Wreaking havoc

Первая ночь на базе ожидаемо не приносит мало-мальского отдыха и не радует снами. Но просыпается Мастер не от кошмара, а по вине усилившейся боли в висках и затылке. Ему, может, и любопытно было встать на место Воланда, но не ценой сотрясения. Наскоро умывшись и подавив рвотные позывы, он выбирается в коридор и сталкивается с безликим бугаем в банальной аспидно-чёрной форме. От яркого света ламп импульсивная боль только набирает обороты. Охранник бросает равнодушный взгляд на его кислую физиономию и кивком головы приглашает последовать за собой. На подходе к медицинскому отсеку сквозь звон в ушах Мастер застаёт обрывок ссоры на повышенных тонах: — ...Каким, мать твою, языком я должен выражаться, чтоб ты не пичкал себя опиоидами без моего ведома? — Форс-мажоры на то и форс-мажоры, чтобы выкручиваться... — Отговорки, Крис! Твои срывы... Фёдор озирается на вежливый стук в приоткрытую дверь и посылает хмурый осуждающий взгляд вошедшему. — Вы продолжайте, — скрипит Мастер, ковыляя к кушетке. — Я подожду. — Вовремя явился, сукин сын номер два, — кривится Фёдор и выкатывает из угла коляску. — Твой трон. — А мне то за... — ворчливо отзывается Мастер, пока до него не доходит. — Что?! Он отупело моргает и переводит взгляд с Фёдора на Воланда, успешно делающих лицо кирпичом, и с шипением выпускает воздух. Каталка как каталка, стандартного размера, тёмное сидение, металлические обручи, но воспользоваться ей желания не больше, чем сесть на электрический стул. — А потому что нечего разгуливать по душевым, будто тебя пять лет и ты не наигрался в водные пистолетики, — врач наклоняется над ним, чтобы проверить под повязками самые тревожные раны. К большому сожалению Мастера, он не в том настроении, чтобы спрашивать Фёдора про чудаковатые эвфемизмы. Заложив руки за спину, Воланд придирчиво наблюдает за перевязкой и пока не роняет ни слова. — Поэтому ты ведёшь себя как наседка? — Мастер чует, что в этот раз ему не сбежать, но гордость не позволяет, и он отбивается слабыми жалобами. — Я что, инвалид? Официально? — На всю голову, — вставляет Воланд. Он не облегчает принятие. — Ты обещал, — напоминает Фёдор. — Либо так, либо ты отстранён от любых дел, — добивают его. Очередная волна скручивающей нутро паники и потока мыслей о беспомощности выкидывает его на несколько мгновений из реальности. Мастер впадает в безмолвный ступор от алеющей под веками лампочки, высвечивающей два незыблемых слова, как рядовое литургическое чтение. Так и подмывает свернуться, съёжиться, скрыться под раковину улиткой. Неподвижность. Противоположный импульс — не беги, бей — зудит и покалывает в сжатых кулаках. Бесполезность. Непрерывно наблюдающий за ним Воланд, судя по всему, тянется похлопать по плечу и что-то произносит, но Мастер отбрасывает его руку. Точно может заразить его. Или опасаясь лишний раз показывать уязвимость — хотя сегодня пойдёт второй день как Воланду не нужна никакая тактильность, чтобы знать всю подноготную. — Да бога ради! — вскипает Фёдор, тем самым пробиваясь через помехи в мыслях. — Это всего неделя-полторы! Простейшая предосторожность и... Так, стой. Присмотри за ним. Фёдор отлучается на минуту, за которую Мастер отмирает и, сгорбившись, делает пару осторожных шагов в сторону каталки. Воланд страхует его на дистанции. Немного погодя в руки вкладывают планшет. Взгляд механически опускается на графики и сводки. Что-то не складывается. Фёдор хотел его огорошить анализами? В глаза бросаются выводы "авитаминоз", "признаки первичного гипотериоза", "обеспечить поддержку надпочечников"... — Это твоего отца, — голос Фёдора терпеливо и вкрадчиво блокирует его недоумение. — Крис связался с его бывшим адвокатом, а тот вытребовал результаты медицинского обследования. Я удостоверился, что критичных симптомов нет. — Он... — комок в горле и ещё более тормознутые мысли. — Я... Земля покачивается под ногами, когда он плюхается в кресло-каталку, колеса выкручиваются, но мнимо знакомые руки вцепляются в ручки и останавливают вращение. Когда-то руки-неженки, утончённые и надёжные, теперь они говорят об истории, далёкой от театра и искусств, — въевшееся масло, вздувшиеся вены, мозоли на больших и указательных пальцах, царапины и неровные ногти. Кто знает, может, у отца теперь такие же. — Да, ты. Будешь стараться изо всех сил. Не сопротивляться лечению, не получать новые травмы, — Фёдор подкрепляет слова кивком головы. — Ты понимаешь, куда я клоню? С грехом пополам. В плачевном состоянии он не сможет защитить своих. Его снова удачно заземлили, переключили с отвращения к себе на ясную и чёткую цель. Что снова удаётся не Воланду, а стороннему человеку. Можно ли это