Обратная сторона медали

      Естественно, все переживания остались во мне, ведь прийти к Ольге с утреца и сказать, что мне стрёмно катать программу, будет максимальным идиотизмом. Вместо этого в молчаливой агрессии я полирую попой лёд на утренней тренировке — ни один прыжок не получается нормально, это злит ещё больше.       — Не выспалась? — осторожно интересуется тренер. Я вижу беспокойство Ольги и очень не хочу отвечать, но ещё больше боюсь совсем уйти в злобу, поэтому просто киваю.       — Неудобная подушка, — иногда я даже не чувствую, что вру, настолько естественно выходит, жаль только, что верить в это не всегда получается. — Я буду в порядке.       — Если что-то тебя беспокоит, можешь обратиться ко мне за поддержкой, — я в ответ лишь шмыгаю замерзшим от прохлады на катке носом и утираю сопли рукавом олимпийки, возводя очередную стену, огораживающую мои чувства от окружающих.       Впрочем, её советом всё же решаю своеобразно воспользоваться. Спрятавшись в пустой раздевалке, я звоню Лето. Я не хочу беспокоить Ольгу, поэтому проще с ним. Не знаю, что ожидаю услышать, наверное, гудки занятой линии, чтобы закатать собственную губу, однако он всё же берёт трубку.       — Привет, — и, как всегда, приветливый тон встречает на том конце провода.       — Я случайно набрала, — в последний момент я всё же понимаю, что это плохая идея, ныть сейчас ему, и пытаюсь слиться. — Перезвоню.       — Точно? Ты висела почти минуту на линии просто так? — я уже хочу сбросить вызов, но всё же не слетаю со звонка, вздыхая.       — У тебя никогда не было такого, чтобы ты вдруг выходил на сцену и ставил под сомнение собственное творчество? — выпаливаю я сбивчиво и потом чуть более спокойно поясняю: — Ну, например, ты выпускаешь новую песню, и она тебе не нравится, или смотришь на премьере новый фильм и думаешь, нахрена ты вообще в это вписался… — мой английский звучит совсем косо, я слышу, насколько корява моя фраза, но, заикаясь, исправляться я не спешу, надеясь, что Джаред меня и так поймёт.       — Что случилось?       — Ответь мне, — вопрос, между прочим, вполне логичный я игнорирую.       — Если это можно привести как пример, я не люблю смотреть фильмы со своим участием, потому что постоянно вижу в собственной игре какие-то недочеты, недостатки, которые уже нельзя исправить. Но речь ведь не о самокритике, да? А кто-то мне вчера говорил, что не волнуется перед выступлениями… — я молчу, не понимая, то ли злиться от этой подколки, то ли расстраиваться, но Джаред продолжает околовопросительный монолог. — Боишься выступать, что ли?       — Нет.       — Мне врать необязательно.       На этом моменте я скидываю звонок. Лето порой как мамаша-наседка. И то моя мать не отличалась такой настырностью, точнее, ей было проще пойти у меня на поводу, чем спорить. Неужели так сложно принять, что моё молчание означает вполне однозначную вещь — у меня проблема, причём такая, что и говорить о ней стрёмно, и мне не нужно, чтобы кто-то докапывался до сути. Хочу всего лишь быть услышанной и понятой… Джаред не торопится набирать повторно, видимо, прекрасно понимая, что разъединились не из-за технических проблем, а лишь по нажатию кнопки с моей стороны, поэтому я ещё несколько минут собираюсь с мыслями, размышляя о том, стоит ли перезванивать или пора бы идти на завтрак. Выбираю второе, но всё же направляю Лето смску с кратким: «Поговорим после соревнований. Может быть». А потом долго сижу, ковыряясь в омлете, потому что кусок в горло не лезет.       Ясен хрен, я откатаюсь, даже с этой постановкой, но вопрос в том, насколько получится выбросить дурацкие мысли из головы. Пока что остаётся ощущение, будто я собираюсь кататься голой. Раньше это не казалось так, поскольку программу видел лишь ограниченный круг лиц, и, возможно, подсознательно пытаясь скрыться от окружающих, я «держала интригу», хотя, блять, на самом деле это был лишь самообман. Инстинктивно я стремилась скрыть личное при себе… От осознания этого тошно, и то, что на соревновательный лёд нужно выходить уже совсем скоро, ситуацию не упрощает.       