Ma Meilleure Ennemie

      Сонхва берет канапе с розовой шпажкой и долго смотрит на эту нелепость: оливки, сыр, томат и розовая шпажка. Чон Юнхо, Пак Сонхва, свадьба и невеста. Вкуса не было ни у одного из них.       Сонхва откладывает шпажку на свою пустую тарелку и, подхватив бокал белого вина у проходящего мимо официанта, идет к своему месту: стол друзей жениха, за которым он никого не знает. Он даже не друг. А настоящие друзья солидарны в едином желании друг друга не видеть и не знать.       — Он про тебя не говорил, — парень слева скучает настолько, что выбирает приставать к Сонхва с вопросами, а не поглощать крошечные закуски, — давно вы знакомы?       Сонхва репетировал ответы, но произнести даже заученные фразы тяжело. Перед зеркалом в темноте ванны — тяжело. В пустой постели, накрывшись одеялом с головой и уткнувшись в колени — тяжело. Сидеть на его свадьбе — невыносимо.       — Четыре месяца, — откашлявшись говорит он, смотря на чужие пальцы играющие с краем кремовой салфетки, — мы коллеги, не друзья.       Коллеги по искалеченной жизни. Сонхва уверен: никто за этим столом даже не подозревает, что Чон Юнхо ходит в группу поддержки. Жертва, которой не было. Боль, которую он принимает на себя.       — Как думаете, когда он родится? — спрашивает очередной неизвестный друг, маскируя вопрос от лишних глаз легкой улыбкой и краем бокала.       — Кто? — девушка по левую руку недоуменно приподнимает брови.       — Кто? — фыркает со смешком первый, будто знает все лучше всех, — их причина торопливой свадьбы! Она наверняка залетела.       Сонхва бросает взгляд на невесту: она точно не беременна, но людям нравится думать, что большинство свадеб — вынужденная мера, последствия постельной глупости. Они были бы правы: эта свадьба — нужда, но ни любви, ни ребенка в причинах не было.       Сонхва в конверт положил двести тысяч вон, отдал на входе матери невесты прямо возле большого портрета молодоженов. Чон Юнхо на нём был красив, но его лицо было вылизано в редакторе до неестественной гладкости, кажется его сделали даже худее и бледнее, чем в жизни. Забавно. На свадебном фото он совсем на себя не похож. Сонхва в этом нелепом костюме, с уложенными волосами и приклеенным к ногам взглядом тоже сам не свой.       Зачем вообще было его звать? Юнхо не смотрит на него: за весь вечер не бросил и взгляда, кружа свою невесту, кланяясь родителям или слушая поздравительные речи от друзей и родственников. Он смотрит на всех и в никуда. Сонхва смотрит на гирлянды белоснежных цветов под потолком и вокруг сцены с молодоженами. Настоящие живые цветы, пахнущие весной и сладостью цветения, хотя за окном январь. Сонхва нравится это: цветы зимой, но ему не нравится эта свадьба и эти ужасные закуски. И эти взгляды от родителей Юнхо. Было ли слишком наивно с его стороны считать, будто занятые торжеством они не обратят внимания на человека где-то глубоко в зале? Возможно. Но лицо Сонхва они не смогут забыть даже если очень постараются.       Мать Юнхо подбирает юбку пышного ханбока и идет прямо к нему, и на её лице, в которое Сонхва имел глупость посмотреть, нет ни капли сожалений или вины: одна ярость и ненависть.       Она словно на миг забывает, где сейчас находится, подлетает к сидящему Сонхва будто фурия и хватает его за плечо. Жесткие пальцы впиваются в ткань костюма, Сонхва знает, что сейчас все взгляды на них, а потому не делает ничего. Он смотрит в карие прищуренные глаза прямо и без колебаний, даже бокал в его руках не дрожит, и она делает глубокий вдох, укрощая эмоции. Улыбается друзьям Юнхо натянуто, спрашивая дежурные фразы про торжество и всё ли им нравится.       