Шамбала

«В левом кармане — завтрак на двоих похоронен.

В правом кармане — запах твоих ладоней.

В левом глазу соринка ничего не значит!

Но и в правом глазу тоже чешется что-то, я плачу… »

4 Позиции Бруно — «Олег» Они называли себя странной аббревиатурой, которую он никак не мог запомнить. У него было много братьев и сестер, и из-за этого пошла привычка называть всех «сестричками» или «братишками». Слово «друже» было привито ему уже Домом. Они были слабы, еле ходили, ели или разговаривали. Кто-то имел по шесть пальцев, а кому-то недоставало двух. Так он был одним из немногих, кто мог ходить, самостоятельно есть, внятно говорить и был в состоянии позаботиться о себе сам. Поэтому, когда он стал вожаком, ему было не сложно принимать в Крысы колясников, хромоногих, слепых и других. Он знал что делать не хуже Паучих, которые гоняли его из палат каждый раз, когда Клоун пытался забрать крысеныша обратно в стаю без их разрешения. Он не знал точно, кто была его настоящая мать, но всегда знал, кто его Отец. Он был один, и другого быть просто не могло. Он был пророком, был гласом божьим. Ему с детства твердили о том, что он станет следующим, кто будет слышать то, что не подвластно другим, потому что его рождение было «гребаным чудом». Его учили быть жестоким. Он помнил как Отец посадил его и его братьев в общий зал, привел туда одну из матерей и схватил ее за косу, натягивая всё сильнее и сильнее до тех пор, пока она не оказалась на коленях, умоляя о пощаде. «Вот так, — сказал он. — так должны слушаться вас ваши жены». У него или любого из его братьев не могло быть меньше трех жен — так ему говорили, об этом были книги, которые он читал, и так жил его Отец. Только так мальчики могли попасть в рай. Он не знал как выглядит настоящая семья. Не знал сколько должно быть у тебя девушек, и может ли быть так, что тебе хочется в жены парня? Мысли, которые его посещали, и которые для его Отца и матерей были сродни страшному греху. Много того, что он делал, попадало под термин «Грех»: он слишком любил обниматься, дружил с детьми в школе и много улыбался. Потому он часто проводил время в одиночку, в комнате без окон и света, где сначала его держали всего два дня, но с каждой провинностью срок становился всё больше и больше. Тогда он научился много спать и не думать о еде целыми сутками. Он ненавидел всех взрослых, что были там. Что кричали на него, наказывали, лишали еды и говорили, что лучше бы ему было умереть. Единственным немногим что его утешало — были братья и сестры, с которыми он играл, за которыми он следил и не давал им попадать в передряги. А ещё — чудо. Единственное в чем были правы взрослые, так это в том, что чудеса — реальны. Он верил в это и верит до сих пор. Но в какой-то момент в их дом ворвались люди, в забавных шлемах и в черепашьих панцирях. Он помнил лишь страх, много шума и громких шагов, хлопки и в конце концов кучу странных белых кабинетов, мелькающих перед глазами, кучу людей, разговаривающих с ним, а затем — другое место. Место, похожее на Дом, но совершенно отличное. Там тоже были дети, но они были целыми, у них были на месте все пальцы и они могли сами есть и говорить, а потому ели его душу и говорили страшные вещи, а также познакомили его с тем, что хоть немного давало отдушину, помогало видеть то чудо, о котором ему говорили всё его детство, с тем, что помогало ему забыть о горе, которое он пережил. Ему было тяжело пережить разлуку. Он помогал их растить, он учил их читать и писать, а в итоге остался совершенно один. А потом он попал в Дом. Кто-то из взрослых, лица которого он уже и не помнил, привел его к Серому Дому, когда ему ещё не было и семи, после очередной попытки увидеть чудо. И только вступив на порог он понял, что есть само чудо на самом деле. Дом пах краской, пылью, обувью, цветочным полем и хвойным лесом, песком и собачьей шерстью. Дом принял его, взамен