Несвободное падение

***

Когда Лиза с Алёной показались в зоне видимости Мелкой на кухне, последняя широко улыбнулась. Она не вмешивалась в разговор и эти минуты встречи спустя столько месяцев порознь. Знала, что какие-то вещи все равно должны оставаться личными. Мари и сама бы не хотела лишнего присутствия во время их с Лизой такого же разговора. — Ма, ну ты её даже не убила, — хохотнула Мелкая, буквально подлетев к обеим от кухонной столешницы, где хотела сообразить завтрак. — Жалко убивать, воспитывать придётся, — Алёна потрепала с улыбкой темноволосую макушку. — Ты тут что делаешь? — женщина обратила внимание на вытащенные их холодильника продукты. — Вообще хотела сделать завтрак, но позвонила мама и мы зависли в разговоре, — виновато-шутливо развела руками Мелкая. После она подошла к Лизе, дабы поцеловать, и, проиграв борьбу с силой притяжения, уселась на пятую точку, облокотившись боком на ноги Лизы и положив ей на колени голову. Та ласково провела ладонью по щеке Мари. Они смотрели друг на друга, казалось, разговаривали одними глазами, прекрасно понимая каждое слово. — Сделаем вместе, — подытожила Михайлова. — Лиз, чем ты тут питаешься? Если вообще питаешься, — Алёна смерила Ёлку таким взглядом, что той захотелось провалиться сквозь землю. Ну кто бы сомневался. Мать всё поняла. Как это обычно и происходило. Скрыть что-либо от Алёны в её случае дело ясное, что дело тухлое. Скорее всего ещё и Женька рассказала подробностей. Предательница, блин. Даром, что любимая. Ела она последнее время действительно от случая к случаю. Могла и раз в день только покушать. Потому что больше не хотелось. Потому что нередко после еды организм отторгал эту самую еду. Психика выдавала такие физические побочки своего состояния, что Лиза забыла, какого это — полноценно питаться. Вот на этом парочку размеров и потеряла. Дикая худоба была по большей части её виной, нежели последствием травмы. — По разному, — Ёлка пожала плечами, — когда дома, в основном что-то наше пытаюсь готовить, их пищи мне в клинике хватает. Некоторая такая острая, кошмар, — она отвела взгляд, чувствуя, как на коленях её руки оказались сжаты ладонями Мелкой. — Не знаю, что у них за еда, но твоя худоба мне не нравится. Потом у нас сил ни на что нет. Очередь покаянно опускать голову и практически посыпать её пеплом дошла до Лизы. Выбивать дурь из головы и воспитывать Алёна умеет — это факт. Наверно, без этого материнского в ней они бы мамой её с Мелкой и не называли. В голове у любимой певицы сидели обстоятельства её утреннего пробуждения, которые она всерьёз сначала приняла за сон. Настолько неожиданно было на следующий же день после встречи с Мариной увидеть около себя Алёну. Наверно, эта неожиданность была и к лучшему. Знай она о встрече, она бы явно не спала ночью, придумывая, что сказать и как оправдаться. Она бы прокручивала это по тысяче раз в голове. Она бы попыталась к этому подготовиться и проиграла бы в этой битве, ведь невозможно к такому подготовиться. Сколько себя не настраивай, в моменте всё равно всё пойдёт своим ходом. Конечно, она и раньше была уверена: Михайлова сорвётся к ней в любой момент и в любую точку мира, стоит ей узнать, где её девочка. Только сейчас, когда это и произошло, Лизе почему-то от этого было не по себе. Смотреть в глаза матери вдруг было стыдно и больно. Матери, которую она заставила считать себя пропавшей. Которой столько месяцев врала и заставляла сходить с ума от неизвестности и страха. Сейчас же они все втроём находились вместе в одном помещении. Мелкая словно не могла перестать её обнимать, но периодически таки-тащила у мамы из-под ножа кусочек чего-нибудь. Потому что так вкуснее. Хотя и из-под своего ножа