет проблем, когда всучил эту гору денег и вытолкал за дверь. Вообще, как ни посмотри, а он вел себя очень странно. Этот эксгибиционизм его. Это желание, чтобы ты его потрогала. И никаких действий. Очень странно. — Ино сделала вид, что задумалась, но сдалась под напором собственного любопытства очень быстро: — Кстати, он сильно возбудился, когда ты… ну… это… Она указывала в область паха и обводила в воздухе очертания фаллической формы. Сакура отрицательно качала головой. — Он был спокоен все время, пока я пускала на него слюни. Даже не дернулся ни разу, пока я не попыталась его оторвать… Вспоминать об этом было ужасно стыдно. Говорить об этом было очень неприятно. Сакура грызла ногти, пытаясь отвлечься от внезапной мысли о том, что во всей этой ситуации отсутствие у профессора эрекции меньше всего смущало ее, пока она была с ним рядом, и больше всего смущает теперь. — То есть он разделся, схватил тебя, дал подержаться за член и у него все равно не встало? Это так странно. В смысле, это очень странно. Ино хладнокровно резюмировала все данные, старательно рассуждая над общим знаменателем, но ничего больше не говорила. — Давай ляжем спать. Нам ведь рано завтра на пары. Сакура не представляла, как сможет уснуть, если в голове вихрилось цунами из мыслей, но обсуждать по десятому кругу произошедшее больше не могла. Она совершила ошибку — возомнила, что у професоора Хатаке особое к ней отношение. Решила, что может флиртовать с ним и заигрывать, словно они равные. Ей только казалось, что она уместно и остроумно шутит, что смело показывает, какая она взрослая, что ее поведение вызывает восхищение у этого повидавшего виды человека. Она заблуждалась по всем пунктам. И в результате оказалась выкинутой на лестницу. — Да-да, конечно. Ты засыпай пока. Мне нужно сгонять к Шике. Он ждет. Ино убежала, потихоньку притворив за собой дверь. В оставшейся после нее тишине было слышно как гулко шумит в ушах кровь. Сакура подошла к зеркалу, посмотрела на свое бледно-помятое отражение и тяжко вздохнула. Новый семестр начинался из рук вон плохо.