засчитать за прогресс в его настройках доверия или начать беспокоиться, что из реакций на Криса исчезла моментальная, безусловная готовность принять поддержку? Потому что он точно не знает, какие у этого гения на него планы и какими ещё деталями жизни Мастера и близких снабдили агенты. Он чувствует себя практически расщеплённым от тяжести позыва броситься мудаку на грудь и встряхнуть его при этом хорошенько, чтобы не вмешивался без разрешения в семью. Но, похоже, Варя была права и о его неприкасаемости можно забыть. Мастер не осознаёт, насколько это слишком для него в данный момент и на каком волоске висит его самообладание, когда сбоку раздаётся требовательное: — Ну и что это за поеботень? — и шутливое от кривой ухмылки брюзжание. Хованский собственной персоной, живой и невредимый, оказывается рядом и тычет носком тапочка в колесо. Тошнотворно податливое кресло одним скупым жестом превращается в пародийную колыбель. — Прикинь, меня тоже довели до слёз сего... Он не договаривает, намертво сомкнутый объятием. Выпрыгнувший из кресла Мастер прячет лицо на тёплом плече и абсолютно, нисколечки не жалеет о своём порыве. Его нужда в тактильном контакте никуда не делась, а приятель заслуживает признательности за то, что разрешил его двусмысленное положение. За то что, мать его, выкарабкался, в первую очередь. И за то, что держит на плаву таким же чёрным юмором: — Не бандитский притон, а богадельня какая-то. — Крис, — осторожно гудит Фёдор, вызывая желание оглянуться. — Я не буду снова его реанимировать. — Ты в порядке? — хрипло спрашивает Мастер, немного отстраняясь, чтобы заглянуть в обеспокоенное лицо с углубившимися морщинами. — Переадресую риторической вопрос истцу, — бормочет Хованский. — Тебя-то где так потрепало? — А можно, пожалуйста, тискаться не при всех, спасибо большое, — комментирует их воссоединение сухой голос. — Почему ты ещё тут? — О-о-о, — чуть ли не с благоговейным трепетом протягивает Хованский. Он ненавязчиво поддерживает Мастера, когда тот возвращается на кушетку, где его ждёт Фёдор, и испускает какой-то задыхающийся тонкий звук. — Он тебе не сказал. Воланд не впечатлён его восторгом. — Ну и что мне кто-то обязан сказать? Лицо Хованского, восковое от изнурения и ослепительного света, рассекает недобрый оскал. Мастеру уже не нравится то, что он собирается сообщить. Ещё больше ему не нравится, что тот отбросил свою безопасную личину, а Мастер, когда-то ждавший и любопытствующий, уже не уверен, что будет наслаждаться её взаимодействиями в данном конкретном месте. — Я буду проводником Аза. — Чего?! — хором восклицают Мастер и Воланд. Маниакальная улыбка зловеще расползается на губах Воланда. Хованский выглядит так, словно эти вызовы он в гробу видел. Мастер безуспешно пытается вычислить размер растущего, как снежный ком, вороха проблем. По всему выходит, дохуя. — Ребята, вы даже не представляете, как я рад свалить на свою смену, — вздыхает Фёдор, разматывая бинт.

***

Боксом он занялся с маниакальным рвением, хотя обучался у самого непопулярного тренера в области. И вопреки своему кошельку. Вернее, благодаря Фаготу. Хотя, в конце концов, из-за отца. История вышла слегка запутанной, когда Мастер обнаружил себя за решёткой на пятнадцать суток по административке. А началось всё в ту ночь, когда он услышал сдавленный рёв за стеной. Середина первого курса, страна корчилась в пароксизмах от поражения в войне, поедала саму себя, а на десерт, среди прочего, проводила закрытые суды над старшими офицерами. Под предлогом освещения событий к нему заселился Фагот, присматривая ненароком и вместо Мастера простаивая очереди на передачки. Мастер зашивался между занятиями и работой, едва сводя концы с концами: почти всё имущество-то было конфисковано. Вслушиваясь внимательно в трёхэтажный мат и рычащие вопли, которые хотелось то ли заткнуть, то ли присвоить, он отстранённо удивлялся даже не тому, как убивался наставник. Больше поразило абсолютно глухое безразличие, собственное тупое и размеренное сердце, не дрогнувшее ни на секунду. Это при том, что, пока Фагот не замаячил на пороге, делясь подробностями о сроке, он был уверен, что отцу присудили высшую меру. Через несколько дней, когда чесотка в кулаках стала нестерпимой, Мастер ввязался в драку, которых тогда, да и сейчас, даже искать не приходилось — заходи в любую подворотню и только успевай уворачиваться от ножей. Та драка была, как на зло, в паре кварталах от полицейского участка, поэтому замели их, даже с учётом нерасторопности и равнодушия к уличным хулиганствам, довольно быстро. Первое, что сделал Фагот, когда непривычно тихий забрал его после отсидки, — записал в секцию бокса на окраине, где