тоже прихватывала. Заметив, что половину украденного Мари отправляет Лизе, Алёна даже не особо ворчала. Совместными усилиями завтрак был приготовлен очень быстро, на столе дымился омлет с овощами и тостами и кофе. Лиза смотрела на всё это великолепие, чувствовала запахи и очень надеялась, что сейчас организм не решить выкинуть каких-либо фокусов. Что она сможет удержать пищу в себе. Шутки, смех, разговоры ни о чем. Лиза уже забыла, какого это: искренне улыбаться просто чьему-то присутствию рядом. Забыла, какого это, когда действительно чувствуешь себя дома. — Мамуль, а что ты ребятам сказала? — вопрос на языке вертелся давно. Ответ был очевидным, и всё-таки. Она так и не поняла, как теперь заново со всем вельветом на связь выходить и при этом не испытывать желания провалиться от стыда сквозь землю. — Правду, — уронила Алёна, — потому что в тот момент с моим красным лицом и опухшими глазами наспех придуманной какой-нибудь отговорке они бы не поверили. Только каким чудом я твою Одиссею уложила в две минуты, до сих пор не понимаю. — Как они отреагировали? — отложенная в сторону вилка, взгляд в окно напротив. — Хотели все и сразу лететь со мной сюда. И что тут можно было сказать в своё оправдание? На что мама с Мелкой не отреагируют совместно озвученным «Вот дурная!»? Что она уже сама не рада всей затее? Что для понимания абсурдности ситуации ей понадобилось едва ли не взвыть тут от одиночества? — Меня пытались переубедить, — тихо и как-то очень виновато проговорила Ёлка, — и Женя, и тут женщина одна. Я не слушала никого. Руки были снова опущены на колени, глаза смотрели сквозь пространство. Будто Лиза воспоминаниями снова перенеслась в последние пару месяцев. Алёна с Мариной переглянулись и тоже отложили приборы. Обе вспомнили тот день, разделивший жизнь на «до» и «после». Мари вспомнила себя, валяющуюся посреди закулисного помещения, а потом себя, поющую огромную залу сквозь раздирающую боль в груди. Алёна вспомнила, как пыталась и не могла осознать свалившуюся новость, как телефон Ёлки был постоянно вне зоны действия, а сценарии в голове рисовались один другого круче. — Лиз. Никогда больше так не делай, — Алёна говорила совсем тихо, а вот смотрела на Ёлку очень громко. — Я тот голос равнодушный в телефоне никогда в жизни, кажется, не забуду. Холод прошиб насквозь, стоило Михайловой вновь вспомнить всё это. Как было больно, непонятно и страшно. Как она каждый день засыпала с единственным вопросом, жива ли вообще её девочка? Как от этого нельзя было ни сбежать, ни спрятаться. И даже работа спасала очень условно, ведь тоже напоминала о Лизе. Как с её стола не исчезала все это время плюшевая игрушка. — Я правда думала, так будет проще. Думала, я справлюсь, а у вас не будет из-за меня сложностей. Я ведь и сейчас не представляю, как вы обе в самолетах жить будете… Лиза практически шептала, опять чувствуя влагу в глазах. Чувствуя, как внутри расползается тяжелое и всеобъемлющее чувство…чего? Вины? Собственной глупости? Осознания причиненной боли? Наверно, всего понемногу. Оно заполнило изнутри, отразилось на лице и в мелко дрожащих руках. Малая пересела к ней поближе и обняла. Она помнила себя в тот день. Она помнила свой шок и отрицание. После — жуткую истерику, во время которой не воспринимала никого рядом. Помнила, как хватала себя за язык едва ли не в последний момент, ведь так хотелось назвать Клаву другим именем. Как её в какой-то момент стало ломать от неправильности происходящего. От того, что она бесконечно обманывает и себя, и Высокову. Что эти отношения — путь вникуда, потому что любит Мелкая давно и безнадежно сильно лишь одни глаза. Цвета морской волны. — Мне абсолютно неважно, куда и сколько