The Way You Used To Do

Здесь, в темноте, девять силуэтов, один из них протягивает ему руку. Кацуки хочется кричать. Все? Он спас их? Остановил злодеев? Все? Это значит быть героем? — Все хорошо, — сказал ему ближайший силуэт, — Все хорошо. Ты был великолепен. Каччан, сугой. — Я…я с-справился, да? Я с-справился? — Из его горла вырывается булькающий звук, чувствуется что-то странное и незнакомое в нижней части горла, отчего его голос звучит хрипло и сдержанно. Обычно он не такой неуверенный в своих способностях — он знает, что он сугой, вопреки всему, — но хочется удостовериться. Ему нужно быть уверенным. — Ты справился, — мягко сказал силуэт, протягивая ему руку. Кацуки не думает, не может даже вспомнить, как его бесила эта протянутая рука, — он принял её, ухватился, хоть сломанная рука и завыла в знак протеста. По правде, он едва ли её чувствует. Едва ли чувствует хоть что-нибудь. Теперь брать за руку стало для него второй натурой — что должно было быть таким всегда, если бы он не препятствовал этому. Силуэт встал перед ним на колени, и только сейчас Кацуки понял, что лежит на полу. Когда это произошло? Когда он упал? Он не помнит. Он заметил, что даже не может двинуться. Пытается, но не может. Почему он не может двинуться? Что с ним происходит? — Все хорошо, — сказал силуэт. Он заметил семь других силуэтов позади. А восьмой, чьи волосы были подозрительно знакомыми, стоял на полпути к Кацуки, — Все будет хорошо. — Ты т-тоже? — Кацуки глотнул, возвращая внимание к девятому силуэту, — М-мина? Его голос звучал так странно. Грубо, жестко и сдержанно. Слабо. Каким его и называла мама. Он знает, что она его любит, а он любит её. Но, когда бы он не делал что-то жалкое, трусливое, её голос всегда звучал у него в голове. Слабый. Бесполезный. Испорченный. Трусливый. Плаксивый. Сопляк. Слабый. — Да. У нас все будет хорошо, — кивнул силуэт, пытаясь успокоить его. — Ладно, — кивнул он в ответ и вновь сухо глотнул, позволяя голове откинуться на пол, вытягивая голову и закрывая глаза. Он позволил себе вдохнуть, — Л-ладно, — вздохнул он с заметным облегчением в голосе. Он смотрел на небо одним глазом, потому что другой опух и был в крови. Небо над ним, в бесчисленных милях от земли, и оно было розовым, как волосы Мины. И как волосы Хатсуме. И как губы Изуку… Он осознал, что его сердце колотиться и дышать все сложнее. Он попытался думать о чем-нибудь хорошем; успокаивающем, над ним давящая тяжесть, он не может дышать, перед глазами темнеет, все становится размытым. Он чувствует себя букашкой, прижатой к земле злым ребенком, таким же, как и он, хотя он никогда ранее не ранил букашек… (Но сделал кое-что хуже ранения букашки. Он ранил человека). Он помнит смех Изуку, веснушки Изуку, ямочки и сияющую улыбку, когда ему стало смешно с Рождественского подарка Кацуки. Каким он был счастливым, когда они лежали на кровати с свисающими с матраса головами, а их руки в сантиметрах от прикосновения. То, что только его прикосновения не отдавались зудом в коже Кацуки; то, как Деку был единственным, кто знал его настоящего. В его лучшие и худшие дни. Даже, если они не были так близки. Вопреки амнезии. То, как Деку всегда его хвалил, восхищался им, звал сугой и раздувал его уже раздутое эго, ничего не ожидая в ответ. То, как его глаза наполнились болью, когда Кацуки назвал его беспричудным неудачником. То, как он сказал, что устал прощать. То, как он вел себя, словно не знает Кацуки, словно не понимает Кауки. Они жили в разных временных рамках. То, как он чувствовал себя полностью потерянным, ведь, если Деку больше не знал его, то кто? Киришима пытался, и у него хорошо получалось. Но есть то, что Кацуки никогда ему не говорил, как то дерьмо с крышей. Стал бы Киришима и дальше с ним дружить? А если он знал? Если Кацуки рассказал и забыл? Знал ли Киришима и решил бросить его, поэтому сейчас он лежит здесь и смотрит в небо? Он не помнит. Его мысли спутались, он сам не знал, не мог… Он больше не узнает себя, отчего он чувствует себя, как бесцельно плавающий в течении реки лепесток, дрейфующий, дрейфующий и дрейфующий. — Только не теряй сознание, — сказал слегка нервозно и взволнованно силуэт. Слишком поздно. Темнота уже окутала Кацуки. И он разрешил ей себя охватить, вопреки кричащим в голове голосам блять, не сдавайся, ты, слабый, жалкий сопляк, тебе нужно это пережить, не сдавайся так легко! — Каччан? Каччан, стой… Матте йо, Каччан! Легкость. Невесомость. Он парит, дрейфует, исчезает без возможности заземлиться, не за что ухватиться, нечего держать. Ему протягивают руку взволнованные зеленые, детские глаза; Деку еще ребенок, стоит над ним, у этой реки, спрашивает, все ли хорошо и протягивает ему руку. Вместо того, чтобы отмахнуться, Кацуки пытается схватить, пытается взять ее, но не успевает. Кончики из пальцев соприкасаются, но не не смог схватить руку Деку. Он все еще протягивает ему руку, но отдаляется все дальше и дальше. Он был так близко. Но упустил. Упустил, а сейчас парит, и детские крики Деку Каччан! никак не могут вернуть его на землю. Господи, они вне синхронности. Вне совпадения, они играют на разных частотах. Что бы они друг другу не говорили, все стало непонятным. Кацуки не может достать до него, не может протянуть руку. Он опаздывает на долю секунды, всегда, постоянно. Всегда позади. Как всегда и боялся. Он не перестает пытаться достать до Деку, ставшей лишь точкой в бесконечном расстоянии. Он может быть кем угодно, но уж точно не сдастся. Но он слишком далеко. Как бы сильно он ни воротился, ни пытался уловить импульсы, он не вернется. Он не может вернуться. Лепесток сакуры Кацуки унесся течением, без права голоса, без возможности заземлиться. Просто плывет по течению, и плывет, и плывет, и плывет, и плывет, и плывет, и плывет. Пока не наступит тишина. … .. .

***

Кацуки проводит свой день рождения — настоящий день рождения, то есть, день после сюрприз-вечеринки в парке — в одиночестве своей комнаты. Родители устраивают с ним видеозвонок после того, как его паршивый отец практически заплакал и умолял его ответить, хотя они прекрасно знали, как сильно их сын ненавидит подобные вещи. Разговор был коротким — они не смогут приехать, но им всё равно хотелось поздравить его с днем рождения и узнать, как у него дела. Когда старая ведьма бесцеремонно заметила, что он выглядит так, будто не спал несколько дней, Кацуки завершил звонок, даже не попрощавшись. Его родители достаточно умны, чтобы не пытаться снова ему звонить после этого. Подарок, который Деку ему подарил, всё еще лежал неоткрытым на его ноутбуке. Кацуки смотрел на него, сидя на кровати, а потом снова сделал вид, что ничего там нет. Он увидел несколько сообщений от своих друзей во входящих — в основном от Дерьмоволосого, Енотоглазой и Туполицего, спрашивающих, всё ли с ним в порядке. Было также одно от Ушастой, которое состояло просто из ссылки, но Кацуки не стал его открывать — у него больше не было приложения, необходимого для открытия плейлиста, который она для него сделала. Следующие несколько дней прошли примерно так же — Кацуки, изолирующий себя от всего и вся, будь то на занятиях, во время обеденных перерывов или после обеда. Он даже не потрудился отправить Половинчатому сообщение с вопросом, захочет ли тот продолжить их обычное расписание тренировок, поскольку он хорошо знал, чью сторону примет этот разноцветный ублюдок в этом споре. (Он также знал, что не стоит пытаться писать Деку вообще о чём-либо). Он знал, почему он сделал то, что сделал, даже если не было никакой угрозы, оправдывающей это. И, как бы сильно это ни ранило Деку, Кацуки знал, что сделал бы то снова, если бы это означало, что этот задрот не будет бросаться головой в опасность и не убьётся в третий раз. Сбросься с крыши Он закрыл глаза, отложив телефон в сторону, так и не открыв ни одного из непрочитанных чатов. Его следующая встреча с доктором Мацуо была назначена менее чем через несколько дней. Он знал, что ему не станет лучше после нее, потому что он не мог по-настоящему объяснить всю эту ситуацию Я-назвал-Деку-беспричудным-хотя-он-просил-меня-этого-не-делать не упоминая Один За Всех и тот факт, что он теперь его владелец, верно? Так что ему придется придумать что-то другое, о чем можно поговорить. Или быть очень расплывчатым в том, что его беспокоит. Или уклониться от этого вовсе, даже если уклонение от проблем не совсем в его характере. Он всегда смотрел своим проблемам в лицо. Таким он был. Таким он был всегда. Верно? Неважно, что он изолировал себя чаще тогда, когда что-то его расстраивало; неважно, что отгораживаться от людей было его излюбленной стратегией, когда ему было хреново. Помимо этих ситуаций, он довольно хорош в прямолинейности в отношении своих (других) проблем. Всемогущий сам так говорил — Кацуки не трусит перед лицом опасности. Он улыбается. Сейчас ему не очень-то хотелось улыбаться. Даже самодовольно. Эти дни изоляции он провел, пытаясь вспомнить каждый совет, который доктор Мацуо когда-либо давала ему о том, как признавать свои эмоции и пытаться обработать их, не прибегая к гневу. Он отчетливо помнил, как она говорила ему, что гнев всегда будет для него легким выходом, поскольку это его зона комфорта, и будь он проклят, если прибегнет к легкому варианту, как какой-то трус. Легким путем было бы просто «с этим смириться» и принимать все, что ты говоришь и делаешь, не задумываясь. Но с каких пор тебе нравится, чтобы все было легко? Он вздохнул. Думать о том, что он чувствует, было трудно, но, к его собственному удивлению, он не прибегнул к гневу. Это было бы легко, он не должен этого делать, но он просто... не чувствовал гнева. Как будто внутри него не было места. И, если честно, это его немного напугало. Помимо Деку, его единственной константой была злость. Она всегда была там, с тех пор, как он был ещё сопляком. Будь то во время истерики, или во время хвастовства, или всякий раз, когда паршивый Деку дышал рядом с ним, Кацуки злился столько, сколько себя помнил, заменяя ею другие свои чувства, и хотя он мог признать, что в конечном итоге это принесло ему больше вреда, чем пользы, это все равно было... утешительно, в некотором роде. Черт, это было его основным чувством на протяжении большей части жизни; это была единственная эмоция, которую, как он думал, он мог испытывать. Теперь, благодаря доктору Мацуо и той клоаке, в которую превратилась его жизнь, он знал, что всегда испытывал и другие чувства — просто не мог их правильно идентифицировать. Но в течение многих и многих лет он предполагал, что злость — единственная возможная эмоция. С терапией и прочим («и прочее» подразумевает «каждую чертовщину, случившуюся с ним с момента нападения злодея и связанности душой с Деку»), Кацуки научился интерпретировать свои эмоции немного лучше. Он был далек от того, чтобы быть хорошим в этом на сто процентов, но он мог различать чувства гнева и, скажем, разочарования. Это не означало, что он точно знал, что делать с не-гневом, поэтому у него были вспышки гнева время от времени — отсюда и срыв в кабинете доктора Мацуо и... ну. Весь этот кошмар с Деку в парке. Но даже если Кацуки еще учился постигать свои эмоции и справляться с ними здоровым, неразрушительным способом, его злость оставалась там. Она была отстранена из-за других чувств, да, но она всегда оставалась там, зудя на задворках его разума, спрятанная, как запасной вариант, как успокаивающий секрет, как туз в рукаве. И, как Деку настойчиво подчеркивал в их последних двух разговорах, Кацуки был таким же резким, грубым и сквернословящим, как и всегда, но тот факт, что ему удалось умерить свой гнев настолько, чтобы освободить место для некоторой мягкости и сочувствия, говорил, что он больше не позволяет худшему в себе подавлять лучшее. Ну, по крайней мере, он пытался. Но теперь, в этот момент, нет ни худшего, ни лучшего. Он не совсем понимал, кем он был; но он знал, что не злился. Деку исчез из его жизни, и, как казалось, его гнев тоже. Все, что он чувствовал, было притупленным. Вроде как онемевшим. Потерянным. Ему на самом деле не надо об этом думать. Фактически, он провел достаточно времени, думая о паршивом Деку и его паршивых перепадах настроения. Какого хрена он провел месяцы, не жалуясь? Если поведение Кацуки так сильно его беспокоило, почему он не сказал что-нибудь, вместо того чтобы закатить ему истерику и отрезать его от своей жизни насовсем? Тупой кусок дерьма. Бесполезный гребаный задрот. Кацуки ненавидел его. (Даже ругань в его голове казалась неполной из-за отсутствия злости, что начинало граничить с абсурдом). Господи, во что превратилась его жизнь? Почему он вообще позволил себе так сильно расстраиваться из-за слов и действий дерьмового Деку? Потому что все действительно было так, как он сказал — он не будет тратить свое время на беспокойство о друзьях, если только их кишки не вываливались из тел или они не истекали кровью. Так зачем тратить столько времени и энергии на беспокойство о том, что дерьмовый Деку делает со своей проклятой жизнью? Кацуки не должен заботиться. Ему должно быть наплевать. Но, в то же время, ни один из друзей Кацуки не умирал у него на глазах. Никто из них не провел месяц приклеенным к нему, чувствуя все, что чувствовал он, идя туда же, куда и он. Никто из них не бросал свои жизни ради него. Никто из них не умирал на его глазах. Никто из них не делал того, что делал Деку, и никто из них никогда не сможет понять или когда-либо сможет иметь ту же связь, которую Кацуки имел с Деку. С настоящим Деку — с Деку, который помнил, с Деку, который был его спутником в течение месяца, с Деку, о котором он все еще видел кошмары и который понимал чувства Кацуки, и мыслительный процесс Кацуки, и образ жизни Кацуки. Не с этой запутанной, странной, потерявшей память, хныкающей версией Деку. И подумать только, как много он жаловался на то, что в прошлом застрял с Деку. Если бы только он мог вернуть ту версию Деку, он был бы счастлив. Он бы не был так расстроен. Может быть, он даже мог бы вернуться к тому утешительному чувству злости, таившейся глубоко внутри него, готовой всплыть на поверхность, когда ему это понадобится. Отсутствие гнева ощущалось как фантомная конечность, пульсирующая, ноющая и причиняющая боль именно потому, что ее там не нет. Она была ему нужна. Он хотел вернуть ее. Все, что у него осталось, — эти противоречивые, запутанные чувства, которые он не мог обсуждать ни с кем, потому что никто не знал, и каким бы мудаком он ни был, он не собирался раскрывать секрет Всемогущего только потому, что ему плохо. На кону стояли вещи более важные, чем его чувства. Поэтому он должен был пройти через это в одиночку. Да. Он всегда справлялся намного лучше в одиночку. Он всегда был одиноким волком. Да, это... это правильно. Он потерял Деку; он потерял свой гнев; так что его одиночество — все, что у него осталось. Деку не хотел, чтобы он был таким резким все время? Кацуки не мог быть резким, если рядом никого нет. Да, это хорошее решение. Он открыл свой чат с доктором Мацуо и написал дерьмовое оправдание по поводу того, что не сможет посетить следующую сессию. Его палец завис над кнопкой отправки, и Кацуки заколебался. Ему всегда становилось немного лучше после разговора со своим терапевтом, но невозможность поговорить о чем-то всегда оставляла его разочарованным и немного нервным. Преднамеренная расплывчатость, чтобы она не узнала секрет Всемогущего, была утомительной, и, честно говоря, ему хотелось просто поговорить об этом с кем-нибудь; с кем-нибудь, кто потенциально не превратится в угрозу — или, что еще хуже, не окажется под угрозой — из-за этого секрета, который он был вынужден нести. Ему хотелось поговорить об этом с кем-нибудь, кто не будет вынужден выбирать его или сторону Деку. Ему хотелось просто развалиться на части, без этого постоянного страха показаться неполноценным, слабым, жалким, всем тем, кем он всегда видел Деку, всем тем, что он всегда проецировал на Деку. Ему хотелось быть уязвимым, не будучи слабым. В конце концов он не отправил сообщение доктору Мацуо, но нервное скручивание внизу живота осталось — потому что он знал, как бы ни прошла его следующая сессия, она, вероятно, все равно оставит у него ощущение, что внутри него чего-то не хватает — как будто часть его души отрезана.