ещё оставались места и по цене, которую Мастер мог себе позволить, взяв небольшой кредит. Тренером — тренершей — оказалась крепко сложенная женщина со слегка одутловатым лицом, непропорционально огромными кулаками и высоченной причёской из косичек на голове. Мастер быстро понял, что непопулярность её была дутая и незаслуженная (скорее, вызванная склочным характером), и тем, у кого хватило ума задержаться у "трахнутой бабы", не перейдя к другим тренерам, крупно повезло с экстренным обучением. Голосом, охрипшим от постоянных окриков, она выдавала всегда ёмкие и точные указания, не чуралась врезать по почкам за тормознутость и ослушания, но зато вбила в голову Мастера не только азы, но и продвинутые техники. Так что сейчас ему почти не стоит труда рассчитывать силу ударов, тем более что мышечная память тоже не подводила, а вновь заигравшая вина бурлит в крови. Хотя эффективность реакций страдает из-за сниженной мобильности: с прикреплённой к полу коляски подниматься Воланд запретил (что не обрадовало и Варю, естественно), а бедро всегда участвовало в замахе. Сам Воланд, разместившийся неподалёку, наверняка успевает вдоволь позабавиться неловким попыткам избежать ударов — между своими звонками и суперсекретными переписками. Но убедиться в этом или даже думать о чём-либо ещё у Мастера нет времени: он полностью поглощён гибридом тренировочной программы и навороченной интерактивной игры, загруженной в шлем на его голове. Раунд за раундом Варя отправляет его в нокаут, а удары от реальной груши, по которой она беспощадно лупит, чередуются с оглушительным писком в ушах от смертей аватара. Даже ставшее привычным головокружение доставляет меньше дискомфорта, потому что его можно завуалировать под напряжение боя. Он как раз успевает войти в раж и начать давать хоть какой-то отпор, наконец разобравшись в слепых пятнах и скорости противника, когда Воланд без предупреждения рывком снимает шлем и командует разгорячённой Варе тайм-аут. Мастер, взмыленный, уставился исподлобья, переводя дыхание и готовя гневную реплику. — Уже полчаса трезвонит, — лениво жалуется тот, кивая на имя на экране протянутого телефона. — Успокой эту паникёршу. Только он начинает тянуться зубами к липучке на перчатке, как Воланд молча отводит его руки и приставляет трубку к уху, подталкивая для зрительного контакта подбородок и царапая бороду прохладными коготками. Вчера, получив телефон обратно после проверки безопасности, Мастер догадался написать Галке и попросил её забрать кота на время к себе. Ему требуется с добрых полминуты различить смысл возмущённых вопросов, а Воланд уже отвернулся, потеряв интерес в разговору. — Галка, прости, я перезвоню... Всё хорошо! — Мастер откидывает голову и, когда звонок завершается, глухо уточняет. — Ты забрал Бегемота? Воланд поводит плечом, будто это всё само собой разумеющееся. — Ещё вчера. — А спросить не удосужился? Или предупредить по-человечески? — Из головы вылетело. Это звучит искренне, но не помогает ему сбавить обороты. — А то, что я не давал разрешения вламываться в мою квартиру, у тебя тоже вылетело из головы? — Уймись, а, параноик, — корчится Воланд, будто жалея, что не захватил беруши. Боковым зрением Мастер захватывает Варю, косящую в его сторону с выражением крайнего скептицизма и с нездоровым любопытством — на брата. — Иди ты знаешь куда. У тебя есть круглосуточный доступ в мои мозги, тебе мало? Надо было ещё квартиру обшарить? — Да это простая забота о своём... твоём... тьфу, котяре, короче, — у Воланда тоже начинает подгорать. — Вас много, а я одна. Может, для нагруженного босса, который должен предусматривать и просчитывать миллион мелочей, необходимость обыкновенного такта и разговора уже утратила свою ценность, но то, что нужно буквально устраивать сцену, чтобы достучаться и объяснить такие элементарные вещи как совместное решение проблем и выглядеть при этом в их глазах как недотрога и эгоцентрик, нервирует ещё сильнее. — И что ещё под твоим тотальным контролем? Телефон уже на прослушке или ещё не успел? А в мой универ ты не хочешь сунуться, на оценки поглядеть, знакомых просканировать? — Ты, болван, уже позволил мне видеть тебя насквозь, так в чём проблема? — Мы все ещё не говорим про вседозволенность, а только про востребованность какой-то информации в критические ситуации! Он захлёбывается в приступе разочарования и ожесточения, но его и в этом, оказываются, могут переплюнуть. — Так вперёд! Давай разбираться, что есть, а что нет грёбаная критическая ситуация, пусть мир подождёт, блядский цирк остановится и большие дяди покурят в сторонке! — предгрозовая буря в разноцветных глазах только раззадоривает. — Мне что, теперь