После дождя

I tried to scream But my head was underwater They called me weak Like I'm not just somebody's daughter

Coulda been a nightmare But it felt like they were right there

(Billie Eilish — everything i wanted)

                     Через долю секунды он уже врывается в собственный номер, как грабитель, и чуть не ломает кулаком открытую дверь. Она бьется об стену и отпружинивает обратно тогда, когда Дин уже стоит посреди комнаты. Один. Он стоит в комнате один. Он и пустой стул с веревкой. Это предложение? Он вроде не проклят… по крайней мере, не богиней. Пустой стул, веревка, соль… вот окончание того не написанного стихотворения. Паркет медленно скрипит у порога. Осторожные шаги Сэма не привлекают внимание и не заставляют Дина обернуться. Уши сдавливала вода, которая недавно была здесь. Которая явно смыла Тринити волной и заодно все следы, потому что место преступления выглядело нетронутым, словно Тринити ему приснилась. Дин тратит еще несколько секунд на осмотр. — Я убью ее, — разворачивается и идет обратно на выход. — Богиню Правды? — Да. Дин пролетает мимо Сэма, как самый ледяной ветер, как еще одна волна (но уже цунами), которую лучше не останавливать. — Дин, мы не можем ее убить, — Сэм торопливым шагом следует обратно за Дином, вниз по лестнице, перескакивая ступеньки. — Плевать. Дин не оборачивается на аргументы Сэма по поводу дела Кроули и его настоятельного поручения не убивать. Он говорит тихо, не напрягая и не повышая голос, и ему так же наплевать, услышит ли его Сэм. Если бы кто-то заслонял входную дверь, он бы, скорее всего, толкнул наглеца плечом, а если бы с ним попробовали заговорить типа «эй, мистер» он бы не пожалел драгоценных секунд, чтобы развернуться с замахом. Ему плевать, слышите? — Ты даже не знаешь, чем ее убить, — бросает небрежно Сэм (не зная, чем еще), разводя руками и разговаривая с угрюмой и убегающей спиной брата. Он оживленно и, как он уже сказал, наплевательски, шагал мимо машин к Импале. Драться сейчас с братом он бы не стал, ведь, во-первых: Сэм был способен выиграть в поединке, а во-вторых оставалась надежда, что Сэм тоже хотел избавиться от нечисти, по правилам Кроули и нет. То есть, Сэм вроде бы в команде Дина. Должен быть, он надеется, хотя неработающий на нем экзорцизм еще не показатель. Возможно, Сэм просто новая, еще неизведанная нечисть. — Надеюсь, ей понравятся серебряные пули, — он падает на водительское сидение, захлопывает дверь и заводит машину. — Если нет, тогда по старинке отрублю голову. Посмотрим, поможет ли ей египетская сила отрастить новую. — Как это поможет Тринити? — опять он возвращается к роли в школьном спектакле под названием «Я волнуюсь о людях», и Дина пробирает на громкий и несдержанный смешок. — Это поможет мне. А если тебе не совсем плевать, умрет она или нет, ищи ее, — кричит он в открытое, уезжающее окно. — Дин! Кричал он багажнику Импалы, который растворялся в черном, упрямом дыме. Будет он искать или нет, Дина не очень интересовало, ведь он был уверен в своей руке, которая не дрогнет при спуске курка. Он убьет любую тварь, у него полный багажник арсенала и кухонных приборов из мотеля. Он найдет способ построить лифт на облака и с ноги завалиться в кабинет того, кто там называет себя Богом и задать вопросы. Трин не его человек, но это очередной пострадавший человек, которому они так отчаянно пытаются помочь, но все эти пострадавшие постоянно выскальзывают из рук, как кусочки мыла… проблема в них или в скользких, кровавых руках, которыми, разве что, можно умываться? И, кстати, он обманул Сэма. Ему уже ничего не поможет. Ни таблетка от головы, ни сочный бургер, ни убийство из мести. Ему не поможет убийство очередной твари. Это уже протоптанная дорожка. Раз пять, десять (лет). Политая бензином и сожженная. Пройденная потом еще несколько раз (при смерти, на четвереньках, по костям), потому что дойдя до точки