Её рука по прежнему сжимает плечо Сонхва. И он, подчиняясь не высказанному предложению, поднимается и идет за ней к дверям зала. Наверняка она горит желанием выставить его вон: никогда больше не видеть и не слышать, стереть его из своей жизни и воспоминаний. К счастью сделать это непросто. Невозможно.       — Какого черта ты здесь? Кто посмел пустить тебя? — на них уже не смотрят и она шипит эти слова в его пустое лицо, но не добившись реакции, начинает ругаться на охрану у дверей и организатора.       — Этот господин есть в списке гостей. Ваш сын лично вписал его туда, и мы получили конверт, — оправдывается организатор, пока Сонхва решает уйти или остаться. Остаться, чтобы был скандал, если женщина не возьмет себя в руки, или уйти, признавая поражение перед этой семьей?       — Мой сын? — она в ужасе.       Сонхва почти смешно с её яростного шепота, но ему жаль. Чон Юнхо мог бы, хотя кого он обманывает, он не стал бы никого ставить в известность, если бы правда хотел, чтобы Сонхва был здесь. Только зачем? Что он хотел показать? Как счастлив? Что жизнь продолжается? Что кроме группы поддержки, работы и дома можно быть где-то ещё? В толпе друзей? Семьи? Сонхва знает это.       Женщина переругивается тихим шепотом с охраной, когда Сонхва чувствует напряженное присутствие за спиной.       — Мама, что происходит? — жених спокоен, будто и правда не понимает с чего тут назревает скандал. Остается за спиной Сонхва, нависает, хотя между ними не меньше пары шагов. Сонхва необходимо повернуться, но он этого не делает. Он не может показать этой женщине ничего. Ничего. Она достаточно видела тогда, со всех сторон осмотрела, и это не умалило её ненависти.       — Ты пригласил его? — женщина едва повышает голос, полная гнева и недоверия: будто младший сын, её любовь и гордость, не посмел бы так поступить. Не посмел бы стоять за спиной человека, принесшего столько горя в их идеальную семью.       Сонхва стоит между ними и ловит странный взгляд организатора, тот почти умоляет его, знать бы ещё о чем? Наверняка уйти тихо.       — Да, — Чон Юнхо становится рядом с его плечом, не трогает, но его слишком много в пространстве Сонхва, чтобы это было комфортно. Сонхва едва вздыхает, понимая что кислорода в этой комнате становится все меньше. Возможно ему и правда стоит уйти.       — Ты, — она хватает ртом воздух, трясется и всплескивает руками, тщетно пытаясь взять себя в руки, — сошел с ума?! Чон Юнхо, ты сошел с ума?!       — Мама, пожалуйста, — Юнхо спокоен, но встает так чтобы его плечо закрывало Сонхва от её взгляда.       — Пожалуйста что?! Как ты посмел привести его сюда? Как ты посмел?! После всего! — она замолкает, поймав несколько любопытных взглядов, и глубоко вдыхает, закрыв глаза, — отлично. Отлично, сын. А ты?       Её внимание резко переключается на главного виновника, и её ярость остывает, становясь обжигающе холодной. Её взгляд такой же как полгода назад: она смотрела на него и ненавидела. Она обвиняла, порицала, презирала.       — Как тебе хватило совести прийти сюда? — вряд ли ей нужен ответ. Сонхва ещё раз окидывает её взглядом и наконец-то смотрит на Юнхо. Он стоит спиной, но Сонхва достаточно: ему несравненно легче смотреть на его спину в дорогом смокинге, сидящем слишком идеально, чем в глаза.       — Возвращайтесь за стол, мама, — вздыхает Юнхо, и оборачивается к Сонхва, медленно покручивающему бокал в руках. Он уже отвернулся, смотрит без интереса, как удаляется мать Юнхо, гордо подняв голову.       — Ты, — Юнхо проглатывает вопрос, и вздыхает словно утомленно. От его уверенности ничего не остается, он как будто и в плечах уменьшается, а идеальная прическа становится чуть менее идеальной.       Юнхо складывает руки на груди и едва наклоняет голову в сторону Сонхва — теперь близость почти удушает. Его взгляд скользит по лицу Сонхва и его напряженным пальцам на ножке хрупкого бокала.       — Твоего дедушки здесь нет, — говорит Сонхва наконец, делая глоток вина и игнорируя все попытки поймать взгляд.       — Он сказал, что ноги его не будет на этом фарсе, — со смешком говорит Юнхо, припоминая выражение лица деда, — не для того он меня растил. Как одумаюсь и женюсь по-настоящему, так он и придет.       — Это на него похоже, — Сонхва едва улыбается. Дедушка Юнхо был тем, кто оплатил всех адвокатов Сонхва. Интересно, если бы он все же пришел, мать Юнхо посмела бы и ему высказать свое недовольство?       — Прости, — говорит Юнхо, когда понимает, что не добьется и мимолетного взгляда от Сонхва, — за неё.       Сонхва ведёт плечом в неопределенном жесте и отпивает глоток вина. Извинения — это просто слова, но почему-то от Чон Юнхо они звучали так весомо, что слышать их почти тяжело. Сонхва знает, что заслужил извинений, даже больше, но знать недостаточно.       — Тебе пора, — всё что он может сказать, без дрожи в голосе.       — Ты останешься? — Сонхва смешно, что в этом вопросе Юнхо чистая мольба. Сонхва не говорит: «зачем, ведь ты даже не смотришь на меня?». Он пьет ещё, до дна, и идет к своему столу, так и не ответив. Юнхо проходит за спиной Сонхва и легко скользит рукой по воротнику его пиджака, мимолетно. Может он хотел сказать спасибо, но Сонхва вовсе не уверен, ведь они никогда друг друга не трогали, даже случайно.       За столиком на него обращают все любопытные взгляды, так и вопрошающие, когда же он успел так не приглянуться матери Юнхо. Но Сонхва сегодня в крайне необщительном настроении, поэтому он берет ещё бокал вина и меланхолично следит за Юнхо на сцене.       Итак. Невеста не была в положении, Чон Юнхо не был влюблен, Пак Сонхва не был счастлив. Но на этой свадьбе они все остаются до конца.       Юнхо и его жена, как хорошие дети провожают гостей через два часа пышного банкета, а после них и родителей, желая хорошей дороги. Судя по взгляду матери Юнхо их разговор ещё не окончен, не сегодня, но они ещё вернутся к нему. Отец Юнхо на Сонхва не смотрит, но дело там было вовсе не в ненависти. Он подхватывает супругу под руку и уводит почти силком, и если бы не необходимость держать лицо, она бы раскричалась на всё здание.       В пустом зале с роскошными цветами и приглушенным светом их остается только трое. Сонхва за столом, Чон Юнхо и эта девушка. У них ещё есть время до того, как придется освободить зал, так что они могут немного расслабится.       — Наконец-то! — раздраженно вздыхает кажется Минджон, когда двери в зал закрываются. Она идет прямиком к столу молодоженов и захватив свою сумочку, возвращается и падает на стул рядом с Сонхва. Часть пышных юбок её зефирного платья укрывает его ногу, но Сонхва не двигается. Девушка улыбается ему, а после достает пачку сигарет из сумочки.       — Не против? — спрашивает она, уже занося зажигалку.       Сонхва едва ведет головой в ответ: сигареты его не смущают. Юнхо садится по другую руку от него и тянет галстук с шеи. Выглядит он устало, а после того как ерошит волосы рукой, превращая их в гнездо, и вовсе разбито.       — Я поеду первой, — говорит Минджон, делая сочную затяжку, — не забудь про ужин в шесть.       — Ага, заеду за тобой в пять, — кивает Юнхо, немного хмурясь на любопытный взгляд Минджон в сторону отрешенного Сонхва.       — Так вы встречаетесь или типа трахаетесь? — не удерживается от вопроса она, и Юнхо вздыхает. Он просил её не нести бред.       — Мы не, я уже говорил, — говорит он с нажимом, но его жена только хихикает, туша сигарету в пустой бокал. Минджон хватает табличку с именем со стола и её улыбка становится натянутой, а после и вовсе исчезает.       — А, — выдыхает Минджон и ставит карточку обратно, — так ты Пак Сонхва.       