каждое своё решение заверять подписями тебя, брата, свата и адвоката? Ещё бы Хованского приплёл, идиот. Мастер давится от злого смеха из-за того, насколько абсурдное развитие получает их спор по такому, в общем-то, пустяковому поводу, а Воланд так горько напоминает философа, который вслепую щупает слона и видит только свою правду. — Да при чём здесь сраные подписи? Ты лишил меня права голоса, да ещё в том, что является моей ответственностью, прежде всего! Варе явно перестало нравится шоу, устроенное ими безо всякого на то желания, и, не дав брату сказать последнее слово, она заглушает перепалку резким выбросом силы, прострачивая между ними стенку бледного огня. Тут же срабатывает пожарная система — что, видимо, и было её целью, — и на распалённые лица накрапывает противная тёплая морось. К счастью, это быстро прекращается после пары хлопков. "Брейк", — слышит он комментарий в правом наушнике. — "Идите уже потрахайтесь". — Какая забота, — притворно ахает Мастер, охотно переадресуя своё раздражение. — А говорила, что плевать на личное счастье братика! И на каком месте я в турнирной таблице? Он ходит по тонкой грани, но это последнее, что сейчас беспокоит. Вполоборота к брату на языке жестов Варя распинается, скорее всего, кому сдалось такое страшилище и дурачьё. Скоро ему уже не нужны будут переводчики. — Да ладно тебе, он неотразим! — вяло заявляет Воланд с деревянной улыбкой, одаривая красноречивым взглядом и Мастера, и коляску. Мастер лишь закатывает глаза. Вздыхает, даёт себе десять секунд и объявляет перемирие: — Убил бы за кофе с сигаретой. — Ты не оригинален, — наскоро вытерев мокрое лицо, Воланд избавляет каталку от стопора и разворачивает его лицом к двери. — Тут убивали и за меньшее. — Надеюсь, моя персона сильно повышает ваши ставки, — Мастер пасует их мегадорогой игрушкой Варе, которая в ответ показывает язык. — Надейся. Он с нетерпением ждёт момента, когда оклемается и сможет начистить одну надоедливую рожу. На ринге, разумеется, он же не зверь. "Я с тобой только начала, пиздобол!" Мастер посылает Варе через плечо многообещающую ухмылку. Он уже почти обожает её. Не только из-за благодарности или того, что она не даёт спуску и не носится с ним как наседка. В ней, вспыльчивой, отходчивой, непримиримой и яростно отстаивающей семью, можно найти союзника. Плохо сдерживаемая пружина злости и отчаяния чуть отпускает его, когда он смотрит на человека, которого точат такие же проблемы с агрессией.

***

Когда они заглядывают в личные палаты к его величеству, Мастер оказывается удивлён, одновременно приятно и тревожно, заполучая новые царапины от дезориентированного Бегемота, которого вчера доставили чужие люди. При своей неуживчивости и строптивости, кот становится ужасно подавленным и трусоватым в присутствии незнакомцев. — Хэй, бро! — утомлённо бормочет Воланд, закрывая дверь. — Таки продался за еду и тепло, да? Бегемот переводит настороженные глазища с него на Мастера и подозрительно подёргивает кончиком хвоста. Мастер чувствует, как губы расползаются в злорадной усмешке. — От лица этого роскошного подлеца должен тебе сообщить, что он сам себе хозяин. Усатый белоснежный чёрт, подтверждая слова, ловко подпрыгивает на колени, следом на край спинки и устраивается на плече, лавируя увесистым тельцем. Мастер почёсывает ему шею и довольно рассматривает непроницаемое лицо бывшего владельца. — Ага, свой, собственный. — Вот именно, — важно кивает Мастер коту. — Ты ему не объяснил доходчиво? — Если провести полночи, по-бесоёбски помечая все углы и тараня мою башку, рассматривается тобой как доходчивое объяснение, — Воланд отворачивается к встроенному в стене шкафу, что-то выискивая на нижних полках, — То я уже и не знаю, как выглядело ваше общение. — Странно слышать это от владельца, который подкинул своё дитя кинутому же любовнику. Уверен, что замещение так работает? Кабздец, он так и будет теперь самым склочным и совершенно неудержимым в словесных дуэлях? Или он до такой степени соскучился по их беседам? Ну да, только отталкивать он сейчас и может. Они же могут провести хотя бы пять минут без ругани и обвинений, как приличные люди? Мастер осторожно утыкается взглядом в застывшую спину. — Извини. Выждав небольшую паузу, Воланд откладывает телефон, где то ли скрывался, то ли решал что-то внеочередное, и поворачивает голову с мягкой полуулыбкой. Он вообще услышал последние реплики? Или неожиданное покаяние так быстро на него действует? Мастеру не хватает его длинных волос, чтобы запросто протянуть руку и заправить их за ухо. — Тебе достались мои шикарные кот и подруга, мне что, поныть немного нельзя? — голос Воланда звучит легко, невозмутимо, словно