спасения, до очередного убийства из мести, остаешься ни с чем (стоишь на коленях и смотришь на свои руки), как и в начале пути. Медали нет, но мы всегда победители. Мы получаем то, что хотим (мы лучшие, наши портреты висят в коридорах академии монстров, максимальное уважение) — мы убиваем, поэтому хотят убить нас. Награда, как обычно грамота с «одной тварью меньше, но теперь чаще оборачивайтесь, поздравляем» и еще один год жизни в подарок (в наказание). Если повезет, лол. Так что, да он соврал Сэму. Одной рукой он держит руль, а другой тянется за телефоном на заднее сидение и оглядывается на прямую дорогу. Несколько правильных нажатий кнопок и пару уверенных взглядов на дорогу, и он прислоняет к уху телефон. Несколько долгих гудков бы заставило его выкинуть телефон в окно, но гудки обрываются. Он говорит первый: — Сэм, ищи ее. — Я уже иду к детдому, — сбитое дыхание подтверждало, что Сэм не только шел, но и бежал поперек дорог и тормозил транспорт. В трубке помимо шумного дыхания бибикали проезжающие машины, прерывая Сэма на короткие извинения. — Это единственный вариант. Телефон хрустит под давлением его пальцев, а на руле наверняка останутся следы. Он все равно жмет педаль газа на долгой и прямой дороге. Молчит. Сэм тоже молчит, но параллельно сбивчиво дышит и бежит. Они не отключают звонок, потому что Дину было лучше слышать попытки Сэма быть нормальным охотником, а Сэм это понимал. Если бы он ехал без телефона у уха, он бы матерился, чтобы наполнить тишину смыслом. Чтобы не слушать тишину, он уже наслушался достаточно. Впереди — лесополоса, которую обычно объезжают и обходят, но времени нет (время — вода), поэтому он бежит сквозь лес. Сквозь лес редко гуляли, и тропинки, которые здесь протоптаны, обычно тянулись вдоль леса, а не поперек. Сэм бежит поперек, быстро сканируя взглядом места, через которые было проще пройти и не застрять в тяжелых ветках и колючих растениях. Лоб Дина морщится, когда в трубке начинают шуршать листья. Прерывается сигнал. Под ногами хрустят ветки. Сэм не знал, какие из веток срывались девичьей рукой два года назад (она случайно, она бежала и падала, не видя перед собой дороги). Он не думал об этом и наступал на них, ломая на три части. Единственное подобие тропинки здесь существует благодаря Тринити, которая бежала когда-то напролом через лес (минутами назад она пролетела здесь призраком). Тропинка все та же, соединяет дорогу и детдом, как воспаленный нерв. Ее проходят только избранные, только искупавшиеся в кровавой ванне, сбегающие или бегущие обратно в пекло (но Сэму все равно, у него иммунитет к адской температуре). Перед ним все тот же утренний детдом. Флаг покорно висит, словно на застывшей картине. Игра поставлена на паузу, пульт наверху. Дети не перекрикиваются с птицами, и Сэм мог поклясться, что, если долго и недоверчиво смотреть на облака, можно заметить, что они тоже не двигаются и наблюдают. Чертовы ангелы хрустят попкорном, наслаждаясь своим сценарием в своем же фильме, ебанные нарциссы. Сэм застыл, чтобы нагло сломать матрицу. Где-то на подсознании (в орущей программе антивирус) Сэм отчетливо почувствовал тяжесть замечания Каса по поводу «совпадения». Легко быть умным, когда пальцем тыкают не в тебя. А что если направить лупу к верху, к конкретному облаку, к эй ты, Кас, от кого прячешься? Он бы не ответил и спрятался в стратосфере, распивая озоновые коктейли. Его идеальную слуховую чувствительность раздражали окаменевшие облака. Отчасти он не доверял Касу. Он слишком часто исчезал там, куда сейчас смотрит Сэм. Подозрительно часто. И приходит только тогда, когда выгодно ему, или пару раз бескорыстно, когда котелок Дина начинал закипать и перезагружал систему. Схема ясна, как белый день. Может, Кас и занят. Может это и есть полуправда. — Сэм? — будит его из коматоза телефонный Дин. — Да, тут пусто, — он делает шаг с дороги на мягкую, обманывающую, зеленую