We'll meet again some Christmas day

      После Рождества Мэтт серьёзно разболелся. Говорил же ему лечиться, а он всё отмахивался, авось само пройдёт. Теперь валяется дома с температурой и канючит. Когда я возвращаюсь домой под вечер с украденной связкой мандаринов, понимаю, что ему стало хуже.       — Мэтти, ну как ты тут? — опускаюсь я на кровать возле него. Мэтт не отвечает. На его белом лице неподвижно лежат ресницы, губы окрасила лёгкая синева. Я подтягиваю его к себе и крепко прижимаю. Мэтт весь горит. — Чёрт, тебе нужно в больницу. Здесь слишком холодно, из-за чего ты не идёшь на поправку.       — У нас нет медстраховки, — тихонько говорит он. — И сегодня 31-е…       — Ничего. Что-нибудь придумаю. Пошли!       — Я не смогу, Дом, — он жмётся в мои объятия. — Просто оставь меня здесь умирать. — Размечтался. Я спиздил в аптеке ибупрофен, щас помогу выпить.       На этих словах я приношу стакан воды и заставляю Мэтта принять таблетку, размышляя, что же делать. Неотложку сейчас мы не дождёмся: диспетчер в обычный-то день направляет её, только если посчитает, что случай смертельный, а в Новый год и вовсе пошлёт меня на хуй и кинет трубку.       Я целую Мэтта в щёку, встаю с постели и обещаю, что скоро вернусь, прошу, чтобы он тут без меня не умер и выхожу на улицу. Завывает вьюга, и меньше всего на свете мне хочется прорываться сквозь неё. Вряд ли сейчас Том сидит в одиночестве в своём ломбарде и ждёт запоздалых посетителей. Одолжить его машину не удастся. Поэтому я решаю прошвырнуться по окрестностям. Вдруг где стоит одинокая тачка?       — Фургон с мороженым, блять?! — восклицает Мэтт, когда я помогаю ему выбраться наружу.       — Что есть, то есть. Садись, быстрей, пока никто не видит!       — Я тут при смерти, а ты мороженое украл, — сипло посмеивается Мэтт, устраиваясь на пассажирском сиденье. — Даже не угоститься.       — Я ничего не крал, а просто одолжил фургон. Повезло, что тут был запасной ключ, — поясняю я, поворачивая его в замке зажигания. — Как только довезу тебя до больницы, сразу пригоню обратно.       — Спасибо, Дом, — с добротой в голосе говорит Мэтт, а потом пытается вытянуть ремень безопасности, но тот не поддаётся. — Вот ведь зараза! — он резко дёргает, раздаётся треск, и в его руке остаётся оборванный обкусок, — Блядь…       Когда я припарковываюсь возле госпиталя, часы на приборной доске показывают одиннадцать. Всего через час Биг Бен оповестит округу, что наступил новый год. А мне совершенно на это плевать, потому что Мэтт отключился и не реагирует на мой голос. Я еле дотаскиваю его до фойе больницы, и нас встречает встревоженный медперсонал в колпаках Санты. Им по уставу нельзя динамить ребёнка в обморочном состоянии. Они же не знают, что Мэтту уже восемнадцать, а я собираюсь утаить от них эту информацию. Милая девушка на ресепшен протягивает мне кипу бумаг и ручку.       — Всё будет хорошо, Мэтти, — говорю я, когда его укладывают на каталку, украшенную мишурой, чтобы увезти в неизвестном направлении.       В любой другой ситуации Мэтт бы начал смеяться, что с ним обращаются как с бабкой, да и я бы поддержал его шутку. Но сейчас мне было не смешно.       — Меня заставят надеть старухину пижаму и отправят на опыты. Не отдавай меня им, — Мэтт всё-таки находит силы пошутить, на его бледном лице появляется улыбка.       От этого мне становится тепло на душе, и я улыбаюсь ему в ответ:       — Я с тобой, Мэтти, не волнуйся.       — Заполните, пожалуйста, номер страховки, — говорит девушка, изучив небрежно заполненные мной бумажки.       — Я забыл её второпях, можно завтра занесу? — я мило улыбаюсь, чтобы растрогать её; не было ещё ни одной девушки, которая не поддалась бы моему очарованию.       — Хорошо, мистер?       — Беллами, Доминик Беллами, — вру я и не краснею.       — Вы — старший брат?       И я выдумываю историю на ходу про то, что родители сейчас не в городе и бла бла. Девушка, кажется, верит мне на слово, и предлагает подождать, когда доктор выйдет и объявит предварительный диагноз.       Я сижу весь на нервах, пустым взглядом пялюсь в телепередачу, где какой-то потрёпанного вида кролик радостно вопит о пришествии нового года и поднимает вверх бокал шампанского. Его поддерживают рыжая лисица и дикобраз, иголки, которого напоминают старую половую тряпку. Видимо эти костюмы не первый год достают из пыльного сундука для съёмок праздничной дурости. На хуй веселье, только бы с Мэттом всё было хорошо. Надо было его ещё месяц назад пинками погнать в больницу. Наскребли бы деньги хотя бы на один приём, а лекарства бы спиздили по стандартному сценарию.       — Хотите чай или кофе, сэр? — звучит рядом голос девушки с ресепшен.       — Спасибо, ничего не надо, — отказываюсь я.       Девушка удаляется и вскоре на горизонте появляется доктор, уверенным шагом направляющийся в мою сторону.       — У него пневмония, мы перевели его в реанимацию. Состояние очень тяжёлое…       Внутри меня всё холодеет. Раньше, я даже представить не мог, что однажды могу потерять Мэтта, что он может перестать существовать. Словно во сне я слышу, как доктор на фоне весёлой музыки, говорит, что Мэттью останется на две недели или чуть больше. Я благодарю его за помощь, подсчитывая в уме сумму, в которую может обойтись его пребывание здесь. А учитывая, что у нас нет медстраховки, сумма будет не маленькая.       — Я могу его увидеть?       — Конечно, но он спит. Идите за мной.       — Мэтти, детка, я здесь, — подхожу я к постели и беру его за руку. — Всё будет хорошо, я тебе обещаю, слышишь? У нас будут деньги и большой уютный дом, о котором ты мечтал. Ты сможешь выкрасить в нём стены, — я беру стул и сажусь поближе к Мэтту. — Мы купим мебель, которая тебе понравилась в Икее. Купим тот дурацкий диван и шторы с космосом. Только не покидай меня, пожалуйста. Ты единственное моё счастье в этой никчёмной жизни. Моя радость и уют.       Мэтт не отвечает, мирно посапывая в потолок. Я пообещал себе не ввязываться без него в сомнительные дела, но вряд ли нам удастся сбежать из госпиталя, после того как его выпишут. Главное, чтобы Мэтт поправился. Я даже думать не хочу, что может быть иначе.       На днях Крис взахлёб рассказывал о краже какой-то хуйни из галереи искусств. Собирается он туда в ночь на 2-е января, и ему, конечно же, жизненно необходимы тощие пиздюки, ибо сам он в лаз не пролезет. Я послал его на хуй, так как Мэтт заболел, да и вообще звучит это слишком опасно. И теперь не знаю, как мне быть: где-то нужно раздобыть необходимую сумму денег.       Я пару раз порываюсь пойти к Крису прямо сейчас — всё равно праздник пошёл по пизде, — но останавливаю себя мыслью, что Крис, скорее всего, валяется пьяный на продавленном диване у какого-нибудь кореша и делает вид, что смотрит телек. Или под мостом на матрасе: попёрся посмотреть городской фейерверк, но нажрался виски раньше времени и задрых. Меня веселит эта картина, хоть я и осознаю, что ни разу в жизни не видел Криса пьяным.       