Стирая границы

Рыжий ненавидит больницы. В них всегда несет медикаментозными препаратами, хлоркой и смертью, а белоснежные халаты врачей больше символизируют необратимый конец жалкого человеческого существования, чем продолжение жизни. И лучше бы Рыжий реально отправился на тот свет. Потому что чувствовать простреливающую в каждый нерв и кость боль, когда он пытается пошевелиться — самое паршивое ощущение, что может в принципе быть. Он проходил момент пробуждения сотни тысяч раз и всякий раз разочарованно вздыхал, понимая, что белые стены и омерзительный запах лекарств знаменовали вовсе не отдых в раю. И хуй его знает, почему Рыжий думает, что попадет именно туда. Такое у него предсмертное желание, наверное — в рай попасть. Видимо, потому, что ада ему хватает и здесь, в его реальности. Рыжий окидывает беглым взглядом палату и по ее ебейшему размеру и огромной плазме под потолком понимает, что это, по всей видимости, какой-то вип-номер для тех, у кого денег навалом. Здесь также имеется мягкий кожаный диван, стоящий у противоположной стены, кофейный столик с миниатюрным цветочным горшком там же, навороченный увлажнитель воздуха на тумбе в углу, игровая приставка — что, блядь? — под плазмой и еще какие-то экзотические растения на подоконнике. Может, тут еще и мини-бар есть, а среди беспонтовых журналов завалялся буклет с перечнем красоток по вызову? Не жизнь, а сказка, еб вашу мать. Только одному мажорскому придурку угораздило бы притащить Рыжего сюда. И, блядь, даже мысленно прикинуть страшно, сколько все эти удобства стоят — Рыжий и так знает, что ни в этой, ни в следующей жизни за такое не расплатится. Ярость в венах вспыхивает резко и облизывает кожу изнутри от одного предельно четкого понимания: Рыжий теперь Хэ Тяню обязан. Пусть не жизнью, но должок имеет плюс-минус похожий. Сука. И кто его, нахрен, просил? Через силу он выпрямляется, опуская ноги на пол, и хватается рукой за живот, потому что: пиздец больно, блядь! Оглядывается в поисках своих вещей — если они вообще каким-то образом могут тут оказаться — и облегченно выдыхает, когда замечает знакомую стопку измазанной кровью и грязью одежды, аккуратно сложенной на стульчике возле койки. Протягивает руку и нащупывает в кармане телефон: зарядка еще держится, отлично. На экране высвечивается парочка сообщений от коллеги с работы и ни одного пропущенного от мамы. Хотя… два дня прошло. Ебать. Подождите, что, реально? Охренеть. Рыжий остервенело скользит пальцем по экрану, пролистывая список входящих звонков, и ошарашенно распахивает глаза. Нет, звонок от матери был, и его кто-то принял. Как раз в тот день, когда Рыжий потерял связь с этим миром и вырубился на глазах у Тяня. Может, это Тянь и ответил на звонок? И что он сказал? Как он объяснил обеспокоенной его отсутствием дома женщине, что ее сын не в состоянии с ней сейчас разговаривать? Блядь. Надо домой. Срочно. В затылок ударяет глухой ноющей болью, но Рыжий ее старательно игнорирует, когда срывает с руки пластырь с иголкой от капельницы и начинает переодеваться. Мысли в голове несутся словно рой жужжащих пчел, пока он перебирает примерные варианты, что могло за эти двое суток измениться. Во-первых, к ним домой могли прийти ростовщики с требованием вернуть долг; Рыжий отчаянно хочет верить, что его мама цела и не рыдает, сидя на полу среди жуткого погрома, который те уроды могли снова устроить. Во-вторых — работа в ресторане. Его смена была вчера, но поскольку Рыжий не приходил в сознание, он не мог предупредить том, что не явится на работу по определенным причинам. А значит, у