траву. — Посмотреть ее дом? — говорит и идет мимо первого корпуса, который они не обходили утром. Но честно говоря, Сэм не знал, какой именно дом ее (можно определить по степени сырости и запаху свечей). И вообще, они надеются, что ей захочется вернуться в дом? — Нет, она не пойдет туда, — скрипит Дин зубами и просверливает взглядом особняк, у которого они были ранее. Свет в окнах не горел, журналистки-монстра все еще не было. Телефон снова сжимается в руке, пока Сэм кружит вокруг однотипных домов, как в искусственном городе для съемок фильма, в театральной бутафории, все дети ненастоящие, одни лишь картонки из «Один дома». Они все словно застряли во сне Тринити, потому что она мастерски нарисовала картину (но… как вы уже знаете, она скорее отрубит себе руку, чем возьмет кисточку). Кто-то сверху или снизу заливается звонким смехом детей, потому что они забирают их. Все хотят пустые сосуды, чтобы заполнить их молоком (ангелы) или бензином (демоны), все тянут канат на свою сторону, пока не порвут ребенка. А лучше бы порвали, потому что, смотрите, (снова экскурсовод) наш лучший экспонат в музее, Тринити Па… А где она? (смотрит: пустая лужайка, пустой дом, пустой мотельный стул). Сбежала, как обычно, но да ладно… наш лучший экспонат. Ее не порвали, она осталась человеком на земле, узлом на канате, в duty-free зоне, в Швейцарии, если хотите (все хватаются за животы и смеются), но какова награда? Тонуть в озере слез? Бегать с места на место, везде оставляя грязевые лужи? Носить в себе проклятие похуже тех, что раздают египетские Боги? Думать, что заслуживаешь смерти и поджидать ее за углом магазина? Не лучше ли отдаться на растерзание высшим силам, ведь у них, хотя бы, есть на тебя планы. Они подарят смысл жизни. Может быть, смерти, но какая разница? Лучше, чем искать мертвых родителей в озере и просить у трупов полюбить тебя хотя бы с того света (все смеются). Господа, идемте дальше… (занавес, ангелы хлопают и рассыпают попкорн по облакам, вместо конфетти). Особняк перед глазами Дина расплывается в озеро. Он не может сфокусировать взгляд и моргает. «Я всегда смотрела из окна в озеро…» слышит он как предсказание, как самоисполняющееся пророчество. «Когда я посмотрела в окно, они были там. Всплыли» слушает он во второй раз, устремляя взгляд вперед, через лобовое стекло, через дороги к озеру. Он видел в ее глазах сожаление, но не понял, что оно относится не к потере приемной семьи. А эгоистично и по-детски она сожалела о том, что ее оставили дома. Наблюдать в окно. Последнее наказание — смерть без нее. — Сэм, озеро, — как свет в конце туннеля, но по факту, солнце пробилось сквозь облака. Сэм и Дин видят одну и ту же дыру в небе. Дин готов кричать ему в трубку, чтобы он понял быстрее. — Озеро с кухни, в которое она смотрела… в окне, — перебирает он слова в неразборчивой куче вариантов, морщась, и жестикулирует в одиночестве в машине. Вспоминает слова Трин про дом, смотрящий на озеро. Последняя картина, которую она видела, перед тем как ее поглотил лес. — Озеро в окне. Иди к озеру. Но Сэм начал движение уже на первой фразе, потому что знал про озеро, читал в документах, в газете, в глазах Трин. Развернулся и побежал в обратную сторону, в конец, к последнему дому, но к первому упавшему домино, ведь в самом конце линий домов — начало. Наконец-то ебучая разгадка проблемы, которую Тринити сама загадала и сама же за нее расплачивается, все честно. Даже умереть заставляют, как брошенную дворнягу. В озере и в наручниках. — Сэм, — кричит Дин в трубку, немного злясь, потому что Сэм не ответил, но и не выключил звонок. Телефон в руке, но не у уха, потому что руки согнуты в локте, чтобы бежать было удобнее. — Сэм, — протягивает во второй раз вопросительно, но не получает ответа. Вздох, успокаивающий самого себя. Закрывает глаза. — Сэм, — тихо и… один только Бог знает, безнадежно и умоляюще. Но