попросив отринуть прошлое, и он сделал это. Теперь был только Клоун и Дом, показывающий и дающий истинные чудеса. В Доме он начал жить. Он стал тем, за что раньше его бы заперли в чулане до конца своих дней. Он отвык обращаться к старому богу. У него был Дом — он был святым, был тем, что дарило чудеса и слышало его молитвы и просьбы. А он лишь был его инструментом. «Хозяин» — слишком громкое слово, как ему казалось. Он не был властен над волей Дома, не мог его изменить и не мог противостоять его просьбам. Единственное, что он мог — обращаться к Дому напрямую, вопрошая о чудесах, что он видел и хотел. Так ему достался Агнец, так ему дали возможность снова быть тем, кто дарует маленькие чудеса. Дом дал ему шанс на жизнь, которую он жаждал. И он это прекрасно знал. Ему казалось, что Дом дал ему даже больше, чем он просил, а потому пытался всеми способами показать, как он ему благодарен. И он смог в своё время отблагодарить Дом, пусть ему и сняться кошмары до сих пор. В крысином логове все зеркала разбиты или завешаны. В крысином логове нет места всем отражающим предметам и все прекрасно знают об этом. Последнее зеркало было завешано еще Крикуном и с тех пор где бы не были Крысы, там никогда не оставалось зеркал. Клоун не любит зеркала. Не потому что он считает себя уродливым и нескладным, хотя многие бы сказали именно это — многим не нравились его патлатые кудри и худое лицо на длинном и тощем от недоедания теле. Ему было страшно смотреть в зеркала. Потому что там он мог увидеть то, что преследует его всю свою жизнь. То, что было воспитано Отцом, то, что появлялось в каждом отражении, будь то зеркало, окно без занавесок или ложка, которой он черпал суп на обеде, в каждом осколке и в водной глади. Ему казалось, что когда он снова выйдет в ночные коридоры, оно окружит его и будет преследовать до тех пор, пока не заберется в его голову через уши, специально запутается в его волосах, осядет в горле, как мокрота, которая сопровождает тебя во время болезни. Оно смотрело на него, преследуя и шепча на ухо всё то, что он пытался забыть и скрыть глубоко настолько, чтобы это обнаружилось только после его смерти, среди вывернутых органов, за грудной клеткой. Последний раз, когда он послушал отражение, он стал Вожаком Крыс и доказал Дому свою преданность. Страшная цена, что потребовал Дом, и которую он не смог бы заплатить без помощи. Кровь, что сложно отмывалась от одежды, от которой пришлось избавиться навсегда, предав огню, и руки, творящие ужасные вещи, что снились ему в кошмарах до сих пор. Звуки криков, сопровождаемые звуками губной гармошки. Будто то, что было внутри, издевалось над ним и его любовью к вещам так сильно, как только могло, выворачивая на изнанку всё самое светлое, насмехаясь над его беспомощностью и бессилием. Недели в Могильнике, много слов Паучих и тихий плач Крикуна, то ли от горя, то ли от страха. Шрамы, что служили ярким напоминанием о совершенном грехе во благо Дома и очередная причина не смотреться в зеркало, упрашивая Диву помогать с краской на лице. Белой краской, нелепо скрывающей огромные шрамы, юношеские прыщи и выделяя длинный крысиный нос. Клоунская маска, которая напоминала ему, кем он является для своих крыс, и кем он являлся для своих сестер и братьев. Клоуны всегда веселые, никогда не хмурятся и дарят чудеса. Клоун не знал, когда Агнец появился в Доме, он будто тщательно скрывался от него всё это время, чтобы потом, явится ему, как посланец небес, в день, когда Крысиный Вожак был готов навсегда отречься от своих титулов и отдать свой пост следующему, кто будет готов взять на себя бремя, устав от кошмаров и страха. Агнец перевернул его картину вверх тормашками, заставляя голову ходить ходуном, а сердце биться в ритме, который еще ни один композитор не смог добавить в свою музыку. Если раньше Клоун всё еще был уверен в единственной картине мира, где