часов лететь после концертов. Если я буду знать, что лечу к тебе. Мари взяла лицо брюнетки в свои ладони, развернула к себе. Нежные движения большими пальцами, убранная влага. Аккуратное касание родных губ своими и поцелуй, в котором нежности и желания быть рядом было больше, чем страсти. — Да, мне придётся летать в Москву, но это решаемо. Многие моменты я могу контролировать удалённо, потому что тебе я сейчас нужнее. И, кстати, моя семья в этом абсолютно меня поняла. — Мам, — Лиза повернулась к Алёне, протянув ей руку, которую моментально сжала женщина, — но твои собственные дети, муж. Я же именно этого и не хотела… — Лиза, — строгий тон и ещё крепче сжатая рука, — мы только что с тобой обсуждали твою бредятину про жертву. Тебе я сейчас нужнее. Ещё есть желание поспорить на эту тему? Ёлка с улыбкой, пропитанной светлой грустью, покачала отрицательно головой. Спорить было бесполезно. Ей лишь оставалось проглотить этот ком в горле от такого к ней отношения. После завтрака они все дружно убрались на кухне, затем Алёна пошла распаковать чемодан. Из которого на Лизу высыпалось какое-то неимоверное количество маленьких и приятных сюрпризов от вельвета. Куча вопросов буквально читалась у неё в глазах. — А это муж, пока я собирала чемодан, бесконечно принимал курьеров, — констатировала Михайлова, — кажется, от звука дверного звонка его под конец стало тошнить. Лиза спрятала лицо в ладонях, качая головой. По хорошему бы позвонить-извиниться-поговорить, но вот духу на такой звонок пока не хватало. К тому же эмоции от встреч с Мариной и мамой ещё не до конца улеглись, чтоб можно было хоть сколько-нибудь спокойно воспринять ещё парочку подобных разговоров. День получался ленивым и расслабленным. Наполненным разговорами, смехом, счастьем. Чувством, от которого Лиза отвыкла. Которое думала, больше не сможет никогда испытать, будучи отрезанной от тех, кто для неё так важен. Но каждая новая минута убеждала её в обратном. После разбора чемодана они все втроем уселись в гостиной и Лиза показала несколько написанных за последние два месяца песен. Марина помогла подогнать стоявший в углу комнаты синтезатор до нужного роста, чтобы картинка получилась более цельной. — Радость моя, и ты мне хочешь сказать, что ты бы это всё продавала, не найди мы тебя? — Алёна с круглыми глазами смотрела то на тексты, то на блудную дочь. — Ты же понимаешь, сама бы я это не выпустила. — Мелкая, вот что мне ей сказать? Мари пожала плечами, обнимая Лизу за плечи сзади. Да, она тоже услышала, что каждый текст буквально сквозил Ёлкой. Что только в её исполнении и её голосом эти песни звучали так, как надо. Звучали правильно. В любом другом исполнении, будь оно хоть тысячу раз качественным и хорошим, будет ощущаться будто чужеродным. Не на своём месте. — Тебя точно нельзя одну оставлять, — заключила Алёна, — ты чертовщину одна творить начинаешь. Это, — ткнула она пальцем в тексты, — твои песни и петь их должна только ты! — А если… — Так! Мы договорились, что в контексте «если» даже не думаем! — Алёна прервала очередной не успевший начаться поток неуверенности в себе. — Лучше скажи мне, когда тебе в клинику? — Сейчас дали пару недель отдыха, чтоб не перегружать организм, а потом сказали, надо приезжать и разговаривать о том, что дальше. Лиза снова опустила глаза и спала с лица. Любые разговоры о лечении поднимали в ней волну дикого страха и ещё большей неуверенности. Кажется, веру в собственные силы она потеряла совсем. Когда объятия Марины стали крепче, Ёлка едва заметно улыбнулась, подняв к ней взгляд. Тут же получила короткий поцелуй. — Вот и отлично. Ты успеешь отдохнуть, а мы решить с графиками, — затем сказала Мелкая, — одна ты больше не