Ну, на хуй, лучше останусь с Мэттом. Я облокачиваюсь на постель, и вскоре палата постепенно превращается в яркое лето. Как же тут тепло. Свежо. Стрекочут кузнечики. Зеленая трава колышется на ветру, голубое небо радует глаз, впереди виднеется полоса леса, заманивает в душистый бор. На лугу стоит дом, освещаемый лучами летнего солнца. Наш дом. Он точь-в-точь, такой как мне его описывал Мэтт. Неужели наша мечта сбылась? Я иду по мягкой траве и вижу вдалеке его. Оранжевая рубашка ярким пятном выделяется на фоне природы. Он сидит на полянке перед домом и играет с колонной муравьев, выстраивает перед ними стены, ставит преграды из палочек.       — Дом? — его ясные глаза вспыхивают удивлением. — Почему ты здесь?       — Сам не знаю, — отвечаю я и не могу вспомнить, как сюда попал.       Мэтт оставляет своё занятия и поднимается на ноги. Какой же он красивый — яркие глаза, пушистые каштановые волосы, родинки на щеках, в которые я был особенно влюблён.       — Не делай этого, Домми, пообещай, — его глаза печалятся.       — Что не делать? — я не понимаю, о чём говорит Мэтт.       Он притягивает меня к себе и целует в губы, утопает в моих объятиях, и я впервые за долгое время счастлив.       — Просто пообещай…       Слова Мэтта медленно угасают в воздухе, и откуда-то появляется насыщенный запах кофе. Я открываю глаза и вижу медсестру с подносом. В углу палаты появилась небольшая сверкающая ёлка — видимо кто-то притащил её сюда, пока я дрых.       — Доброе утро, мистер Беллами, я сделала вам кофе и бутерброд, — обращается ко мне медсестра.       — Спасибо, — я окончательно продираю глаза и понимаю, что всю ночь провёл в палате Мэтта, проспав буквой «зю». О чём мне спешит напомнить затёкшая спина. Мэтт всё так же спит и вряд ли проснётся в ближайшее время. Его лицо теперь выглядит здоровее, что меня не может ни радовать. Пора позаботиться о деньгах.       Я возвращаюсь домой, обдумывая приснившееся, и понимаю, что Мэтт нашёл во сне лазейку предупредить меня о том, что затея Криса отстой. Хуже, чем быть арестованным за неуплату лечения, может быть только, быть пойманным с поличным в галерее искусств. Я заедаю своё горе мандаринами, обдумывая как же быть, и неожиданно вспоминаю про драгоценные серьги, которые подарил мне Мэтт. Мы решили повременить со сбытом вещей из проклятого особняка, и теперь пришло их самое время.

***

      Когда через два дня я поднимаюсь по ступенькам госпиталя проведать Мэтта, слышу от девушки на ресепшен, что она нашла его медстраховку. И, что Мэтту стало лучше от двухдневного нахождения в реанимации, и что сейчас он не один — «наши родители» приехали к нему из Кембриджа и полностью оплатили лечение.       Я стою, глядя сквозь пространство светлого коридора, и ничего не понимаю. Мне предлагают увидеться с Мэттом, и я направляюсь по привычному маршруту. И, когда, почти дохожу до палаты, что-то меня останавливает. Сквозь окно я вижу Мэтта, возле которого сидят мужчина и женщина. Женщина, кажется, плачет, а вот мужчина невозмутим. Я сажусь на лавочку поодаль открытой двери и не знаю что думать. Неужели Мэтт врал мне всё это время? У него есть родители, или это какое-то недоразумение? Но как он тогда очутился в приюте? Внезапно мужчина выходит в коридор и натыкается на одиноко сидящего меня.       — Ты — Доминик? — спрашивает он.       — Да.       Он садится рядом, подбирая полы своего длинного чёрного пальто. Оно выглядит как пальто тех, кто ужинает в LeChanti. Как пальто тех, из чьих карманов мы сотню раз доставали кошельки.       — Мэттью рассказал нам про тебя. Спасибо большое, что всё это время заботился о моём сыне, — его фраза звучит совсем не искренне, а… шаблонно, словно он произносит отрепетированную речь. Неприятный типчик.       «О моём сыне»       Я не знаю, что сказать, чувствую себя одураченным настолько, что хочется сбежать подальше отсюда, забыть всё, что я увидел.       — Я думал, что у Мэтта нет родителей.       — Неудивительно, что ты так думал. Мэтт всегда придумывал истории, чтобы выгородить себя, и всегда был неблагодарным. Я всё делал для него: он учился в престижной школе, его ждало место в Кембридже на факультете политологии, куда, заметь, просто так не попасть. А он… всё делал мне назло, позорил меня: воровал, угонял автомобили, неделями не появлялся дома. Кончилось всё тем, что он и его дружки угнали машину у одного авторитетного человека. Я как раз баллотировался в мэры, и эта история едва не испортила мне карьеру, — он притворно вздыхает, пытаясь купить моё доверие. — Мне пришлось сделать сложный выбор — отправить Мэтта в приют подальше от Кембриджа. Ему пора было понять, отчего он отворачивался всё это время. И что он учудил? Сбежал!       — Как он? — интересуюсь я; мне не хочется больше слышать эту историю, не хочется знать, что Мэттью не тот, за кого себя выдаёт, не хочу знать, что его отец — мэр Кембриджа. Я просто хочу знать, что мой лучший друг — мой любимый, поправляется.       — Ему лучше, можешь зайти к нему, он очень хочет тебя видеть, — мужчина льстиво улыбается.       — Я рад, что ему лучше, — на этих словах я поднимаюсь и иду в сторону выхода. — Передайте, что я заходил, — мне совершенно не хочется видеть сейчас Мэтта.       И когда я выхожу из дверей госпиталя, вижу полицейскую машину. А затем требовательный голос просит меня поднять руки вверх и опуститься на колени.

***

      Я сижу в предвариловке почти две недели, и уже успел попрощаться с белым светом на ближайшие пять лет, а может быть и больше. Поначалу я думал, что либо дядя Чарли всё-таки вспомнил меня в ресторане, либо Том проебался при продаже бриллиантовых серёжек, но оказалось, что меня задержали в связи с угоном фургончика мороженого. Владелец фургона — потрёпанный жизнью мужик в костюме клоуна, — всю ночь бухал в пабе, справляя Новый Год, а когда с утра продрал глаза, обнаружил пропажу.       Какого хуя, я не вернул фургон на место, спросите вы? Вернул, но не совсем на место, я же не лох так палиться, оставил его за углом. А бухой ебалай не додумался сделать пару шагов влево и поднял караул. По итогу меня видела какая-то полуслепая бабка, со слов которой сделали фоторобот, и теперь я сижу здесь по обвинению: неправомерное завладение транспортным средством без цели хищения и незаконное управление транспортным средством без водительских прав. Вот такая ебанина, а я даже ни одну мороженку там не лизнул. Не удивлюсь, если в придачу повесят мёртвую проститутку из придорожного мотеля и кражу кошки у старухи-параноички. В общем, найдут к чему подвязать.       Всё это время я только и думаю о Мэтте, надеюсь, что он выздоровел и у него всё хорошо. Наверняка родители увезли его домой, и я больше никогда его не увижу. Я очень скучаю по нему, но не хочу, чтобы он меня здесь видел. Чтобы узнал, что я так тупо попался.       Однажды под вечер отворяется скрипучая дверь моей камеры, и недовольный надзиратель сообщает, что я свободен и выводит меня в холл. Я подписываю бумажки, получаю назад отобранные вещи, и пока вставляю шнурки в ботинки, размышляю, с хуя ли мне так свезло? Может, сдохла бабка-свидетельница или клоун-алкаш протрезвел и отозвал своё заявление? Но, когда я выхожу на улицу, на меня набрасывается Мэтт:       — Домми! — радостно вопит он. — Как же я рад тебя видеть!       — Мэтт, что ты тут делаешь? Ты выздоровел? — удивляюсь я, стискивая его в объятиях.       — Почти, врачи меня отпустили, строго наказав жрать таблетки, — улыбается он, и я не могу на него злиться. Это же Мэтт, мой Мэтт. Я так рад, что с ним всё в порядке. — Спасибо, что спас мою жизнь.       — По-другому и быть не могло, приятель.       — Я знаю, — улыбается он и добавляет: — Теперь ты свободен!       — Но как такое возможно?       — Я внёс за тебя залог! — радуется Мэтт. — Я тебе всё расскажу, но сейчас ты должен пойти со мной.       — Твой отец мне уже всё рассказал. Но я думал…       Мэтт целует меня, не разрешая продолжить разговор. Боже, я так соскучился по его губам.       — Прости Дом, что не говорил всей правды. Но это уже неважно, — глаза Мэтта сияют от счастья. — Ты — моя семья, а не они. Я люблю тебя и хочу быть только с тобой.       — Избалованный богатенький мальчик, — я горько улыбаюсь. — А, я считал, что мы с тобой одинаковые.       — Мы одинаковые, поверь, — оправдывается Мэтт. — Я совсем не похож на этого грёбанного пижона. Он только и делал, что портил мне жизнь. Я не имел никаких прав, когда жил под крышей его дома. Не имел права иметь свои интересы, хобби и заводить личные вещи. Я был обязан жить, как хочет он и пойти учиться, куда хочет он, чтобы быть достойным продолжением его рода. Ну, какой из меня мэр? — он саркастически фыркает. — А мать вечно поддакивала ему, боялась возразить, чтобы не остаться на улице без денег. Даже разрешила сдать меня в приют — единственного любимого сыночка, — Мэтт искажает голос, парадируя мамашу.       И я начинаю понимать, почему он сбежал. Порой, лучше быть сиротой, чем с такими родителями.       — Мне очень жаль, что им удалось отыскать меня. Это медики во всём виноваты: связались с копами, а те узнали во мне пропавшего сына одного влиятельного хера.       — Такие влиятельные херы не вносят огромный залог просто так. Что ты ему пообещал?       — А он и не вносил, я спиздил его лопатник, — смеётся Мэтт, доставая из кармана толстый кошелёк, — и снял наличку с карты. Нам нужно уходить, пока он не обнаружил пропажу и не вызвал копов.       — Зачем ты это сделал? — мои глаза ползут от удивления на лоб. — Мне только не хватает сейчас быть замешанным в ограблении мэра.       — Он мне никогда не давал деньги, так что расплатился за всё с полна! — поясняет Мэтт. — Он, блять, опять завёл пластинку, что я должен вернуться в Кембридж и поступить в университет! Он нисколько не изменился за эти два года! Поэтому мы с тобой начнём новую жизнь в другом месте на его деньги. Собирай манатки, наш поезд до Парижа отходит через час.       — Но я не говорю по-французски, Мэтт! — я немного охуеваю от столь резких перемен в моей жизни. Я ведь уже смирился с длительным заключением, а тут такое.       — Зато, я немного говорю, — хвастается Мэтт, — учил в школе.       — Чё-то не похоже, судя по тому, как ты проебался в ресторане, — скептически смотрю я на друга.       — Не важно! Будем романтично гулять по улочкам Парижа, курить на верхушке Эйфелевой башни и обчищать карманы туристов. Это намного веселее, чем тухнуть в стенах универа, — предвкушает Мэтт. — Потом найдём себе работу, разбогатеем, купим домик в пригороде Парижа, как мы мечтали, а потом поженимся…       — Что мы сделаем? — я начинаю смеяться, поражаясь мечтам Мэтта.       — …и будем ходить по выходным в Икею и выбирать для дома новые вещи, — продолжает он, не обращая внимания на моё удивление.       — Хаха, и шторы с космосом?       — И шторы с космосом, — улыбается Мэтт. — Так ты едешь со мной в Париж? Нам лучше поторопиться, пока наши фотороботы не повесили на вокзале.       — Ну, конечно, Мэтти, я люблю тебя и поеду с тобой куда угодно, — я крепко обнимаю его.       — Это ты сейчас говоришь, потому что я внёс за тебя залог? — смеётся Мэтт, когда мы идём в сторону метро.       — Дебил, — я шутливо натягиваю ему на глаза шапку.