Последующие два часа я лежу в тишине у себя в номере, предварительно оповестив Ольгу, что мне необходимо настроиться в одиночку. Отключаю телефон, намеренно не собираясь включать его до собственного выступления… А потом в той же звенящей тишине пустого номера крашусь, делаю причёску и пересобираю чемодан для соревнований. Так пролетает ещё два часа, потом всё же приходится выйти.       Дальше прятаться негде.       На разогреве я забиваюсь в угол зала, но всё равно чувствую слишком много внимания на себе. Возможно, я выгляжу потерянной, поэтому так. Надо поскорее взять себя в руки. Срочно.       — Ко мне вчера подходил Платон, — негромко говорит Ольга, наклонившись ко мне. Я тут же обернулась, но мужчины в комнате не было, вероятно, она специально подбирала момент, когда лишних ушей не будет. Японки и кореянки по-русски, слава богу, не говорят.       — Когда? — не то чтобы меня это насторожило, но я даже не уверена, что они были лично знакомы до этого момента.       — На общем ужине… Но суть не в этом.       — А в чём тогда?       — Сафронов-младший вдруг решил заявить мне, что твоя постановка в честь его отца — это конфликт интересов, — усмехается она. — Он недоумевал, как я это допустила. Мол, твоё желание похайпиться лишь оскверняет память Георгия Борисовича. Что-то мямлил про этику, суд…       — Ты серьёзно? — конечно, ко мне он близко и не вздумает подойти, но чтобы к Ольге… Мне всегда казалось, что после слушаний он будет действовать по принципу «не трогай говно, вонять не будет»… Я не ожидала, что его это заденет настолько, чтобы пойти на контакт. Но уверена, злится Платон не из-за сыновьих чувств, папочка для него был прежде всего тренером, и это наложило свой след — у них были не слишком уж тёплые отношения.       — Не переживай, он ничего всё равно не сможет сделать… В твоей постановке нет ничего аморального.       А меня будто током прошибло. Наверное, мне нужен был этот разряд, чтобы страх и напряжение, переполнявшие меня, переродились в нечто созидательное. Откатать новую программу идеально — это теперь дело принципа. Чтобы заткнуть его Сонечку, чтобы доказать, насколько я сильнее и лучше. И не имею ничего общего. А судебные претензии меня вообще не волнуют, папин адвокат и не с таким справлялся.       — Да пошёл он нахуй! — говорю это так громко, что на меня оборачиваются японки, приходится глубоко почтительным кивком извиниться и сбавить тон голоса до более приемлемого. — Я его не боюсь.       Ольга улыбается, но всё же делает мне замечание, шутливо щёлкнув по носу:       — Аня, следи за языком, — она видит, что мой настрой чуть изменился, и тоже сдержанно радуется.       До начала женского отделения остаётся примерно полчаса, а до выхода ещё столько же. Благо Соня не в моей разминке, отчего я могу посмотреть на её выступление и оценить собственные шансы. Здесь удача мне тоже благоволит: она срывает тройной аксель и один из каскадов едва успевает спасти, коряво приземлившись на две ноги. Оценка выходит довольно средняя, настолько, что она не выбивает ей временное лидерство.       Конечно, мне пока расслабляться рано. Мои аксели ещё нужно приземлить, чтобы выбить первое место и буфер в баллах… Я изо всех сил стараюсь не злорадствовать, но всё равно это даёт мне понять, что соперницы у меня сегодня другие. Джи Сон Ким вот удался прыжок, и её баллы сейчас гораздо более конкурентные. Мои американские коллеги тоже, как ни странно, в хорошей форме. Но судят строго, баллы никаких рекордов не бьют.       На момент общей разминки на льду я спокойна ровно настолько, насколько позволяет адреналин в крови. Боже, как же приятно слышать зал, за всё лето я так соскучилась по этому… Я всё ещё вижу достаточно плакатов с собственной фотографией. Большинство из них на русском языке означает, что врагом народа я не стала. Для журналистов, может быть, и да, но фанатов у меня ещё хватает.       