замешательство на лице Мастера и, тем более, предыдущие слова нисколько его не задели. — Придурок, — выдыхает Мастер с долей облегчения, подхватывая предоставленный шанс вывести их пререкания обратно в спокойное русло с шуточными уколами. — Для этого тебе достаточно было попроситься на ручки. — Так и скажи, что хочешь меня скомпрометировать перед всей нашей честной компанией, — с почти нежной ухмылкой Воланд щипает за бёдра, заставляя корчиться и уворачиваться. — О, так тебе ещё есть куда падать? В отместку Мастер пытается добраться до него с щекоткой и несерьёзными тычками и в результате шумного маневрирования, крепко удерживая за локоть, перетягивает к себе на колени. От удовольствия, что это ещё возможно, что второй большой кот, посопротивлявшийся для виду, переносит основной вес на здоровую ногу и устраивается почти вплотную, становится трудно дышать в защемившей груди. Если собачиться они могут неустанно, то вот такие минуты затишья, даже если тоже попахивают иллюзией, он умеет ценить. Воланд опускает глаза на запястье, где Мастер ласкает выступающую косточку и качает головой. — Каждый раз, когда мне нужно напомнить себе, что ты не сон и не бред, — Воланд стреляет взглядом, то ли с укором, то ли с непонятным ожиданием, — Достаточно посмотреть на твою бороду... Стоит ответить что-то такое же смачное, но Мастера отвлекает родинка у основания большого пальца. По пути сюда, ненароком осматривая этаж, он видел тревожные красные сигналки над какими-то дверьми; видел повороты в бесконечные чёрные коридоры, иные настолько узкие, что в них протиснулась бы только собака, а другие такие широкие и ослепляющие, будто там устраивали гонки на колесницах; видел, как неторопливо семенит, толкая перед собой каталку с бельём, существо непонятного пола с наглухо закрытым лицом; видел геометрические граффити на отдельных стенах... Но то, что абсурдно притягивало к себе взгляд, в то время как руки Воланда крепко сжимали ручки коляски, — эта появившаяся на правой кисти родинка. Вместо того, чтобы сказать что-то глупое или зацеловать тусклые, в трещинках, губы до припухлости и обольстительной красноты, Мастер довольствуется одним неуловимым поцелуем в ту самую родинку. Он бы хотел, чтобы Воланд позволил увидеть и стереть губами все новые метки и шрамы. Воланд сжимает в ответ пальцы с такой силой, словно боится упасть с коленей. Второпях Мастер отводит взгляд и нарушает ломкую уязвимость: — Ты завёл себе нового страдальца? Тот оглядывается. Кончики его ушей приобретают очаровательный свёкольный оттенок. — А, зацени, это Квазимодо. Рассматривая метровое колючее болотно-зелёное нечто с оторвавшейся лапкой — похоже, Бегемот постарался — Мастер с подозрением спрашивает: — Ты назвал кактус Квазимодо? Воланд скованно пожимает плечами. — Я к нему привязан. Для компромата не годится, но Мастер обязательно ему припомнит этот страшный грех, который не сравнится с реками крови, — дружбу с кактусом. А теперь ещё и с котом. И с навязчивым юристом, пожирающим его глазами. — Ну да, Фролло недоделанный, — тихо хмыкает под нос Мастер, слушая умиротворённое сопение кота под ухом. — Чувствуешь родную душу. На этих словах взрёвывает, как литавры марша прямо под ухом, громкая мелодия Boss Bitch, заставляя обоих вздрогнуть от неожиданности, а Бегемота соскочить на пол с обиженным кличем. Помрачневший Воланд подносит телефон к уху. На лице мелькает тень чего-то небезопасного или отчаянного. Демоны, которые у засранца на коротком поводке, проявляют себя уже не так явно, как это было позапрошлой ночью и вечером накануне. И всё же Мастер пропускает удар сердца. Через несколько секунд Воланд сбрасывает звонок и ловко поднимается. — Мне нужно идти. Мастер быстро приходит в себя, находя самый лёгкий приём для убеждения: — Ты не сможешь вечно оберегать меня от всего, ты же в курсе? — У меня нет времени с тобой спорить, — предостерегающе тихо говорит Воланд. — Ну так не спорь и дай мне наесться гов... что бы там ни было. Чем раньше, тем лучше, — он дёргает уголком губ. — Глядишь, присмирею. Если они не будут работать сообща, им не светит обнаружить и спасти Фагота. А Мастеру не светит вернуть доверие Воланда. И удостовериться самому, что он состоит не только из червоточин боли, прогибов вины и тухлейшей бесполезности. — Тебя усмиришь, — сдаётся босс и кидает ему на колени вытащенный из шкафа плед. — Теперь твой закон — моё слово, одна самоволка, и я тебя изолирую, понял? — Да, падре. Они старательно делают вид, что поверили друг другу. Мастер стискивает потёртую махровую ткань, за неимением возможности вцепиться пальцами в скрытые тени своего человека и разорвать их на клочки.