***

После сеанса он посмотрел на здание общежития, глубоко вздохнул и собрал все необходимое мужество. Что бы ни случилось, если в глубине души ты чувствуешь, что был неправ и совершил ошибку... Извинись. Кацуки цокнул языком, с трудом сглатывая. Всегда есть шанс, что он не примет его, да, но если твои извинения искренние и продуманные, и если ты действительно сожалеешь о том, что ему сделал, ты сделаешь свою часть. Это один из способов все закончить, если ситуация не разрешится. И Кацуки знал — он знал, что был неправ, когда назвал Деку беспричудным. Он был зол, и напуган, и в отчаянии, но он точно знал, какой эффект его слова окажут на задрота. И именно поэтому он их произнес — ему нужно было, чтобы Деку отступил, а тот не слушал. Он сделал бы это снова, если бы до этого дошло, но он прекрасно осознавал, как сильно его ранил. Так что да, доктор Мацуо была права — извинения не помешали бы. Тем более что он нарушил свое обещание. После всего, что они уже пережили — после тех раз, когда ему действительно удавалось извиниться перед Деку в прошлом — это должно быть легко, верно? Просто подойти к нему, сказать, что тебе жаль, и все. Готово. Все возвращается в норму. Это было нелегко. Он вошел в здание, готовый подняться по лестнице в комнату Деку. Было примерно то время, когда они обычно тренировались в языке жестов — Кацуки возвращался со своего еженедельного сеанса с доктором Мацуо и заходил в комнату Деку, чтобы они могли попрактиковаться. Так что, вероятно, Деку был в своей комнате. В последнее время он много думал об этом — о том, как изменятся мелкие детали их распорядка, к которым они привыкли, если они и дальше будут избегать друг друга. Больше никаких тренировок, никакого языка жестов, никаких неловких разговоров в комнате Деку. Больше никаких поддразниваний, никаких прикосновений, никакого взъерошивания зеленых кудрей до состояния нелепости. Больше никаких «сугой», никаких похвал, никакого покраснения или оленьих глаз. Кацуки придется привыкать к жизни без Деку, по крайней мере, до тех пор, пока тот не вернет свою причуду и воспоминания. Ему захотелось усмехнуться. Подумать только, когда он впервые узнал, что Деку потерял память, он планировал сделать именно это — держаться на расстоянии и ждать, пока Деку не будет готов вернуть Один За Всех. Теперь, в резком контрасте, он был готов унизиться и извиниться, перед Деку, снова, только чтобы они могли продолжать разговаривать и видеться друг с другом. Вся его гребаная жизнь действительно скатилась в спираль бессмыслицы, не так ли? Ему было интересно, как он выглядел бы в глазах своего прошлого «я». Жалкий. И теперь он остро осознавал, что возвращение Деку его причуды не означает немедленного решения всех проблем, вдобавок ко всему. Они не вернут их эмоциональную близость. Они не вернут их особую эмпатию. Во всяком случае, Деку будет ненавидеть его еще больше, — за все то дерьмо, через которое Кацуки провел его, когда он мог быть яснее, когда он мог быть добрее. Но разве не такой он? И разве сам Деку не говорил, что восхищается Кацуки за это? За то, что он безжалостный, и злой, и прямолинейный, и резкий? Разве он не говорил, что любит его? Разве он не хвалил его всю жизнь, даже когда Кацуки пинал его, как бездомную собаку? Даже когда Кацуки отталкивал его без объяснений, игнорировал и говорил ему покончить с собой? Почему обычное поведение Кацуки вдруг стало так сильно беспокоить Деку? Почему Деку вдруг решил предъявлять требования и просить об изменениях, о которых он раньше даже не упоминал? Может быть, Деку был прав, и им действительно нужно было все обсудить. Потому что, как бы ни расстраивало, их последняя ссора оставила его в большем замешательстве, чем что-либо еще. Было много вещей, в которых он не был уверен, и заключительная речь Деку — чепуха о произнесении его имени, о том, что Кацуки ждет, пока другие будут умолять, о том, чтобы он сказал, что чувствует — была действительно странной и запутанной. Во-первых, это появилось из ниоткуда; во-вторых, Кацуки не мог действительно разозлиться на это; в-третьих, потому что действительно казалось, что за словами этого мудака стоит тайный смысл; смысл, который он не понял. Прошла почти неделя после ссоры, так что, возможно, Деку остыл и согласится поговорить с ним, верно? Если Кацуки извинится перед ним? И, может быть, они смогут выяснить все. Он мог бы объяснить, почему он назвал Деку беспричудным — даже если он уже прошел через всю эту тему с я-забочусь-о-тебе, как ему казалось, сто раз; Деку мог бы объяснить, о чем, блять, он говорил. Но он ненавидел это. Унижаться, позориться вот так снова, все потому, что паршивый Деку не удосужился прояснить свои чувства. Потому что дерьмовый Деку ждал месяцами, чтобы что-то сказать. Кацуки не мог удержаться от чувства, что Деку снова смотрит на него свысока, даже если он более чем осознавал, что это не так — не может быть так. Но если это неправда, то почему этот задрот, казалось, так стремился читать Кацуки лекции о морали и заставлять его извиняться за дерьмо, за которое он уже извинялся? Почему он продолжал так удобно забывать, что Кацуки заботится о нем и что он не хочет, чтобы тот умер? Почему его, казалось, переполняли счастье и радость всякий раз, когда Кацуки признавал, что был куском дерьма? Ему нравилось видеть, как он страдает? Он кайфовал от унижения Кацуки? И, вдобавок ко всему, почему именно он должен был гоняться за Деку? Все, что он сделал, — предотвратил потенциальное убийство этого мудака — он должен был получить благодарность, а не всю эту странную игру с избеганием. И Деку был таким самодовольным маленьким ублюдком, не так ли? Может быть, он притворялся все это время. Может быть, он никогда не восхищался Кацуки, может быть, все его похвалы и вся эта чушь про «сугой» были просто аферой, просто саркастическим способом замаскировать презрение, которое он действительно испытывал к «Каччану». Может быть, он думал, что, даже будучи беспричудным, он лучше Кацуки; и возможность того, что он действительно лучше, пугала Кацуки до безумия. Я знаю, что ты думаешь обо мне ужасные вещи, и я не знаю, что я мог сделать, чтобы заставить тебя так думать, но я думал, что мы все выяснили после нашей ссоры!Видимо, я ошибался, поскольку ты продолжаешь видеть во мне этого ужасного, фальшивого человека, в то время как для меня ты не что иное, как само воплощение победы! Кацуки вздохнул. Он глубоко вздохнул и попытался собрать свои мысли. Потому что этот внезапный поток неуверенности доказал именно то, чего он боялся — что он вернулся к исходной точке с Деку. Блять. Ладно. Ладно. Он знал, что Деку не смотрит на него свысока — по крайней мере, он знал это теперь, хорошо? Но так же, как прибегать к злости, думать, что Деку — фальшивый неудачник, который его принижает, было легче, чем признать, что он облажался. Слова «беспричудный неудачник» и «прыгни с крыши» появились в его памяти, и он неохотно признал, что, ладно, он мог бы унизиться всего лишь немного и только на этот раз, потому что он действительно облажался. Так что да, он собирался извиниться перед Деку, как предложила доктор Мацуо. Теперь счастливы? Кацуки гордился тем, что был человеком слова. Он пообещал Деку, что больше не будет называть его беспричудным, и он нарушил это обещание — даже если это было сделано для того, чтобы защитить задрота и не дать ему снова убиться. Так что, самое меньшее, что он мог сделать, — извиниться за то, что не сдержал слово, и восстановить веру Деку в его честь. Затем они могли бы сделать, как предложил дерьмовый Деку, и просто поговорить о своих чувствах хоть раз, потому что было много дерьма, которое Кацуки хотел понять из маленькой речи Деку. Боже, это нелепо, да? Казалось, что они снова и снова переживают одни и те же разговоры и одни и те же ссоры, застряв в бесконечном круговороте чувств. Кацуки должен быть настолько ясным, насколько это вообще возможно, потому что он не уверен, что у него хватит терпения пройти через все это дерьмо еще раз, когда они столкнутся лицом к лицу. Он поднимался по ступенькам здания общежития со стиснутыми зубами и сжатыми кулаками, уже с угрюмым выражением лица. Он пойдет в комнату Деку, он извинится перед ним, и он объяснит свою точку зрения паршивому задоту — что он знает, что был придурком, назвав его беспричудным и нарушив свое обещание, и он знает, что готов сделать все, что в его силах, чтобы Деку не причинил себе вреда снова. Что он не мог вынести вида, как ему снова причиняют боль, он мог это остановить. Что он заботится о нем и хочет защитить его. (И что у него все еще были кошмары от его потери…) Шум, доносившийся из общей комнаты, привлек внимание Кацуки, когда он проходил мимо, и он повернул голову, чтобы посмотреть. Там собрались люди, весело разговаривая и хихикая. Там был Деку, сидящий на диване, зажатый между Двумордым и Круглолицей. Староста и Жаба сидели перед ними с большими улыбками на лицах. Половинчатый сказал что-то, что действительно заставило группу смеяться Что за хрень? но Кацуки не мог расслышать оттуда, где он стоял. Возможно, он смог бы услышать в прошлом, когда его слух был полностью функциональным. Жаба первой заметила, что Кацуки наблюдает за ними, и вскоре вся группа последовала за ее взглядом и повернулась, чтобы увидеть, на что она смотрит. Их любопытные выражения сменились молчаливым ожиданием, когда они поняли, что там стоит Кацуки, злобно глядя на них. Деку последним вытянул шею, и когда его глаза встретились с глазами Кацуки, атмосфера в комнате стала напряженной. Кацуки искал в глазах Деку — что именно, он не знал. Может быть, ненависть, или гнев, или негодование, или презрение. Но все, что он там нашел, было любопытство с намеком на ожидание, как будто он ждал, чтобы увидеть, что сделает Кацуки. Но чего Кацуки не мог не осознать, так это то, что Деку был счастливым доли секунды назад. И хотя его глаза сверкали ярким чувством ожидания, его губы опустились вниз, и на всем его лице было написано страдание. Потому что там был Кацуки. Ты просто гребаная обуза! Потому что сейчас ты бесполезный, беспричудный слабак, и в итоге ты снова убьёшь себя. Я резкий и дикий. Я все это знаю. И я не думаю, что могу быть кем-то другим. Я пытаюсь причинять тебе меньше боли. Изуку смотрел на него, глаза блестели, и лицо было печальным. Кацуки уставился на него. А потом он отвел взгляд. Я стараюсь причинять тебе меньше боли. — Тц. — фыркнул он, засунув руки глубоко в карманы, прежде чем пройти мимо общей комнаты и в тишине направиться в свою спальню. Возможно, теперь он снова немного злился, после этого. Всего лишь немного. И, по крайней мере, это означало, что он больше не чувствует себя таким опустошенным.

***

— Не мог бы ты передать мне ту бумагу, пожалуйста? — Держи. — Спасибо, Каччан. — Хм. — Ой! Прости, я не заметил тебя там. — Всё в порядке. — Э... П-пропустишь меня, пожалуйста? — А. Да, конечно. — Спасибо, Каччан. — Тц. — Хорошего... Хорошего вечера. — Ага. — Добрый вечер всем! — Привет, Мидория! — Эй! — Вы, ребята, собираетесь смотреть этот фильм завтра? — Конечно! — Ну, не все... — Заткнись, Каминари. — Ну, отлично! Тогда увидимся завтра! — Ладно, до встречи! — Пока, ребята! — Пока, Мидория! — Тебе это нужно? — Нет. — Могу я взять? — Держи. — Спасибо, Каччан. — Ага. — Могу я одолжить другую? — Просто, блять, бери что хочешь. — Хорошо. — Так вот, на днях я тренировался с Тодороки-куном, и, знаешь, я выучил новый прием, о котором даже не знал, я имею в виду, я даже не знал, смог бы я сделать его раньше... — Я рад это слышать, Мидория. — Ты выглядишь намного лучше, Деку-кун! — Да! Процесс твоего восстановления улучшается с каждым днем! — Ты потрясающий, Мидория-кун! — Керо! Мы очень гордимся тобой, Мидория-чан! — С-спасибо, ребята... Я бы ничего не смог без вас! — Чувак. — Что? — Ты... — Что? — Тебе стоит. Не знаю. Тебе стоит поговорить с ним. Вздох. — Киришима. — Я не знаю. Я думаю, он готов поговорить с тобой. Я правда так думаю. Ну... прошло уже почти два месяца. Я почти уверен, он остыл. Если ты попробуешь… — Я не собираюсь ничего пробовать. Пауза. — Я просто говорю, он бы поговорил с тобой, если бы ты… — Я знаю, о чем ты ты говоришь. И я говорю, что не буду этого делать. — Почему нет? Насмешливое фырканье. — Деку был довольно ясен. Он сказал, что не хочет ничего слышать. Так что я не собираюсь за ним ползать. Я сделал то, что должен был сделать. — И что же ты сделал? Молчание. — Я имею в виду... Ты никогда об этом не говорил. Мы никогда об этом не говорили. Все было просто замечательно, а потом что-то случилось, и никто не хотел спрашивать ни тебя, ни его об этом, потому что... Ну, это ваше дело. — Хорошо сказано. Это не твое дело. Усталый вздох. — Чувак, да ладно тебе. Это длится уже достаточно долго. Что произошло? Почему ты и Мидория поссорились? Кацуки молчал. — Или, лучше… что за ссора могла быть настолько плохой, что вы относитесь друг к другу как просто к знакомым, после всего, через что вы вдвоем прошли? Это даже хуже, чем раньше, когда ты ненавидел его. По крайней мере тогда вы все еще разговаривали друг с другом, даже если просто чтобы покричать. Кацуки резко встал. — Как я и сказал, это не твое дело. Киришима тоже встал. — Я знаю, что это не так. Это твое дело, а ты мой друг. Я просто беспокоюсь о тебе. — Тебе не стоит. Со мной все в порядке. Киришима печально покачал головой. — Это не так. Кацуки злобно посмотрел на него. — Не говори мне, кто я такой. Не смей, блять, говорить мне, каким я должен быть. Молчание. — Кацуки... — Просто оставь меня, блять, в покое, Киришима. Он ушел.

***

— Тебе не следует продолжать изолироваться, знаешь ли. — А тебе не следует совать свой нос в чужие дела. — Я просто пытаюсь помочь. — Я тебя не просил. — Отлично. Да, знаешь что? Это здорово. Ты станешь отличным героем, если продолжишь в том же духе, Бакуго. — Можешь засунуть свой сарказм себе в задницу, Ушастая. Я не просил тебя, блять, читать мне нотации, и, черт возьми, они мне не нужны. — Да, ты не просил. Я просто идиотка, что попыталась, верно? — Пошла на хуй. — И ты пошел. Я не буду сидеть сложа руки и смотреть, как ты разрушаешь все хорошие отношения в своей жизни. — Тогда не сиди сложа руки и не смотри. — И не буду. — Тогда уходи. — Бакуго. Он злобно посмотрел на нее. Она немного сникла, заметив боль, скрытую за гневом в его глазах. — Я не буду этого делать, — она покачала головой. — Я останусь здесь. Но тебе нужно прекратить, что бы то ни было. Это вредит тебе больше, чем нам. — Со мной все прекрасно. — Нет, это не так. — Да, это так. — Да. Поэтому ты ешь кацудон уже четвертый раз на этой неделе? У него покраснели уши. — Что, ты следишь за мной или что-то в этом роде, чудачка? — Нет. Я просто случайно услышала, как Мидория жаловался на таинственное исчезновение его любимого блюда на днях, и оказалось, что мне не пришлось слишком глубоко копать. Он фыркнул. — Считай это моей мелкой местью. — Конечно. И это никак не связано тем, что ты скучаешь по нему. Если бы взгляды могли убивать, Джиро была бы уничтожена на месте. — Я не скучаю по нему. Она вздохнула. — Слушай, все, что я говорю, это... — она замолчала, покачав головой. — Слушай. Слушай, — она наклонилась вперед, схватила его за руку и сжала ее. Она выглядела серьезной. — Я…я рядом. Хорошо? Он фыркнул. — Ты мне не нужна. — Да, конечно, ты большой, независимый мальчик без каких-либо эмоциональных проблем. Просто... — она снова вздохнула, звуча уставшей и опустив голову. — Я сказала тебе исправить все. — Ага. — А ты не исправил. Кацуки на мгновение отвел взгляд, прежде чем снова злобно посмотреть на нее. Он вырвал свою руку из ее хватки. — Бесполезно чинить то, что постоянно ломается. После этого Джиро замолчала. Кацуки так же тихо доел свой кацудон.