Лёд хороший: без луж и слишком сильных выбоин. Как и вчера на тренировке, поэтому раскатка проходит хорошо, аксель поддаётся, каскад лутц-риттбергер, самый сложный — тоже. Зрители встречают каждый удавшийся прыжок особо громкими аплодисментами, что вселяет в меня не то чтобы уверенность, а скорее спокойствие: всё так, как и должно быть, я на своём месте, в отличной форме, и это мой сезон, кто бы не считал иначе. И мне кажется, даже успеваю заметить Джареда на верхних трибунах. Хотя с точностью не могу сказать, он это или нет: далековато, да и некогда рассматривать зрителей.       Стандартные шесть минут заканчиваются слишком быстро, так всегда: только освоился, раскатался, а уже пора за бортик. Везёт первым, не успевают остыть, да и лёд не такой покорёженный… Мне редко попадаются номера в начале, на жеребьёвке вечно вытаскиваю десять или одиннадцать, будто влечёт меня к этим цифрам, но вчера каким-то чудом выпала восьмёрка. А это значит, что после моей разминки я выступаю второй.       Передо мной лишь девочка из Швейцарии, Этьен Жероми. Соперница только на словах, потому что действующая чемпионка Швейцарии даже тройной аксель не прыгает, хотя скольжение у неё какое-то невероятное, она будто плывёт по льду. Но несмотря на это, Жероми выступает сегодня грязно, без падений, но ни один прыжок не приземляет чисто, баллы низкие, результат я слышу уже, когда сама выхожу на лёд, и краем глаза вижу, как она плачет, а тренер успокаивает её.       Естественно, она понимала, что призовое место ей не светит, это не юниорские соревнования и не турнир второго эшелона, тут дело в другом, гораздо более знакомом для меня — разочаровании в себе.       Перед стартовой позой даю себе последнее напутствие, может, оно и звучит банально, но в нём самое важное:       «Ты можешь всё»       «Ты делаешь это в память о человеке, который и научил тебя побеждать»       «Что бы сейчас ни произошло, я никогда не опущу руки»       Наконец звучат первые аккорды песни, и голос Криса Мартина заполняет арену. Короткая хореографическая связка, и вот уже заход на первый прыжок. Толчок, дыхание замирает на секунду, но когда конёк становится на нужное ребро, выдыхаю. Получилось! Первый тройной аксель чисто! Надбавка, наверное, пойдёт далеко в плюс… Но расслабляться рано, впереди ещё каскад, тоже с акселем, но его проще запороть. Однако с лёгкостью покоряется и он. Сил много, кажется, будто я могла и дупель следом скрутить, жаль, баллов за это не будет.       На первом вращении перевожу дух, а музыка меняется, переходя из медленной в динамичную часть, и начинается вторая половина программы. Она проносится стремительно и странно: в какой-то момент у меня возникло ощущение, будто звуки зала выключили, хлопки в такт и крики затихли, осталась лишь песня и скрежет лезвий по льду.       А в самом конце и вовсе случилось нечто странное: на последней строчке, выкатываясь в финальную позу, я смотрю в сторону Ольги. Так всегда, это привычка, ведь первично по её лицу я понимаю, насколько всё хорошо вышло, а сейчас рядом с ней стоял человек, которого не должно быть здесь. Который уже много лет не с нами, но… Вот же Георгий Борисович в своем неприметном сером пальто и шерстяной кепке с той же улыбкой кивает мне, мол, ты молодец, всё получилось, как несколько лет назад. Это дезориентирует меня настолько, что сначала я несусь к противоположному бортику, правда, довольно быстро маскируюсь под поклон и всё же возвращаюсь к правильному, где стоит Ольга, но уже одна. Видение исчезло.       Это было похоже на тот раз, когда я ударила Джареда. Такая же яркая галлюцинация. Конечно, в этот раз бить никого не хотелось, однако каким же реальным он был. Руки затряслись, а сердце с болью заколотилось под ребрами. Я знаю, что на выходе со льда телекамера лезет едва ли не в лицо, и изо всех сил стараюсь не заплакать, но в глазах словно песок, поэтому приходится делать вид, будто туда что-то попало, и теребить наклеенные ресницы. Ольга тоже разумно ничего не спрашивает, лишь ограничивается спокойной похвалой и протягивает мне чехлы для лезвий, которые я даже с первого раза не могу натянуть.       — Всё нормально? — но всё же беспокойство пересиливает, и в КИКе, наклонившись к моему уху, спрашивает она, стараясь не светить лицом в объектив.       — Да, — я опять не хочу волновать её лишний раз, ведь ничего плохого не случилось. — Как я выступила?       По моей грубой прикидке баллы должны быть хорошими, все прыжки чисто, выезды тоже. Конечно, могут к рёбрам придраться, но разглядят ли?       Ольга не успевает мне ответить, шум зала заглушает всё, на экране появляется моя оценка, и потом её дополнительно объявляют вслух. 85,67. Я не помню, чтобы когда-либо набирала больше 83. Головой понимаю, это возможно, но не верю, что цифры именно такие. Я первая. На сегодня уж точно: оставшиеся соперницы слабее, и, естественно, не все смогут выступить идеально.       Странная эйфория от оценки вперемешку с видением делают меня заторможенной, реальность становится размытой, и то, как Ольга после тащит меня в раздевалку по коридорам ледового дворца, вообще осталось вне моего разума. Прихожу в себя лишь в тишине и после целой полуторалитровой бутылки воды: живот надувается так, что становится некомфортно, и это отвлекает от тяжёлых мыслей.       — Ну? — всё это время Ольга рядом со мной, ходит, мельтешит туда-сюда, поглаживая светлый мех шубы. — И не смей мне врать, никогда не поверю, что ты недовольна прокатом или…       — Голова закружилась, — я не знаю, как сказать правду, потому что не хочу потом слушать её разговоры о моих чувствах, да и рядом люди. — Вращение финальное тяжело далось, ты же видела, что я его перекрутила, да? В общем, в конце сил не осталось, и меня повело.       — Эм… А как ты произвольную завтра катать будешь? Снизим сложность тогда, без четверных?       — Нет, ни в коем случае. Я просто сегодня не ела ничего. Завтра поем как следует, и всё будет нормально, — а это уже не ложь, чашка кофе на завтрак и протеиновые батончики — дерьмовый рацион. Наверное, я сейчас и правда поеду куда-нибудь поесть. — Хочешь обсудить прокат?       — Мне нужно посмотреть запись ещё раз, — говорит она. — Знаешь, в этот раз всё было идеально, не придраться, поэтому давай сосредоточимся лучше на завтрашнем дне? — Я киваю, усмехаясь. Идеально. Кажется, сегодня я сделала нечто большее, чем обычно: побила собственный рекорд, вызвала духа… Стоило вспомнить тот образ, как накатило вновь, по спине прошёл холодок, в глазах опять противно защипало. Блин, я ведь только успокоилась. — Завтра нам дали лёд на семь, не опаздывай, пожалуйста, чтобы мы точно всё успели.       — Тогда увидимся утром. А я пойду поужинаю где-нибудь в городе, — делюсь своими планами, чтобы у неё не возникло сомнений, что я в порядке. Каким бы противоречивым ни выглядело выражение лица.       — Одна?       — Папа в городе, если он не занят, то с ним. Пойду, найду его сейчас, — в случае, если всё же отец доехал до соревнований, как и обещал, то, скорее всего, он уехал сразу после моего проката. Он всегда приезжает посмотреть ровно одно выступление и снова по делам. Благо есть чёткий поминутный график, который и позволяет такое. Ольга об этом не знает, потому что он не частый гость на моих соревнованиях.       — Хорошо. До завтра, Анечка, — обняв меня, она уходит, но на пару лишних секунд всё же задерживается в дверях, словно недоговорила, однако в этот раз её мысли остаются загадкой для меня. Ольга позволяет мне остаться наедине с собой без лишней мозгоебли. Она прекрасно знает: завтра я появлюсь на катке в любом случае и точно буду готова. Всё же порой я недооцениваю её. Наши отношения совсем не такие, как у других тренеров с их подопечными. Мне доверяют, у меня больше свободы во всех аспектах тренировочного процесса.       