***

Добравшись до первого уровня на лифте, Воланд подкатил коляску к серебристой двери с никелированной табличкой, которая гласила: "златотканая промышленность". Мастер бросил озадаченный взгляд наверх, на что только раздражённо отмахнулись, так что приходилось надеяться, что дальнейшее взаимодействие само раскроет странное обозначение. Дверь бесшумно отъехала в сторону, погружая их в прохладный полумрак, разрежаемый нестройными рядами свечей вдоль стен и тусклым свечением приборов и компьютера в углу. Мастер аж взмок от внезапно острых ощущений подавленности и безнадёжного ожидания, которыми, наподобие уксусно-чесночного запаха, буквально пропиталась комната. Он принюхался сильнее, ожидая уловить запах крови, и подслеповато осмотрелся в поисках гипотетического чана с кислотой или пыточной дыбы. Из-под нагромождения устройств показалась лысеющая макушка Дока, который, казалось, не особо удивился посетителю и вместо приветствия светски поинтересовался заговорщицким тоном: — Ещё не завтракали, голубчик? Мастер не успел ему ответить, так как к ним пожаловала ещё и Варя. Не смотря в их сторону, она подошла к компьютеру, уперев руки в боки и покусывая губы. — Потому что если уже да, — продолжил Док, не обращая внимания на заминку, — То лучше приготовьтесь. Зрелище не из приятных. Проводив взглядом Воланда, который открыл не замеченный ранее вытянутый ромбовидный люк в полу и принялся спускаться, Мастер поёжился и осторожно приблизился к Доку. Жадно уставившись на трансляцию камеры в подвале, он распознал в инфракрасном свете плотную массу чего-то бесформенного и почти неподвижного, облепленного, как мухами, тучей присосок и датчиков. Больше всего это напоминало огромную медузу, чьи толстые щупальца покрыли стены и потолок, а горб в центре (голова?) был лишён любых отверстий, кроме дырчатой пасти. Мастер сглотнул шершавый ком в горле, следя за тем, как Воланд кособоко, чтобы не наступить на желеобразное создание, опустился на корточки и протянул руку к горбу. — Кто это? — прошептал Мастер, не сильно надеясь на ответ. Но, в отличие от некоторых, Док охотно делился подробностями. — Подопытный № 8. Он же Дейви Джонс. Он же спрутёныш. Ему без разницы, как его зовут. Вообще его сознанию чужды слова. Здесь чуткостью Док не слишком отличался. Тем не менее, его приглушённый голос был на грани шёпота, и Мастер догадался, что существо, по всей видимости, остро реагировало на свет и звуки, судя по тому, что пол покрыт мягким ворсом, да и вообще по расположению. Воланд дёрнулся, словно обжёгшись, и отвёл руку. Мастер осознал, что натянут от напряжения как струна, когда Варя схватила его за плечо, предостерегая от лишних телодвижений и глупостей. — Он опасен? Док покряхтел, ёрзая на своём кресле. — Только тем, что Крису требуется в разы больше усилий его считать. Глаз у него, как видите, нет. А чем больше площадь соприкосновения, тем сильнее воздействие пациента. Между тем, Воланд приставил уже обе руки к тому, что всё-таки можно было назвать головой. До них донёсся слабый скулящий звук. Док сочувствующе прошипел. — Идиот, — проговорил Мастер, пропуская ядовитый взгляд в свою сторону от Вари. — Идиот лишь тот, кто думает, что не идиот, — врач рассеяно постукивал пальцами по столу. Оторвавшись от экрана, Мастер требовательно всмотрелся в усталое лицо. — Это какая-то процедура? Что ему нужно выяснить? — Спрутёныш крайне истощён. У него своеобразный рацион. Когда он только-только мутировал, питался всякой синтетикой, даже пластмассой. Тут перешёл на натуральное. Из последнего, что он употреблял, были мел и минералы. Теперь, после смены обстановки, вообще отказывается есть. Я думал, на нервной почве... Док оборвал себя на полуслове, повернувшись к люку и вопросительно приподняв подбородок. Воланд, упёршись локтями, раздосадованно покачал головой. Он выглядел расстроенным, почти больным. — Глухо. Только вошёл, сразу пиздец, — он облизнул сухие губы, пытаясь усмирить загнанное дыхание. — Ни образов, ни красок, никакой наводки. Он только вибрирует, как от толчков землетрясения. Док огорчённо прищёлкнул языком. Стоило Воланду, вылезая, протянуть руку, как пространство взрезало стрёкотом, сочетающим инородность пульсара, ритмику бешеной азбуки морзе и высоты истошных криков. От мучительного звука заныли зубы, будто они пытались прожевать железо. Не успели они и глазом моргнуть, как загадочный пациент оплёл руки и шею