***

Всемогущий не говорил об этом, чему Кацуки был рад, если честно. Он знал, что Всемогущий на стороне Деку — да когда он был на другой стороне? — но тот факт, что он достаточно профессионален и тактичен, чтобы продолжать тренироваться с ним, несмотря на ту хренотень, которую Кацуки вытворил с его подопечным… Что ж. Кацуки понимал, почему Деку так восхищается Всемогущим. Ты тот, к которому у Юного Мидории больше всего восхищения, любви, преданности и почтения Как оказалось, уже нет. Но было заметно, что Всемогущий был не так разговорчив, как на их предыдущих тренировках в течение последних месяцев, значит, он действительно поговорил с Деку и знал все о той хрени, которая произошла в день рождения Кацуки. Кстати, о днях рождения, день рождения Деку уже на следующей неделе. Время летит, когда ты герой с тренировками. После его драки с Деку у него появилось гораздо больше свободного времени для учебы и усердной работы — ну, по крайней мере, усерднее, чем раньше, так как он был занят, тренируя язык жестов с тупым Деку или спаррингуя с ним в спортзале. Дни, казалось, сливались воедино и проходили незаметно, теперь, когда он больше не занимался этим, и, прежде чем Кацуки это осознал, июль уже был на пороге. И, вместе с тем, день рождения Деку. Но никто не пригласил его ни на что — не то чтобы он этого ожидал — и он не слышал, чтобы кто-либо из его дерьмовых друзей обсуждал какие-либо планы. Единственная причина, по которой Кацуки знал, что скоро день рождения Деку, была потому что... Что ж. Он на самом деле не знал, почему. Но после более чем десяти лет ежедневного наблюдения за этим задротом, он просто обязан был это запомнить, верно? Но, по правде говоря, он был даже рад, что никто не заговорил с ним об этом. Если бы кто-нибудь из его друзей спросил его, собирается ли он на вечеринку, начался бы неловкий разговор, и он был бы рад, что эта кучка неудачников, наконец, обрела здравый смысл и решила исключить его из любых возможных планов на дерьмовую вечеринку дня рождения Деку. Тем не менее, в груди все равно саднило. Он не мог толком понять, почему, и чувствовал себя глупо из-за этих чувств. Это была всего лишь дерьмовая вечеринка по случаю дня рождения, и Деку не хотел его там видеть. Так почему он должен волноваться? Это ведь не первый раз, когда он пропускает день рождения Деку. (Деку, однако, не пропускал его, но это совсем другой разговор). Но, опять же, он не мог толком ни с кем поговорить о том, как эта хрень его беспокоит, особенно не со Всемогущим, уж точно. Может быть, ему стоит обратиться к кардиологу по поводу всего этого саднящего в груди дерьма. — Как ты справляешься, Юный Бакуго? — спросил его Всемогущий после окончания одного из упражнений. Это был первый раз, когда он заговорил с Бакуго в разговорном тоне с тех пор, как начались их ежедневные тренировки. До этого он только приветствовал его и давал ему четкие инструкции, пока Кацуки выполнял назначенные упражнения. — Нормально, — коротко выплюнул Кацуки, тяжело дыша, готовясь к следующей серии упражнений. — А вы? Всемогущий замолчал. Кацуки повернул голову, чтобы посмотреть на него из-за отсутствия ответа. Он выглядел удивленным. Кацуки нахмурился. — Что? Всемогущий моргнул, словно приходил в себя. — Ничего. Это было... ничего, Юноша. Я в порядке. Спасибо, что спросил, — сказал он с чем-то вроде гордости в голосе. — Тц. Остаток тренировки прошел в тишине. Только когда они закончили, Кацуки обливался потом и чувствовал, что может съесть грузовик еды и проспать восемьдесят лет, Всемогущий снова заговорил с ним в повседневном тоне. — Я спросил, как ты, потому что ты выглядишь уставшим, — сказал он, кладя утешающую руку на плечо Кацуки. Кацуки сглотнул, отводя взгляд от Всемогущего на мгновение, прежде чем отбросить его руку. — Я в порядке, — сказал он монотонно, не встречаясь с ним взглядом. — Ты уверен? — настаивал Всемогущий. — Ну да, — огрызнулся он резко. Ему не нужно сочувствие или жалость Всемогущего — ему не нужно, чтобы Всемогущий притворялся, что он на его стороне, когда он знал, что он на стороне Деку. Всемогущий внимательно изучал его какое-то время, серьезно, прежде чем кивнуть. — Если тебе что-нибудь понадобится... Кацуки на мгновение закрыл глаза. Ему не нужно, чтобы Всемогущий притворялся, что заботится о нем. Ему не нужно, чтобы Всемогущий притворялся, что не взбешен тем, что он сделал с Деку, в разгар его восстановления, как раз когда он начал поправляться. Юный Мидория нуждается в тебе. Больше, чем когда-либо. И что-то мне подсказывает, что ты тоже нуждаешься в нем. — Да, знаю, — резко сказал он, прежде чем Всемогущий смог продолжить. Прежде чем Всемогущий смог дать обещания, которые он не сдержит, как это сделал сам Кацуки, потому что, в конце концов, именно Деку был его избранником, а не он. Не он. Он даже не должен иметь эту силу, текущую внутри него, потому что он не был избран. Он не заслужил ее. — Я говорю это серьезно, — настаивал Всемогущий серьезно. Если бы Кацуки знал лучше, он бы заметил обеспокоенный подтекст в его голосе. — Ага, — просто сказал он, не глядя на мужчину. В голосе Кацуки больше не было резкости — только строгий, ровный, бесчувственный тон, когда он схватил свою сумку и ушел.

***

Кацуки ничего не слышал о дне рождения Деку, но случайно увидел фотографии в социальных сетях. Дерьмоволосый предпринял слабую попытку пригласить Кацуки, но он знал, что это было больше из вежливости, чем из реального ожидания, что он придет. Поэтому, прежде чем Киришима успел даже сформулировать внятное приглашение, Кацуки прервал его, сказав, что он занят в этот день выдуманным экзаменом по языку жестов. Мина, Каминари и даже Круглолицая пытались пригласить его, но это было бесполезно. Кацуки предложил им то же оправдание, и по тону его голоса они поняли, что лучше не настаивать. Они пошли в центр развлечений в городе. Вероятно, самый безопасный вариант — для иммунной системы Деку, для его восстанавливающегося тела, для всего. По крайней мере, это было лучше, чем тащить неудачника в парк, переполненный цветами и пыльцой и всякой хренью, а Деку всегда любил игровые автоматы. Кацуки помнит. Когда они были детьми, в их районном игровом зале была дерьмовая игра про Всемогущего, и Деку был одержим ею. Он показал Кацуки игру, и они играли в нее целую неделю подряд, пока Кацуки не заскучал и не потребовал, чтобы они играли во что-нибудь другое. И Деку ныл, и ныл, и ныл о том, что хочет играть только в игру про Всемогущего, пока Кацуки не нашел кого-то другого, чтобы сыграть в игру, в которую он хотел, и не оставил Деку наедине со своим раздражающим плачем. Деку выглядел счастливым на фотографиях. Его улыбка была широкой, он был окружен своими друзьями перед игрой со Всемогущим. Это была не та же самая игра, что и тогда, но она, очевидно, была посвящена Всемогущему, его фирменная улыбка выделялась позади Деку. Он тоже выглядел сильнее. Кацуки не позволял себе слишком долго смотреть на Деку в последние месяцы, поэтому он не заметил его прогресса. Все, что он делал, это бросал на него быстрые взгляды, не встречался с ним глазами и избегал разговоров с ним. Раздражали ли его бормотания из-за спины на уроках по-прежнему Кацуки до безумия? Да. Просил ли он в конце концов Кацуки о чем-нибудь тем чужим, вежливым, отстраненным тоном, как будто они были просто двумя парнями, которые случайно знают друг друга из школы? Да. Хотел ли Кацуки смотреть в эти глаза и видеть в них боль? Хотел ли Кацуки разговаривать с Деку и наблюдать, как его улыбка исчезает с губ? Хотел ли Кацуки вспоминать его мертвые глаза и безжизненное тело и звук монитора сердечного ритма, когда он перестал подавать признаки жизни? Нет. Определенно нет. Но смотреть на фотографию Деку в его ленте, которую Круглолицая опубликовала несколько минут назад, было намного проще. Таким образом, Кацуки мог заставить себя посмотреть на Деку, не рискуя стереть его улыбку или начать неловкий разговор. Он заметил, что его тело выглядит более подтянутым. Он видел, что у него более здоровый цвет лица. Он даже видел слабые очертания его бицепсов — они не были такими большими, как до инцидента, но было очевидно, что Деку хорошо поработал над восстановлением своей мышечной массы, пусть и медленно. Темная часть его разума шептала, что, возможно, Двумордый лучше тренировал Деку, чем он. Возможно, Кацуки слишком отвлекался на губы, веснушки и волосы; возможно, ему следовало усерднее посвятить себя тренировкам. Может быть, ему не следовало так легко относиться к Деку; или, может быть, ему не следовало так давить на него. Он не знал. Может быть, ему не следовало делать много дерьма; может быть, ему следовало быть лучше. Вот оно снова, то чувство неуверенности, которое, казалось, сопровождало его повсюду. Что больше всего раздражало в терапии по управлению гневом, то, что раньше он мог скрыть свою неуверенность за приступами ярости и покончить с этим. А теперь, что он должен был делать? Дать людям понять, что он уязвим? Ха. Как же смешно. Если бы. — Тц, — цокнул он языком, заблокировал экран телефона и убрал устройство. Он некоторое время лежал на своей кровати, глядя вверх на потолок, подложив руки под голову. Затем он принял решение. Он воспользовался возможностью, что Деку и его друзья находятся в игровом зале, встал со своей кровати, вышел из своей комнаты и остановился возле комнаты Деку. Он не вошел в нее, потому что это было бы жутко, даже если он знал, что идиот забывает запереть свою дверь. Вместо этого он присел на корточки перед закрытой дверью и положил тщательно завернутую футболку со Всемогущим, которую он ему купил, на порог. Кацуки много размышлял об этом в последние дни. Стоит ли ему на самом деле дарить Деку подарок или он должен просто притвориться, что дня рождения никогда не было, как будто он вообще не помнит об этом. Деку и он не разговаривали, и тот факт, что они вели себя спокойно друг с другом, должно быть, впервые в их жизни, только усугублял все. Если бы Деку просто ненавидел его, Кацуки было бы легче. Все, что ему нужно было бы сделать, — ненавидеть Деку в ответ и покончить со всем. Но как бы задрот ни говорил ему, что больше не простит его, и как бы зол и разочарован он ни казался в тот день, когда они подрались в парке… Не казалось, что он ненавидит Кацуки. Он не говорил так, как будто ненавидел Кацуки, он не вел себя так, как будто ненавидел Кацуки. И, честно говоря, это делало все только хуже. Они больше не были врагами, больше не соперники, больше не друзья. Они застряли в этом подвешенном состоянии, не совсем ничто, но на более глубоком уровне. Притворяться, что Деку не изменил его жизнь и его самого, и все, что он когда-либо знал, все, во что он когда-либо верил, было в тысячу раз хуже, чем что-то такое простое, как просто ненависть. Притворяться, что они ничего не значат друг для друга, было хуже, чем быть друзьями. Их отношения всегда были сложными и трудными для определения, но, казалось, это была их самая низкая точка. Они даже не могли больше выносить зрительный контакт друг с другом. Какая же смешно. Но по какой-то причине он решил подарить задроту чертов подарок на день рождения и покончить с этим. Он старался не слишком много думать об этом, и то, что наконец заставило его принять это решение, было осознанием, что, если бы они ненавидели друг друга, все было бы легче. Но ему никогда не нравилось легкость. Деку хотел притвориться, что они не знают друг друга больше десяти лет? Он хотел вести себя так, будто они просто знакомые? Он хотел придерживаться того безумного заблуждения, что Кацуки на него плевать? Как бы не так. Кацуки ему этого не позволит. И это единственное действие, которое он мог предпринять на тот момент в их испорченных отношениях. Это немного злобно, да, но Кацуки уже давно перестал заботиться об этом. И, может быть, таким образом он мог показать Деку, что, что бы он ни думал о чувствах Кацуки, он был неправ. Кацуки не мог заставить себя произнести настоящие слова, но он покажет гребаному Деку. Он ему покажет. (Не то чтобы эта стратегия работала до сих пор). Не было ни поздравительной открытки, ни записки, ни какой-либо другой сентиментальной херни, которую, казалось, так любил Деку, только наклейка «кому /от кого» приклеена к подарочной упаковке в стиле Всемогущего. Он уставился на подарок, который теперь лежал перед закрытой дверью Деку. От кого: Кацуки Кому: Изуку

***

Он вернулся в свою комнату. — Бро, если тебе когда-нибудь нужно будет поговорить… — Киришима. — Я серьезно. Мне… мне как-то не по себе. За то, что не настаивал, чтобы ты пошел, э-э, ты знаешь. На… — Я знаю. Пауза. — Я просто не хотел ставить тебя в такое положение. Или сделать ситуацию странной для тебя. Ты понимаешь? — Я знаю. — Никто этого не хотел. Я подумал…я подумал, будет лучше, если мы не будем давить. — Хватит размышлять над этой хренью, Дерьмоволосый. Я сказал, что все в порядке. Многозначительная пауза. — Ты выглядишь нехорошо, чувак. Ты… Ты не выглядел хорошо уже целую вечность. Кацуки вздохнул. Почему люди продолжали говорить ему это? С ним все в порядке. С ним все было в порядке. Ничего плохого. — Со мной все в порядке, — огрызнулся он. Киришима посмотрел на него с грустью. — Чувак… — Просто брось это, Мозговолосый, — огрызнулся он с раздражением. — Со мной все в порядке. Даже если бы это было не так, нытье не помогло бы. Просто оставь меня в покое, и я разберусь со своим дерьмом. Давление на меня только усугубит ситуацию. Киришима какое-то время смотрел на него. — Да, я… Я знаю, — сказал он, опустив голову. — Я просто… Я беспокоюсь о тебе, чувак. — Тебе не стоит. Я могу позаботиться о себе. Киришима грустно улыбнулся ему. — Да… И, кажется, у тебя получается все лучше. Кацуки нахмурился, щурясь на своего лучшего друга, как будто это было самое глупое, что он когда-либо слышал. — Ты только что сказал, что я выгляжу нехорошо целую вечность. Определись, блять, — огрызнулся он с раздражением. — Нет, я…я имею в виду, — нервно усмехнулся Киришима. — Ты не… выглядел хорошо, то есть. Но, кажется, у тебя лучше получается это… говорить-о-своих-чувствах, — он пожал плечами, одарив Кацуки робкой улыбкой. Кацуки фыркнул, не встречаясь взглядом с Киришимой. Больше, чем когда-либо, он хотел, чтобы его оставили в покое, но Киришима, казалось, не понимал намека. — Я имею в виду, по сравнению с тем, что было раньше, — продолжил он. — Ты все еще довольно туп в некоторых вещах, но… — Какого хрена ты сказал?! — …в целом, я думаю, ты более честен с собой и с другими людьми. Ну. С большинством людей, — продолжил он, не обращая внимания на яростную реакцию Кацуки. Кацуки злобно посмотрел на него с силой тысячи солнц, его лицо исказилось в яростной гримасе. Киришима пожал плечами и одарил его кривой улыбкой. — Ты действительно сугой, Бакуго. Да, черт. Он определенно этого не ожидал. Эти слова лишили его злобного настроения, но у них не было той же силы… Хмф. Что ж. В любом случае, они только послужили тому, чтобы он почувствовал себя еще более горько. Отлично сработано, Дерьмоволосый. Киришима, не подозревая о реакции своего друга или даже о весе, стоящем за его собственными словами, продолжил: — Но то, через что ты проходишь, нелегко. И тебе не нужно делать все в одиночку. Мы здесь рядом, хорошо? Кацуки уставился на него. Его инстинктом было накричать на Киришиму, чтобы он не лез не в свое дело и никогда, больше не называл его сугой. Но с недавних пор он знал, не нужно притворяться, что он не ценит дружбу Киришимы, и его товарищество, и его преданность ему. Кацуки знал, что, как бы плохо ни было, он всегда мог рассчитывать на Дерьмоволосого, который поддержит его и прикроет спину. Даже если ему это не нужно, и даже если Киришима может быть немного раздражающим время от времени. Если бы этот разговор произошел год назад, все сложилось бы совсем по-другому. Очень по-другому. Теперь Кацуки лишь глянул на него и отвел взгляд. — Тц. Ага. — Я серьезно, — настаивал его друг, не удовлетворенный ответом. Кацуки вздохнул. — Я знаю, что ты серьезно, — сказал он, явно пытаясь положить конец этой сентиментальной болтовне, прежде чем потеряет и без того слабый контроль над своим гневом. — Просто… Пожалуйста, не отталкивай меня на этот раз? Кацуки фыркнул, нахмурившись. Он щурился на Киришиму. — О чем ты говоришь? — Ты… Ты всегда так делаешь, чувак, — пожал плечами Киришима, выглядя почти извиняющимся. — У тебя проблема с Мидорией, ты отталкиваешь всех остальных. На самом деле, если у тебя проблема с чем-то, ты отталкиваешь всех. И ты изолируешь себя, и… я не знаю. Это просто нездорово для тебя. Кацуки снова отвел взгляд, его выражение лица было смесью сварливости и задумчивости. Возможно, это был цикл, от которого он не мог оторваться, потому что он знал глубоко в душе, что Киришима прав. Если уж на то пошло, он уже некоторое время думал об этом, но не зная, как выразить это словами, как это сделал Киришима. Эта модель изоляции превращалась в привычку, и это чувствовалось циклично, как собака, гоняющаяся за собственным хвостом, как крыса, запертая в лабиринте – как этот нелепый круговорот чувств. Именно так чувствовались и все его отношения с Деку — цикл, лабиринт, одна из тех гребаных ситуаций «День сурка». Было хорошо, потом стало плохо. Потом стало хорошо, потом стало плохо. Потом хорошо, потом плохо. Хорошо, плохо, хорошо, плохо, всегда черно-белое, всегда жарко или холодно. Как только снова сделать хорошо, все обнулялось, и они возвращались к исходной точке. Он становится другом Деку? Деку узнает, что у него нет причуды, и поэтому Кацуки считает его недостойным в течение многих лет. Он снова становится другом Деку? Его душа возвращается в его тело, и он просыпается через месяц без памяти. Снова становится другом Деку? Он злится, что больше не имеет причуды. Снова становится другом? Он злится, что Кацуки назвал его беспричудным. Кажется, они не могут от этого оторваться. Как будто они обречены на борьбу, как бы хорошо ни было некоторое время. Как будто они не должны быть вместе. Как будто Изуку — это нитроглицерин, а Кацуки — запал. Это только вопрос времени, когда они снова взорвутся. Они — две крайности; они никогда не смогут найти золотую середину. Никогда не пойдут на компромисс. — Но ты продолжаешь говорить так, будто только я должен что-то делать. Как будто есть только два варианта: или принимаю все, что ты делаешь, или я ухожу. Нет такой бинарности, Каччан. Должен быть третий вариант. Какая-то… какая-то золотая середина, которую мы можем найти, между тем, что ты остаешься собой, и… Тц. — Тебе не нужно делать это в одиночку, — заключил Киришима, не зная о мыслях Кацуки. Он уставился на своего друга. — Я не один, Дермьоволосый. Ты только что сказал, что у меня есть ты и остальные наши дерьмовые друзья, разве нет? — сказал он немного резко. Реакция Киришимы была немного разочаровывающей. Кацуки ожидал усмешки, или даже сияющей улыбки, сверкающих глаз, возможно, даже ямочек или взволнованной похвалы. Все, что он получил, это грустная, почти извиняющаяся улыбка, когда Киришима положил утешающую руку на его плечо и сжал в знак поддержки. — Да, чувак. Ты знаешь, что всегда можешь рассчитывать на меня и на ребят. Но ты знай, что дело не в нас, — сказал он, вставая. Кацуки снова фыркнул, злобно глядя на Киришиму. Он молчал, и Киришима снова вздохнул. — Поговори с ним, Бакуго. По-настоящему, в этот раз. Клянусь тебе, ты почувствуешь себя лучше, если сделаешь это. Киришима вдруг зазвучал серьезно. Кацуки фыркнул, презрительная гримаса на его лице. Дерьмоволосый должен был испортить дружеский разговор, не так ли? Он думал, что они уже перестали говорить о Деку, но вот Киришима снова переводит тему на него. — Ты не можешь этого знать, — запротестовал Кацуки с горечью. — Я это знаю, — энергично кивнул Киришима. Кацуки сузил на него глаза с подозрением, и Киришима снова сжал его плечо. — Когда ты с ним, ты счастливее всего. Когда вы в разлуке, ты печальнее всего. Так было с тех пор, как произошло это связывание душ. Кацуки нахмурился на Киришиму, как будто у того вдруг выросло две головы, отшатнулся от его прикосновения в замешательстве и возмущении. — Я не печальный, — запротестовал он в замешательстве и обиде. Он не был печальным. Он бы знал, если бы это было так. Он чувствовал себя больным, уставшим и опустошенным, иногда, но он не чувствовал себя печальным. Он вернулся к ощущению некоторой злости, что было утешительно в некотором роде, но он не был грустным. Он бы знал. Он бы знал. Киришима устало вздохнул, похлопав Кацуки по спине. — Просто поговори с ним, чувак. Затем он ушел, оставив злого Кацуки наедине со своими мыслями.

