скандалисты

— Виктор Михайлович, я клянусь, это не я была! — Малышенко, тебя камеры засекли, хватит со мной пререкаться. Мужчина в полицейской форме рукой по лицу проводит, пот убирает и на спинку стула откидывается. Глаза ввысь поднимает, богу молиться и мечтает как можно быстрее от подростка пубертатного избавиться. Он Виолетту Игоревну чаще, чем дочь родную видит. Она своего рода своей стала. Часто ночью на бобике приезжает, чай с конфетками пьет и просит, чтобы дядя Витя предкам на неё не доносил. Дело её и так толще было, чем у любого бомжа-дебошира. А Вилка головой пользоваться не умеет, она только обещаниями кормит и каждый раз повторяет, что этот привод последний. А после как по старинке: «Я не виновата», «Пощадите, дяденька мент», «Не докажете», «Чая налейте, человек вы или тварь бесхарактерная?». Часто в обезьяннике сидит, о жизни с преступника и дебоширами молвит. Она много нового узнаёт. Например, как в тюрьме не подставляться, как чётки из хлеба делать и сигареты выпрашивать. На самом деле загреметь в тюрьму для несовершеннолетних не было мечтой её самой главной, пусть и со стороны кажется, что она всеми силами путевку в ад выбивает. — Дядя Витя, я зуб даю! Хотите, реально вырву? — пальцы грязные в рот суёт. — Малышенко, бога побойся, — устало шепчет дяденька мент, по рукам ту бьёт. — Что же мне делать с тобой? — ноет как первокурсник на первой сессии. — Понять и простить? — пожимает плечами. — Бля буду не я! Это всё Пахан, я вообще эту машину вскрывать не хотела, меня заставили! — Свою голову на плечах иметь надо, — на выдохе выдаёт. — Дядя Витя, хоть чаем напоите, холодно у вас, — плечи трёт как можно быстрее, согреться пытается. — С конфетками любимыми только! Виктор Михайлович по сторонам смотрит и к шкафу подходит. Плошку с конфетами шоколадными достаёт перед носом Малышенко ставит. Та сразу налетает, будто сладкого никогда в жизни не видела. Впрочем, так и было, дяденька мент для неё как отец был. И напоить, и накормить, и в обезьянник спать уложить. Комфорт плюс, как говорится. — Всю статистику мне портишь, — кипяток в кружку наливает и два кубика сахара кидает. Виолетта хозяйничать начинает, стол обходит с полки чай пакетированный берёт и в кружку себе кладёт. К губам посуду подносит, дует медленно и протяжно, а после глоток делает, теплом наслаждается. Руки о фарфор греет, совсем огня не чувствует. — Я же вам прямую дорогу на повышение организовываю, а вы ноете как баба, — усмехается Малышенко. — Повышение мне дадут, если я тебя в тюрьму направлю, — Вилка тут же глаза таращит и головой из стороны в сторону вертит. — Мне в тюрьму нельзя, там кормят плохо, — недовольно буркает и конфетку хватает. — Значит в детдом, — спокойно Виктор Михайлович отвечает. Мужчина папку с бумагами берёт, что-то нужно ищет. — И туда не пойду, не заставите. И вообще, у меня так-то мамка есть, — руки на груди складывает. — Знаю я твою мамку, — усмехается полицейский. — Потому детдом и предлагаю. Там она тебя точно не найдёт. — Всё равно не хочу, мне и дома неплохо живется, — улыбается и до синяка на руке незаметно дотрагивается. — Дядя Витя, а что вы там смотрите? — нос свой как обычно в чужие дела сует. — Малышенко, чай пей молча или в обезьяннике закрою, — папку закрывает, номер на листочек выписывает, рядом с собой находящийся. — Вы с детьми своими также разговариваете? — А мои дети закон не нарушают. Они машины чужие не вскрывают, продукты не крадут и вандализмом не занимаются, — пальцами хрустит, в раздумья погружается. — Виолетта, я больше не смогу прикрывать тебя. Знаю я, что девчонка ты смышленая, только вот сверху уже глаз на тебя положили. Слишком часто приводы у тебя и слишком часто безнаказанно ты уходишь. А Малышенко мешкается, руки на стул