будешь, повторяю, даже не надейся. «Я действительно дома,» — пульсировала мысль в голове брюнетки. Она имела возможность увидеть, как мама дотянулась до телефона, чтобы заглянуть в календарь, где были расписаны все возможные мероприятия. Услышать, как потом они с Мелкой обсуждали, когда кому лучше и оптимальнее здесь находиться. Сама думала о том, какой же глупой была в тот момент, когда отказывалась от всего этого, добровольно заключая себя в плен одиночества. Они уже лежали вечером в постели, расслабленные и счастливые. Хотелось сейчас не спать, смотреть друг на друга, целоваться, разговаривать. Те самые минуты, когда вы лишь вдвоём и вам больше никто не нужен. Те самые минуты, которые хочется растянуть. Ёлка хотела, чтобы Мари рассказала ей то, что происходило с ними. — Ты обещала рассказать, — Лиза смотрела в глаза напротив. После её слов верхние и нижние ресницы Мелкой встретились друг с другом на несколько секунд в болезненном зажмуривании. Мелкая нащупала ладонь Ёлки, сжав её, а потом вдруг переползла ей на грудь. Её будто окатило ледяной водой от воспоминаний, она снова панически испугалась, что Лиза рядом — лишь плод её фантазии. Поэтому буквально вжалась в любимую. Почувствовала, как та губами коснулась её макушки, погладила по спине. Сказать, что Лизе было страшно это слушать — ничего не сказать. Внутри всё снова скрутилось в тугой узел, который вызывал неприятное ощущение тяжести. — Я узнала за полчаса до концерта. Мы с Клавой вышли к ребятам в закулисное, а там Юля, Миша и Ден все белые, Дракон вообще едва ли не в слезах. Они не хотели говорить, я надавила. Мише пришлось три раза повторять. Мелкая говорила совсем тихо. Она нащупала у себя на плече руку Лизы и снова сжала её, таким образом заплетая себя в кокон. — Я слабо помню, Лиз. Я упала на пол, Клава вроде пыталась успокоить, но её я не воспринимала, а потом начала задыхаться. При мысли о том, что могу больше никогда тебя не увидеть. Словила паничку. Ден хотел всё отменить, я запретила. Пошла на сцену. С мыслью, что найду тебя в любом случае. На «Не буди меня» разревелась, возненавидела эту песню. Она вдруг стала о тебе. По щеке Ёлки поскользила слеза, она попыталась второй, больной, рукой тоже обнять Мари, но это было сложнее. Она смогла едва-едва докоснуться до неё. Мелкая так крепко прижималась к ней. Так крепко и так сильно. — Потом я позвонила матери по видео. Господи, я хочу забыть этот взгляд… Так смотрят люди, у которых только что отобрали последнюю надежду на лучшее. Мари приподнялась на локте, подползла ближе к лицу Лизы и поцеловала её. Самое действенное для Мелкой успокоительное. Родные губы. Отстранившись, чмокнула в нос. — Что было дальше? Малая снова зажмурилась, сжала пальцами переносицу. Легла Ёлке на плечо, перехватила и сжала её больную руку. Они держали друг друга и это хоть немного успокаивало. — Дальше начался ад. Благодаря которому я поняла, как сильно ты нужна мне. Я не знаю, что было у меня в голове и почему я решила осмотреть твою машину. Чутьё. Мишу попросила со мной поехать. Не была уверена, что со мной не случится очередная паничка. Он не понимал. А я помню только, как нашла медальон и сидела, уперевшись лбом в окном. С пониманием, что ты прощалась. В тот момент я первый раз подумала о том, что ты могла сама все это выбрать… Мари замолчала, взглянула Лизе в лицо. Соленая капля на щеке любимой была бережно вытерта. Ёлка едва заметно улыбнулась ей. Поцелуй снова стал спасительной терапией для обеих. Мучительно сложно обеим давался этот непростой разговор. — Я знала, что, если ты найдешь медальон, можешь заподозрить. Ты прекрасно знаешь, что я бы не забыла его в таком месте. Но мы так разругались в тот раз, я