***

— Тебя не мучает одиночество? Боже. Опять это дерьмо?! — Никогда не мучило. — Я спрашиваю не о прошлом. Я спрашиваю о настоящем. — Я не одинок, — фыркнул он, закатывая глаза. — Наконец-то у меня есть друзья, которые не просто пиявки, сосущие мой успех. Дерьмоволосый, Туполицый, Енотоглазая, Соевая морда, Ушастая... — он замолчал. Пауза. — Я не одинок, — повторил он для подстраховки. Тишина. — Но чего-то не хватает, — заметила доктор Мацуо. Он не подтвердил и не опроверг. — Почему бы тебе не попытаться всё исправить, как я предлагала на прошлом сеансе? Если ты чувствуешь, что был неправ, когда вы поссорились? Кацуки фыркнул. — Потому что нет смысла. В конце концов, мы просто снова будем драться, снова, и снова. Так лучше. Если мы будем держаться на расстоянии, если мы… Он остановился. Доктор Мацуо ничего не сказала. — Я не смогу причинить ему боль, если не буду с ним разговаривать. Она моргнула. — Это не самый здоровый выход, — сказала она, звуча почти удивлённо. — И не самый лёгкий. Тишина. Он посмотрел на неё, прежде чем отвести взгляд. — Все твердят, что я не люблю лёгкие пути. И это правда — не люблю. И это не легко, — он покачал головой. — Это…не легко. Он сглотнул. — Но так будет лучше. Она наклонила голову. Прошло несколько мгновений тишины. — Ты когда-нибудь слышал о Дилемме Дикобразов? Кацуки уставился на неё. — О чём? Она поправила очки. — Дилемма Дикобразов — это притча. Её используют многие философы и психоаналитики при изучении человеческой близости. Пауза. — В основном, она о двух дикобразах зимой, — вздохнула она. — Им нужно прижаться друг к другу, чтобы согреться, но чем ближе они подходят друг к другу, тем больше колются и причиняют боль. Однако, если они будут держаться на расстоянии, то будут страдать от холода и даже могут замёрзнуть насмерть. Кацуки уставился на неё, со знанием дела смотря ей в глаза. — Ты понимаешь, почему я тебе это рассказываю? — спросила доктор Мацуо. — Думаете, мы с Деку — дерьмовые дикобразы, — ответил он невозмутимым тоном. — Это аналогия, — объяснила она, игнорируя его дерзость. — Для того, как люди строят отношения. Слишком далеко — больно, но и слишком близко — тоже больно. Как ты думаешь, какое решение этой дилеммы? Кацуки фыркнул, раздражённо, но на мгновение задумался. — Найти золотую середину, — пожал он плечами. — Не быть слишком далеко, чтобы не замёрзнуть, но и не быть слишком близко, чтобы не причинять друг другу боль. Не быть друзьями, но и не быть врагами. Как сейчас у него с Деку. Найти золотую середину, как предлагал Деку. Она кивнула ему с невозмутимым видом. — Да, это хорошее решение. Но есть две вещи, которые люди обычно не учитывают, когда говорят о Дилемме Дикобразов. Кацуки нахмурился. — Первое, — продолжила она, Дикобраз может прижаться к другому животному для тепла — к тому, у которого нет колючек, причиняющих боль, и у которого есть что-то, чем можно защититься от этих колючек. Например, панцирь. Если ёжик прижмётся к черепахе, оба будут в тепле и не причинят друг другу боли. Многие любят сравнивать это с человеческим стремлением к разнообразию. То, чего нам не хватает, нас привлекает. Она сделала паузу, давая Кацуки возможность прокомментировать. Он не стал. — Второе, — возобновила она, бросив на Кацуки нечитаемый взгляд. — И это гораздо более поучительно, с точки зрения биологии, колючки ежа могут причинить боль только в том случае, если он чувствует страх или стресс. Если ему комфортно и спокойно, колючки не такие жёсткие, и они не сильно колются. У Кацуки пересохло во рту. — Итак, принимая всё это во внимание, — возобновила она. — Ты всё ещё думаешь, что изолировать себя от Мидории-куна, чтобы не причинить ему боль — лучшая идея? Или ты думаешь, что, может быть, вы оба напуганы, и поэтому продолжаете причинять друг другу боль? Многозначительная пауза. — Потому что он тоже причинил тебе боль. Кацуки фыркнул, качая головой. — Не так, как я ему. — Больше боли или меньше боли - если он причинил тебе боль, то это не имеет значения. Боль - это не соревнование, Кацуки. После этого он замолчал, не глядя ей в глаза. — Ты скучаешь по его компании? Он нахмурился. — Что? — Тебе нравится быть вдали от него? Или ты скучаешь по нему? Он фыркнул, прищёлкнул языком и раздражённо покачал головой. — Какое это имеет отношение ко всему? — Твои желания имеют значение. — Да, но мои желания постоянно всё портят для всех. Боже, я скучаю по тем временам, когда мне было плевать на всю эту хрень, —признался он в итоге. — Почему? — спросила она, заинтересовавшись. — Потому что тогда я мог…я мог просто жить своей жизнью и преследовать свои цели, не тратя каждую секунду на то, чтобы волноваться о том, как это повлияет на каких-то статистов. Я мог просто сосредоточиться на себе и на том, чего я хочу, вместо того, чтобы постоянно думать обо всех остальных. Вместо того, чтобы думать о…колючках, и зиме, и дерьмовых чувствах всё время. Пауза. Доктор Мацуо снова поправила очки. — Разве ты не думаешь, что сочувствие — это важное качество для героя? — Не тогда, когда оно затуманивает рассудок, нет. Не тогда, когда оно противоречит гребанной логике. Она кивнула. — Это то, что ты чувствуешь? Что твой рассудок затуманен? Он фыркнул. — Не пытайтесь перевернуть это, док, — предупредил он. _ Я этого не делаю, и ты знаешь. Просто ответь на вопрос, пожалуйста. Он посмотрел вверх, сглотнул и нахмурился, прежде чем снова покачать головой в её сторону. — Я чувствую, что всё затуманено. Словно всё, что я знал о себе, изменилось, и я больше не могу себя узнать. Я сказал Деку, что не собираюсь меняться, не собираюсь становиться кем-то другим, но… — сухой смешок. — Разве нет? В смысле, почему меня это так волнует? И почему меня так волнует именно он? Почему я просто не могу заставить себя вернуться к тому, чтобы ни о чём не заботиться и просто делать то, что мне нравится? — Почему? — подбодрила она. — Я, блять, не знаю! — в итоге он невесело рассмеялся, повысив голос. — Скажите мне. — Я думаю, ты близок к тому, чтобы понять это сам. — Вот в этом-то и проблема… — он указал на неё. — Я не понимаю, почему всё должно быть так сложно. Я не понимаю, почему люди действительно выбирают пройти через эту адскую дыру запутанных эмоций, вместо того чтобы просто придерживаться одного чувства и покончить с этим. Она терпеливо кивнула. — Значит, дело снова в твоём гневе. — Я думал, гнев — это и есть суть всей этой дерьмовой терапии, — нахмурился он. — Мы это уже обсуждали, Кацуки. И ты уже смирился с тем, что ты больше, чем просто твой гнев. — Да? И почему я продолжаю это чувствовать? Пауза. — Почему он продолжает гореть внутри меня, почему он заставляет меня делать вещи и говорить вещи, которые причиняют боль другим людям? И почему, во имя всего святого, меня это так волнует сейчас? Она изучала его. — Тебе не нравится заботиться? — Я, блять, ненавижу это. — Почему? Он глубоко вздохнул, задумавшись с угрюмым выражением лица. — Это усложняет мою жизнь. И не в сложном смысле, или в смысле, который стимулирует меня или мотивирует меня превзойти себя, иначе я бы не ныл об этом. В смысле, который заставляет меня чувствовать себя больным. — Больным? — Да. С животом, который бурлит и всё такое. Меня даже тошнит иногда. — Понимаю. И как ещё это заставляет тебя чувствовать себя? — Кружится голова, — он сглотнул. — И потею, и…я не знаю, гребаная тахикардия, сердце бьётся без причины. И иногда моё лицо немеет, и это отстойно. Она снова кивнула. — И с каких пор ты это чувствуешь? — С тех пор, как дерьмовый Деку заразил меня своим чувствительным дерьмом, и я перестал чувствовать лишь гнев. — Мы уже установили… — Да, я знаю, это был не только гнев. Но только его я умел чувствовать. Доктор Мацуо откинулась на спинку своего кресла. — Хорошо. И все люди заставляют тебя чувствовать себя так? — Что? — Это чувство тошноты, и головокружения, и учащённого сердцебиения. Ты сказал, что это происходит из-за того, что ты слишком сильно заботишься о людях. Все люди заставляют тебя чувствовать себя так? Или это вызвано конкретными людьми? Кацуки молчал. Он просто уставился на неё, сузив глаза с подозрением. Не получив ответа, доктор Мацуо наклонилась вперёд, оперевшись локтями о колени. — Кацуки. Ты понимаешь, что я тебя спрашиваю? Он сглотнул. — Нет, — ответил он честно. — Вы понимаете, что означают эти симптомы? Он фыркнул, нервничая и смущаясь, но пытаясь скрыть это за хмурым взглядом. — Нет. — Хм, — промычала она, откинувшись на спинку сиденья и снова переплетая пальцы на коленях. — У тебя есть какие-нибудь представления о том, чем это может быть? — Я, блять, не знаю! — огрызнулся он раздражённо. Почему она задаёт ему все эти вопросы? — Вы же терапевт, вы должны это выяснять. — Я уже выяснила. Он нахмурился. — Что это, блять, значит? — Я пытаюсь помочь тебе понять. Как ты думаешь, что означают эти симптомы? Он фыркнул, пожав плечами. — Я не знаю. Мне ненавистна эта мысль, но если это — если это что-то вроде… тревоги, или стресса, или ещё какой-нибудь хрени, не знаю, что с этим делать, но я, блять, не хочу, чтобы кто-нибудь ещё знал. Я не думаю, что я тревожный, я просто собираю симптомы вместе, и это самый логичный вывод. — Кацуки, — перебила она его, серьёзно. — Что? — спросил он, совершенно сбитый с толку. Она вздохнула, сняв очки. Она выглядела противоречиво, но решительно, и тон её голоса и взгляд в её глазах говорили Кацуки, что сейчас всё станет очень серьёзно. — Сообщать пациенту психологический диагноз обычно не самый целесообразный ход, — начала она. Кацуки нахмурился. Хорошо, может быть, это тревога? Он вспомнил свой первый день возвращения в класс после того, как узнал, что дерьмовый Деку приклеился к нему, как он запаниковал и потерял контроль, взорвал стул и ему пришлось убежать… С каких пор у тебя это? Ч-Что это, Каччан? Эта паника. Тревога, или как ты это, блять, называешь. Я…у меня нет тревоги, Каччан. Чёрт. Может быть, Деку был прав. Может быть, это была собственная тревога Кацуки всё это время. И если это так, ему придётся это лечить, потому что он не хотел… — Однако, — продолжила доктор Мацуо, вырвав его из раздумий. — Это что-то запретным, но многие профессионалы избегают этого. В этом случае, однако, я думаю, что это может быть полезно для тебя. Он уставился на неё, ожидая. Она серьезно смотрела в ответ. — Диагнозы редко бывают статичными. Люди могут меняться, к лучшему или к худшему, и их проблемы тоже, — объяснила она. — Использование ярлыков — любых ярлыков — обычно приносит больше вреда, чем пользы. Я уже говорила тебе, что никто не является только чем-то одним. Ограничение человека его диагнозом, его «ярлыком», может принести больше вреда, чем пользы. Ты бесполезный беспричудный неудачник Если ты так сильно хочешь быть героем, есть быстрый способ это сделать. Просто помолись, чтобы в следующей жизни ты родился с причудой, и спрыгни… — Но я думаю, важно, чтобы ты знал, что, по моему профессиональному мнению, ты травмирован событиями, которые происходят с тех пор, как тебя похитила Лига Злодеев. Кацуки уставился на неё, моргая, его ход мыслей резко оборвался. Он нахмурился. Что. — Я, блять, не травмирован… — Позволь мне закончить, — прервала она его сдержанным жестом руки, строго. — В травме нет ничего постыдного, Кацуки. Это естественная реакция. Если её не лечить, то да, это может привести к чему-то более серьёзному. Но я делала всё возможное, чтобы помочь тебе смириться со всем, что с тобой происходило, поэтому, надеюсь, до этого не дойдёт, хотя ты и страдаешь от некоторого уровня тревожности в результате своей травмы. — Что? — его хмурый взгляд углубился, и теперь он был вперемешку с растерянностью и злостью. — Вы манипулировали мной? — Конечно, нет, — она серьёзно посмотрела на него. — И единственная причина, по которой я тебе это говорю, это потому что я не верю, что эти симптомы, которые ты только что упомянул, имеют какое-то отношение к твоей травме. Или к твоей тревоге. — Да, — фыркнул он злобно. — Потому что я не травмирован, и это просто дерьмовая реакция моего тела на то, что я так сильно обо всём забочусь. Она ненадолго закрыла глаза. — Нет, Кацуки. Он прищурился. — О чём вы, чёрт возьми, говорите? — Если это реакция твоего тела на то, что ты заботишься о людях, — терпеливо сказала она, — то почему ты не чувствуешь того же по отношению к Киришиме, или Каминари, или другим своим друзьям? Ох. Значит, они говорили о Деку? Кацуки, честно говоря, понятия не имел, что происходит. — Потому что они не умирали у меня на глазах, — пожал он плечами, как будто ответ был очевиден. И когда ему стало понятно, что он чувствует себя больным, и он немеет, только когда находится с Деку? Когда это стало очевидно ей? Она вскинула бровь, глядя на него. — И всё? — Да, всё, — огрызнулся Кацуки, защищаясь. — А что ещё это может быть?! — Почему бы тебе не сводить Киришиму на ужин, или не приготовить Каминари его любимое блюдо, или не одолжить кому-нибудь из них свои конспекты? — Потому что они не идиоты-неудачники, которые чуть не умерли, и не принимали удар на себя! Потому что они не провели месяцы в больничной койке, и потому что они не заболели так, что им пришлось пропускать занятия, и потому что я им не нужен! Доктор Мацуо печально улыбнулась ему. — Так ты говоришь, Мидория нуждается в тебе? — Блять, да! Юный Мидория нуждается в тебе. Больше, чем когда-либо. — А ты нуждаешься в нём? И что-то подсказывает мне, что ты тоже нуждаешься в нём. Он фыркнул, подавившись своим ответом. Внезапно он почувствовал себя очень уязвимым в этом разговоре — и хотя доктор Мацуо, казалось, знала почти всё, что нужно знать о нём, уступая только Деку, когда дело касалось «Кто лучше всего знает Кацуки», он не хотел быть настолько уязвимым, чтобы признать, что он нуждается в Деку. Даже если он знал, что доктор Мацуо прекрасно это осознает. Он не хотел, чтобы она использовала это против него — он не хотел доказывать её правоту. Это было по-детски, он знал. Но он не ожидал, что почувствует себя загнанным в угол, поэтому не подготовился. — Я… Что? Нет, я-я не нуждаюсь в нём, — фыркнул он. — Если бы я нуждался в нём, я бы не провёл последние месяцы, игнорируя его. Оправдание звучало слабо даже для его собственных ушей. Слабо. — Ты уверен, что это ты игнорировал его, а не наоборот? Кацуки снова фыркнул. — Мы оба игнорировали друг друга. — Да. И это тебя расстраивает. — Нет, — солгал он. — Я же говорил вам, я бы снова подрался с ним, если бы пришлось. — Иметь смелость сделать это снова не означает, что это не расстраивает тебя. — Ну, не расстраивает. — Правда? Потому что ты, кажется, очень сосредоточен на этой теме. — Вы издеваетесь надо мной? Вы собираетесь вывалить всё это на меня? — Кацуки, я не собираюсь, — терпеливо сказала она, глядя почти недоверчиво. — Я просто пытаюсь заставить тебя понять. — Понять что? — Что твой способ заботы о Мидории отличается от способа заботы о других друзьях. И что заставлять себя быть вдали от него, даже если ты хочешь быть рядом с ним, причиняет боль тебе и, вероятно, ему тоже. Он нахмурился. — Да, мой способ заботы о нём отличается, потому что он умер у меня на глазах. Я заставляю себя отдалиться от него, потому что он сказал мне, что хочет этого. Я не собираюсь навязывать ему своё присутствие против его воли; я не собираюсь унижать себя, когда он не хочет иметь со мной ничего общего. — Что ты имеешь в виду, унижать себя? — нахмурилась она. — Ну? Как бы вы назвали беготню за ним и облизывание его сапог только для того, чтобы он с удовольствием пнул меня? Я не собираюсь, блять, этого делать. Ни с ним, ни с кем-либо ещё. — Почему он должен пнуть тебя? — её хмурый взгляд углубился. — Он, блять, сказал мне, что не хочет, чтобы я… — Хорошо, — прервала она его. — Позволь мне перефразировать. Почему он должен получать удовольствие от пинания? Кацуки молчал, открывая и закрывая рот в поисках ответа. Доктор Мацуо уставилась на него, ожидая. Он не смог ничего придумать. — Я-я не знаю. — Понимаю. — Просто, — он слегка покачал головой, пожимая плечами, пытаясь выразить свои чувства словами. — Просто так я чувствовал всю свою жизнь. Вот Деку, жалкий, блять, неудачник, разгуливающий, как будто он, блять, лучше, смотрит на меня свысока, предлагает мне свою помощь, хотя она мне, блять, не нужна. Ведет себя так, будто лучше и выше меня, хотя это не так. Ведет себя так, будто он может превзойти меня, и… он не должен был быть способен на это. Доктор Мацуо молча кивнула. — И…мы уже проходили через это, и…он объяснил, и я понял, что он не смотрел на меня свысока. Что он восхищался мной. Но зачем ещё он делал бы это, если бы не издевался надо мной? Зачем ему было притворяться, что его устраивает то, как я себя вёл в течение нескольких месяцев, а потом вдруг решил, что он больше не может этого выносить? С какой стати он стал бы всё это делать, если бы не насмехался надо мной? Если бы он не хотел унизить меня? Его терапевт молча смотрела на него, её лицо было нейтральным. — Может быть, он что-то осознал за эти месяцы, что заставило его изменить своё мнение. — Что он мог осознать? — запротестовал Кацуки. Она печально посмотрела на него. — Я не знаю. Это должен сказать он сам. Он фыркнул, отводя взгляд. — Очень полезно. — Кацуки, — позвала она. Он встретился с ней взглядом. Она прикусила нижнюю губу, выглядя противоречиво. — Ты не узнаешь, пока не спросишь его, — она покачала головой. — Ты не рассказал мне всех подробностей этой ссоры, и ты не обязан этого делать, если не хочешь. Но, может быть… может быть, он отреагировал так, потому что он чувствует себя так же смущённо, как и ты. Он сузил глаза. — Может быть, тот факт, что ты мил с ним в одних ситуациях и груб в других, даёт ему смешанные сигналы. Может быть, просто сказать ему, что он тебе небезразличен, недостаточно. Может быть, он чувствует себя таким же потерянным, как и ты. Я не могу сказать, что он чувствует или думает. Ты тоже не можешь. Единственный, кто может это сделать — Мидория-кун. Пытаться угадать — ужасный вариант, и ты не узнаешь правду, пока не сядешь с ним и не обсудишь. Если ты продолжишь отталкивать его, вы оба просто… — она покачала головой. — Замёрзнете зимой. Он цокнул языком, отводя взгляд. — Эта аналогия дерьмо. — Но она работает, — возразила она. — Потому что, возможно, Мидория-кун тоже дикобраз, который чувствует себя таким же напуганным, и, возможно, именно поэтому вы продолжаете причинять друг другу боль. Возможно, эту ситуацию можно разрешить, если вы просто… — она вздохнула и пожала плечами. — Опустите свою защиту и немного больше доверитесь друг другу. Он уставился на неё. — Ты всю жизнь был насторожен по отношению к нему, поскольку предполагал, что он смотрит на тебя свысока, и решил напасть на него, чтобы защитить себя и своё эго. В ответ он всю жизнь был насторожен по отношению к тебе, даже если восхищался тобой. Вы оба, кажется, боитесь, что тот образ друг друга, в который вы так долго верили, является истинной версией вас самих. Не думаешь ли ты, что пришло время вырваться из этого круга? Кацуки молчал. Он не знал, что на это сказать, поэтому отвёл взгляд, глаза скользили по ковру, пока он размышлял над её словами. — Послушай, — терпеливо сказала она. — Наше время на сегодня истекло, но я была бы очень рада, если бы ты подумал о нашем разговоре. — Вы хотите, чтобы я подумал о дикобразной хрени? — посмотрел он на неё с нетерпеливым выражением. — Кацуки. — Ладно. Я подумаю об этом, — закатил он глаза угрюмо. — Хорошо. Мы можем возобновить этот разговор на следующем сеансе, хорошо? Он вздохнул, проводя рукой по лицу. — Да, я забыл вам об этом сказать. Я думаю, нам придётся перенести следующий сеанс. На следующей неделе открывается этот дурацкий геройский музей, о котором все говорят, и я пообещал этой технарьке пойти и проголосовать за её гаджеты. Ну, как расплату за всю работу, которую она проделала с моим слуховым аппаратом и всё такое. — Конечно, всё в порядке, — кивнула доктор Мацуо, понимающе. — Мне придётся связаться с тобой позже, чтобы узнать, как мы можем перенести твою встречу, но я напишу тебе, как только у меня будет дата и время. Хорошо? — Да, всё в порядке, — он встал, хватая свой рюкзак. — Твои друзья идут с тобой в музей? — вежливо спросила она, поднимаясь тоже, готовая проводить его. — Да, — вздохнул он. — Они слишком уж взволнованы по этому поводу. Не затыкались все выходные. Она нежно улыбнулась ему, открывая дверь. — Ну, иди и повеселись с ними. Надеюсь, ты хорошо проведёшь время. — Сомневаюсь. Он усмехнулся, прежде чем протянуть руку и нежно обхватить предплечье. — Кацуки, — сказала она, прежде чем он успел выскочить из комнаты. Он обернулся, чтобы посмотреть на неё, рюкзак висел только на одном плече. — Не забудь подумать о том, что я тебе сказала. Он снова закатил глаза. Она продолжала смотреть на него, ожидая ответа. — Да, хорошо, — согласился он. Она улыбнулась. — Увидимся на следующей неделе. — Увидимся.