нет, ничего. Сэм бежал. Конечно, она пошла к озеру. Она не хотела (по крайней мере, сознательно), но ноги несли ее. Под влиянием проклятия голоса в голове стали в десять раз тяжелее, потому что там проигрывалась кассета тысячи мертвых (а может, всего лишь пятерых), и все они винили ее в озере, которое она приручила и устроила мясорубку. Домашних животных нет, только вода, которая слушалась и каждый день плескалась в одной яме. Озеро, которое явно любило ее, раз молчало в ответ. Раз не говорило «наша работа была благословением, пока не появилась ты». Озеро молчало. Пока не забрало оскорбителей. Но и детей тоже. За что, ебанное озеро? Возможно, если бы я сбежала с Майклом и Джулией той ночью, они бы не утонули? Но я решила обидеться в очередной раз и уснуть в стоге сена. Они же дети. Они вообще понимали, что утонуть, значит умереть? Ага, а что значит умереть, они знали? А кто вообще понимает, что это значит? Я понимаю. И в этом есть самый понятный смысл из всех, которые навязывывает жизнь. Если закопать себя на дне озера (вырыть ту самую могилу) означает попросить у вас прощения, то я опущусь ко дну без проклятия египетских богинь. Она видит озеро, но оно как зеркало в прошлое. Как мираж в пустыне (ты надеешься, что он настоящий, и твоя жизнь тоже). Как-то самое, что ждет тебя, после часов бесполезного хождения под палящим солнцем. Наконец-то можно охладиться, и, о, как хотелось занырнуть (голоса в голове уже булькали и пускали пузыри, и чтобы их понять — нужно пустить воду по венам). Возможно, она подойдет ближе и поймет, что никакого озера (семьи) не было. Возможно, она их нарисовала (конечно, нет). Возможно, ей проще думать, что они утонули, ведь если они живы, они забыли о ней? Опять ее жизнь кто-то нарисовал и продолжает рисовать, потому что ноги сами делают шаги вниз по склону. Как сон, которым она не могла управлять (опять? Кас? Нет, намного хуже). Ее тянет в озеро, как к единственной могиле, которую нельзя вскопать. Ангелы смеются. Быстрее ложись и умирай, чего ты ждешь? Потому что вода — не земля, она выскальзывает из рук и одновременно обнимает, как бы ласково приглашая захлебнуться. Воду рыть не надо, достаточно расслабиться и начать погружение. Мечты сбываются. Она всегда хотела слиться с местностью, вот же ирония. Слиться ей позволило только озеро, потому что в нем она растворяется на атомы и становится просто очередным камушкем на дне. Очередным кувшином и водорослью (с ними приятно, они не разговаривают). Очередным скелетом на дне. Заходя в воду, она бы распахнула руки, позволяя утопленникам себя схватить, но она лишь дергает плечами и руками в наручниках. Вода холодная, и она скорее умрет от переохлаждения. Сколько раз озеро было верным другом, заменяя маму, папу и домашнюю собаку, так пусть исполнит последнее желание. Она уходит под воду с головой. Я наконец-то стала одним целым с чем-то, даже если это что-то — смерть. Вода размывает лицо, и ее больше не найдут. Не обратят внимание, как на старое кресло в углу комнаты. Засохший цветок на балконе. Банка специй на последней полке. Может, такова скрижаль? Умереть, потому что суждено? Потому что прожила не по правилам слишком долго? Шум воды, преследовавший ее в лабиринтах, был просто бушующим озером (впитало столько соли, что стало миниатюрным морем!), которому не хватало последнего потерявшегося ребенка. Сбежавшего не по плану. Оно ищет. Оно нашло. Последняя упрямая доминошка, которая постоянно поднимается с колен. А теперь ложись рядом с… (там давно никого нет, их достали и кремировали, Кас же сказал, она точно помнит, что сказал, но почему же к ней плывут темно-зеленые лица?). Кас, ты обманул? У Каса отключена человеческая частота, он не слышит. Только дети, которых хотелось увидеть тот самый последний раз, и она их видит. Это ее свет в конце туннеля? Только свет мутно-зеленый? Они плохо выглядят, они не дышали два года (а может