Воланда, утянув обратно в подземелье. Мастера потянуло за ним, как магнитом, но хватка Вари неумолимо удерживала на месте. Он уставился на застывшие фигуры врача и сестры, и его почти буквально приложило обухом: эти двое как ни в чём ни бывало следили за приборами и экраном. Только на лицах застыло выражение подспудного ожидания. У Мастера чуть глаза не вылезли из орбит. — Сдурели? — просипел он. — Его надо вытащить оттуда! Лихорадочно наблюдая, как на мониторе худосочное тело Воланда всё больше увязало в пульсирующей массе, Мастер услышал слегка сочувствующее от Дока: — Мы не можем вмешиваться. — Вы хотите его прикончить на моих глазах? — он выпустил истерически-нервный смешок. — Это наказание? Это, блять, какой-то эксперимент?! В глазах Вари из-под частокола ресниц блеснул огонёк — его подзуживали? Проверяли? Липкое и тошнотворное ощущение подкралось с этой мыслью. Проверка... Что бы сделали братья, принимая перспективу пребывания Мастера в качестве сообщника? Естественно, так просто его бы не пропустили. Им нужны были гарантии, что он... Что? Будет паинькой? Готов пойти на жертвы? Так или иначе, ему нужно сосредоточиться и восстановить хладнокровие. Камера демонстрировала, как щупальца трепещут, обвивая Воланда, и только черты того места, где угадывалось лицо, сохраняли некоторое постоянство. Дэйви Джонс не торопился, словно ожидания отмашки или гадая, каким образом его смогут остановить. Вот почему Воланд здесь в компании первой помощи в лице Дока и сильнейшей Вари. Они подстрахованы. Значит, всё-таки дело в нём. Мастера передёрнуло от отвращения: происходящее было равносильно плевку в лицо и удару под дых. — Вы думаете, я могу ему помочь, не вставая с кресла? — издевательски бросил он. Док мимолётно улыбнулся, стрельнув в него довольными глазами, и пробубнил: — Всё перед Вами, а я снабдил необходимой информацией. Счёт шёл на секунды. Слабые, но отчётливо шлёпающие звуки из люка пробивались сквозь гул крови в ушах. Мастер сжал зубы, чтобы не заорать и не тратить лишнее время. Подопытный голодал. Хотя "перешёл на натуральное", и проблем с этим быть не должно. Он вибрировал, подражая подземным толчкам. Но Мастер ведь не разбирался в мутантах и опытах на людях! Ответ как будто лежал на поверхности. Если верить Доку, он был буквально перед глазами. При этом ему ни словом не обмолвились, что спрут покушался на человечину. Искать несоответствие. Вернее, ключ. Какая переменная? — Док, смена обстановки! Вы сказали, его держали где-то ещё? Не подвал? На экране появилось оплывшее лицо Воланда, просвечивающее в чёрной массе, на которой обозначились открытые свищевые отверстия. Его глаза были закрыты, но рот судорожно заглатывал воздух. Мастер надавил на повреждённое бедро, и боль отрезвила от всплеска паники. Док прищёлкнул пальцами, то ли в нетерпении, то ли в раздражении. — Нет, тоже подвал. — Значит, другие условия? — задыхаясь, выпалил Мастер. — Да. Ответ на поверхности. "Мел и минералы". Сначала мозг отмёл деталь как ненужную, но тут у Мастер каким-то чудом щёлкнуло: они находились в подземной базе, а та — в глухой местности, и один бог (хотя, скорее, дьявол) знает, сколько здесь проведено, как минимум, экспериментов на людях, а как максимум... Влепить себе пощёчину кажется хорошей идеей. Едва ли здесь утруждали себя тем, чтобы избавляться от останков вдалеке. Эта земля усеяна костями. — Чем был покрыт этот подвал? — почти выкрикнул Мастер, забыв, что может громким звуком вспугнуть существо. — Он был деревянный, — резко выдохнул врач, но Мастер принять это за надежду пока отказывался. Однако, бинго! Что, если мутант научился синтезировать свою пищу из почвы, которой, по такой логике, плодороднее и вкуснее для него не было? А в бетонном подвале он лишился такой возможности. Варя — стихийная ведьма, у него под боком. Если это не ответ, он за себя не ручался. Попытка не пытка. — Варя, земля. Моментально на его ладони материализовался комок земли, будто она только и ждала этих слов. Мастер замахнулся и нацелился на люк, в последнее мгновение поглядев на замершие фигуры. Док и сестра не смотрели на него, уткнувшись в монитор. Их синюшные в свете монитора лица превратились в мёртвые маски. Земля осыпалась на бедное создание разреженным дождиком. Несколько секунд, в которые Мастер преодолевал рвотные позывы и дышал через раз, ничего не происходило. Но потом щупальца осторожно двинулись, будто не