***

— Ах! Мидория, Тодороки! Привет! — Бакуго, Киришима. — О! Привет, К-Киришима-кун! Привет, э-э, Каччан… Кацуки не смотрел ни на Деку, ни на Двумордого, когда их потные фигуры прошли мимо него и Киришимы у входа в спортзал. Вместо этого он просто продолжал идти, сжав руки в кулаки, а Киришима задержался позади с виноватым выражением лица. Кацуки не потрудился оглянуться на них — он просто ждал, пока Киришима закончит какое-то дерьмовое социальное взаимодействие и наконец-то присоединится к тренировке. Если бы это произошло годом ранее, он бы отпинал задницу Дерьмоволосому во время их тренировки, чтобы справиться с горечью, но сейчас? Теперь он тренировался так же, как и в любой другой день, не вымещая своё разочарование на своём лучшем друге и не усиливая свои удары обидой. Он держал свой гнев — и другие свои дерьмовые эмоции — в узде, сосредотачиваясь на том, что ему нужно сделать: победить Киришиму, не переусердствовав. Лучшим ключом к этому было не думать о том, какие приёмы Двумордый мог использовать на Деку, или об их прижатых друг к другу грудях, или о том, как он прижимает Деку к полу, держа его за запястья, его задницей на его пахе, и этот гребаный Полуполовинчатый рот дышит в лицо и шею Деку, пока они задыхаются. (Он очень демонстративно не думал о том, что спросила его доктор Мацуо, но это уже совсем другая, не связанная история). Как только они решили, что закончили тренировку на сегодня, Кацуки вернулся в свою комнату, коротко попрощавшись со своим лучшим другом.