существует он и много девушек вокруг него, то Агнец показал, какого это — любить одного человека так сильно, что не хочется думать о ком-то другом. Фазан показал ему какого это — быть по настоящему любимым. Он никогда не был знатоком красивых речей, в отличие от его Отца, но он знал — искренние чувства не обязательно обличать в слова, ведь, возможно, они уже достигли адресата. И ему хотелось верить, что однажды Агнец откроет конверт с его чувствами, прочтет каждую строчку и то, что было между ними и примет, как принимал всё в этом мире — с распахнутыми руками, пусть иногда это и обжигает. Коридор в Могильник — его личная Виа Долороза. Он исписан его кровью, стены исцарапаны его ногтями и испытаны на прочность его лбом и затылком. Его личный ад в одном направлении и рай в другом. Сейчас по этой тропе едет Агнец, оставляя на пыльном полу следы колёс. Он зол и расстроен, хочет плакать и кричать, но пока сдерживается, только давая волю рукам, чтобы те тряслись столько, сколько им хочется, а потому они самозабвенно ходят ходуном, не забывая крутить колёса так быстро, как они могут. Нельзя носиться по коридору Могильника, об этом известно всем, но сейчас ему всё равно. Главное не попадаться Паукам, а остальное — совершенно неважно. После непродолжительной беседы с главным врачом, Агнец получает разрешение на посещение. Это не первый раз, когда он посещает Клоуна в Могильнике, и он каждый раз надеется, что это будет последний. Глав. Врач морщится в след, когда Агнец направляется к палатам — то ли от жалости, то ли от мысли, что Агнца бы тоже не помешало поместить в одну из палат. Стерильные белые коридоры, покрытые с пола до потолка плиткой, по которой слегка скользят колёса, пахнувшие хлоркой и спиртом, отражающие любой звук и разносящие его по всем возможным углам. Голубые двери, одна похожая на другую, но нужная дверь для него всегда будто светиться, тускло, но приветственно. В палате четыре одинаковые койки, одна из них, та, что ближе к двери, занята. Окно, выходящее в Наружность, неприкрыто занавесками и пропускает слишком белый и неприятный дневной свет, совсем искусственный и режущий глаза. Клоун лежит на спине, пока в него заливается мутное лекарство из мешка, подвешенного рядом. Он буравит взглядом стену, не закрывая глаза и не собираясь поворачиваться к окну. В палате тепло, но Клоун укрыт одеялом, под которым он периодически вздрагивает и стремиться свернуться калачиком. Агнец тихо вздыхает и въезжает внутрь. Закрыв окно занавесками он поворачивается и подъезжает к койке. Его присутствие замечают только сейчас, наблюдая из полуоткрытых век. Клоун наконец отвернулся от стены и теперь не сводит взгляда с посетителя, медленно ощупывая его своими фиолетовыми глазами, внимательно, пытаясь ухватить всё что только можно, будто Агнец в любой момент раствориться, как мираж в пустыне. Но Агнец не растворяется, а только подтверждает своё присутствие, отвешивая по лбу Крысиного Вожака щелбан, не слишком сильный, но достаточный, чтобы глаза лежачего привычно распахнулись. — зАСЛУЖИЛ, — утверждает Агнец, хмуря свои красивые русые брови. — ЗаСлУжИл, — подтверждает Клоун, сипло смеясь. Яркие карие глаза прожигали совесть насквозь, заставляя внутри всё переворачиваться. Крысу передёргивает, но он не отворачивается, а лишь виновато опускает взгляд, теперь рассматривая оголённые части коляски, сверкающие серебряным блеском, чуть стёртым бесчисленным множеством маленьких чёрных ссадин. В его руку с иголкой ныряет чужая рука. Мягкая ладонь касается его тонких пальцев, с выступающими костями и в маленьких ранках, аккуратно, будто трогая хрустальную статуэтку. Чужая рука вся в мозолях и с торчащими заусенцами, но всё ещё нежная и теплая. На ней появились колечки из бисера и разноцветный лак. Тёмная майка открывает руки Агнца, сильные и помеченные кучей маленьких заживших шрамов — то на венах, то