Она говорит это без обвинения, простая констатация, но показывает тоном: она знает всё, что кроется за этим именем. Сонхва не удивлен тому, как это знание меняет отношение девушки к нему, она более не кажется такой расслабленной: улыбается уже с некоторым сочувствием, но больше ничего не говорит. Конечно, вся их семья в курсе кто он такой.       Минджон целует мужа в щеку прежде чем уйти, и машет Сонхва на прощание, благодаря за то, что пришел. Её короткие белые кудри такие же воздушные как и платье, и эта похожая на ангела девушка только что стала невесткой семьи Чон. Сонхва краем глаз поглядывает на Юнхо, но тот словно и не видит своей прекрасной жены, смотря прямо на Сонхва. Удаляющийся голос Минджон летит под сводами зала: «да милая, уже выхожу, тебе понравится моё платье».       — Я могу подвезти тебя? — осторожно спрашивает Юнхо, когда они остаются одни. Сонхва кивает, но остается на месте. Здесь слишком красиво, даже жаль что столько цветов, ещё живых, выбросят на мороз. Он бы хотел забрать их с собой, но они не влезут в его квартиру, даже половина. Сонхва поднимает голову и ловит свое отражение в стеклянном потолке: выглядит по-настоящему жалким, слабым и отрезанным от жизни, словно все эти цветы в вазах вокруг. Может поэтому Чон Юнхо смотрит на него так внимательно и печально.       — Не смотри так, — говорит Сонхва, вздыхая.       — Как?       — Словно я умираю на твоих глазах.       — А это не так? — Юнхо наклоняет голову вопросительно, замечая короткую улыбку на губах Сонхва.       — Нет, это не так. Я просто выпил лишнего.       Юнхо кивает, хотя и уверен, что двух бокалов не достаточно для Сонхва, чтобы впасть в алкогольную меланхолию, или чтобы забыть. Юнхо до сих пор не может дать названия или хотя бы представить, что может чувствовать Сонхва после всего пережитого. Каждый день. Каждую минуту. На что похож каждый миг в его голове? Он хотел бы знать.       Сонхва поднимается из-за стола, подхватывая свое черное пальто. Юнхо встает следом и набирает водителя, чтобы подогнал машину ко входу. На улице уже должно быть достаточно пусто, чтобы он мог уехать со собственной свадьбы в компании неизвестного мужчины, а не милой жены, и никому до этого не будет дела.        — Завтра четверг, — говорит Юнхо, когда они оба садятся на заднее сидение лимузина. Сонхва неловко оглядывает свадебное убранство кругом: белые гирлянды цветов по всему салону и столик с закусками и шампанским. Неплохим надо сказать. Юнхо отслеживает его взгляд, и тянется за бутылкой.       — Выпьем? — предлагает Юнхо и Сонхва едва кивает, — ты придешь завтра?       Сонхва снова кивает, а после жмет плечами.       — Смотря насколько крепкое это вино, — пытается пошутить он. Юнхо улыбается и вытаскивает пробку почти бесшумно, разливает белое по бокалам. Машина едет очень плавно и гладко, так что они обходятся без эксцессов. Сонхва отпивает глоток, уводя взгляд в окно: ночной город конечно красив, но смотреть на Юнхо ему становится все тяжелее.       — Твоя мать, — начинает Сонхва, прижав край бокала к нижней губе в задумчивости.       — Моя мать- это моя проблема, — обрывает Юнхо, смотря на его подсвеченный синим профиль, — не забивай голову.       — Как скажешь, — Сонхва чувствует его взгляд, чувствует как он медленно скользит по его лицу и замирает на губах, — Юнхо.       — Да?       — Ты когда-нибудь встречался с мужчиной? — он переводит взгляд на свой бокал, а после вскидывает его на не ожидающего этого Юнхо.       — Нет, — Юнхо встречает его взгляд, даёт ответ честный, как и всегда. Может поэтому Сонхва и продолжает это бессмысленное знакомство — патологическая честность Юнхо. Даже если правда будет причинять Сонхва боль, он не прикроет её ложью. Даже если это будет жестоко: по отношению к Сонхва, к собственной матери, семье или самому себе- он будет непреклонно честен. Если он сказал, что отрекся от своего брата — он сделал это; если он сказал, что сгноит его в тюрьме — он сделает это; если он хочет помочь Сонхва — он сделает это.       — Почему ты смотришь на мои губы так часто? Прямо сейчас.       Юнхо вздыхает и впервые на памяти Сонхва собирается с духом прежде, чем ответить. Он не был таким даже когда приходил в больницу Сонхва и буквально требовал ответов. «Почему?» — кричал он Сонхва в лицо, но тогда у него не было сил даже на то, чтобы стонать от всех тех переломов и ушибов, боль которых не могли заглушить ни одни препараты. Он узнал ответы позднее, уже на суде, изо рта виновника.       — Потому что, — Юнхо смотрит в свой бокал и его эмоции на лице ломаются, прямо как выверенная холодность Сонхва, — потому что не могу забыть.       Сонхва чувствует, как и сам ломается внутри. Как дрожь съедает его пальцы, его нутро. Он тоже.       — Тебя в той комнате, — продолжает Юнхо тихим голосом, его взгляд застывает стеклом от жутких воспоминаний в которые он уходит прямо сейчас, — твоё лицо и…разбитые губы.       Разбитые губы говорит он. Это мягко сказано. Сонхва помнит, что именно делали с его губами и ртом, как именно они должны были выглядеть, когда Чон Юнхо нашел его в той комнате. Их первая встреча была окрашена кровью и пропитана болью. Сонхва её не помнил совсем, но Юнхо закрывал глаза и видел.       — Они хорошо зажили, — просто говорит Сонхва, касаясь кончиками пальцев уголков губ. Спустя полгода следов от швов почти не осталось.       — Так и есть, — Юнхо возвращает взгляд на него, пойманный уже не скрывается, — могу я?       Ещё одна причина: он всегда спрашивает. Сонхва это ценит даже больше честности и твердых принципов. В глаза Юнхо надежда и страх, странно потому что единственный кто должен здесь бояться — это Сонхва.       И он смотрит на руки Юнхо словно оценивая: длинные пальцы, широкая ладонь. Красивые руки, которые ни разу не причинили ему боли, даже если именно они стягивали разорвавшие его запястья веревки.       — Можешь, — Сонхва ставит бокал на колено, а сам откидывается назад на кожаном сидении. Тусклый мигающий свет слепит его глаза, но он не закрывает их, предпочитая видеть. Даже если кредит доверия к Чон Юнхо имеет самые широкие границы, видеть — это его условие.       Юнхо выглядит почти удивленным его ответу, но быстро приходит в себя. Сонхва улыбается, когда Юнхо досконально вытирает руки спиртовыми салфетками, каждый палец, даже запястья. А после осторожно садится рядом. Впервые настолько близко. Сонхва смотрит на него снизу вверх, стараясь не зацикливаться на том, что бедро Юнхо прижимается к его, а рука опирается возле самой его головы.       — Так нормально? — спрашивает почему-то шепотом, оказавшись над Сонхва на вытянутой руке, но тот не чувствует себя в ловушке. Так что Сонхва кивает, стараясь разрядить атмосферу нелепой шуткой о том, что лучше бы водителю не тормозить резко. Юнхо улыбается скорее по инерции, чем правда от смеха, второй рукой он легко касается скулы Сонхва.       Это почти ломает его, то как точно Чон Юнхо помнил положение его травм.       Сломана.       — Твои руки пахнут спиртом, — шепчет Сонхва, когда тонкие пальцы скользят по его переносице, вниз к нижнему веку и после к виску. Легко, почти не задевая — Сонхва помнит, что не мог открыть глаз из-за огромных синяков и отеков. Что не мог говорить из-за сломанной челюсти и прокушенного языка.       — Ты пахнешь вином, — отвечает Юнхо и его тон полон нежности, почти благоговения перед нежной кожей под его пальцами. Перед открытым, доверчивым взглядом мерцающим словно миллионы галактик. Перед его обезоруживающей пустотой.       