сомневалась… — В чем? — В том, что ты захочешь что-то искать. — Мне в тот момент уже глубоко плевать было на ссору. Лиз, я выступала на концерте, а в голове крутились сценарии того, что могло с тобой случиться один другого круче. Я молилась, чтоб ты была жива. Марину передернуло прямо в руках Ёлки, она почувствовала крупную липкую дрожь по всему телу и парализующий страх. Лиза крепко прижалась губами к светлой макушке, позволяя своим слезам скатываться. Её маленькая сильная девочка так сильно изводила себя. Так переживала. — Потом я стала загружать себя, чтоб не думать. В один из вечеров я сильно задержалась в офисе, у Клавы был корпоратив и дома все равно я бы себя съела. Выгонять меня пришел Ден. В общем я нашла в шкафу твою толстовку. В глубине. Помнишь, ты в ней на пошазамим снималась? — Помню, — едва слышно ответила Лиза, боясь того, что услышит дальше. Она так крепко сжала руку Мелкой, что Ма подтянула их переплетенные ладони к себе и поцеловала. — Ты напряглась так. Аж костяшки побелели. — Я чувствую себя еще большей сволочью, чем до того, и не понимаю, как вы смогли с мамой после этого… — Лиза захлебнулась в своих словах и одолевающем ее стыду, отвернувшись от Мари. Младшая расплела их руки, развернула лицо любимой девушки обратно, поцелуями убрав каждую соленую каплю с нежной кожи. Закончила она свое действо на губах любимой певицы. На этот раз они целовались долго, пока обе не почувствовали, как эмоции схлынули. — Не смей больше терзаться виной, поняла меня? Это никому неполезно, тебе — тем более. — Чем я тебя заслужила? Ладонь Лизы оказалась на щеке мелкой, она попыталась поднять и вторую, но зашипела от боли. Опять забыла. — Эй, чщ, не мучай руку! — несколько массирующих движений, снятый спазм, Мари уложила руку Лизы обратно. — Ты просто есть и этого достаточно, поняла? Любовь не надо заслуживать, она либо есть, либо нет. Лиза кивнула ей, не в силах сказать хоть слово. Мари обратно устроилась на ее плечо. — В общем я тогда разрыдалась в твоей толстовке. Так разрыдалась, что успокоить не мог никто. Ни ребята, ни мать, ни Клава. Проревела черт знает сколько, очнулась у мамы на коленях в ее кабинете. А еще в тот же промежуток я начала понимать, что безбожно вру себе и Клаве. Я начала понимать, что не люблю её. Точнее, это не та любовь. Я называла её твоим именем; когда мы целовались, я представляла тебя; когда её руки меня ласкали, мне хотелось кричать твое имя. Это было невыносимо и отвратительно. Мари замолчала, их с Лиз пальцы играли в каком-то причудливом танце между собой, девушки даже не отслеживали. Они ловили эти моменты нежности. Они справлялись с болью вместе. И это было гораздо легче, чем по одиночке. — Ты помнишь видео «Где ты?»? — прошептала Мелкая, выводя пальцем узоры на груди Лизы. Вопрос был скорее риторическим, но Ёлка все же выдохнула «Да». — В тот день вечером у меня был корпорат. На репетиции сначала я пела Красную Луну и тоже ее возненавидела. Каждая строчка была о тебе. В конце зашла Аня и увела меня поговорить. Она мне тогда сказала, что по нам с тобой изначально было видно: мы друг друга не поняли в главном. Сказала, что по мне она все прочитала еще в 20 году. — Моя девочка, — рука Лизы поскользила вниз по плечу и руке Мари, далее легла на ее талию и крепко сжала. — Может, все было бы иначе, не будь я такой трусихой еще тогда. — Ты опять с чувством вины? Прекрати. Мелкая подтянулась и коснулась шеи Ёлки своими губами, оставляя нежные поцелуи и ведя ими дорожку к уху. Без таких проявлений любви и нежности этот разговор не мог обойтись, в нем было, слишком много боли и отчаяния. — Я не поняла, как эта мысль пришла мне в голову, — продолжила Мари, почувствовав для этого