Любовь и мечты Драко Малфоя

      Она пришла сюда через 15 лет.       15 гребаных лет после того, как на каменном полу этого теперь уже разрушенного, открытого всем ветрам и дождям замка, ей нанесли клеймо.       Кривые буквы «mudblood», вырезанные на ее левом предплечье проклятым кинжалом, оказалось невозможно свести никак — ни магическим путем, ни магловским хирургическим. Она пробовала. Эти буквы кровавыми рубцами каждый день, каждый месяц, каждый год напоминает ей о том, кто она, какая она. Эти буквы отпугивают ее любовников, потому что, как сказал один из них, мешают расслабиться. Над этими буквами она рыдала несколько месяцев после такой долгожданной и такой выстраданной победы над тьмой. Рыдала так, что любовь всей ее юности Рональд Уизли не выдержал и ушел из дома, из Норы, из своего родного дома, не желая выгонять ее, потому что ей идти тогда было некуда. Ушел к другой женщине. Она не хочет сейчас даже вспоминать ее имя, но тогда оно стало для нее громом среди и так не очень-то ясного неба. Из-за этих букв вся ее жизнь словно затянута мглой...       Гермиона Грейнджер стояла над пятном крови на камнях среди развалин. Пятно не смогли смыть за годы ни эльфы до того, как кто-то взорвал замок, ни дожди, когда замок был уже разрушен, не смогли выветрить ветра и выжечь солнце.       Она не знала, зачем пришла сюда — в то место, где получила это постоянно зудящее, горящее клеймо.       Она стояла, смотрела на свою кровь, впитавшуюся в древние камни, и печально усмехалась. Была какая-то мрачная ирония в том, что пытки, которым ее подвергла Беллатрикс Лестрейндж, спасли ее от других, гораздо более страшных пыток, — от того, что ее отдадут оборотню, который сходил с ума с того самого момента, как учуял запах ее менструации.       Это произошло в последний военный год. Они с Гарри Поттером и Рональдом Уизли скитались, прятались в горах и в лесах, не зная, не понимая, где и как искать крестражи Волдеморта и как их уничтожить. Их поймали, когда Гарри в запале произнес имя Волдеморта — имя, которое нельзя было называть, потому что на него были наложены чары слежения. Так Пожиратели смерти вылавливали членов Ордена Феникса, которые, как всем было известно, единственные не боялись этого имени. Так они поймали и Поттера, Уизли и Грейнджер.       Их связанными вели по подъездной дороги от ворот Малфой-мэнора, где обосновались Волдеморт и приближенные к нему Пожиратели, к замку. И оборотень по имени Сивый, сразу и легко учуявший своим звериным чутьем запах ее менструации, шептал ей сладострастно: «Сначала я высосу всю кровь меж твоих ног, потом возьму тебя, потом снова буду сосать — уже твою девственную кровь, ты же невинна, да, девочка? Больно не будет, я буду аккуратен, я хочу, чтобы ты подольше была горячей, чтобы кровь подольше не останавливалась в твоих жилах, хочу, чтобы когда я начну наконец целовать твои губки и твою шейку, она хлестала фонтаном! И уже потом, напившись, я кончу в тебя! И если тебе повезет и ты выживешь, ты родишь мне щеночков и вскормишь их своим молоком, смешанным с твоей кровью, потому что у наши щенки рождаются сразу с зубами, а зубки у них острые, очень острые. А когда они насосутся и отвалятся спать, к твоей груди буду припадать я, я тоже буду пить твое молоко, смешанное с твоей кровью. А если тебе не повезет и ты сдохнешь во время поцелуя, я все равно кончу в тебя, потом брошу объедки другим псам, они не брезгуют мертвечиной, особенно если это такая девочка, как ты. Такая свежая, такая костлявая! Они сначала слижут с тебя остатки твоей крови, потом выжрут твои внутренности, потом с радостью будут глодать твои кости!»              