***

Он так и не узнал, понравился ли Деку его подарок на день рождения или нет. Задрот ни разу не упомянул об этом, а Кацуки ни разу не спросил. После этого их единственными взаимодействиями были короткие, чисто социальные «доброе утро», «добрый вечер», «можешь передать мне это, пожалуйста?» и их вариации. Но Деку всё ещё называл его Каччаном, вместо Кацуки или — не дай бог — Бакуго. Так что, возможно, не вся надежда потеряна. (Кацуки не знал, что бы он сделал, если бы Деку когда-нибудь отказался от этого дурацкого детского прозвища. Может быть, вселенная рухнула бы или что-то в этом роде. Помимо гнева и одиночества, это была единственная константа, которая у него осталась — единственная тонкая, слабая нить надежды, всё ещё связывающая его с Деку, в некотором смысле). Конечно, эта технарька с розовыми волосами захочет, чтобы он пришёл в первый, блять, день открытия музея. Конечно, это дерьмовое голосование, в котором она хотела, чтобы он принял участие, будет в первый блядский день. И, конечно же, этот грёбаный музей будет переполнен неудачниками, которым нечем заняться в своё свободное время. Помимо других сотен людей, ходящих так близко друг к другу, что это место походило на муравейник, некоторые из неудачников, которым нечем заняться, включали: Кацуки, Киришиму, Каминари, Мину, Серо, Джиро и Яойорозу. За единственным исключением Кацуки, все они умирали от желания пойти на эту дерьмовую выставку с тех пор, как впервые услышали объявление о ней. Им повезло купить билеты в первой партии, потому что после этого спрос на них взлетел до небес — как и цены. Судя по всему, в первый день экспозиции будут представлены эксклюзивные панели и речи, которые больше не повторятся, что означало, что все хотят посетить её именно в этот день. Кацуки с горько-сладким чувством осознал, как сильно изменилась его жизнь с тех самых пор, как он впервые услышал эту хрень о музее. Казалось, прошла целая вечность. — Один человек говорит другому, и вот, оглянуться, вся школа обсуждает, пойдут они или нет. Я почти уверена, что пойду, если смогу! Звучит весело, и, насколько я слышала, будут конкурсы и встречи с некоторыми героями! — А Алый бунтарь будет там? — Ладно, успокойся, фанатик. — Они еще не объявили, какие герои там будут… — Может, там никого не будет, и это всего лишь маркетинговая стратегия, чтобы заманить людей в музей. — Зачем кому-то заманивать людей в музей? — Э-э, потому что иначе никто бы туда не пошел? Черт, Кацуки желал, чтобы предположение его дерьмовых друзей оказалось правдой. По крайней мере, это означало бы, что в этом месте не будет переизбытка народа. Как оказалось, встреч с героями тоже не было — это была всего лишь одна из множества искаженных истин, которые люди распространяли и о которых сплетничали без каких-либо надежных источников. Что особенно разочаровало Киришиму, так как он умирал от желания сфотографироваться с Багровым бунтарем. Бакуго, с другой стороны, был неимоверно благодарен за это распространение очевидной дезинформации. Если место уже переполнено без встреч с героями, он даже не хотел представлять, как бы это выглядело, если бы там были знаменитые герои. Он не мог пройти и метра, чтобы его не толкнул рандомный чувак, что не шло на пользу его и без того кислому настроению — если бы место было еще более переполненным, он бы сказал Хатсуме засунуть все себе в задницу, и катапультировался оттуда Гаубичным ударом. (На самом деле он бы этого не сделал, не после всего того времени и усилий, которые она вложила в его приспособления. Но он был бы очень взбешен — даже больше, чем сейчас). Почти год терапии по управлению гневом стирался для Кацуки по кусочкам с каждым задевавшим его плечом. Скоро там должна быть дерьмовая вступительная речь, и по какой-то богозабытой причине мудаки, организовавшие мероприятие, решили разместить экспозицию Всемогущего на том же этаже, что и аудитория — а это означало, что весь этаж ужасно переполнен. Вспоминать советы доктора Мацуо становилось все труднее и труднее, и он чуть было совсем не сорвался, когда какой-то лузер наступил ему на ногу. Парень отчаянно извинялся, особенно после того, как заметил, как раздуваются ноздри Кацуки, но Киришима подталкивал вперед своего лучшего друга, прежде чем ситуация переросла в сценку. Честно говоря, это последнее место на земле, где Кацуки хотел бы находиться. Слишком многолюдно, слишком шумно, слишком раздражающе. Тут нечего делать, кроме как смотреть и фотографироваться с восковыми статуями известных героев (неинтересно), слушать скучные лекции о дерьме, о котором он уже все знал (неинтересно), и посетить этот (вероятно, скучный) конкурс гаджетов, чтобы проголосовать за Инженерную и выполнить свое обещание. (По крайней мере, он пытался выполнить хоть это). Она действительно потратила много времени и усилий на создание слухового аппарата, который: не болел; был маленьким, легким и простым в управлении; не давал обратной связи от его взрывной причуды; функционировал, когда он играл на барабанах; и идеально сочетался с его тоном кожи. Он знал, что это должно быть непросто — каждый раз, когда она передавала ему новую версию, у него появлялось новое требование, и аппарат нужно было переделывать. И даже если, казалось, ей нравилось делать это для него и мотивироваться (поскольку ее изобретение могло бы также помочь другим героям, страдающим нарушениями слуха в будущем, что сделало бы ее пионером в этой области), Кацуки все равно прекрасно осознавал, сколько усилий она в это вложила. И он даже никогда ничего не давал взамен, только лишь говорил "спасибо". Так что да. Меньшее, что он мог сделать, — вытерпеть несколько часов ада и проголосовать за ее дурацкие гаджеты на конкурсе — и убедиться, что его тупые друзья сделали то же самое. В конце концов, Хатсуме заслуживала победы. Она чертовски хороша. Кацуки чуть не позволил себе вздохнуть с облегчением, когда вошел в аудиторию и обнаружил, что она не переполнена, чему он был безмерно благодарен. Тот факт, что вступительная речь начнется только через три часа и что очередь людей, желающих сфотографироваться с восковой статуей Всемогущего, уже была километровой, вероятно, и был причиной этого. По какой-то причине эти мудаки-организаторы решили, что все, что связано с Всемогущим, будет недолговечным в музее – его экспозиция, его статуи, его эксклюзивные графические романы, его мерч: все это будет доступно только в первые дни открытия музея. А это означало, что нелепое количество людей внутри этого дерьмового одиннадцатиэтажного здания было очень и очень большим. Если честно, у Кацуки было странное предчувствие из-за этого. Он не понимал, почему совершенно новый музей, здание которого было построено с нуля специально для проведения экспозиции о героях, будет устанавливать такие бессмысленные ограничения. Всемогущий был величайшим героем Японии всех времен, в этом не было никаких сомнений, поэтому не совсем логично делать его выставку в чертовом музее, посвященном героям, всего на два дня. Казалось, что люди, придумавшие эту хрень, пытались сосредоточить всех возможных посетителей, заинтересованных в этом дерьмовом музее, там в один и тот же день. Кацуки покачал головой, отгоняя мысль. Он звучит как параноик. Он не пошел бы так далеко, как доктор Мацуо, и не сказал бы, что он травмирован, потому что у него нет травм. Но он мог признать, у него формируется привычка быть чрезмерно подозрительным к вещам, не представляющих никакой надвигающейся опасности, например, когда он запаниковал из-за того, что его друзья вели себя странно по дороге в парк или… Или дерьмошоу, которое произошло после. Поэтому вместо того, чтобы жаловаться или делиться своими подозрениями с кем-либо, Кацуки просто сел на место, которое он счел самым удобным для побега: его стул находился прямо рядом с коридором, рядом с запасным выходом и также рядом с большим окном. Если ему нужно будет в туалет, не придется привлекать к себе внимание, извиняясь перед кучкой людей, которые случайно оказались на пути. То же самое подойдет, если он найдет речь скучной и просто захочет смыться. Если все пойдет по пизде и произойдет какая-то атака, он будет находиться в стратегически важном месте, чтобы помочь людям выбраться через запасный выход и внезапно напасть на злодея с фланга. Если всем удастся сбежать, кроме него, он сможет выпрыгнуть из окна, даже если аудитория расположена на одиннадцатом этаже здания — он сможет использовать взрывы, чтобы спуститься. Стратегически говоря, это было лучшее место, которое он мог занять в аудитории — это неоспоримо. — Бакугооо, — жалобно заныла Мина, когда он сел. — Мы ничего не сможем увидеть отсюда! Кацуки закатил глаза. Конечно, его дерьмовые друзья будут жаловаться на его выбор. — Слишком далеко, чувак, — добавил Каминари к нытью Мины, занимая место рядом с Кацуки и закидывая руку за его плечи, заключая его в боковые объятия. — Видишь? — он вытянул шею, пытаясь взглянуть на маленькую сцену впереди аудитории. — Место пустое, а я уже ничего не вижу. Только представь, что будет, когда люди займут места перед нами. — Мы должны воспользоваться тем, что есть много мест, и занять те, что впереди! — добавила Мина, взволнованно подпрыгивая на подушечках стоп. Кацуки фыркнул и закатил глаза. — Тц. Если вы, лузеры, хотите занять места впереди, милости прошу. Я остаюсь здесь. — Мы не оставим тебя здесь одного, Бакуго! — запротестовала Мина. — Да, чувак, — Киришима подошел к нему, толкнув его в плечо. — Да ладно. Нехорошо с нашей стороны оставлять тебя здесь одного в. Пойдем посидим с нами! Кацуки злобно посмотрел на Киришиму. — Я не хочу сидеть в первом ряду, — сказал он сквозь стиснутые зубы. В итоге он прозвучал как избалованный ребенок, но ему было все равно. Киришима явно не понимал его причин сидеть там, и он не собирался оправдываться. — Бакугооооо, — снова заныла Мина, последние гласные его имени каждый раз тянулись дольше, когда она его звала. — Да ладно тебе! Это уникальное событие! То, о чем мы будем рассказывать нашим внукам! — Хаа? — нахмурился он. — Ты слишком многого ждешь от этого дерьмового музея. — Не будь таким, — упрекнул Серо. — Музей — своего рода большое событие, — пожал он плечами. — Послушайте, — вмешалась Джиро в разговор, пихнув ногой ногу Каминари, пока тот не сдался и не встал со своего места. Как только он это сделал, она заняла его место рядом с Кацуки. — Вы, ребята, идите сядьте впереди. Я останусь здесь с Взрывочкой и Момо. Яойорозу озадаченно посмотрела на нее, прежде чем послушаться и занять место рядом со своей подругой. — Но Джиро-сан! — запротестовала Мина, все еще звуча чересчур жалобно. — Мы не хотим, чтобы группа разделилась! — Все будет хорошо, ребята, — сказала им Джиро. — Я тоже не особо хочу сидеть слишком близко к переднему ряду. Там все звуковое оборудование; Я не хотела бы вызывать еще один инцидент с обратной связью, как… вы знаете, — пожала она плечами, не глядя на Кацуки. — Таким образом, Бакуго-кун не останется один, — поддержала ее Яойорозу, с нежной улыбкой на губах. — И мы не рискнем тем, что испортим презентацию. — Но кто будет следить за нашими сумками, пока нас нет? — посетовал Каминари, за что получил резкий толчок локтем в бок от Мины. — Хаа? — снова нахмурился Кацуки. — Так вот почему вы, лузеры, хотели, чтобы мы пошли туда сидеть? Чтобы мы присмотрели за вашими дерьмовыми сумками?! — Нет, нет, нет, конечно, нет! — Каминари замахал руками и головой. — Не обращайте внимания, ребята, он просто идиот, — неловко улыбнулась Мина. — Мы оставим сумки там, чтобы занять наши места, и пойдем пофоткаемся на улице. И никто их не украдет, потому что это героическое мероприятие, — она произнесла эти слова выразительно, злобно глядя на Каминари. — Но ты сказала…! — попытался запротестовать Каминари, но Мина схватила его за руку, крепко сжимая. — Мы скоро вернемся, ребята! — объявила она как всегда весело, уводя смущенного Каминари. Серо и Киришима последовали за ними, помахав Кацуки, Джиро и Яойорозу на прощание. — Тц, — фыркнул Кацуки, когда их друзья оставили свои сумки в чертовом переднем ряду и снова прошли мимо них, громко болтая и направляясь из аудитории. — Через пару часов здесь будет полно народу, — прокомментировала Джиро, оглядываясь вокруг. Внутри аудитории сидело всего несколько человек, вероятно, также намеревавшихся занять свои места. Казалось, что помещение вмещает сотни людей – или должно вмещать, учитывая, что количество посетителей снаружи, похоже, приближалось к этому. — Не вижу причин, — проворчал Кацуки, доставая телефон из кармана и машинально проверяя свои социальные сети. Он никогда ничего не публиковал, но ему нравилось следить за местными газетами и мировыми новостями. — Не то чтобы посещение было обязательным, и снаружи есть гораздо более интересные вещи, чем здесь. — Ну, посещение было бы элементарной вежливостью, — отметила Яойорозу. — Это первый день открытия музея. Речь не будет произнесена ни в какой другой день выставки. Они, вероятно, приостановят другие экспозиции снаружи, чтобы мотивировать людей войти сюда. Может быть, они даже пригласили кого-нибудь известного произнести речь. — Да, может быть, героя из первой десятки или что-то в этом роде. А еще они раздают специальные сувениры Всемогущего после этого, так что… — добавила Джиро, пожимая плечами. — Я почти уверена, что многие люди оттуда скоро придут сюда. Что-то в этом не понравилось Кацуки, и он нахмурился. Почему они, черт возьми, будут раздавать сувениры Всемогущего куче случайных людей — сотням, на самом деле? Это должно быть дорого. Почему они так заинтересованы в том, чтобы заставить людей смотреть эту дерьмовую речь? Что в ней такого особенного? Поток его подозрительных мыслей прервался, когда он листал экран телефона, пропуская множество постов, которые его не заинтересовали — пока не нашел один, который заинтересовал. Это была еще одна фотография, опубликованная Круглолицей, на которой она, Староста, Двумордый и паршивый Деку стояли снаружи у экспозиции Всемогущего. Они стояли в переполненной очереди людей, ожидающих, чтобы сфотографироваться с восковой статуей Всемогущего, которую видно позади. Кацуки нахмурился. Они выглядели счастливыми. Даже Двумордый немного улыбался. Он знал, что Деку обязательно придет в этот паршивый музей в день открытия, независимо от того, насколько многолюдно или неудобно там будет. И Кацуки больше не в состоянии давать этому паршивому задроту свои ценные советы и говорить ему, что это плохо для его восстанавливающегося тела — слишком много людей, слишком много микробов, слишком рискованно. Но чего он не ожидал, так это того, что этот чертов Деку будет настолько туп, чтобы стоять в переполненной очереди часами только для того, чтобы сфотографироваться с блядской восковой статуей Всемогущего. Этот ублюдок буквально наследник Всемогущего. Он мог делать сколько угодно фотографий в разных позах со всем чертовым Всемогущим. Боже, он мог случайно сделать селфи с ним, пока они обедали, и это все равно было бы в сто раз эксклюзивнее, чем паршивая фотография с обычной восковой статуей. Кацуки почти уверен, что Деку станет причиной его смерти. Как возможно, чтобы кто-то был настолько тупым, настолько безрассудным, настолько безразличным к собственному благополучию?! Идиот. Придурок. Но… Он действительно выглядел счастливым. Его улыбка была широкой, на щеках появились ямочки, а его зеленые глаза сверкали жизнью и волнением. Он был в футболке Всемогущего, заметил Кацуки. В футболке Всемогущего. Той самой, которую Кацуки подарил ему на день рождения. О которой Деку никогда не говорил и за которую не благодарил его. Он не знал, что думать. Кацуки вздохнул и пролистал фотографию, не ставя лайк. — Поэтому ты не хотел садиться впереди? — спросила Джиро с любопытством в голосе. Кацуки повернулся, чтобы посмотреть на нее — Яойорозу исчезла, ее маленький, дорогой рюкзак лежал на ее сиденье, чтобы занять место. И Ушастая приклеились глазами к экрану телефона Кацуки, прежде чем они метнулись вверх, встречаясь с его взглядом. Разозлившись, он заблокировал телефон и сунул обратно в карман, чувствуя себя так, словно его поймали с поличным за чем-то запретным. — Это чертовки грубо, — отчитал он ее. — И навязчиво. — Да, — пожала она плечами, извиняясь. — Я знаю, прости за это. Я не хотела совать нос не в свое дело, правда, но ты так яростно смотрел в свой телефон, что мне стало любопытно, что там такое. Он фыркнул, не глядя на нее, скрестив руки на груди. — Где твоя подруга? — спросил он злобно. — Пошла купить нам что-нибудь поесть. И она тоже твоя подруга, — Джиро удивленно подняла бровь. — Не думал, что здесь можно есть, — рассеянно прокомментировал он. — На двери нет запрещающих знаков. И ты уходишь от вопроса. Он повернул голову, чтобы посмотреть на нее. Она смотрела в ответ, не дрогнув. — Поэтому ты не хотел садиться впереди? — повторила она, удивленно подняв брови. Кацуки нахмурился. — Я не знаю, о чем ты, блять, говоришь. — Мидория, — просто ответила она. Он не знал, почему это имя почувствовалось как удар под дых. Он не знал, почему его сердце сразу же сжалось в груди, или почему его лицо и руки похолодели, или почему его желудок, казалось, внезапно решил возненавидеть его завтрак. Вместо того чтобы пытаться разобраться в этом, он просто углубил хмурый взгляд, глядя прямо перед собой и не встречаясь взглядом с Ушастой. — Если то, что я узнала о нем за время нашего знакомства, верно, он тот, кто сядет впереди на таком мероприятии, — пожала она плечами, когда Кацуки ничего не ответил. Он продолжал смотреть прямо перед собой, молча. — Так что я предположила, что это и есть причина, — заключила она. Он задумался о том, что она ему говорит. Может ли это быть? Подсознательно ли он избегал переднего места, чтобы не сидеть рядом с паршивым Деку? Потому что он знал его дольше, чем Ушастая, он знал его всю свою жизнь, и, следовательно, он знал, что именно там и сядет этот задрот? Может его разум действует быстрее, чем он успевает сообразить; его мозг пытается спасти его, а он этого не осознавал? Нет. Подумав об этом, он даже не рассматривал присутствие паршивого Деку, когда выбирал место. Все, о чем он думал, это план нападения — план побега. Он искал самое стратегически выгодное место в комнате, чтобы иметь преимущество в бою, если возникнет такая необходимость – чтобы иметь преимущество в помощи при побеге, если возникнет такая необходимость. На этот раз дело было не в Деку — дело было в том, что он мог сделать, чтобы предотвратить катастрофу, если все пойдет не так. — Нет, — сказал он резко, просто, но уверенно. Джиро молча кивнула головой, также глядя прямо перед собой. — И ты говорил с ним? — спросила она, и Кацуки сразу же вздохнул. Серьезно? Неужели она не могла просто, черт возьми, прекратить это хоть раз в своей паршивой жизни? Неужели никто из его друзей не может? Что такого было в лице Кацуки, что заставляло людей смотреть на него и сразу же решать поговорить с ним об одной гребаной теме, которую он не хотел обсуждать? — Ушастая, — нетерпеливо начал он. — Бакуго. Я не пытаюсь заставить тебя говорить об этом, — перебила она его, прежде чем он успел начать, по-видимому, читая его мысли. Она смотрела на него, и он ответил ей тем же – только немного злее, чем она. — Я просто хочу знать, ты действительно совсем не разговаривал с ним с тех пор, как прошел твой день рождения. Потому что, если это так, то прошло шесть месяцев. — Да. А тебе какое дело? — огрызнулся он, раздраженный ее любопытством. — Никакого. Но это что-то значит для тебя, — защищаясь, прокомментировала она. Затем, так же быстро, она сдулась, покачав головой в неодобрении. — Я не знаю. Наверное, я просто беспокоюсь, — пожала она плечами. — Не о чем беспокоиться, — фыркнул он, снова отворачиваясь. — Это должно было случиться, рано или поздно. Пауза. Она смотрела на него со странным выражением лица. — Что ты имеешь в виду? Кацуки пожал плечами. — Эта ссора. Все это дерьмо. Я знал, что мы не сможем притворяться друзьями слишком долго. Пауза. — И я не хочу, блять, говорить об этом. Джиро открыла рот, как будто хотела обсудить это, но затем передумала и снова сомкнула губы. Она отвела взгляд, задумавшись, скрестив руки на груди, как и Кацуки, и покачивая ногой вверх и вниз. Потребовалось время, чтобы она снова заговорила. — Я не знаю, — сказала она нерешительно. — Я имею в виду, мы не должны об этом говорить. Я перестану настаивать, — пожала она плечами. — Но я не думаю, что это правда. Кацуки уставился на нее. — Я думаю, вы двое нашли способ ладить друг с другом, когда он… Ну, — вздохнула она. — Когда он был призраком. Я имею в виду, выхода не было, не так ли? Вы должны были разговаривать друг с другом. Вы не могли просто игнорировать друг друга месяцами, как вы делаете сейчас. Может быть, это все меняло. Кацуки фыркнул, глядя прямо перед собой с хмурым видом. — Я не могу заставить его разговаривать со мной сейчас. Он очень четко изъяснился. Он не хочет, чтобы я это делал. — Он не хотел, чтобы ты это делал, — поправила Джиро. — Тогда, в пылу момента. Он был расстроен. У меня есть лишь смутное представление о том, что произошло, и ты не обязан рассказывать мне об этом, но я почти уверена, как и все остальные, что, если бы ты попытался поговорить с ним сейчас, он выслушал бы то, что ты хочешь сказать. Кацуки вздохнул. — И что я должен сказать? — спросил он с горечью и раздражением. — Что мне жаль? — Это было бы хорошим началом, да, — кивнула она, снова пожав плечами и, казалось, удивившись очевидной неохоте Кацуки. — А что, если мне не жаль? Хм? — злобно посмотрел он на нее. — Что, если я не сожалею об этом? Она изучала его лицо. — Я не знал, что, черт возьми, происходит. Я думал, что это еще одна атака злодея, — покачал он головой. — А этот идиот хотел броситься прямо на него, даже несмотря на то, что он выздоравливал после лихорадки, был под кайфом от противоаллергических средств и с физической силой курицы, подхватившей грипп. Он собирался снова убить себя, и я не мог позволить ему. Так что я сделал то, что должен был сделать, — фыркнул он. — И я бы сделал это снова, если бы до этого дошло. Джиро прикусила нижнюю губу, серьезная и задумчивая. В конце концов она кивнула. — Я понимаю. Кацуки фыркнул. — Да. — Я действительно понимаю. Я имею в виду, понимаю теперь, — сказала она. — Полагаю, ты оттолкнул его и сказал ему что-то ужасное, чтобы заставить его отступить. И… ну, ладно. Я понимаю, почему ты это сделал. Кацуки посмотрел на нее. — Но я не думаю, что он понимает, — продолжила она, виновато покачав головой. — Я не думаю, что он понимает, как сильно ты заботишься. Кацуки простонал, откинув голову назад от нетерпения. Неужели он действительно мог отрицать это дерьмо и дальше? Разве он унизительно не давал понять, снова и снова, что заботится о Деку? Что он беспокоится о нем? Что он не хочет видеть, как этот придурок снова умирает перед ним? — И поэтому ты должен сказать ему, — заключила Джиро. Он вздохнул громче, чем это было необходимо. — Я сказал ему, — запротестовал он, злясь. — До того, как все это дерьмо произошло. Я сказал ему, что мне не все равно. Больше одного раза. Но он просто, черт возьми, проигнорировал; он жаловался, что мои слова не соответствуют моим действиям и всякое такое. Жаловался на то, что я грубый, как будто я не всегда был грубым всю свою гребаную жизнь. Как будто я не делал ему гораздо худшие вещи. Джиро посмотрела на него с грустью. — Бакуго, просто потому, что ты делал худшие вещи… Прежде чем она успела закончить, вернулась Яойорозу с тремя бумажными пакетами в руках. — Привет, — нежно поздоровалась она, улыбаясь, затем она протянула один пакет Джиро, один Кацуки и оставила третий себе. — Ах, Бакуго-кун. Прости, я не знала, что тебе понравится, поэтому выбрала самую острую еду, которая у них была, — пожала она плечами, глядя на него. — Пойдет, — просто сказал Кацуки, заглядывая в свой пакет. Он не был голоден, и ему определенно не хотелось есть, но они только что говорили о грубости, и он не собирался бросать пакет обратно в лицо Яойорозу. Даже если это было для того, чтобы доказать, что он пытается стать лучше. — Я вам помешала? — нахмурилась Яойорозу, заметив, как атмосфера стала напряженной после ее прихода. — Потому что… Я могу… — Нет, — сказал Кацуки, как раз в тот момент, когда Джиро открыла рот, чтобы что-то сказать. Обе девушки повернулись, чтобы посмотреть на него. — Мы закончили разговор, — добавил он, бросив Джиро многозначительный взгляд. Девушки с недовольным видом захлопнули рот, но кивнули. — Да. Да, все в порядке, Момо, — сказала Джиро, улыбнувшись своей подруге. — Спасибо, что купила нам что-нибудь поесть. — Ах, это было нетрудно. До начала презентации еще далеко, верно? Я подумала, что будет лучше, если мы не будем ждать на пустой желудок, — слегка покраснела она, улыбаясь и простодушно пожав плечами. Джиро вернулась к разговору с Яойорозу о том, о чем они говорили до того, как девушка пошла покупать закуски, но не прошло и минуты после ее возвращения, как Кацуки почувствовал вибрацию телефона в кармане. Он вытащил его и открыл новое сообщение.