хозяйки как минимум будут к нему вопросы, и, возможно, много. Если, конечно, Рыжего еще не уволили. Третьего пункта в списке нет, поэтому на него Рыжий смело забивает хуй. Он пролистывает входящие звонки еще раз и замечает, что звонка от хозяйки тоже не было. Затем открывает сообщения и, скользя глазами по тексту, внимательно их прочитывает. (7:32) Лицинь: Рыжик, ты где? Тебя хозяйка потеряла. Все нормально? (7:56) Лицинь: Приходил красавчик, который всегда занимает седьмой столик у окна, и сказал, что тебе нездоровится. Почему ты не рассказывал, что вы с ним друзья~? ヾ( ￣3￣)ツ (7:57) Лицинь: В любом случае, ни о чем не переживай и поправляйся скорее! Тянь, этот долбанутый мажор, обо всем позаботился. И это еще больший пиздец, чем Рыжий мог себе представить. Мало того, что он притащил его подыхающую тушу в больницу, так еще и на его работу с утра сбегал, чтобы задницу Рыжего прикрыть. Они никакие не друзья. Они даже не знакомые, чтобы вот так ради него зачем-то… Черт. Рыжий зарывается пальцами в волосы и сильнее стискивает челюсти, морщась то ли от боли, то ли от замешательства, то ли хуй пойми отчего. Нет уж. Если Тянь захотел побыть благотворительной организацией, работающей исключительно ради блестящей репутации, то пусть катится к черту. В чем заключаются настоящие помыслы этого придурка, Рыжего не колышет. Он нихрена ему не должен, потому что никто спасать его не просил. Это исключительно его, Хэ Тяня, гребаное решение. Рыжий прячет телефон в карман, попутно вытаскивая из другого бумажник. Пробегается взглядом по монетам и мелким купюрам внутри, мысленно прикидывает, хватит ли на автобус, а потом понимает, что не знает, как далеко находится больница от его дома. Решает, что разберется на месте, и, еще раз осмотревшись на наличие забытых вещей, идет к выходу из палаты. Рывком открывает раздвижную дверь, надеясь поскорее отсюда свалить, но когда поднимает глаза вверх, его тут же примораживает к месту, потому что прямо перед ним стоит Хэ Тянь собственной персоной. У него снова обычные глаза: не черные, а вполне обычные такие глаза, человеческие, даже видна свинцово-серая кайма вокруг суженного от удивления зрачка — тоже не ожидал поди на Рыжего наткнуться. Нереально бледное лицо, темные круги под глазами, приоткрытые, слегка обветренные губы. С какого такого перепугу Рыжий замечает, что они слегка обветренные, лучше не думать и вообще выбросить нахрен из головы. Вот прям щас желательно, ага. Рыжий хочет спросить, чего тот застыл и прохода не дает, но не успевает и рта открыть, как Хэ Тянь уже заваливается в палату, напирая на него всем телом и заставляя отступить на пару шагов назад. Вдох отчего-то застревает в глотке вместе с взбесившимся с нихуя сердцем, когда Рыжий прослеживает, что этот мудень закрывает за собой дверь и впивается в него своим пронизывающим насквозь взглядом. Он буквально чувствует его на своих скулах, губах, подбородке, шее и ниже, значительно ниже. Чувствует, как он скользит глазами по всему телу, словно пытаясь изучить, исследовать, запомнить каждый дюйм. И это пиздец как бесит. Просто нереально. — Хватит пялиться, — сипло рычит Рыжий и сжимает кулаки, едва удерживая себя от желания проехаться костяшками по обнаглевшей смазливой морде. — А кто мне запретит? — усмехается Тянь и совершенно по-скотски щурит глаза. Вот уебок. Придушить бы его — и дело с концом. Только, к сожалению, они до сих пор находятся в больнице, и Рыжий не хотел бы провести здесь остаток жизни, потому что знает, что за такой своенравный порыв Тянь точно отмудохает его до кровавых соплей или