Уж лучше клеймо...       Она убила Сивого в Хогвартсе, в последней битве, откинув его от девочки, к шее которой тот присосался. Девочка была мертва, и Гермиона тогда единственный раз в жизни порадовалась смерти ребенка. Жить с такими ранами и помнить, кто и что с тобой сделал, невыносимо.       Почему она тоже не погибла тогда? Почему судьба оставила ее жить? 15 лет ада...       Она слышала, что кто-то идет.       На всякий случай тронула волшебной палочкой перстень на своей левой руке, чтобы его можно было в любой момент открыть, и повернулась в сторону, откуда раздавались шаги.       О перстнях, которые на самом деле были сосудами для ядов, она читала в магловской исторической литературе. Перстни Борджиа... Странно, что в истории магии о них не слова. Борджиа были колдунами, хоть и открестились от волшебного мира ради власти в магловском религиозном мире. Неудивительно, что к их семейному яду под названием кантарелла до сих пор не создано противоядие. Этот яд — волшебное зелье, маглы не в состоянии найти, чем его нейтрализовать. Впрочем, она тоже не смогла. Разумеется, никакой безоар на него не действует. Но зато она смогла воспроизвести сам яд. И в ее перстне именно он.       Кому скажи, что она воссоздала яд Борджиа...       Если она не сможет отбиться, она, не исключено, успеет его выпить. Если нет, если она потеряет сознание, активированный ею только что перстень среагирует на это, поранит ее палец, и яд выльется в рану. Лучше смерть, чем оказаться без сознания в руках врагов. К тому же любой, кто попытается надругаться над ее мертвым телом, тоже окажется отравлен. Умрет не сразу, потому что дозу получит слишком маленькую, но это, наверно, и лучше, пусть помучается, пусть умирает долго и трудно от дикой, выворачивающей наизнанку боли.       — Что привело тебя сюда, в мой разрушенный дом, Грейнджер?       Холеный, в серебристой спадающей тяжелым шелком мантии поверх обычного, хоть и дорогого, черного брючного костюма, стройный коротко стриженный Драко Малфой смотрел на нее с нескрываемым удивлением.       — Ностальгия, может быть, Малфой!       Малфоя она не боится. Она еще раз тронула перстень волшебной палочкой и закупорила его.       Он подошел к ней. Она молча указала ему пятно на каменном полу.       Он присел на корточки, положил руку на пол.       — Твоя кровь здесь до сих пор обжигает руку и пульсирует, Грейнджер, ты это знаешь?       Она присела рядом, потянулась к пятну, коснулась камня...       Боль, пронзившая ее, оказалась даже сильнее, чем та, во время пыток. Гермиона вся была горящее болью клеймо. Она вся была боль. И нет, это не сравнить с круцио. Круцио сводит с ума. Эта боль разрывает. Рвет сосуды, голову, горло. В мире нет ничего, кроме этой боли. Сознание, уходи! «Зачем я закрыла перстень! Я не вынесу!»       Следующее, что она ощутила, — это холод камней и теплые руки, которые глядят ее плечи. И что-то горячее, что капает на ее лицо.       Открыла глаза.       «Странно, а вблизи глаза Малфоя голубые, а не серые. Блестят от влаги. О, это его слезы капают на мое лицо! Почему он плачет? Он умеет плакать? Я лежу на его коленях? Какой бред! Ай, как горячо и мокро руке!»       Она дернула левой рукой.       — Осторожно, Грейнджер, там кровь! Раз ты пришла в себя, давай я посмотрю!       Ей было все равно.       Малфой взмахнул палочкой, наколдовал подушку в зеленой плюшевой наволочке, почему-то хмыкнул и превратил подушку в бордовую с золотой бахромой, аккуратно переложил ее голову на подушку. Еще взмах палочкой, и рукав на ее левой руке разошелся.       На месте букв кровавая рана.       