скандалисты

На улице тем временем стоял день январский. Дороги, крыши домов и деревья — все пушистым снегом устелено. Снегири песни свои поют, за окнами машины пробиваются сквозь сугробы, а Саша Третьяков тем временем вышагивает, смотря по сторонам. На плече рюкзак, доверху белым порошком наполненный, а в руке телефон с геолокацией и фотографией очередной неприметной лавочки. А дальше все как обычно: осматривается по сторонам, скидывает товар, делает фотографию, отправляет дилеру. Как можно скорее сматывается домой, дабы перекусить просроченным супом, надеть белую рубашку и схватить кожаный портфель. Третьяков волосы назад зачесывает, из дома выходит, в сторону больницы ненавистной направляется. Перед входом выкуривает очередную сигарету, улыбку натягивает и заходит в здание. Там, в сорок седьмой палате, его мама за жизнь вот уже три месяца борется. Она каждый день ждет сына с новостями. Например, с рассказом о том, что он подписал прибыльный контракт и заработал денег на лекарства. Например, что сегодня он ел в ресторане, потому не хочет перекусить яблоком. И любая другая ложь, сказанная сквозь зубы. — Здравствуй, Александр, — со вздохом лечащий врач матери говорит. — Вам уже позвонили? — В каком смысле? — улыбка с лица сползает. — Не говорите, что стало хуже! Сколько денег нужно, дайте мне два часа, я все принесу! — хватает пальто, собираться начинает, пока мужчина в халате не тянет его за плечо. Доктор на Сашу смотрит с сожалением, поджимает губы, ведь правду сказать боится. А мальчишка головой мотает из стороны в сторону, отгоняет мысли ужасные и пытается сдержать слезы. Ведь он все еще просто ребенок. — Нет, не надо это говорить, — шепотом. — Мне очень жаль. А в душе крик нарастающий собирается, который задушить готов. Цепкой хваткой в горло вцепляется, будто к стене прижимает и самодовольно смеется. Пусть и на самом деле в тот момент коридор в тишину был погружен. Только быстрый стук сердца Саши Третьякова, глаза на мокром месте и подкосившиеся ноги. — Сегодня мы звонили вам, но вы не взяли трубку, — продолжает резать без ножа. «Сбросил звонок, когда нес очередную закладку» — промелькнуло в голове. *** Все еще морозный день, все еще усталость и непонимание случившегося. В тот день Саша Третьяков окончательно с закладками завязал, но, к сожалению новую зависимость приобрел. Розовая таблетка на завтрак, белый порошок на обед и банка пива на ужин. Глаза с каждым днем только краснее становились, наливались слезами и ненавистью к себе. Спустя месяц бесполезных скитаний Третьяков сдался. Сев напротив могилы матери, парень глаза прикрыл, голову вверх запрокинул, к небу. «Прости меня, что не смог. Прости, что не успел. Это я виноват. Я жизни не заслуживаю. Скоро все изменится и я буду рядом. Я обещаю, мама». Тогда сил бороться больше не было, тогда в кармане была заключительная доза смертельная. И именно тогда по нелепой случайности Саша Третьяков встретил Ксенофонтова Илья Владимировича. Темноволосый парень первым был, кто в центр попал вовсе не за условный срок, даже не за частые приводы в полицию. Просто пожалели, просто дали шанс. Зайдя в центр для трудных подростков, Саша глупо вздохнул и глаза закатил. Да, это место действительно было похоже на шанс, на попытку пожалеть. А еще это место было пропитано горечью утраты близкого человека и окончательной потерей веры в себя. И дышать сложно было, и ломка пробирала до кончиков ногтей. Парень сел на плиту бетонную, закурив очередной косяк. — Будешь? — спрашивает, заметив странного парня в кепке. — Хороший сорт. И парень тот соглашается, протягивает руку в знак приветствия, имя свое называет. — В честь Оксимирона назвали? — усмехается Третьяков, косяк передает новому другу. — Расслабься, я пошутил. Почему попал сюда? — А ты? — переводит стрелки, ведь все еще стыдно признаться. — У меня мать умерла, — спокойно выдает. — Вот только не надо соболезновать, я уже наслушался. — Я и не собирался, ты не один близких людей теряешь, — с горькой улыбкой Мирон отвечает. — Тебя хотя бы не бросали на произвол судьбы. — Я сам себя бросил, мне чужая помощь не нужна, — в толпе девушку темноволосую высматривает. — Ничего такая, да? И Мирон Миронов смотрит вперед, а после тут же напрягается. — Ни на что не рассчитывай, она моя, — взглядом Мишель оценивает. — Скоро будет. — Самоуверенно, — со смешком. — У вас, типа, недомутки? — У нас, типа, ничего. Но я в процессе, просто нужно немного времени, — бычок в кусты кидает. — Ты уверен, что это взаимно? — Кто если не я? Парень встает с холодного бетона, удаляется, оставив Сашу Третьякова одного наедине со своими мыслями. Он взглядом с брюнеткой встречается, машет с улыбкой и приветствие в ответ получает. А на следующий день Третьяков снова сидит на том же месте, снова закуривает косяк, снова рассматривает брошенных детей с неудачной судьбой. И рядом с парнем