инвалидом сделает, что намного, намного хуже. — Я. Если до твоего заторможенного мозга еще не дошло, — огрызается Рыжий, просто потому что этот мудак сам напрашивается. — А теперь если ты закончил, я пойду. — Уверен? — На все сто двадцать, блядь. — Ну, попробуй. Рыжего напрягает его ублюдское самодовольство, которое этот мажорчик даже не старается скрыть. Стоит, улыбается непринужденно и как-то подъебливо-мягко, руки в карманы спортивок заправил, весь такой важный и уверенный в себе. И еще более уверенный в том, что Рыжий ему ничего не сделает. — Тебя никто отсюда не гонит, Рыжик. Можешь не торопиться и еще пару деньков отдохнуть, — без привычной едкости советует Тянь, расслабленно привалившись плечом к стене, и Рыжего передергивает. От этого приторно-сладкого «Рыжик», от вкрадчивого тона его блядского голоса, от невозможности свалить. Может, развернуться и с разбега в окно сигануть? Идея вроде ничего, правда, Рыжий не знает, на каком они этаже. Будет прискорбно, если он все кости себе этим импульсивным прыжком переломает да еще и жив останется. Тянь тогда точно от него никогда не отъебется, пока тот не подохнет. Нет, все-таки вариант выйти в окно заведомо обречен на провал. Остается прорываться вперед. Вгрызаясь в глотку, если понадобится. — Отойди, — через несколько секунд глубоких раздумий выплевывает Рыжий, надеясь, что раздражения в его голосе достаточно, чтобы уловить намек. Тянь неотрывно смотрит на него какое-то время, а затем молча отступает в сторону, открывая путь к двери, и вальяжно откидывается спиной к стене. Бинго. Рыжий успевает сделать три широких шага и выйти из палаты, как его догоняет голос Тяня: — Я подвезу тебя. От ахуя Рыжего непроизвольно разворачивает на месте, и сдерживать ярость, клокочущую за ребрами, уже почти не получается. — Сука. Не заставляй меня… — Что? — бесцеремонно вклинивается в неоформленную угрозу Тянь и склоняет голову вбок. Уголок его рта тянется вверх одновременно с тем, как Рыжий шумно через нос вбирает воздух в легкие. — Ты знаешь что, — цедит сквозь зубы. — Не уверен. Может, подскажешь? — Тебе делать больше нехуй? — Так получилось, что один хмурый рыжий упрямец грохнулся без сознания прямо в мои объятия. Я не мог оставить его одного на улице и поэтому взял под свое крыло, чтобы присматривать. Как видишь, свое слово я держу. Такой ответ тебя устроит? Рыжего нихрена не устраивает. Потому что нельзя забыть, как накрыло тогда, и от этих непрошенных воспоминаний уже не избавиться. Он все, блядь, помнит: глаза в глаза, пальцы, сжимающие чужую футболку, и горячее дыхание на собственных губах. Его отчаянное, предельно искреннее «ненавижу» и чужое понимающее «знаю», сказанное на грани шепота. Въедающийся под кожу древесно-цитрусовый запах одеколона и широкие теплые ладони на плечах. Он помнит слишком много и одновременно с этим не помнит ничего. Хочется забыть. Не думать. Выбросить нахрен из головы, из мыслей, отовсюду. Вычеркнуть из жизни. И Хэ Тяня — следом. Рыжий отказывается понимать, почему, несмотря на долбаное желание исчезнуть со всех горизонтов, послушно следует за ним на парковку к его распиздатой тачке, мимолетно в мыслях давая ей чуть ли не с присвистом высшую оценку. Потому что тачка действительно классная: Мерс последней модели, кристально белого цвета, с ревущим, как зверь, двигателем и кожаными сидениями в салоне. Просто находиться в ней наверняка одно сплошное удовольствие, а за рулем, должно быть, еще лучше. — Чего стоишь? — низкий вкрадчивый голос вырывает Рыжего в реальность, заставляя его оторвать взгляд от завороженного вида и