Юнхо медленно рассматривает каждую черту его расслабленного лица, а Сонхва следит за его глазами. Странная игра. Финал который почти близок: мягкие подушечки пальцев скользят к его губам, легко очерчивают нижнюю. Это щекотно, и Сонхва едва поджимает губы. Юнхо отдергивает руку, тут же тревожно вглядываясь в его глаза.       — Мне не больно, — заверяет Сонхва, но Юнхо уже садится рядом, сцепляя руки в замок. Его взгляд затуманен, и он сам почти потерян, хотя все это затевалось лишь чтобы он уверился, что с Сонхва, его телом, уже почти всё хорошо.       Сонхва не мешает ему, даже положения не меняет, только подносит бокал к губам и делает глоток. Немного кислит, но ему нравится.       — Завтра моя очередь, — говорит Сонхва, скользя взглядом по несущимся мимо огням улиц, — но я не скажу ничего. Наверное это нечестно, я услышал много личных историй, моя не хуже и не легче, наверное было бы правильно тоже поделиться…       — Ты не обязан, — говорит Юнхо уверенно, но Сонхва только улыбается, — вот что, не ходи завтра. Останься со мной?       Сонхва удивленно смотрит ему в глаза. Остаться?       — Мне рассказать тебе? — он склоняет голову, вопросительно приподняв брови. Он знает, зачем Чон Юнхо ходил в группу поддержки: хотел знать все, причины и следствия, все то, что не смог когда-то услышать в суде. Потому что был настолько слаб перед предательством брата и повергнут в ужас, что не выдержал и половины.       — Нет, только если захочешь сам. Просто останься.       Сонхва разрывает зрительный контакт, задумчиво прикусив губу. Вино в его бокале качается и бликует, а свет становится меланхолично-желтым, тоннельным.       — Иногда я собой горжусь, — говорит Сонхва. Ткань его брюк плотная, но он видит каждую нить и их сплетения, и желтый свет разливается на его коленях словно море. Атмосфера желтого кино и у него есть ещё дубль, чтобы отыграть как надо. Чтобы ему крикнули не верю.       — Иногда я боюсь, что все ещё там. В той комнате, а ты лишь плод моего воображения, спаситель которого не существует. Боюсь спать и открывать глаза. Боюсь одиночества и того, что рядом кто-то есть. Всегда где-то рядом. Боюсь есть, потому что еда будет на вкус как кровь. Пить вино, потому что в нем будет наркотик.       Сонхва замолкает и, подняв глаза на Юнхо, делает ещё один глоток.       — Сонхва? — Юнхо тянет к нему руку, будто хочет взять за запястье, но останавливается.       — Но я горжусь собой, потому что не даю этому страху стать мной. Такую речь я бы сказал завтра, — заканчивает Сонхва и смотрит прямо в глаза Юнхо, — но правда в том, что я хочу убить себя. Завтра. Я бы сделал это сегодня, но сегодня твоя свадьба и я был приглашен.       В глазах Юнхо чистый ужас, на его распахнутых губах не озвученный вскрик. Сонхва улыбается ему, чувствуя как впервые за этот год к его глазам подступают огромные, жгучие слезы. Ему нельзя было плакать там, в той комнате, потому что каждая слеза имела свою цену, непомерную.       — А теперь ты просишь меня остаться, — дрожащим, грудным голосом говорит Сонхва, — что же мне сделать? — спрашивает с растерянной улыбкой.       Юнхо внезапно хватает его лицо в холодные ладони, так чтобы Сонхва не видел более ничего кроме его бледного лица и прямого взгляда.       — Я прошу тебя остаться, Сонхва, — повторяет Юнхо, стирая бегущие по его щекам слезы большими пальцами, — Пожалуйста.       — Ещё на один день? — больной голос, больной взгляд, больные слова.       — Ещё на один, Сонхва, пожалуйста, — Юнхо ждет его ответа затаив дыхание, и когда Сонхва едва прикрывает веки вместо слов, дергает руками в попытке обнять, но не делает этого. Едва ведет по его плечу пальцами и Сонхва вздыхает с ощутимым облегчением.       — Хорошо.