веря, и забились как в конвульсиях. Раздалась более мягкая, почти журчащая, модуляция того странного звука. И Воланд показался почти целиком, откашливаясь надсадно и что-то бормоча. Варя прекратила изображать циничную статую и приблизилась к люку, небольшими порциями скидывая почву. Перекрывая облегчение, Мастера накрыло возмущением. Они специально держали мутанта голодным? Сколько дней? Как давно это было задумано, если целью была проверка Мастера? Понимая, что не Док (по крайней мере, не один один) за это в ответе, он не удержался и обрушил на него подтачивающие презрение и ненависть: — И что? Стоило рисковать двумя жизнями, чтобы что-то кому-то доказать? На него посмотрели недоумевающим взглядом. — А разве риск и решающие доводы не одно и то же? — пространно отозвался Док, почёсывая бороду. С отвращением отвернувшись от невозмутимого остряка, Мастер слегка дрожащими руками пододвинул коляску поближе к люку. Как только из него высунулась взлохмаченная макушка, послышались тихие аплодисменты. Варя ехидно покрутила пальцами в приветствии и протянула ладонь. Воланд одарил её шальной улыбкой. — Пошла ты, — вырвался свистящий шёпот, и он самостоятельно выбрался наружу, привалившись к стене. Судя по выражению безучастного взгляда, которым он бегло осмотрел Мастера, для него не стало неожиданностью, что его не вызволяли так долго. В тусклых сполохах от свечей глаза у Воланда сделались мазутно-тёмными и мерцали, затягивая в пропасть. — Ты знал, — как в забытье, обронил Мастер без намёка на вопросительную интонацию. А он ещё гадал, почему его так обманчиво легко согласились взять с собой. Может быть, Воланд за годы и привык к поганому и потребительскому обращению к себе, но у Мастера, у которого всё ещё тряслись поджилки, было не так уж много времени, чтобы приноровиться к такого рода подставам. Судя по всему, ему полагался ускоренный курс. Он развернулся и направился к двери, чтобы не сказать лишнее в запале на публике. А если придурок что-то сломал, пока его пытались поглотить живьём, о нём есть кому позаботиться. Впрочем, Док не дал так быстро свалить, украв Мастера на минутку в уголок (у него это уже входило в привычку, видимо, природная деликатность, какая прелесть). Наклонившись, размеренно и доверительно, как душевнобольному, он прошелестел: — Уважаемый Ираклий. Хотел бы я извиниться, но, когда Вы поймёте, как здесь всё устроено, Вы увидите, что работа, настроенная здесь именно так, оптимальна и, к счастью или сожалению, далека от этики, какой Вы её представляете. Зато мотивирует. Скептично отстранив голову вбок, Мастер не стал церемониться с тихим ответом и парировал: — Уважаемый. Хотел бы я похвастаться рациональным пониманием, но пока позвольте мне пребывать в, к счастью или сожалению, твёрдом убеждении, что вы тут все на круговой поруке, и меня она точно не мотивирует. Это не выглядит оптимально и мотивирующе, если кое-кто держится на волоске. — Ираклий, — прохладно одёрнул подошедший и, кажется, уже вполне оправившийся Воланд. — Когда мне понадобится выволочка для наших подчинённых от третьего лица, я тебе сообщу. Или нет? Я что-то упустил, и это не ты обещал принять, что твоё дело десятое? Мудак. Невыносимейший мудак. Мастер на всякий случай прислушался к себе: это же не было унижением по своей сути? Всё те же подначки и ворчание, которые не ставят целью заставить почувствовать себя ничтожеством? Он перерыл массу литературы и статистики о сектах и закрытых сообществах, но пока его не сильно цепляли всякими триггерами. Это удивляло и настораживало. Придумать достойный ответ не выдалось возможности: комната, до того блёклая и удручающая, озарилась мерцающим светом. Все синхронно оглянулись. Из подвала протягивались навстречу десятки тонких золотых отростков. Подрагивая, отражаясь бликами друг в друге, отростки скользнули по воздуху, чтобы коснуться. Каким-то десятым чутьём Мастер распознал удовлетворённость и благодарность насытившегося спрутёныша. Завораживающее зрелище длилось недолго в полной тишине. Золотой отросток мазнул Воланда по щеке, точно в извинении, и уже второй раз за день Мастер чуть не пустил слезу от смешанных эмоций. Может быть, именно на его раздолбанное состояние рассчитывают те, кто тянет за ниточки? Бережно сжав напоследок крохотное щупальце в руке, он дал себе обещание спасти как можно больше невинных жизней. Его появление здесь не должно было окупиться страшной ценой.