Конечно, это всё деньги, но в то же время не каждый специалист будет готов ломать собственные рамки. Георгию Борисовичу было глубоко насрать, кто мои родители и сколько у них денег, я всё равно должна была тренироваться и быть со всеми наравне. Именно поэтому я знаю, что такое в одно лето плавать на яхте на Сардинии с родителями, а меньше чем через неделю ехать в плацкарте на сборы в Самару, где мы жили в здании детского лагеря, построенного ещё при Сталине и примерно с того же времени не видевшего ремонта… Боже, как перестать вспоминать все эти моменты? Кажется, будто память сама подкидывает кусочки прошлого, как дрова в костёр, заставляя эмоциональный фон разгораться всё сильнее.       Нет, всё же для ужина с папой ещё рано, мне нужно подуспокоиться. Я неспеша переодеваюсь и собираю свои вещи. Пока мы с Ольгой разговаривали, успели выступить все остальные, так что девочки поздравляют меня с промежуточным лидерством. Я правда не могу в полной мере порадоваться, поэтому лишь сдержанно улыбаюсь и довольно быстро ускользаю на улицу. Поесть мне и правда хочется, но не у себя в отеле, потому что в ресторане полно «своих», а в номер принесут сэндвич или пасту, и не где-то в городе — хочется больше приватности.       Поэтому я пишу единственной приятной для меня компании — Лето, надеясь, что он увидит сообщение сразу, а не спустя ещё два часа, когда соревнования закончатся. Уверена, он до сих пор на трибуне, потому что после женского стартовало парное, а там достаточно зрелищно для него.       «Давай поужинаем у тебя в номере?» — вот так просто и лаконично, без объяснения причин, приветствий, эмоций и сантиментов.       Ответ получаю относительно быстро.       «Через двадцать минут на парковке, в том же месте, где и вчера».       Своим временем я распоряжаюсь грамотно: успеваю вернуться в номер, снять макияж и сменить спортивную форму на более повседневный наряд, а также закинуть в рюкзак косметичку и вещи, которые мне понадобятся, если я решу остаться на ночь, хотя и не планирую этого. Лучше с ними, чем без них. На подземной парковке сначала теряюсь, потому что замечаю сразу два «Гелендвагена», но потом практически сразу сажусь в нужный — подсказкой послужили моргнувшие фары. Уложив чемодан с коньками в багажник, забираюсь на пассажирское сидение и закидываю свой рюкзак назад, где уже лежит небольшой букетик цветов в целлофановой упаковке, впрочем, совсем не похожий на те, что продавались прямо на арене.       — Хотел кинуть на лёд, как это у вас принято, но потом решил не привлекать внимание, — объяснил Джаред, заметив мой взгляд, задержавшийся на цветах. — К тому же рядом со мной оказался твой отец, и даже хорошо, что я его не взял с собой… Ты дверь не закрыла, Аня.       Интересно, случайно ли? Хотя, скорее всего, да, Джаред выбрал дальнюю часть сектора, на которой хуже обзор, но меньше зрителей. Папа терпеть не может скопления людей, поэтому логично, что выбрал бы такое же место.       — Что-то сказал? — интересуюсь я с опаской, захлопнув дверь в этот раз плотно.       — Только поздоровались.       — Тем лучше, — заключаю я.       В неярком свете парковки его лицо теперь плохо видно, потому что освещение в салоне погасло. Джаред неторопливо выезжает с парковочного места, лавируя между тесными рядами машин. Когда мы оказываемся уже на улице, поток автомобилей лишь становится плотнее, и десятиминутная поездка грозится растянуться на все двадцать. Прямая линия на навигаторе краснеет и удлиняется на глазах.       Поэтому я чуть откидываю спинку сиденья назад и пытаюсь расслабиться, откинуть мысли подальше, не размышлять ни о чем больше, кроме как об ужине… Даже прикрываю глаза, но совсем ненадолго.       — Я должен перед тобой извиниться, — вдруг говорит Лето, чем меня немало удивляет. Я не припомню момента, где он умудрился меня обидеть.       — А за что? — возможно, я слишком устала, чтобы вспоминать, поэтому приходится уточнять.       — Помнишь наш утренний звонок? Ты же звонила не просто потому, что тебе хотелось поболтать… Тебе нужна была моя поддержка, но вместо этого я пытался выдолбить причину и совсем тебе не помог.       