силы, — но я попросила ребят включить «Где ты?» и записать меня. Я пыталась докричаться до тебя в этой песне. Единственное, я не ожидала, что придет мать. Она плакала Ане в плечо. А я, когда закончила, спряталась на коленях Миши. Лиза зажмурилась, но слезы все равно побежали по ее лицу, она даже всхлипнула, тут же зажав рот рукой. Воспоминания о том, в каком состоянии она была во время и после просмотра того видео, накрыли огромной волной, завертели в потоке боли. Она даже не помнит, как уснула. Мари мгновенно выпуталась из кокона объятий Елки и поменяла их в нем местами. Теперь она крепко обнимала Лизу, лежавшую у нее на груди. Обнимала, путаясь пальцами в черных коротких волосах. Она позволяла Лизе это сделать. Позволяла выпустить свою боль. — Чщщщ, все уже хорошо. Я с тобой, маленькая. — Я не помню, Мари… — раздался сломанный голос где-то в районе шеи Мелкой. — Ничего не помню. — Чего не помнишь? — Я…я смотрела это без Жени. А когда она пришла, я уже была в истерике. Я не воспринимала ее, все ее слова как сквозь вату. Я не помню, как успокоилась, как уснула, что она говорила. Ничего не помню. Помню только то, что она крепко держала меня в своих руках. Она потом рассказала, что звала медсестру с успокоительным… Ощущения от этого сна были хуже, чем от той комы… — Комы, — тяжело сглотнула Мелкая, не переставая гладить Лизу. Она лишь сейчас в полном смысле осознала и ужаснулась этому слову. Тому, что это было с Лизой, а её не было рядом, — ты имеешь ввиду сразу после аварии? — Да. Я же неделю без сознания именно в ней провалялась. Отходняк после нее тот еще был… Мелкую бросило в холодный пот, когда в ее голове отчетливо сформировалась мысль: Лиза могла не выжить дважды. Первый — сама авария. Второй — кома. Она вдруг еще крепче сжала объятия, глубоко вдыхая и выдыхая. Она проводила ладонью вверх-вниз по волосам Лизы и силилась найти слова. Я должна была быть рядом. Я должна была сидеть там с ней, даже если бы это длилось месяцами. Я должна была держать ее за руку и помогать ей потом. Я должна была знать об этом. Черт, Женя, ну ты-то какого лешего молчала… Эти мысли беспорядочно вертелись в голове девушки, пока она пыталась разобраться с собственными эмоциями, обрушившимися на неё в непозволительном количестве. — Маленькая моя, — наконец-то выдохнула Мари, прижимаясь губами и щекой к темной макушке, — все уже позади, слышишь? Я рядом и буду рядом всегда. Я не оставлю тебя больше. Лиза кивнула, а их руки переплелись. Так было спокойнее. Гораздо спокойнее. Когда состояние Ёлки более или менее пришло в норму, Мари продолжила, не переставая обнимать её и прижимать к себе. — Потом была наша с Клавой прогулка и та фотография в инстаграмме. Боже, Лиз, клянусь, когда я увидела твой комментарий, я подумала, что окончательно сбрендила и у меня галюны. — Тогда мы сбрендили обе. Я не знаю, что было у меня в голове, когда я писала тебе его. — Смею надеяться, остатки здравого смысла, — не смогла удержаться Мелкая, после чего они с Лизой рассмеялись. — В тот же день я начала работать над твоей песней. Мать расплакалась, когда я первый раз её пропела. А дальше запись интервью. Я честно, я не знаю, как держалась там. Мне так глубоко похер было на все разделы, кроме одного. Кроме вопросов про тебя. Я тысячу раз пожалела, что мы согласились. И всё равно я не смогла справиться с болью внутри. Разрыдалась у матери на руках. Они уже не понимали, кто кого успокаивает, кто для кого опора. Они держали друг друга и знали, что иначе никак. Этот разговор нужен, он важен, но то, что он будет настолько болезненным и тяжелым, никто не думал. Мари утыкалась в черную макушку на своей груди, вдыхая любимый запах, а Лиза сжимала её