Она подняла глаза от своей горящей руки на лицо Малфоя. Тот прикрыл глаза.       А потом, словно в трансе, потянулся лицом с полураскрытыми губами к ее истекающей кровью руке.       Вырваться, вырваться, вырваться, оттолкнуть его, закричать «не смей»!       Но она не может, не может пошевелиться, не может ничего произнести. Как в страшном сне, когда вот-вот случится непоправимое, а тебя словно парализовало, и ты ничего, ничего не можешь сделать, и страшное надвигается, надвигается на тебя. Точно так же лицо Драко Малфоя приближается к тебе и к твоей ране, к твоему клейму, к твоей грязной крови. Стоило ли спасаться от оборотня, чтобы к тебе присосался хозяин этих камней. Тогда, в тот день, он с ужасом смотрел на тебя, лежащую на этих камнях. А ты сейчас можешь только с тем же ужасом смотреть на то, что он вот-вот, еще мгновение, сделает с тобой.       Малфой положил ладонь на ее рану и, не открывая глаз, что-то шептал и шептал.       Покой. Давно, с домашнего детства забытый покой, — вот что ощущала Гермиона Грейнджер, убаюкиваемая монотонным шепотом Драко Малфоя.       И вдруг снова что-то горячее, влажное, капает сверху.       Она открыла закрывшиеся сами собой глаза.       Из глаз Малфоя капали слезы и падали на ее руку. И кровь исчезала. Красные рубцы бледнели и втягивались в кожу.       И снова все пропало, как выключили.       Очнулась она на кожаном диване в незнакомой гостиной, прикрытая пледом. Пошевелившись, застонала. Тело затекло и сесть сразу не получилось.       Услышав стон, в гостиную вашел Малфой, в черных брюках и в белой рубашке, с кружкой с чем-то, от чего идет золотистый пар.       — Выпей, Грейнджер! Потом приведем тебя в порядок.       Поставил кружку на столик, помог ей сесть, поднес кружку к ее губам.       Она качнула головой и взяла кружку двумя руками. Руки дрожали, Малфой помогал ей, но она держалась за эту теплую кружку, как за опору, и голова постепенно переставала кружиться.       Залье, несмотря на пар, было негорячее, а приятно теплое, по вкусу словно магловский яблочный компот.       — Пей все! Ну вот, молодец! Пойдем, тебя надо помыть, ты вся в крови и... вообще грязная.       — Да уж. Где мы?       — В моем лондонском доме. Идем, мы здесь одни, эльфов я отослал на время. А больше здесь никто не живет. Я перенес тебя сюда из мэнора.       Гермиона пожала плечами. Вся в крови и еще хрен знает в чем. В чистейшей квартире Малфоя. И он ведет ее мыться. Немыслимая ситуация. Но ей уже все равно... Тем более, при ней есть яд. И ее волшебная палочка.       Она снова на всякий случай тронула палочкой перстень.       Малфой улыбнулся:       — Протеевы чары? Или, как говорят маглы, геолокация?       — Нет, яд внутри!       — Если ты в состоянии сейчас шутить, значит, дело не так уж плохо!       Он помог ей подняться.       Подхватил за талию и повел.       — А что за яд?       — Яд Борджиа, слышал о таком?       — Слышал, Пэнси Паркинсон одна из наследниц Борджиа, она в детстве рассказывала!       — Забавно!       Он довел ее до ванной комнаты.       — А яд не выльется в воду, когда я буду тебя мыть?       — Если не будешь домогаться, не выльется!       Он делал пассы волшебной палочкой, разрезая на ней одежду, заскорузлую от крови.       — Не буду! Я жить хочу! А где яд взяла?       Он помог ей перешагнуть край ванны и усадил ее.       — Сама сделала!       — Сильна, ведьма!       Включая душ, спросил вдруг:       — Сюда точно не явятся мракоборцы тебя искать?       — Я же сказала, если не будешь покушаться на меня, не явятся!       — Ну и хорошо!       