Ой, вылетело даже из головы. После того как Ольга рассказала о той занимательной беседе с Платоном, я уже не думала о каких-то страхах. А после выступления и вовсе забыла о событиях утра. Невозможно удержать всё в голове, особенно в такой день. Да и к тому же с Джаредом — это частая ситуация: ему хочется разобраться во мне, помочь, естественно, тоже, но прежде всего понять, что происходит. Я осознала это недавно, однако я стала меньше на это обижаться. Тихо беситься и потом агрессивно отбиваться от внимания — тоже не выход. Потому что Лето всего лишь хочет как лучше.       — Чувство вины так и гложет? — с сарказмом отзываюсь я. Без злобы, но шутливо.       — Не смогу даже спать, — подхватывает он. — Ну а если серьёзно, по тебе видно, что ты не в себе. Ты после проката ни разу не улыбнулась, даже когда увидела свои высокие баллы. Или я чего-то не понимаю?       — Я сейчас улыбаюсь. Хотя нет, улыбнусь, когда поем, — продолжаю шутить я, пользуясь тем, что Джаред в большей степени смотрит на дорогу, а в салоне сильно светлее не стало. Солнце село пару часов назад, а яркая иллюминация города играла полосами по салону, отчего видимость деталей всё ещё оставалась нечёткой. — Мне нужно отвлечься, а с тобой у меня это прекрасно получается.       — Останешься на ночь? — каждый раз, когда я замечаю, как он прислушивается ко мне, внутри будто теплеет и расслабляется. Конечно, не полностью, я всё ещё считаю, что нужно быть осторожнее.       — Не знаю, посмотрим, — я кинула в рюкзак лишь косметичку с уходом. Плана у меня никакого нет, единственное, я должна вернуться в гостиницу очень рано, нужно собраться, позавтракать и успеть на лёд. А ещё мне бы не хотелось, чтобы Ольга обнаружила, что я ночую где-то ещё. Сейчас только семь вечера, время ещё детское. В теории я к полуночи могу быть уже у себя в номере. Но не загадываю. Опять же, с Джаредом слишком много идёт не так, как я ожидаю.       В целях конспирации Лето высаживает меня около главного входа, где я бронирую себе номер и как будто бы направляюсь туда, на самом деле вовсе не собираюсь и заходить. Забавно, что девушка за стойкой меня узнает и даже даёт комнату получше, хоть я и прошу обычный стандарт. В Вегасе всегда много туристов, и сейчас проходит какой-то из боёв UFC, поэтому лучше не светиться вместе в отеле. Ресторан ещё можно как-то оправдать, а вот гостиница уже слишком явно выдаёт пикантный характер наших отношений.       Мы встречаемся в лифте. Джаред поднимается с нижнего уровня парковки, а я присоединяюсь от лобби. Внутри больше никого, и это даёт желаемую, но мнимую свободу, я целую его, но уже для того, чтобы остановить рой мыслей в голове, не вспоминать лицо призрака-тренера во время выступления, не думать о завтра, не думать об Ольге, не думать вообще ни о чём, а сосредоточиться лишь на нём.       Между мной и Лето всё же сложилось нечто необычное, даже в чём-то магическое. Прозвучит глупо, но он реально может отключить мне голову, отвлечь, а потом я вернусь в свой мир и буду так же сосредоточена на своих делах. Обычно я замечаю это постфактум, когда возвращаюсь домой после наших совместных выходных, но сейчас мне осознанно хочется войти в это состояние. Я же теперь знаю, что вынырнуть обратно возможно. Поэтому и утыкаюсь лбом в его грудь, вдыхая запах парфюма, осевшего на рубашке, и обвиваю его шею руками, не дожидаясь свободы за закрытой дверью номера. Сил уже не хватает.       — Это был очень трудный и долгий день, — мой голос почти сливается с ненавязчивой мелодией в лифте, и нет, физически я чувствовала себя отлично, а вот морально ощущаю себя как в те месяцы, когда я начала дело против Платона и обивала пороги Федерации, или в месяцы переезда. Дурацкое беспомощное состояние.       — Но он почти закончился, — крепче прижимая меня, говорит Джаред, а следом из динамика мягкий женский голос объявляет наш этаж и распахивает двери.