и всю жизнь), они уже как все те магические твари. Рыбы погрызли кожу, остатки мяса свисают с конечностей, кости переливаются под лучами солнца. Они скучали. У них наверно выросли жабры или русальные хвосты, и, если Трин захочет, она может снова стать их родственником. И если она уже не дышит и умирает, то разве происходящее грустно? Эстер наверняка прячется в водорослях и делает вид, что не скучала. Заплетает им косички, лишь бы не сестре. Родители? Возможно переродились в двух ужей, жалующихся на сырую погоду. Трин дергает ногами и тянется к утопленникам. Наверно, если бы ей сказали (звука нет — только вибрация воды и пузыри), что родители всегда любили ее, она бы поплыла вниз быстрее. И проклятие бы было бессильно, потому что оно всего лишь атрофировало конечности, чтобы Трин не пыталась всплыть. Но она бы вернула себе контроль только для того, чтобы раствориться в темноте. Вода вокруг, вода в ней — какая разница? Но она рефлективно начинает откашливаться и глотать воду, щуриться, смотреть наверх. В угасающий солнечный свет (солнечный свет — это ангельские первые ряды, и если Кас смотрел с ними, то как ты мог, Кас?). Кас не смотрел. Его не звали. Он пытался уворачиваться от клинка Рафаэля, и ему не до тонущего, маленького человека… Ее содрогания останавливаются. Теперь она точно лучший экспонат в музее, ведь, посмотрите (экскурсовод вернулся), мы нашли ее и вернули на место, повесили на гвоздь, чтобы больше не сбегала… да, она немного синяя и мокрая, но зато она больше никуда не уйдет! Она будет напоминанием подрастающему поколению о последствиях неправильного выбора. Всегда нужно слушаться старших! Между ней и поверхностью воды вырастает стекло, и она не может всплыть. Конец? Нет, Сэм Винчестер. Как рука Господа (ага) достает непослушного ребенка за шкирку. Потом за шею, за плечи, за спину — он нырнул за ней, потому что видел, как ее черные волосы поглощает вода. Есть последний шанс послушаться старших (а выбора особо нет, она не дышит и не видит). Телефон остался брошенным, с продолжающимся звонком, на берегу. Трубка разрывалась от Сэм, твою мать, Сэм, скажи, что ты нашел ее и сам не подох, ало, твою мать… Сэм тянет ее за талию наверх и оказывается на поверхности, глотая с хрипом кислород (он тоже не железный, знаете ли, хоть на вид и непробиваемый). Оказывается, она еще не полностью отключилась, потому что начала моментально кашлять и плескаться в воде. Ноги нащупали дно. Он выходит к берегу мокрый в той же степени, что и Тринити. Его руки отпускают ее, чтобы позволить упасть и доползти до суши самостоятельно, параллельно откашливаясь. Сэм выходит на двух ногах, но задыхается от недавнего спринта и прыжка в воду не хуже Трин. Выбравшись на сушу, как после кораблекрушения, она остается лежать на боку и выблевывать воду. Сэм проходит на два метра дальше и садится у брошенного телефона, из которого доносился только шум сигнала. Дин даже не пытался позвать кого-либо. Молчал. — Дин, я нашел ее, — пытается отдышаться и смотрит в небо. — Все нормально. Молчание. Сэм слышал только бесконечное молчание и бессильно, глубоко дышал. Но и Дин, который там через несколько дорог сидит в машине, опускает телефон к подбородку, к шее (чтобы его не услышали), закрывает глаза и, насколько это возможно, сдержанно выдыхает носом. Глаза закрыты. Телефон сжимается в руке. Тишина, и никто друг друга не слышит. Его только что откачали. Он только что очнулся после запуска сердца дефибриллятором. Он словно засыпал, ему снились ступеньки, он наступает на последнюю и проваливается в дин, я нашел ее. Сэм знал, что он услышал. И теперь пытается проглотить ответственность за очередную смерть, которую успел возложить на себя за десять минут. Но она никогда не глотается. Лишь откашливается в унитаз по ночам. Дин давно болел, но физически был неприлично здоров, поэтому когда ему говорят «бу» и пугают неспасенным