Карфентанил

Поначалу они даже не взглянули друг на друга. На его затрепанной хате снюхали пару дорожек с чистой газетки, которую Нам Гю аккуратно сложил на хромой столешнице. Су Бону ничего больше в жизни и не выпало.  Просто в какой-то момент его побитым щенком выбрасывают из четырех стен за неуплату и пьяные дебоши.  А потом все крутится быстрее карусели в детстве, и бьет по беззащитному затылку сильнее приклада огнестрельного оружия. Су Бон перебирался к нему как-то помаленьку.  — Все-таки выперли?  — Выходит, выперли.  Нам Гю хмыкает и трет ручку двери пальцем. Наверное ведет расчет, на сколько процентов пожалеет. Судя по выражению лица – порядком переваливает за сотню.  А потом кидает броское: — Ну заходи, Алиса в стране бэд-трипа.                           

/ /

Вот так они и оказываются друг у друга под боком. Проедают плешь и грызутся как две неприрученные бойцовские псины, а потом пускают друг другу по вене приятное.  И под фентанилом, Нам Гю, кажется, перманентно и грязно, и след от иглы возле уголка локтя — будто татуировка. Су Бон такой с головы до пят — перевернувший и вертевший все правильное и узаконенное; широкие зрачки-лунки, ногти блестят от лака люто, по фамилии-отчеству из принципа никого не зовет.  И сам он, кажется, принципы свои готов продать за гроши, за прокат по кровеносной системе прозрачной жидкости. И оба они – конченые укурки с мозгами набекрень, прикипели друг к другу плотно, слились в единую скульптуру.   Су Бон как-то шутит:  — Мы как Сид и Нэнси.  А иначе быть и не может, так ведь?                             

/ /

Нам Гю мажет глазами по столу, усыпанному ежиками из окурков и пепельным мессивом.  Ест Су Бон с таким аппетитом, что ему только позавидовать можно.  — От макарон с солью еще никто так не балдел, — наблюдательно подмечает, делает короткую затяжку, — Смотри не кончи.  Су Бон ложкой поддевает бледные тестообразные ушки, качает башкой, как от качественной демки.  — От гастрономического оргазма – запросто.  Нам Гю смеется в ладонь, давится дымом и поправляет рукава застиранной кофты.                          

/ /

  — Сгоняй за энергосом.  Су Бон переставляет магнитики на холодильнике и босой ногой чешет щиколотку.  — Я че, по-твоему, должен тапочки одеть и поскакать тебе за пойлом?  Нам Гю цокает и запрыгивает на идущий трещинами подоконник, откидывает с лица волосы.  — Во-первых, надеть. Во-вторых, ты здесь и так на птичьих правах и пожираешь мои макароны, — в-третьих, заткнись и сходи мне за энергетиком.  И Су Бон скалится, обзывает подлюгой патлатой.  А потом приносит жестяную баночку с конской дозой таурина. Но это только потому что макароны-ушки слишком вкусные, — особенно когда Нам Гю варит.  Да, только поэтому.                            

/ /

Они валяются по обе стороны друг от друга на разодранном диване со сползшей простыней. Нам Гю свою подушку любимую предусмотрительно забрал у чудища, подложил под голову и улегся поудобнее пялиться в телик, а вот шее Су Бона на подголовнике шершавом совсем не ахти.  Не ахти, а мышцы все-таки неприятно тянет. От обиды бодает его в щиколотку.  Нам Гю пихается ступнями, цокает языком и ворчит: — Сучка ты, – штампует нахмуренно, — Все ноги от тебя в синячинах.  — Завали, поводочный.  — Я-то поводочный?  — Ну не я же к себе лизаться вмазанным лез.  Нам Гю закатывает глаза и давит пальцами ног на живот, куда-то в селезенку; мультяшные далматинцы на его застиранных носках ощутимо лезут к ребрам, и совсем это милое блядство не вяжется с кислой миной напротив.  — У тебя галюны, в больничке проверься.  Су Бон рукой его ногу перехватывает, ставит ступню себе на ладонь и поглаживает.  — Хватит меня тыкать, больно.   — У меня синдром беспокойных ног.  — У тебя синдром дебильности. В тройном масштабе.  — А твой наглеж растет в геометрической прогрессии, — легкий толчок в руку, — Скоро бомжевать будешь и милостыню просить, усек?   — Пизди больше. Ты меня не выгонишь.  Нам Гю внезапно становится интересно смотреть безвкусное шоу марионеток в телевизоре. Световые блики облизывают его лицо и блестящие от злости глаза, очеркивают четкий угол сжавшихся губ.  А потом громко ойкает и пытается выдернуть ногу из лап чудища, хватка стальная, Су Бон начинает щекотать его с садистким удовольствием.  Пальцами лезет под резинку носков, оттягивает, чуть приспускает, отпускает в свободное и хлесткое. Нам Гю извивается как уж, прерывисто дышит, на неконтролируемо вылетающие смешки пытается со всей серьезностью выстрелить и пригвоздить ответкой.  — Кобель, не трогай ноги!  Су Бон подрывается, тяжелым грузом наваливается на него, за тощее бедро хватает, легкая тушка, пресекает все активные попытки покинуть зону боевых действий.  — Пока не извинишься за кобеля, – никуда не уйдешь.  — Обоссышься.  Су Бон утыкается лицом ему в грудь и откровенно ржет.  До тех пор, пока под ребра не прилетает точный и крепкий удар острым коленом.                          