Гаджиева садится, выхватывает самокрутку, делает тягу, подавляет ухмылку. — Я Мишель, — девчонка произносит. — А ты Саша, приятно познакомиться. — Это тебе на меня тот пацан в кепке нажаловался? Не переживай, в ваши дела лезть не буду. Но только если ты впредь больше не будешь красть мою траву, — косяк обратно забирает, стреляет глазами. — А кто виноват, что мне не хватало скуренного косяка на завтрак? — улыбается сквозь оскал. — Ты, я вижу взял на себя роль загадочного наркоши. Не боишься, что выпрут из центра раньше времени? — Я здесь по своей воле, захочу, сам свалю, — пожимает плечами, откидывается назад. — А ты как сюда попала? — Любила курить с неизвестными парнями косяки, — смеется. — Меня бросил парень и я решила, что моя жизнь не имеет ценности. — Поэтому ты игнорируешь глупые и очевидные знаки внимания Мирона? Так сильно разочаровалась в мужчинах? — будто психолог говорит. — Мне по душе другой вид отношений. И в ту секунду включается пожарная сигнализация, из корпуса девчонка в саже выбегает, а за ней орава других подростков. Мишель на несколько секунд взгляд на темноволосой останавливает, которой на вид лет пятнадцать было. А после тут же в себя приходит, смущается, отворачивается от балагана. — Я так понимаю тебе нравятся взрывоопасные малолетки, — с ухмылкой на лице. — По тебе и не скажешь, что ты как ребенок смущаться можешь и глаза отводить. — Во-первых, она младше на один год, а во-вторых… не всегда же мне быть уверенной в себе, — глаза закатывает. — Знаешь, влюбленные люди они чаще всего глупые и не умеют разговаривать. К тому же, это невозможно. Мы слишком разные, чтобы быть вместе? — Почему тогда не переключишься? Например, на Мирона. — Его слишком много, а я не люблю быть обычной целью для секса, — встает с лестницы. — Он не тот, с кем можно совершать необдуманные поступки. Не тот, кого можно любить на адреналине. И он не тот, кто может поджечь центр за секунду, — замалчивает на секунду. — А я не та, кто будет признаваться в чувствах, если мне могут не ответить взаимностью, — делает шаг назад, но тут же оборачивается. — Расскажешь кому-то об этом разговоре, считай, что нажил себе врага. *** В то время Юлька Чикина активно любви искала, заприметив смазливого мальчика-скейтера. Девчонка бегала за ним по пятам, чем только Мишель из себя выводила. Потому блондинка дала Мирону шанс, потому дни напролет время с парнем проводила, целуясь по углам, но не позволяя лишнего. А когда Чикина от своей псевдовлюбленности избавилась, Мишель своей роман с Мироновым прекратила, так ничего и не рассказав ему. А Саша целый год жил в ожидании, в ненависти к себе от того, что лучшего друга обманывает. Но разве он может запретить любить? Шел шестой день, оставалось восемь дней до совершения плана. Скандалисты, после тяжелой и потной тренировки разошлись по своим делам, и только Саша Третьяков и Мишель Гаджиева остались в подвале. И выглядело это как раньше. Только вот в руке больше не косяк был, а просто карандаш. Вместо бетонной лестницы мягкий стул, план здания детского дома и здравый ум. — Тебе еще не надоело? — решается спросить Саша. — Уже больше года прошло, вы видитесь каждый день, а ты так и продолжаешь слюни пускать и голову Мирону морочить. — Никому я ничего не морочу, я сказала ему, что между нами быть ничего не может, — Мишель снова закатывает глаза, вырисовывая очередную линию карандашом. — Можешь потише говорить, вдруг кто-нибудь войдет. — Иногда мне кажется, что только я знаю настоящую тебя, — блондинка вопросительно бровь вверх поднимает, на парня смотрит. — Застенчивую, неуверенную в себе и боящуюся сделать первый шаг. — Кто бы говорил, — усмехается, не смотря на парня. — Когда ты ей скажешь? — переход в наступление. — А ты когда ей скажешь? — тут же отвечает. — Один-один. Ты перед тем как меня лечить, в своей личной жизни разберись. — У меня совсем другая ситуация, — недовольно. — Не смотри на меня так. Я в отличии от тебя не бегу за отношениями, для меня прежде всего главное наше дело. — Ты никогда не думал, что твоя одержимость скандалистами и образ хорошего мальчика это просто маска и стимул не упасть на дно снова? Так и скажи, что просто боишься свернуть на кривую дорожку, — карандаш откидывает. — И давай признаемся самим себе, что мы вместе бежим от реальности, дни и ночи напролет забивая голову скандалистами, детскими домами и глупыми надеждами. И даже не пытайся меня переубедить. Заметь, в подвале остались только мы. — Честно, думал, что буду коротать свое одиночество с Кирой, уж точно не с тобой, — смеется. — Расслабься, на нашей улице рано или поздно тоже будет праздник. Но только тогда, когда ты расскажешь о своих чувствах Чикиной, — подмигивает. — Расскажу, когда расскажешь о своих чувствах Руслане, — передразнивает парня Мишель. И пара подростков смеется, понимая, что скорее всего этот день никогда не настанет.