От: Ушастая

Я подумала, что ты не захочешь говорить об этом с ней здесь. Но мы обязательно можем продолжить разговор позже, хорошо?

От: Ушастая

Как я и говорила, я здесь для тебя. И я готова слушать.

От: Ушастая

В конце концов, я вся во внимании.

От: Ушастая

Подмиг-подмиг

Кацуки закатил глаза, но в этом жесте была привязанность. От: Бакуго Это было так банально Он отложил телефон и возобновил поедание своей закуски. Она была недостаточно острой, но Яойорозу он об этом не скажет. Он знал, что Ушастая не совсем не права. Они с Деку прекрасно ладили, когда были связаны и вынуждены были разговаривать. Но он не мог просто запереться с этим задротом в чулане для метел и выпустить его только после того, как они, блять, поговорят, да? Это было бы дерьмово, и Кацуки даже не знал, почему он вообще представил этот сценарий. Возможно, разница была в том, что Кацуки и Изуку больше не могли делиться чувствами. Раньше, когда Изуку был призраком, они оба были дикобразами — но даже если они причиняли друг другу боль, они могли ею делиться, и теплом, и холодом, и счастьем. Теперь все, что они делали, — причиняли друг другу боль. Больше никакого разделения. Больше никакого понимания без слов, больше никакой эмпатии. Больше никакой синхронности. И Кацуки не знал, как это исправить, потому что слова, казалось, были недостаточны, и он знал, что они никогда, никогда не смогут вернуться к той связи, которая была у них в течение того месяца. Он просто не знал, что делать, и он ненавидел это чувство. Всегда ненавидел его. Задавленная часть его самого хотела просто подойти к Деку в этой паршивой очереди ко Всемогущему, выкрикнуть ему в лицо все, что он думает и чувствует, и покончить с этим. Но он решил этого не делать. Возможно, он все-таки был слабаком. На бумажном пакете, который дала ему Яойорозу, остались обожженные отпечатки его рук, и его настроение стало еще более кислым, чем было раньше. За полчаса до начала вступительной речи в аудиторию вошла бригада, чтобы проверить освещение и звук. Теперь здесь было гораздо больше людей, чем когда Кацуки пришел сюда, но до полной вместимости было еще далеко. Его тупые друзья уже вернулись с какой-то паршивой прогулки, на которую они ушли, и теперь Мина, Серо, Каминари и Киришима сидели далеко от них, в первом ряду. Там были и другие ученики из класса 1-А и из ЮА, а также куча людей, которых Кацуки никогда в жизни не видел. Он отвлекался, читая какие-то статьи на своем телефоне, в то время как Джиро и Яойорозу взволнованно болтали рядом с ним, и поэтому он чуть не выпрыгнул из своей чертовой шкуры, когда громкий шум взорвался слева от него из ниоткуда. Первым инстинктом было пригнуться в сторону и закрыть уши, и как только он восстановил достаточное равновесие, он увидел, что Яойорозу, а также некоторые люди, сидящие рядом с ними, сделали то же самое. Единственной, кто этого не делал, была Ушастая —и тогда Кацуки понял, что именно она и издала этот шум. Она так сильно покраснела, что ее лицо стало похоже на помидор, и когда к ним подошли несколько мужчин из команды звукотехников, она начала заикаться. — Я-я не…я не знаю, ч-что произошло, мне жаль, м-моя причуда обычно не…она не проявляется так, п-простите, — с трудом произнесла она слова, ее лицо стало ярко-красным от смущения. Яойорозу потерла уши от дискомфорта, как и Кацуки — и когда он это сделал, стало ясно, почему он вообще был на этой паршивой выставке. Если бы не улучшенный слуховой аппарат Хатсуме, обратная связь от причуды Джиро, вероятно, свела бы его с ума. — Не беспокойтесь, все в порядке, — сказал Джиро один из техников с сочувственной улыбкой. — Все в порядке, все; это была просто техническая проблема, — он повернулся, чтобы успокоить остальную часть аудитории, которые все смотрели на Джиро с различной степенью испуга, раздражения и замешательства. Издалека Кацуки видел, как их друзья наблюдают за ними с обеспокоенным видом. — Мне очень жаль, — повторила Джиро, опустив голову от смущения. — Я-я не знаю, почему это произошло, я села здесь, чтобы избежать обратной связи… — Все в порядке, — успокоила ее Яойорозу, схватив ее за руку и одарив улыбкой. — Да, твоя подруга права, — снова улыбнулся ей мужчина. — Это не твоя вина. Но… Что ж… — он замялся, почесывая затылок и выглядя действительно смущенным. — Мне неприятно это говорить, но боюсь, мы не можем позволить, чтобы это повторилось во время мероприятия. Румянец Джиро стал еще более интенсивным, если это вообще было возможно, и она начала вставать, хватая свой рюкзак. — О-о, да, конечно, я понимаю, — сказал он, извиняясь, и Кацуки нахмурился. — Эй, Ушастая, ты куда собралась? — потребовал он, схватив ее за край рубашки, как бы удерживая ее на месте. — О, не волнуйся, я-я просто подожду снаружи и встречу вас, ребята, когда… — О, нет, нет, нет, пожалуйста, не надо, — жестом остановил ее мужчина, выглядя смущенным и нервным. — Пожалуйста, ни в коем случае, я не выгоняю вас отсюда, — неловко усмехнулся он. Джиро осталась там, где была, наполовину стоя и наполовину сидя, ее глаза метались между мужчиной, Кацуки и Яойорозу, а одна рука держала ремешок ее рюкзака, который был перекинут через плечо. — Н-Но... я не знаю, случится ли это снова, во время речи, и я не хочу... — она нахмурилась, смущенная. — Не беспокойся об этом, — усмехнулся он, жестом подзывая другого звукотехника, который стоял поодаль. — У меня у самого причуда, связанная со звуком; я знаю, как это бывает. Поэтому мы используем вот это, — он протянул руку к Джиро, чтобы она увидела его браслет. Когда другой парень подошел к ним, Кацуки понял, что на нем надето такое же устройство. — Он временно меняет частоту твоей причуды, так что она не может мешать находящемуся поблизости звуковому оборудованию. Это довольно полезно, особенно если тебе приходится работать с этим постоянно, — он улыбнулся ей. — О, — моргнула она. — Э-Это... интересно. Я никогда раньше такого не видела, — она с любопытством уставилась на браслет, на ее брови появилась легкая хмурость. — Да, это совершенно новая технология. Ее еще нет в продаже. Но... как насчет этого? — он снова почесал затылок. — Я думаю, у нас может быть запасной в хранилище. Тебе не нужно будет пропускать презентацию, если ты наденешь его; мы могли бы одолжить тебе запасной, а ты вернешь его нам, когда речь закончится. — Ах, это отличная идея! — Яойорозу радостно улыбнулась Джиро. — Но... эмм. Могу я на него посмотреть? Мужчина нахмурился, наклонив голову набок. — Это…ну, моя причуда, — неловко объяснила Яойорозу. — Я могу создавать вещи. Может быть, если я внимательно его изучу и пойму, как он работает, я смогу его воссоздать! Таким образом, вам не придется идти в хранилище для того, чтобы найти для нее запасной. Я уверена, вы и так достаточно заняты, — она нежно улыбнулась. Мужчины уставились на нее с ничего не выражающими лицами. — Но… мы, конечно, выбросим его, когда закончим, — нервно хихикнула она, успокаивая мужчин, когда они не ответили, предполагая, что в этом причина их нежелания. — Кёка сможет купить нормальный, когда они поступят в продажу. Я бы не хотела…эмм. Нарушить рынок. Первый мужчина открыл и закрыл рот, явно ошеломленный всем, что говорила Яойорозу. Он нерешительно обменялся взглядом со своим коллегой. — На самом деле, — вмешался второй мужчина — тот, что пришел позже. — Мы не можем снять наши, чтобы вы посмотрели, иначе это может вызвать еще более сильную обратную связь. И у нас и так жесткий график. — Да, — энергично закивал первый мужчина. — Да, у нас действительно жесткий график, и нам нужно разобраться со звуковым оборудованием как можно быстрее. Я думаю, будет быстрее, если вы просто пойдете и возьмете запасной, — он улыбнулся. — Хорошо, — быстро кивнула Джиро, снимая свой рюкзак и кладя на свое место, как бы отмечая его, хотя Кацуки и Яойорозу были там, чтобы занять его для нее. Она просто хотела разобраться с этим неловким недоразумением и уйти из центра внимания, в котором она случайно оказалась. Она натянуто улыбнулась своим друзьям. — Я сейчас вернусь, ребята, — объявила она. — Хорошо, — ответила Яойорозу, в то время как Кацуки просто смотрел на нее с серьезным выражением лица. Джиро вышла из аудитории, ведомая вторым звукотехником. Другой неловко прокашлялся. — Что ж, мне следует вернуться к проверке звука, — сказал он с еще одной смущенной улыбкой. Кацуки понял, что этот жест его раздражает, но он не мог понять почему. Яойорозу вежливо улыбнулась ему, в то время как Кацуки просто пристально смотрел вдаль, как будто его там вообще не было. Без лишних слов мужчина развернулся и ушел, направляясь вперед, где находилось звуковое оборудование. Странная, напряженная тишина, воцарившаяся между ним и Яойорозу, ничуть его не беспокоила, поскольку ему нечего было ей сказать, и он был уверен, что это взаимно. Вместо того чтобы тратить свое время на глупую попытку светской беседы, которую он ненавидел, Кацуки вернулся к своей статье и попытался отвлечься, пока не начнется эта дерьмовая речь. Однако его концентрации не хватило надолго. Потому что, менее чем через десять минут после того, как ушла Ушастая, три придурка вошли в аудиторию, направляясь в первый ряд — как и ожидалось — и привлекая внимание Кацуки. Потому что придурков было трое, а должно было быть четверо. Вступительная речь начнется через двадцать минут, но только Круглолицая, Половинчатый и Староста пробирались внутрь аудитории. Никакого Деку. Что, учитывая все обстоятельства, было блядски странно. Он, наверное, все еще стоит в этой гребаной очереди, чтобы сфотографироваться с этой паршивой статуей Всемогущего, подсказал мозг Кацуки, но в глубине души он чувствовал, что что-то не так. У него редко хватало терпения возиться с дерьмовыми друзьями Деку, но он достаточно умен, чтобы понять, что они не оставят Деку одного в этой проклятой очереди. Круглолицая и Половинчатый бросались на этого задрота всякий раз, когда появлялась малейшая возможность — Кацуки сомневался, что они упустят шанс составить Деку компанию. Староста был слишком ответственным ботаником, чтобы даже допустить возможность выпустить Деку из виду в людном общественном месте, пока тот все еще восстанавливался. Так что, вероятно, это означит, что Деку сам сбежал от них, а не наоборот. И да, он мог сбежать от них по какой-нибудь простой причине, например, чтобы быстро сходить в туалет. Но он мог сбежать от них и по какой-нибудь глупости, например, чтобы попытаться проскользнуть на чертов съезд Всемогущего до его закрытия. Да хрен Кацуки знает. Тц. Какое ему до этого дело, так ведь? Деку ясно дал понять, что Кацуки больше не часть его жизни; у него нет причин соваться или так сильно беспокоиться, тогда. Разве Деку не настаивал на том, что может сам о себе позаботиться? Что он сильный? Что он не хочет, чтобы с ним обращались как с фарфоровым или что-то в этом роде? Отлично. Кацуки не будет этого делать. Он будет заниматься своими делами и позволит Деку делать свое. Деку сам о себе позаботится. Кацуки больше не будет лезть не в свое дело. Он нахмурился, разблокировал экран своего телефона и вернулся к своей статье. Давно пора перестать тратить столько времени на человека, которому явно наплевать на то, что он думает или делает. Однако это было бесполезно. Слова статьи слились воедино, и ни одна из фраз больше не имела смысла. Как будто это был совершенно другой текст, и когда Кацуки понял, что перечитывает один и тот же абзац в третий раз, он сдался и снова заблокировал свой телефон, убирая его с сердитым выражением лица. Кого, черт возьми, он обманывает? Деку, может, и не хочет, чтобы с ним обращались как с фарфором, и, может быть, он сильнее, чем был, когда Кацуки разговаривал с ним в последний раз семь месяцев назад, но он, блять, не может сам о себе позаботиться. Он никогда не мог. Его инстинкт самосохранения был равен блядскому нулю. Это парень, прыгнувший на злодея, даже не имея причуды, только чтобы спасти сопляка, велевшего ему убить себя; парень, который постоянно ломал себе кости, пока повреждения его рук не стали необратимыми; парень, который добровольно стал живым щитом для кого-то, кто его только унижал. Парень, который пошел в парк, полный цветов, весной, несмотря на свою аллергию, только чтобы отпраздновать день рождения Кацуки. Парень, который выучил язык жестов, будучи прикованным к больничной койке, только потому, что Кацуки потерял слух. Парень, который попытался прыгнуть за ним и спасти, когда Лига похитила его, даже если обе его руки были сломаны, и его только что избили до полусмерти. Боже. Какой же идиот. Какой же гребаный идиот. Кацуки вздохнул. — Эта Ушастая, блять, долго возится с этим паршивым браслетом, — усмехнулся он, поворачиваясь, чтобы злобно посмотреть на Яойорозу. Она казалась немного смущенной тем, что сидела в тишине с Бакуго, а не со своими друзьями, но кивнула. — Я тоже так думаю. Я пыталась написать ей, но мое сообщение не отправляется. Я думаю, что здесь у меня нет телефонной связи, и вай-фая тоже нет, — прокомментировала она. Кацуки нахмурился, хватая свой телефон. От: Бакуго Как, блять, тебе удалось заблудиться? Я понимаю, что в здании много этажей, но они превращают эту вступительную речь в большую чертову проблему От: Бакуго Просто следуй тупым указателям с надписью "ВСТУПИТЕЛЬНАЯ РЕЧЬ - ЗДЕСЬ", это не так уж и сложно Внимание: Сообщения не были доставлены. Хм. Это было странно. От: Лучший Друг Эй, Дерьмоволосый Внимание: Сообщение не было доставлено. Кацуки нахмурился. — Ни одно из моих сообщений не отправляется, — сказал он Яойорозу, не глядя на нее. Он набрал номер Ушастая и позвонил. Мы сожалеем; вы позвонили по номеру, который был отключен или больше не обслуживается. Если вы считаете, что получили это сообщение по ошибке, пожалуйста, проверьте номер и повторите вызов. Он набрал номер Киришимы и нажал вызов. Мы сожалеем; вы позвонили по номеру, который был отключен или больше не обслуживается. Если вы считаете, что… Он закончил вызов. — Вы что, издеваетесь надо мной? — выдохнул он, вытягивая шею, чтобы посмотреть на первый ряд. Киришима сидел прямо там, болтая с Каминари и Миной. — Бакуго-кун… — начала Яойорозу укоризненным тоном, но Кацуки ее не услышал. Кто-то заглушил сигнал. Кто-то заглушил сигнал, чтобы никто не мог связаться с внешним миром, чтобы они могли заманить нас сюда и напасть на нас, и я должен быть готов. Я должен быть готов, если кто-то нападет на нас. Мне нужно найти Ушастую, прежде чем все это пойдет к чертям. Мне нужно выяснить, этот дерьмовый Деку просто ведет себя как обычно, или он действительно в беде. Я не могу просто сидеть здесь, когда вокруг могут быть злодеи. Ушастая может быть в опасности. Деку может быть в опасности. Иначе они бы не заглушили сигнал. — Я пойду ее найду, — коротко объявил он, вставая со своего места. — Бакуго-кун, — снова начала Яойорозу, напряженно, тут же протягивая руку и хватая его за руку, чтобы удержать на месте. — Речь вот-вот начнется. Я уверена, она будет здесь через минуту. — Тогда почему мы не можем до нее дозвониться? Почему мы не можем ни до кого дозвониться? — спросил Кацуки как факт, нахмурившись. — Может быть, в хранилище нет связи… — Я пытался позвонить Киришиме, и мне ответили то же самое. Даже несмотря на то, что этот придурок прямо там, — он указал на него. Яойорозу посмотрела на парня, а затем обратно на Кацуки. — Это может быть мерой безопасности, — терпеливо объяснила она, выглядя так, как будто пыталась успокоить дикого зверя. — Чтобы избежать утечек в прямом эфире. Я бывала на многих важных презентациях; это очень распространено. Сигнал будет восстановлен, как только все закончится. Пожалуйста, не устраивай сцену, — добавила она немного слишком отчаянно. Кацуки уставился на нее. Она выглядела уверенной в том, что говорила, и очень хотела, чтобы он сел обратно. Несколько человек начали смотреть на него, и хотя Яойорозу выглядела напряженной, она совсем не казалась нервной — только торопилась. Как будто она была разумной, а Кацуки — психом, который закатывал истерики. По сравнению с ней, он, должно быть, казался почти безумным. Он снова сел, хоть и злился. — Я уверена, что она скоро