человеком… его тошнит от страха. Он пытается перестать видеть черные пятна перед глазами и дышит. Все учатся дышать заново. Кто-то даже буквально. Тринити хрипит и продолжает изредка выплевывать воду, которая стягивала горло. Дин слышал отдышку каждого, как когтями по стеклу. Он продолжал с напором закрывать глаза. — Едь сюда. И он наконец-то отключает звонок. Сэм опускает уставший и помутневший взгляд к Тринити, которая продолжала лежать на боку и пустыми глазами смотреть в озеро. Как будто выцвели на солнце, без зрачков. — Можешь идти? — спрашивает он у белого пятна (белая, мокрая футболка). Плечи то поднимались, то опускались. Воду она всю выплюнула, но в ушах все еще булькало озеро, поэтому она не услышала. А может и услышала, но кто сказал, что проклятие смылось? Что она вообще выжила? И что отдых на берегу озера с Сэмом Винчестером — это не ад? — Понял. Он поднимается, делает два шага и забирает Трин к себе, снова спасает, снова на руки, снова безжизненная кукла, чья голова тут же виснет, как у новорожденного младенца. Театральная бутафория оживает, но теперь Трин — просто картонка. Осенняя школьная подделка. Нарисованный маленький ребенок, и на нее вылили воду… теперь пустая бумага, как она и мечтала. Ее спасают, как она и мечтала. Ей, конечно, не говорят, что ее любят (у Сэма не установлена программа), но она верит его молчанию и тому, как он проходит мимо кабинетов Стэнфорда… то есть, домов, и уносит отсюда тело. Она не помнит, как он взламывает машину на обочине дороги. Ее садят на заднее сидение и накрывают сверху покрывалом, которое было расстелено на сидениях. В глазах мутит. В глазах все еще путаются зеленые водоросли, хотя на самом деле, если прищуриться, Сэм Винчестер украл красный опель (судя по запаху духов и количеству висюлек — женский) и уже куда-то мчал. Взгляд фокусируется. Под колючим одеялом не становится теплее. Что бы Сэм не делал — не становится теплее. — Ты в порядке? Все равно не становится теплее. Ее взгляд переносится к нему, к мокрому затылку. Они снова выглядят одинаково. Две побитые злые собаки. Вроде выбрались из общей ямы, но они как два минусовых магнита, которые при сближении начинают отталкиваться. — Да, — отворачивается Трин и кладет голову на бок, наблюдая за проносящимся, размытым (все еще) лесом. Вдохи и выдохи она делала ртом, потому что нос невыносимо жгло. — Не делай вид, что тебе есть дело. Молчание, осознание… Он слегка опешил от прямолинейной наглости. Это эффект заднего сидения или…? Потому что будь она с ним лицом к лицу, вряд ли бы вырастила клыки и начала шипеть. — Ладно, не буду, — отвечает он уже почти незаинтересованно, холодно, потому что съезжал с главной трассы на неосвещенную дорогу. — Чего ты хочешь? — но она продолжает. Ее сердце билось в горле, разгоняло кровь и наконец-то согревало, но одновременно ее тошнило. Не все вылилось. Теперь отравленная жидкость навсегда под кожей, и как бы грустно не было, она согервала. И ею хотелось плеваться. — Сейчас? — его голова на секунду дергается к плечу, к тому, за которым наглела ожившая кукла. — Сухую одежду, — но он плюется в ответ. — Нет, что ты от меня хочешь? А, понял. Он понял, в чем заключался смысл смелых вопросов. Она почувствовала действие проклятия в полной мере, словно успела прочесть инструкцию по использованию под водой. Ей же никто не может врать, как и она никому не может врать. Она бесстыдно пользуется моментом. Даже холодная и синяя стоит на ринге напротив него. Коленки подкашиваются, сэмов в глазах становится несколько, и после первого удара она скорее всего улетит в нокаут, но попробуем. Ей хотелось выжать из проклятия по максимуму бонусов. — Ты же еще жива. Мы хотим помочь, или нужно больше доказательств? Он отвечает вопросом на вопрос да еще при этом говорит не за себя, а обобщает предложение в мы, втягивая в разговор Дина. Как бы смещая с себя свет лампы (освещения