посмотреть на Тяня. — Не хочу изгваздать такую красотку, — говорит он и отводит хмурый взгляд в сторону. — Пешком пойду. — В таком виде? Да, в таком. А что поделать, если одежда Рыжего вся в крови, смешанной с грязью и пылью, и он не хочет расплачиваться за — боже упаси — пятнышко, которое может остаться после него на этой шикарной кожаной обивке. — Похер, — выплевывает. — Это лучше, чем портить чужую собственность. Тянь шумно выдыхает, показывая, что и у него, оказывается, терпение небезгранично, и открывает дверь со стороны водительского сидения. — Хватит упрямиться. Садись. — Нет. — Да что ж с тобой так сложно-то, а? — неожиданно Тянь повышает голос на полтона и, с особой аккуратностью хлопнув дверью, обходит машину спереди. Встает перед Рыжим, положив ладонь на отполированную до блеска крышу, всматривается в глаза. У Рыжего аж дыхание на секунду-другую отнимается, когда Тянь внезапно оказывается к нему на полшага ближе. Между ними снова — гребаный выдох, а то и меньше, и Рыжий не имеет ни малейшего, блин, понятия, что за поебень творится. Здесь, на парковке, в его голове, когда Тянь рядом, и в его жизни в целом. Почему хочется вцепиться в гребаную футболку пальцами и рывком потянуть на себя. Чтобы никакого расстояния не было. Чтобы горло сильнее сдавило и сердце гнало кровь по венам с бешеной скоростью. Как оно делает это сейчас. И всегда. Постоянно. Блядь. Блядь, блядь, блядь. — Никто и не говорил, что будет легко, — тихо выдыхает Рыжий, почти физически ощущая, как собственное дыхание врезается в губы Тяня, смешивается с чужим и отзеркаливается обратно. Это похоже на какую-то форму безумия. — Я так и понял, когда связался с тобой, — почему-то так же тихо произносит в ответ Тянь, и Рыжего этим полушепотом как током сквозь тело прошивает. Его за секунду окатывает невъебенно сильным жаром: кожа горит, плавится, покрывается мурашками, которые холодом скапливаются на кончиках пальцев. Вот всегда так, из крайности в крайность, когда этот мудак рядом. — И никак не отвяжешься, — говорит Рыжий и врезается в его твердую горячую грудь ладонью в тот же момент, когда Тянь подается вперед. Теперь они оказываются еще ближе: Рыжий вжимается поясницей в боковую дверь, а Тянь почти вжимается своим телом в тело Рыжего, упираясь руками в корпус тачки по обеим сторонам от него, и удерживает, как в долбаном капкане. Их разделяют какие-то жалкие несколько сантиметров. — Серьезно, Хэ. Какого черта тебе надо от меня? — прямо в лоб спрашивает Рыжий и едва сдерживается от порыва отдернуть руку: даже через футболку от Тяня веет невозможным теплом. Гребаный мутант, блядь. Еще поза эта наверняка неоднозначно выглядит со стороны. А если вспомнить, что они находятся на подземной парковке частной больницы, где по-любому понатыканы камеры в каждом углу — так вообще туши свет. Но Тяню, в отличие от Рыжего, на происходящее плевать. Его все устраивает, и он, судя по всему, не собирается отстраняться просто так. Ему всегда нужен повод. Для всего. — Отвечу, если перестанешь ломаться и позволишь подвести до дома, — говорит этот мудила и якобы ненарочно опускает взгляд на поджатые губы Рыжего. Замирает на них секунды на две, а потом возвращается к глазам. Сука неугомонная. — Ты выводишь меня из себя каждый гребаный раз, когда мы сталкиваемся. И каждый гребаный раз я ненавижу тебя все сильнее. — А я и не мечтаю все больше и больше тебе нравиться, — усмехается Тянь, удерживая взгляд Рыжего. — Ну так что, мы договорились? Мудак. Какой же он все-таки конченый мудак, думает Рыжий и, окончательно сдавшись, отвечает: — Договорились.