Установил душ над ней и начал раздеваться. Снял рубашку, сказал:       — Чтоб самому не намокнуть!       Лил, лил на нее воду, мыл ей голову своим шампунем, мягкой салфеткой водил по ее телу. Потом смыл с нее остатки пены. Помог встать. Помог надеть банный халат. Когда она вышла на коврик, поставил перед ней мягкие махровые тапочки.       Провел в комнату, сказав, что это гостевая спальня, уложил на кровать, укрыл одеялом, сказал «спи!».       Проснулась она на рассвете.       Было пусто. На душе, в голове, в теле.       Она как будто зависла то ли в пространстве, то ли во времени.       И вдруг поняла. У нее не болит, не жжет, не зудит рука. Впервые за 15 лет.       Подтянула рукав халата. Кожа светлая, обычная, и легкие следы-шрамики. Ни одного красного набухшего рубца.       И тут же почувствовала, что хочет кое-куда и есть.       Поднялась, огляделась. Увидела на пуфе одежду — флисовый домашний костюм — брюки и курточка. А еще футболка, носки и женские трусы в упаковках известного дорогого магловского магазина.       Пожала плечами. Оделась.       Увидела узкие двери, заглянула. Санузел. На полочке новая зубная щетка, паста, щетка для волос, хороший универсальный крем для лица и тела, шампунь, гель для душа. Тут же висят банное и маленькое полотенце.       Умылась и пошла искать хозяина.       Малфой нашелся на кухне на первом этаже. Пил кофе и читал «Вестник магической науки».       — Привет, Малфой!       — Привет, Грейнджер! Выглядишь неплохо! Хорошо, что сегодня воскресенье, мне не пришлось сообщать твоему руководству, что ты сегодня не придешь, и встречать тут десант тех, кто примчится спасать тебя от меня! Как твоя рана?       Гермиона задрала рукав.       — О, отлично! Не болит?       — Нет! Драко, ты феникс?       — Нет, я Пожиратель смерти и Блэк. Кинжал Беллы, похоже, был с проклятием на нашей крови. Как я раньше не подумал предложить тебе помощь...       — Ты не знал, что мне больно.       — Не знал... Садись, сейчас буду тебя кормить!       — Где, в какой жизни Драко Малфой кормит меня завтраком?       — В твоей новой жизни без боли, Грейнджер!       После завтрака ей снова захотелось прилечь.       Малфой проводил ее в комнату.       Она легла на кровать прямо в одежде.       — Тебе что-то надо еще, Грейнджер?       — Обними меня, Драко...       — Ты уверена?       — Пожалуйста...       Он долго стоял, неуверенно глядя на нее.       Потом молча лег и не очень ловко притянул ее к себе.       Целовать его начала она.       — Ты же понимаешь, Грейнджер, что все это не может быть просто так? — спросил он, когда она отпустила его губы, чтобы передохнуть.       — Ты же понимаешь, Малфой, что мне после этих 15 лет уже ничего не страшно? Я просто хочу почувствовать тебя...

...

      Они сыграли скоропалительную свадьбу через два месяца, когда выяснилось, что она беременна.       Никто из ее друзей и подруг не понял, как и почему они сошлись.       Его мать, которую они навестили перед свадьбой в Азкабане, сказала:       — Лишь бы ты был счастлив, сынок!       Его отец, над могилой которого на кладбище у Азкабана они постояли столько времени, сколько было прилично постоять, чтобы отдать ему память, не сказал ничего.       После регистрации брака в Министерстве магии и перед тем, как отправиться развлекаться с гостями, они трансгрессировали в мэнор и, понимая, что рискуют спалить всю Британию, выжгли дотла адским пламенем развалины замка.       Их сын вырос кудрявым кареглазым шатеном.       Когда мальчик уже уехал учиться в Хогвартс, у них родился еще один ребенок, беленькая светлоглазая девочка.       Ни одного из своих детей Гермиона не кормила грудью ни дня.