кладёт, сжимается. В толстовке своей зарыться старается, спрятаться от глаз чужих. В тюрьму не хочет. В тюрьме ей жизни не дадут, уж слишком она назойливая и беспринципная. — Дядя Витя, так нельзя! Вы же меня знаете, я человек хороший, мухи не обижу! — глаза на мокром месте. Виолетта не на шутку боится, пусть и раньше о безопасности своей не задумывалась. — Знаю я всё Малышенко. И семью твою знаю. Только вот ты границы переходить стала, свободу почувствовала. Светка когда последний раз дома была? — Не ебу, — честно признается, слезы рукавом вытирает. — Я и без матери хорошо справляюсь. Видите, я одета, умыта, почти накормлена. — Все твои заслуги по твоему мнению, это преступления перед законом, — мужчина глаза добрые на подростка поднимает. — Малышенко, тебе семнадцать лет. Как только совершеннолетие стукнет, тут же в тюрьме загремишь. И там даже я тебе помочь ничем не смогу. Виолетту от конфет тут же тошнить начало. Она представила свой день на зоне. Как рано встает и идет дрова рубить, а потом на лесоповал. Как насилуют её и унижают. Как за татуировки оскорбляют, и жизни не дают. Виолетта до смерти пугается, истерику скрыть пытается. Она пусть дяденьке менту доверяет, но слабость свою показывать не собирается. А Виктору Михайловичу это и не надо, он про Малышенко всё знает, даже больше чем она сама. Он с матерью и отцом её знаком, даже если сама Вилка отца ни разу в жизни не видела. — На самом деле я врал тебе всё это время. Пару дней назад мать твоя у меня в кабинете была, — выдаёт полицейский. — Что? Почему вы сразу мне не рассказали? — Виолетта хмурится. Она мать родную месяц не видела. Пока ребенок её жизнью вора в законе живет, она по участкам расхаживает, и жизнь ей портит. Ненавидит. Но Вилка ведь сама по себе девчонка хорошая. Она справедливая до кончиков коротких волос. Она с несправедливостью борется. Она Робин Гуд с пачкой сигарет в руках. — Потому что это я её позвал, — Виолетта дяденьку мента взглядом осуждающим осматривает и недовольно хмыкает. — Не надо на меня своими глазками обиженными смотреть. — А как мне ещё на предателя смотреть? — кружку от себя отставляет, подачки ей не нужны. — Я думала, мы кентами типа стали. — Малышенко, — тянет Виктор Михайлович. — Всё что я делаю, я делаю для твоего блага. А Вилка мимо ушей всё пропускает, она обижена не на шутку. — Ради какого нахуй блага, дядя Витя? Вы эту пизду без моего ведома к себе зовете, может быть, чай ей наливаете, и конфетки мои предлагаете. Как мне ещё реагировать? — Малышенко! — по столу кулаком ударяет. — Она документы подписала. Потому что я её заставил. Я жизнь тебе спасти хочу, а не в тюрьму запрятать. — Вы меня удочерить решили? — глаза блеском наливаются, а губы в улыбке расплываются. Виктор Михайлович бледнеет от страха и перекрещивается, Виолетту заставив рассмеяться искренне. Не нужна ему дочь такая ненормальная, своих спиногрызов хватает. — Она документы подписала, что согласие даёт на твое обучение в центре трудных подростков, — протягивает бумажку с адресом и номер телефона. — Чё? — непонимающе спрашивает Вилка. — С завтрашнего дня ты официально числишься в центре моего очень хорошего друга. Там всё как в школе: уроки, домашние задания и школьная жизнь. Только в данном случае ты будешь каждый день посещать психолога и ходить на тренинги. Также тебе придется отмечать в полицейском участке о посещаемости, если до верхов дойдет, что ты прогуливаешь, то тут же в тюрьму упекут и назад я тебя уже не вытащу. Мнения твоего я не спрашиваю, выбора у тебя все равно нет. Сегодня вечером по этому номеру телефона позвони, тебе всё объяснят, — кивнул на листок, удобно в руках Вилки устроившийся. — Там таких маргиналов как ты толпа целая, потому не переживай, вольешься. — Уж лучше бы в детдом…