***

Рыжего удивляет всего две вещи. Первая: Тянь не спрашивает, куда именно нужно ехать. Просто вжимает педаль газа в пол и едет, как если бы знал точный адрес. Откуда, спрашивается — непонятно. Может, он уже про Рыжего все-все разнюхал, пока тот в отключке отлеживался: кто его отец, кем работает мать, как несладко ему пришлось, будучи подростком, и прочее. Если это так, Рыжий готов раздробить ему все зубы в крошево, чтобы в следующий раз тот знал, что без спросу совать свой мажорский нос в чужую жизнь не стоит. Вторая: Тянь молчит. Рыжий в душе не имеет, когда его молчание стало чем-то непривычным, но сейчас, пока они едут уже на протяжении получаса, из его рта не вылезло ни слова: ни едких комментариев, ни подъебливых шуток, ни банальных фраз о погоде. Ничего. Будто он закрылся в себе на сотню замков, а на лицо повесил табличку «Просьба не беспокоить». Рыжий тишину тоже не нарушает — ему же на руку. Неизвестно, что еще может выкинуть Тянь, учитывая, сколько было подобных моментов до этого, за которые его хотелось прибить. Рыжий со счета сбился, если честно. Но каждый раз, стоит только Тяню показаться в пределах видимости, Рыжего переебывает, как в первый, а под кожей огнем вспыхивает жгучая ненависть и что-то еще, странное, непонятное настолько, что стремно об этом даже задумываться. Удивление сменяется неуемным колючим беспокойством, когда они подъезжают к дому Рыжего. Играть в молчанку больше не имеет никакого смысла, поскольку раздражение наперевес с яростью вырываются из него быстрее, чем он успевает подумать над тем, что именно хочет сказать. — А вот это ты точно должен мне объяснить. Сейчас же. Рыжий не уточняет, что именно, пока злым, напряженным взглядом высверливает в роже Тяня дыру. Тянь отзывается не сразу: сначала расфокусированно смотрит пару секунд, непонимающе моргает и только потом — видимо, наконец сложив в голове два плюс два — открывает рот для ответа. — Подвозил твою маму, — говорит. — Замечательная женщина. Даже немного удивлен, что ты ее родной сын. Все это время думал, что ты приемный. Вы такие разные. Говорит и все-таки не упускает возможности подстебнуть, сволочь. Услышав, что Тянь знаком с его мамой, Рыжий давится воздухом и чувствует, как его то в жар, то в холод попеременно бросает. Немое охуевание сменяется на непосильную злобу так быстро, что он уследить за этим изменением эмоций не успевает и в итоге просто ошарашенно таращится на этого мудилу с застрявшим в глотке возмущением. — Чего, блядь? — хрипит через сжатое горло. — Говорю, что волновалась она за тебя очень, — продолжает Тянь, откинувшись затылком на подголовник и глядя куда-то перед собой. В его голосе больше нет ни тени насмешки или выебонства. — Такая бледная была, увидев тебя без сознания, что я предложил подвезти ее домой. Успокоил, попили чаю, и я уехал, оставив свой номер. На всякий случай. Третий пункт в списке удивлений Рыжего: Тянь бывает по-человечески добр к незнакомым людям. Действительно поразительное качество, и так выбивается из привычного ублюдского образа, что в дрожь бросает от такого контраста. Но это, конечно же, не меняет того факта, что он мудак. — Она… что-нибудь рассказывала? — неуверенно спрашивает Рыжий, отвернувшись от разглядывания профиля Тяня к лобовому окну. — Только то, что ты был трудным ребенком в детстве. И милым. От последней фразы Рыжий щетинится весь и вновь вперивается в него раздраженным взглядом. — Кто это тут был милым, я не понял? Жить надоело, мажорчик? — выпаливает злобно, на одном выдохе, ощущая, как всего за секунду вспыхивает кожа на скулах и неприятно жжется. Черт, черт, блядь. Рыжий прилагает все возможные усилия, чтобы не краснеть или хотя бы отвернуться, но почему-то упрямо продолжает на Тяня пялиться. А все потому, что что-то изменилось. Он какой-то другой. И смотрит странно. С непривычным теплом в серых радужках и мягкой расслабленной улыбкой на губах. И в нос снова забивается его чертов одеколон — дышать тяжело. И неспокойно как-то в груди. Сердце вообще бьется там, нет? Кажется, нет. Хотя кровь долбится в висках — будь здоров. Да что за нахер с ним не так. С ними не так. Рыжий сглатывает. Отводит взгляд. Вдыхает. Выдыхает. Не помогает. Блядь. — Ну, я пойду, — тихо говорит он и тут же про себя матерится за то, как сдавленно и неуверенно звучит его голос. Да твою