ладонь в попытке сохранить самообладание. В попытке вздохнуть и набрать побольше воздуха перед прыжком в воду с высоты. То есть перед тем, что она собиралась сказать. — Это была моя десятка, — едва слышно прошептала брюнетка. Абсолютно неготовая к необходимости что-либо пояснять, но понимающая, что пояснения потребуются. — Что? Какая десятка? — рука Мелкой проскользила от затылка до поясницы Лиз, затем начав там поглаживающие успокаивающие движения. — Когда я пришла в себя в Мюнхене, медсестра попросила оценить своё состояние, свою боль по шкале от 1 до 10. Легкие горели адски, дышать самой после ИВЛ было той ещё задачей, свет резал глаза, про боль в швах и мышцах я уже молчу. Говорить не могла, показала 9 пальцев. Оставила свою десятку на потом. Будто знала, что может быть хуже и больнее. Твоё интервью было той самой десяткой. Водопад слёз на собственном лице Мари даже не почувствовала. На этот раз она так сильно сжала руку Лизы, что той пришлось пойти её путём и поцеловать переплетенные руки. Чтоб хоть немного выдернуть Мелкую из оцепенения. Мари заговорила каким-то приглушенным голосом. Заговорила, смотря сквозь пространство в стену. — Ты могла умереть. Дважды. Ты не знала, куда деться от боли в реанимации, а меня не было рядом. Я пыталась забыть тебя в объятиях Клавы. Я злилась, что не могу этого сделать, что не могу вычеркнуть тебя из головы в тот момент, когда ты боролась за жизнь. Боже… Мари не выдержала и содрогнулась, голос сорвался, хрупкое тело затряслось. Девушка вдруг почувствовала себя мерзко и грязно. Хотя для этого не было оснований. Они поссорились, они жили каждая своей жизнью. В конце концов Мелкая действительно ничего не знала. Подняв голову, Лиза охнула и выпуталась из объятий, хотя ей это далось куда сложнее. Сев, обхватила ладонями лицо Мари, вытирая слёзы, заглядывая в глаза. Там волны океана бились о скалы. Там шторм боли переворачивал и топил корабли самообладания. — Малыш, тише. Я с тобой, я жива, всё в прошлом. Слышишь, я выжила. Ты не была ничем мне обязана, мы жили каждая своей жизнью. Мари вместо ответа обняла Лизу за шею, прижавшись к её губам. Она целовала её крепко, собственнически. Она только так могла убедиться, что Лиза действительно рядом, живая и самая любимая. Когда оторвались друг от друга, Лиза снова оказалась прижатой к груди мелкой. Руки снова переплелись. — Я приезжала к тебе после записи интервью. У Жени спросила, можно ли. Лиз, я валялась в твоей гардеробной, как идиотка, просила у тебя прощения и какой-то частью мозга верила, что ты слышишь меня. Я надела на себя ту баленсиагу и мне казалось, что ты меня обнимаешь. — Моя маленькая сильная девочка, — с горькой улыбкой произнесла Лиза. — Всё позади, малыш. Я больше никуда не денусь. — Только попробуй, — Мари, усмехнувшись, запрокинула голову, вытирая слёзы. — Хотя мы с матерью и не позволим. Кстати, я опять села на мотоцикл. После дачи интервью я не видела другого способа справиться с эмоциями и болью. Я доезжала до полей и сидела там в одиночестве, пытаясь справиться с разъедающей болью внутри. Когда мать спросила тогда про то, жива ли ты, после этого я орала в этих полях от беспомощности и страха. Ёлка почувствовала, как внутри всё оборвалось и ухнуло в пропасть после слов про мотоцикл. Марина рисковала жизнью из-за неё. Им явно нельзя быть по отдельности. Поэтому сейчас уже Лиза поцеловала любимые губы. Будто забирая у Мелкой боль и безысходность, в который раз доказывая девушке, что вот она, живая, что всё уже в прошлом. Что они вместе. Они уснули под утро. Выговорившиеся, заплаканные, и бесконечно любящие друг друга. Они уснули, всё также держась за руки, чтобы даже во сне чувствовать друг друга рядом.