/ /

Почти каждый четверг они закидываются, колятся или нюхают, — нескончаемая рулетка наслаждений, — вставляй боевой, крути и выбирай, от чего ты хочешь ползать по полу сегодня и блевать пол пятницы.   Это привычка, это образ жизни, это весь мир.  Весь мир — днище.  Только Нам Гю со своими тараканами на кухне и в голове это знает. У Су Бона приход, и он ползает, лапает, нелепо обнимает треморными руками и шепчет сюрриалистичный бред про номера и игры смерти на ухо.  — Танос, съеби, пожалуйста, пока в твою голову не прилетела книга-путеводитель по астрологии.   Он злится. Он злится и впервые называет его по кличке. По языку как экстази по понедельникам на рассвете.  — Поддерживаешь насилие?  — Практикую.  И все равно Нам Гю первым лезет целоваться.                                 / / Так они и трахаются.  Без подтекста, без подводки, с больным наслаждением.  Перед глазами пелена и разноцветные круги, Су Бон хватает Нам Гю за загривок и целует грубо, слюняво, заваливает на скрипучую койку.  Нам Гю дышать сейчас, наверное, сможет только с помощью вентиляции легких. Су Бон стаскивает с запястий невесомую кофту, с бедер стягивает старые треники, оголяет бледные тазовые косточки.  К ногам сразу ластится, — кот, ей богу, котяра. Или что-то гибридное, между облезной кошкой и побитым щенком. Гладит по бедру, за ступни трогает, невесомо, прощупывая почву.  Нам Гю корчится и дергается под его руками.  Щекотно.  Шипит на него:  — Со своими кобельскими заскоками к другим цепляйся.  В ответ резкое: — А ты блядина ревнивая.  — Я не ревнивый.  — Значит, все-таки блядина?  — Завали. — потом, чуть погодя, выплевывает, — Фетишист хренов.  Фиолетовые патлы мажут по животу, к шее, Нам Гю стонет уже от самого ощущения присутствия Су Бона рядом, под бочиной, где тепло копошится. Рядом.  Нам Гю заправляет прядь за ухо, тянется за слюнявым поцелуем, чувствует на его языке невесомый кайф, — будто самого кроет.  Кроет и правда с головой.  Кроет конкретно и безвылазно.                           

/ /

Они зависают на кухне, Нам Гю нащупывает на крышке холодильника мусорные мешки, всучивает чудищу, берет пару себе.  Су Бон поджаривает тараканьи тушки самодельным огнеметом: из дезика и зажигалки.  — Че это ты генералку затеял, а?  — Заебало в говнине жить.  — Раньше ты не жаловался. — Раньше у меня не селилась под бочиной такая проныра фиолетовая, которая фантики под диван сует, а остатки еды в тумбочке прячет.  — Ай, да подумаешь.. Нам Гю пихает ему моющее и пакеты, разворачивает за плечи и пинает под зад. (метафорически, к сожалению)  — Тряпку в зубы и с песней.  Ликует.                            

/ /

Они целуются под провалившийся в прокате фильм, — в некогда бывшем клоповнике, ныне, — с гордым именем, — квартире все еще пахнет невыветрившимся моющим и хлоркой.  Звенящая чистота, до скрипа зубов.  И хоть это не поможет переставить механизмы в голове и обработать прошлые и нынешние увечья — оно того стоило.  И с Су Боном общаться, как бы это больно не звучало, тоже того стоило.  Они целуются когда экран затухает, заваливаются на том же прожженом диване, Нам Гю от нервов ковыряет обивку, и в этот раз позволяет Су Бону лежать на его любимой подушке.  Он обнимает крепко-крепко. И все у них будет хорошо.  По крайней мере — ближайшее время.