мать! — Малыш Мо, — останавливает его Хэ Тянь, и это еще хуже, чем «Рыжик» в его же исполнении. От того хотя бы в паху тугим теплым узлом не скручивало и врезать так сильно не хотелось. Или хотелось, Рыжий уже не уверен, что вообще что-то понимает. — Чего тебе? — спрашивает, не оборачиваясь, и крепче сжимает пальцы на ручке, чтобы вылететь из тачки в любую секунду. — Как твое имя? — Что? — фыркает удивленно. — Фамилию узнал, а имя еще нет? — Нет. — Хочешь сказать, и у мамы не спросил, пока чаи гоняли? — Я попросил ее не говорить. — Я вот понять не могу: ты ебанутый или прикидываешься? — Сам задаюсь этим вопросом, — пожимая плечами, мягко усмехается Тянь. Рыжий не знает, что с ним происходит. Его будто подменили. Даже злиться на Тяня нормально не выходит, а так хочется огрызнуться, спросить, какого хрена он к нему пристал, какого хрена ничего не рассказывает, когда обещал обратное. Зато вместо этого признался, что он, оказывается, уже знаком с его мамой: они вон, чай вместе пили, беседовали о Рыжем, пока он двое суток в отключке валялся. И по какой-то гребаной причине хочет услышать имя Рыжего от него самого. Придурок. Просто, мать его, конченый, невыносимый придурок. — Нихуя я тебе не скажу, — отвечает спустя долгое молчание Рыжий и, наконец, дергает за ручку, собираясь выйти. Но план свалить тут же проваливается, когда за спиной слышится звук отстегивания ремня безопасности, а дверь, не успев полностью открыться, резко захлопывается перед ошеломленным лицом Рыжего, которое затем внаглую поворачивают на себя. Сердце подскакивает вверх и остервенело трепыхается в глотке, потому что Тянь находится непозволительно близко. Потому что смотрит глаза в глаза, не позволяя отвернуться, и чересчур ласково проводит подушечкой большого пальца по скуле, залепленной пластырем. И сделать гребаный вдох невозможно, потому что палец уже опустился на губы, как и его непонятный, вновь потемневший взгляд. — А если я хорошо попрошу? — шепчет Тянь прямо в губы, и жар его дыхания подпаливает Рыжего до костей. Нет, растерянно думает Рыжий и, сам того не осознавая, зачем-то приоткрывает рот, выдыхая беззвучно, позволяя бессовестному пальцу медленно обвести сначала верхнюю губу, а затем нижнюю. Прекрати, изламывает брови Рыжий в недоуменной растерянности, когда чужие прохладные пальцы другой руки ласково зарываются в короткие волосы на затылке и в следующий момент ощутимо надавливают, призывая податься немного вперед, навстречу. Что ты, блядь, делаешь, замирает отчаянное на языке, когда палец с губ уходит куда-то на челюсть, а ко лбу прижимается чужой лоб, заставляя обездвиженно застыть. Сердце сбоит. Реальность сбоит. Перед глазами — лицо Тяня в максимальной, недопустимой близости, и от этого осознания у Рыжего необъяснимо рвет крышу. Он чувствует его тепло, чувствует его дыхание на губах, чувствует его пальцы в волосах — и ничего не может поделать с тем, что всего это оказывается мало. Ничтожно мало. Катастрофически мало. И это так, блядь, неправильно — все это. Но так нужно. Здесь и сейчас — пиздецки нужно. Рыжий не двигается, даже, кажется, не дышит. Лишь чувствует, как внутренности плавит, скручивает, выколачивает наизнанку, когда Тянь немного отстраняется, чтобы заглянуть в глаза и увидеть там что-то, что Рыжему неизвестно. Как он сейчас на него смотрит? Загнанно и испуганно? Или все с тем же ответным вызовом и колючей дерзостью? Рыжий не уверен, что знает. Он ни в чем сейчас не уверен. Не уверен, почему позволяет Тяню быть рядом, прикасаться к себе, когда всякий раз хочется увернуться от его холодных пальцев и избежать пристального взгляда. Почему позволяет о себе заботиться, пусть и против воли, пусть и неспециально, но все равно — позволяет. Дорогущая вип-палата с полным обследованием, успокаивающая беседа с мамой за чашкой чая, утренний визит в ресторан, чтобы предупредить о его временном больничном. Дурацкое, невообразимо тупое желание узнать его имя от него самого, когда было столько возможностей сделать это без его ведома. Черт. Игнорирование происходящего трескается по швам, и обманывать себя в том, что Рыжий ничего ему не должен, больше не получается. — Как же я тебя все-таки ненавижу, — тихо, на грани слышимости, абсолютно беспомощно выдыхает он, прикрывая глаза. И понимает, что быть Тяню обязанным хуже гребаной смерти.