на запястьях. Клоун знал, что и на плечах была пара штук таких шрамов, которые заставляли его волноваться, а слезы наворачиваться, но сейчас, когда его пальцы переплетались с пальцами Агнца, всё остальное казалось совершено не важным. Не важны капельницы, апатичное состояние, нахождение в Могильнике. Сейчас были только они. — кРИКУН ПРИХОДИЛ, — совесть Клоуна снова кольнуло. — сИДЕЛ НЕСКОЛЬКО ЧАСОВ В КАБИНЕТЕ ГЛАВНОГО ВРАЧА. — ЧтО сКаЗаЛи? — пОКА НЕ ЗНАЕМ, — пожал плечами Агнец, слегка хмурясь и рассматривая длинные пальцы Клоуна. — Ты Же ЗнАеШь, — Клоун вложил все свои силы в эту улыбку, но она всё равно вышла слишком натянутой и слегка пугающей. — ДоМ мЕнЯ тАк ПрОсТо Не ОтДаСт. — вОТ И ДАНТЕ ТАК ГОВОРИТ, — кивнул Агнец, но не изменил своего тревожного выражения лица. — нО ВСЁ РАВНО… — ОтСтАвИтЬ оТпЕвАнИе, — Крысиный Вожак сел, обернувшись одеялом по плечи и стараясь не двигать рукой, в которую заливалось лекарство. — РаНо ХоРоНиШь, АгНеЦ. ВиДиШь? КаК оГуРеЦ, еПтИтЬ! — он постарался как можно шире улыбнуться, но его попытки показаться бодрым и здоровым были встречены не слишком радостно. — дА КАКОЙ ИЗ ТЕБЯ ОГУРЕЦ, — со слабой улыбкой спросил Агнец, зарываясь рукой в пышную шевелюру Клоуна. Мягкие волосы прошлись между пальцами, как сливочное масло по ножу, немного пощекотав ладонь. — МаРиНоВаНнЫй, — шмыгнул носом Крысиный Вожак и поежился. Агнец тихо хихикнул и посмотрел ещё раз на окно. Закрыто. Значит знобит из-за ядов. Он снял с себя жилетку и та, тихо побрякивая, опустилась на плечи Клоуна. Затем кровать тихо скрипнула под тяжестью нового посетителя и коляска осталась остывать около больничной койки. Клоун машинально опустил голову на плечо Агнца, согнувшись, как подсолнух, что лишился солнца. Их ноги укрыл плед Агнца, тонкий, летний, но всё ещё немного согревающий. Они сидели так молча, рука в руке, тихо думая каждый о своём и греясь друг об друга в этой до ужаса холодной палате. — КаК кРыСы? — повернув голову к Агнцу спросил Клоун. — дАНТЕ ЗА НИМИ ПРИГЛЯДЫВАЕТ, — подбадривающе улыбнулся Агнец. — кРИКУН СЕЙЧАС НЕМНОГО ЗАНЯТ ПСАМИ, тАК ЧТО ОНИ РАЗДЕЛИЛИ ОБЯЗАННОСТИ. — НиЧеГо, СкОрО вЫйДу И нАвЕдУ пОрЯдКи. — оСТАВАЙСЯ ТУТ СТОЛЬКО, сКОЛЬКО СКАЖУТ, — снова нахмурился Агнец, придвигая Клоуна к себе и обнимая одной рукой. — А тЫ? — чТО Я? — Ты ОсТаНеШьСя СеГоДнЯ? — глаза, большие, словно совиные, упёрлись в лицо Агнца и не оставляли никакого выбора. Ну как ему отказать? — кОНЕЧНО, — колясочник аккуратно погладил щеку Клоуна. Худую, бледную, лишённую белой краски, совершенно не похожую на его обычную. Он знал, перед ним — Клоун, но совершенно другой. Не весёлый, а беззащитный и продрогший, ослабевший и пустой. Таким его видели не многие, но это было и к лучшему. Сейчас он был похож на фарфоровую куклу больше, чем с белой краской на лице, что осыпалась на одежду. И Агнцу хотелось сделать всё, чтобы эта хрупкость не пошла трещинами. Он уже договорился на посещение, а значит теперь до утра их не будут тревожить. Уличные коричневые кеды полетели вниз и отскочили к одинокой коляске. Больничная койка не рассчитана на двоих. Сам Клоун помещался на ней с трудом из-за большого роста, а закинуть парализованные ноги Агнца было и то проблематично. Но они улеглись — Агнец занял одну половину, а Клоун обвился вокруг него, как ветка лозы, закинув ноги на жителя Шамбалы и уткнувшись длинным носом в теплую шею. Рука с подключенной капельницей осталась лежать сзади в не очень удобном положении, но это казалось сейчас совсем неважным. Сейчас был только Клоун и Агнец. Клоун, что любил запах лекарств и чего-то карамельного от Агнца, и Агнец, который любил запах чужих кудрявых волос, полностью пропитанных табачным пеплом с примесью дешёвого шампуня. За окнами постепенно темнело. Птицы постепенно стали петь громче, но из-за закрытого окна просачивались только их маленькие шажки по подоконнику.