вернется, — повторила Яойорозу, все еще звуча так, словно хотела, чтобы он успокоился. Что ж, это было снисходительно, по его мнению. Его инстинкт подсказывал послать ее ко всем хуям и просто свалить оттуда назло, но голос, подозрительно похожий на голос доктора Мацуо, возник в его голове, напоминая ему о каждом возможном способе успокоиться и мыслить рационально, прежде чем позволить своему гневу взять над ним верх. Ментальное упражнение было трудным, но оно сработало — и Кацуки обнаружил, что глубоко вздыхает и бросает на Яойорозу полусердитый взгляд, прежде чем молча кивнуть, решив довериться суждению девушки. Она посещала гораздо более шикарные мероприятия, чем он. Возможно, она знала, о чем говорила, и, вероятно, Ушастой просто требовалось некоторое время, чтобы привыкнуть к браслету, или, возможно, она действительно заблудилась, но уже скоро придёт. Было много возможностей, объясняющих ее задержку. Возможно, у него была паническая атака на пустом месте, и объяснять это позже будет неловко. Если бы он действительно пошел искать Деку и нашел его, и если бы с ним все было в порядке, что бы Кацуки, черт возьми, ему сказал? Я волновался о тебе и хотел убедиться, что с тобой все в порядке? Как будто это сработало для него в прошлый раз, когда он пытался. Тц. Да. Ладно. Ушастая уже в пути, Деку просто срет, все будет хорошо. Нет причин паниковать. Нет причин представлять себе что-то. Нет причин рисовать наихудший сценарий. Все будет хорошо. Он не параноик. Он не травмирован. Он не… Но… Он не мог не чувствовать себя обеспокоенным отсутствием этого дерьмового Деку. Не потому, что он скучал по нему или что-то в этом роде — в конце концов, последние несколько месяцев научили Кацуки привыкать к его отсутствию, — а потому, что это было просто… не в его духе. Он должен быть уже здесь, подпрыгивая на своем месте в первом ряду и с нетерпением ожидая свой особенный, эксклюзивный сувенир Всемогущего. Он должен быть здесь, сидеть, улыбаться и смеяться со своими дерьмовыми друзьями. Он должен был быть здесь. Кацуки всерьез задумался о том, чтобы уже сейчас спуститься в самый низ и подойти к друзьям Деку, чтобы спросить их о местонахождении задрота. Но, прежде чем он успел представить, насколько это будет странно и унизительно, кое-что привлекло его внимание, и он повернул голову, чтобы увидеть обеспокоенную гримасу на лице Яойорозу. Она наклонилась вперед на своем месте, пытаясь лучше рассмотреть переднюю часть аудитории. — Что? — спросил он, в его голосе чувствовалась срочность. Она быстро взглянула на Кацуки, прежде чем снова обратить свое внимание на переднюю часть аудитории, и Кацуки последовал за ее взглядом. Техник проверял звуковое оборудование, и теперь рядом с ним появился новый парень — не тот, который вывел Ушастую, а другой. Он казался Кацуки совершенно нормальным, но, судя по реакции Яойорозу, с ним было что-то не так. — Этот человек, новый, — сообщила она, значительно понизив голос, хотя не было никакой возможности, чтобы эти двое мужчин услышали ее в задней части аудитории. — Он был там, в парке. В твой день рождения. Кацуки почувствовал себя так, словно Половинчатый ударил его по животу своей правой стороной, потому что это было единственным объяснением холодку, внезапно распространившемуся у него в животе. Он внимательно наблюдал за Яойорозу. — Он был тем, у кого была звуковая причуда, — продолжала Яойорозу, ее голос дрожал от напряжения. — Я была с Кёкой, когда это произошло. Его причуда была той, которая помешала ее и сделала… — она замолчала с мрачным видом. Она встретилась глазами с Кацуки, в них было очевидное беспокойство. — Я полагаю, не будет преувеличением сказать, что это не совпадение, — ответил Кацуки суровым голосом, все его чувства обострились в сотни раз из-за сосредоточенности и предвкушения. Яойорозу сглотнула, прежде чем покачать головой. — Может быть, — призналась она с полунамеренным пожатием плечами, прежде чем снова встретиться с ним глазами. — Но я так не думаю. Кацуки просто кивнул. Он снова посмотрел вперед, пытаясь понять, заметил ли кто-нибудь из его дерьмовых друзей то же самое. Они все казались слишком рассеянными или увлеченными разговором, чтобы обратить внимание на работающих мужчин, и у Кацуки не было связи с ними. Он раздраженно хмыкнул. Ему придется придумать, как поговорить с ними и сказать им, что что-то не так, не привлекая слишком много внимания, не вызывая… Кое-что привлекло его внимание. Из-за дерьмовой ситуации, которая произошла с его слухом, и из-за того времени, которое он провел, переходя от одного слухового аппарата к другому, пока Розововолосая его совершенствовала, Кацуки довольно хорошо научился читать по губам. Он не был в этом идеален (не то чтобы он когда-нибудь признал бы это), и он даже не делал это сознательно — это была просто способность, которую он развивал понемногу и по необходимости в течение последних месяцев. И, как оказалось, это было довольно хорошее умение — потому что, когда его глаза нашли друзей Деку, пытаясь прочитать на их уродливых лицах какие-либо признаки узнавания, он нашел именно то, чего боялся больше всего. Круглолицая повернулась, ее шея была вытянута, чтобы смотреть на входную дверь аудитории. На ее лице — обеспокоенная гримаса. Она поднесла телефон к уху, и опустила его так же быстро, как и подняла к своему круглому лицу. Затем ее рот сформировал слова, которые Кацуки не слышал, но которые он мог прочитать. Я не могу до него дозвониться. Он уже должен быть здесь. Его ноги двинулись, прежде чем он успел подумать. Кацуки встал на ноги, благодаря, что выбрал место, с которого мог легко уйти. — Бакуго-кун! — позвала Яойорозу ему вслед, потрясенная, ее голос едва слышался, словно срочный шепот. — Оставайся здесь. Я сейчас вернусь, я пойду их найду, — строго сказал он ей. Затем он сделал паузу. — Не ходи за мной, — добавил он многозначительно. — Ты должна быть здесь на случай, если Ушастая вернется. — Кого «их»? — она нахмурилась, смущенная, но Кацуки уже ушел. Как только он добрался до входной двери аудитории, перед ним встал большой, высокий охранник, преграждая ему выход. У него зачесалась кожа. Ладно, определенно что-то не так. Это не паранойя. Слишком много совпадений. Слишком много странного дерьма происходит. Что-то не так. — Извини, парень. Никто не выходит, только входит. Речь вот-вот начнется, — сказал Кацуки охранник, который тут же презрительно фыркнул в ответ. — Мне нужно в туалет, — просто и резко сказал Кацуки. Охранник был непоколебим, не сдвигаясь с места, где он стоял, как скала. — Извини. Приказ босса. — Да? — цокнул он языком, поднимая брови. Сосредоточься. Глубоко вдохни. — Передай своему боссу, что я собираюсь нассать на весь его модный ковер перед всеми его дерьмовыми гостями, потому что ты не позволил мне сходить в чертов туалет. Как тебе такое? Охранник моргнул, разинув рот и выглядя потрясенным. — Т-Ты уверен, что тренируешься, чтобы стать героем, парень…? — Пропусти меня, блять, ты, статист, — снова фыркнул Кацуки, проходя мимо охранника и толкая его при этом. На этот раз мужчина не попытался его остановить, но Кацуки чувствовал, как его глаза приклеились к нему, когда он уходил. В главном коридоре было несколько человек, которые еще не вошли в аудиторию, но он определенно был пустее, чем когда Кацуки впервые прибыл. Но, как он и предполагал, Деку нигде не было поблизости — и его не было рядом с выставкой Всемогущего, что только усилило сигнал тревоги, раздавшийся в голове Кацуки. Ему нужно проверить туалет. Который оказался пуст, когда он ворвался туда. Черт. Выйдя из пустого туалета, он шел так быстро, как только мог, не переходя на бег, стараясь не вызывать подозрений. Он понятия не имел, где находится хранилище, но это была единственная зацепка, которая у него была, поскольку именно туда, как утверждалось, направилась Ушастая. Ему нужно с этим разобраться. Он предположил, что хранилище для музейного здания с одиннадцатью этажами должно быть расположено на нижних уровнях. Таким образом, хранилище будет скрыто от модных гостей, а расположение предотвратит случайное проникновение людей. Если это так, то, рассуждая логически, это хранилище не могло находиться далеко от лифта, иначе транспортировка оборудования занимала бы больше времени, была бы сложнее и требовала больше людей. Кроме того, поскольку в хранилище, вероятно, хранилось легковоспламеняющееся оборудование, оно также должно располагаться рядом с аварийной лестницей или, по крайней мере, рядом с противопожарными огнетушителями. Тц. Это было не то, что он ожидал найти. Эти лифты были слишком маленькими для груза, и они явно предназначались для подъема ограниченного количества людей, а не для тяжелого веса. Он раздраженно огляделся, оценивая обстановку и пытаясь понять, что делать дальше. Никого не было видно, но он не рассчитывал, что все останется таким же спокойным. Туалеты обозначены так же хорошо, как и аудитория; если кто-то из охраны поймает его здесь, он не сможет утверждать, что заблудился в поисках туалета, не вызвав подозрений — что было последним, что ему нужно сейчас. Нервно глядя через плечо и доверяя своему слуховому аппарату, что он выполнит свою работу и поможет ему услышать, если кто-то приблизится, Кацуки продолжал идти мимо лифтов. Может быть, он сможет что-нибудь найти… Он услышал тихие шаги, идущие в том направлении, куда он направлялся, и, зная свой слух, эти люди, вероятно, ближе, чем казалось. Кацуки вернулся тем же путем, которым пришел, и свернул за угол, на этот раз направившись прямо по главному залу. Чудесным образом он обнаружил дверь всего в нескольких метрах впереди, и, не взглянув на нее, открыл ее, вошел и тихо закрыл за собой. Он остался там, прижавшись головой к двери, ожидая, пока шаги и тихий разговор не исчезнут вдали. Затем, когда звуки утихли, он подождал дольше, просто чтобы убедиться, что этих двоих действительно нет, и это не просто неправильное восприятие его нарушенного слуха. К тому времени, когда он был уверен, что все чисто, он судорожно вздохнул и осмотрелся. В этом месте темно, но на стене рядом с указателем светился слабый неоновый свет. Аварийная лестница. Что ж. Джекпот…? Он медленно и как можно тише открыл дверь внутренней аварийной лестницы. Он заглянул внутрь, прежде чем выйти, и, а затем тихо закрыл дверь. Коридор снова пуст, поэтому он вернулся в зал с лифтами и продолжил идти мимо них. Потом он свернул за угол налево, где находился другой зал с аудиторией поменьше. Этот второй зал был параллелен залу, где располагалась главная аудитория, что означало, что где-то справа от Кацуки, вероятно, была задняя дверь. Потому что техническая команда обычно загружала оборудование для презентаций не через парадную дверь аудитории, а через заднюю. Если для аудитории было два входа и парадный находился в главном зале, то с высокой вероятностью во вторичном зале… Бинго. Там, между задней дверью главной аудитории и входной дверью меньшей аудитории, находился грузовой лифт. Он был близок к аварийной лестнице, был расположен рядом с двумя аудиториями, чтобы максимально повысить эффективность, и в конце зала даже находился огнетушитель, как и предсказывал Кацуки. Он не мог удержаться от победной ухмылки, направляясь к дверям лифта. Они закрыты, и лифт, казалось, находился на другом этаже, а это означало, что Кацуки придется нажать кнопку, чтобы поднять его. Он не хотел рисковать, поднимая лифт с кем-то — каким-то злодеем — внутри, его можно было бы легко загнать в угол, поскольку это лишь металлический ящик с одним выходом. Поэтому он снова вернулся тем же путем, которым пришел, и направился обратно к аварийной лестнице. Теперь, когда он знал, в каком направлении следовать, чтобы найти грузовой лифт, который, как он был уверен, будет находиться недалеко от хранилища, он мог просто спуститься вниз по внутренней аварийной лестнице. Это гораздо более безопасный маршрут, чем использование лифта, поскольку маловероятно, что злодеи использовали бы его для подъема и спуска по одиннадцати лестницам, и в случае, если это так, у Кацуки было бы гораздо больше места и мобильности для боя. Теперь все, что ему нужно было сделать, это выяснить, на какой этаж направиться. Вступительная речь проходила на верхнем этаже здания — над ним только крыша. Кацуки предположил, что хранилище расположено на нижнем этаже, возможно, на подземном, чтобы команда не мешала проведению выставок и чтобы гости не забрели туда случайно. Он мог ошибаться, но хотел сначала проверить под землей, так как это самое логичное место для хранилища. Если его там не было, все, что ему нужно сделать, это подняться обратно и проверить этаж за этажом. Спускаясь по лестнице как можно тише, он попытался снова позвонить Ушастой, но было бесполезно — все, что он получил, это то же самое сообщение «нет сигнала». Судя по времени на его часах, вступительная речь уже началась, но на его телефоне не было пропущенных звонков или сообщений с просьбой поторопиться или с вопросом о том, где он находится. Следовательно: у его друзей по-прежнему нет связи наверху. Вздохнув, Кацуки убрал телефон. Он знал, что верхний этаж и этажи непосредственно под ним зарезервированы для многочисленных выставок и мероприятий музея. Он не знал, есть ли больше одного подземного этажа, но если бы они были, он бы проверил их один за другим. Было что-то неладное в том, что Ушастая и Деку не появились вовремя, и он чувствовал это. Он не стал бы просто сидеть сложа руки. Как оказалось, Кацуки не пришлось проверять слишком много — на самом деле, был только один. Но как только он вышел из аварийной лестницы на уровне -1 и направился к грузовому лифту, он заметил то, что искал: большую дверь с надписью "хранилище" в конце коридора. Он почувствовал небольшую самодовольную улыбку, потому что так легко до всего догадался, и позволил ей расцвести на его губах, но чувство победы длилось недолго. Сосредоточься. Окей. Коридор пуст. Вокруг ни души. Фактически, казалось, что на этом этаже вообще никого нет, что было, мягко говоря, подозрительно. Тем не менее, он осторожно направился к хранилищу, оглядываясь через плечо, чтобы убедиться, что за ним не следят и его не видят. Подойдя к закрытой двери, он осторожно прижал к ней свое здоровое ухо, пытаясь уловить какие-либо признаки жизни или движения изнутри. Он не услышал ничего, что привлекло бы его внимание. Кацуки повернул ручку и открыл дверь, быстро шагнув внутрь и закрыв ее за собой как можно тише, чтобы его не заметили из коридора. И как только он развернулся, чтобы осмотреть окрестности и оценить помещение хранилища, движение краем глаза привлекло его внимание. Его тело отреагировало инстинктивно, благодаря годам тренировок, и он уже успел уклониться, прежде чем его мозг осознал, что кто-то только что напал на него с монтировкой. Увернувшись от беспорядочного удара, он резко развернулся, быстро схватил опущенную монтировку одной рукой и использовал свободную руку, чтобы схватить нападавшего за переднюю часть рубашки. Одним резким движением Кацуки вырвал монтировку из руки нападавшего и использовал руку, державшую рубашку парня, чтобы потянуть его и бросить на землю. Спина парня с силой ударилась об пол, и как только он оказался внизу, Кацуки взобрался на него, чтобы прижать его, точно так же, как он делал во время тренировок с Деку. Кацуки поднял вверх монтировку, которую вырвал у нападавшего, готовясь нанести удар. Он тяжело дышал, наконец позволив своему бешеному, переполненному адреналином, полностью настроенному на атаку мозгу воспринять картину перед глазами. Воспринять вид своего нападавшего. И тогда монтировка выпала из его поднятой руки, а на его лице вспыхнула смесь ярости, беспокойства и крайней злости. — Ты гребаный идиот, — рявкнул он, гораздо громче, чем намеревался. — Я мог бы снести тебе лицо к чертовой матери! Потому что там, на полу под ним, зажатый между его бедрами, лежал Деку, смотря на него расширенными глазами и кровоточащей раной на лбу. А в нескольких метрах от них, без сознания, на полу хранилища, со связанными за спиной руками и заклеенным скотчем ртом, лежала Джиро, которую потрясенный Кацуки еще не заметил.