на дороге нет, только свет из окон особняка, поэтому Сэм сливался с черным сидением). Но Трин уже поняла, но не могла двинуться с места, словно сон по-прежнему сковывал, а одеяло прибили к ней гвоздями. Сэм тормозит за Импалой на обочине. Фары выключены, силуэт не двигается, значит Дин какого-то черта ушел внутрь. Для Трин же все темное было просто бесформенным темным. Что дно озера, что в машине с Сэмом — какая разница? Только в озере исход был ясен, а с Сэмом каждый день некончающаяся партия шахмат. Иногда он поддается, но потом съедает половину ее фигур и усмехается. Трин отчетливо осознает (зрачки вырастают обратно, хватаются за движущийся силуэт Сэма) и готова задохнуться (открывает рот, как беспомощная рыба), но он уже выходит из машины и захлопывает дверь. Не идет к Импале и не идет к особняку. Открывает заднюю дверь, у которой сидела Тринити. — Почему я могу врать тебе? — вспоминает Трин свой ответ на утешительный вопрос Сэма, в порядке ли она. Ответ был «да», но как у нее получилось вернуть контроль над языком? Дверь скрипит под давлением руки Сэма, который копошится в определенных отверстиях двери скрепкой. — И почему ты врешь мне? — Сэм что, управлял проклятием? Сэм — ее настоящее проклятие? Сэм что, египетская или какая-то другая адская тварь, на которую не распространяется магия? По субъективным ощущениям Трин, он призраком преследовал всю ее жизнь: подкладывал мины и вращал стрелки на часах, как рулетку в казино, которая продолжает крутиться по сей день, как вечный двигатель и путать Трин в показаниях. Сколько время? Когда бы она не смотрела на часы, стрелка не показывала точную цифру. Всегда размыто. Всегда как во сне, когда не видно чисел. Всегда непонятно, когда бежать, потому что часы начинают отсчет назад. Мина вот-вот взорвется. — Что с тобой не так? Трин протягивает руку, чтобы он не закрыл дверь намертво. Он сломал замок под себя, чтобы ее невозможно было открыть изнутри. Рука перехватывается другой рукой. Запястье сжимается перед распахнутыми глазами Трин, словно он вот-вот скажет смотри, почему не надо мне препятствовать. Смотрю. Он наклоняется, продолжая сжимать запястье. Оправданий для жестокости нет. Но и свидетелей тоже нет. — Может еще спросишь, почему я редко звоню и не дарю цветы? — говорит он тихо, заставляя лоб девушки наморщиться в непонимании. Вся его жесткость оправдывалась обстоятельствами, но честно говоря, обстоятельства всегда лишь удачно складывались в пользу Сэма. На самом деле ее шея идеально подходила под его нож. — Или этот вопрос ждет Дина? — дерзит до конца и больше. Пробивает выстроенную стену и идет дальше. Трин смотрит и не двигается. В голове пульсировало имя Дина, как единственная горячая точка на теле, потому что… Дин? Почему он продолжает укалывать именем брата, словно он был уверен в его колкости. И действительно, оно кололось как раскаленная кочерга из печи. Согрел до смерти, спасибо. — Оставайся в машине, — отпускает руку аккуратно, ослабляя хватку и показывая освободившиеся пальцы, как бы говоря смотри, я тебя спас, теперь этот факт будет использован против тебя. — И пожалуйста, не пытайся самоубиться об Импалу. Дину не понравится, — захлопывает дверь с легкостью, но оглушительно громко. Так что Трин вздрагивает. По ощущениям, дверь захлопнулась с ней по середине. Красный опель перемолол ее в мясорубке и если что — она сольется с красной обстановкой. Звон в голове удаляется вместо с Сэмом Винчестером, который исчезал на территории особняка. Голова не тянулась к стеклу, чтобы разбить ее. Голову. И руки с ногами не тянулись к водительскому месту, чтобы устроить автокатастрофу. На скорости двадцать? Можно только разозлить Дина за помятый багажник Импалы. Он бы сказал «Трин, если бы это было не проклятие, я клянусь…». Возможно, проклятие поставили на паузу. Потому что она слышала только собственное дыхание и наблюдала пар изо рта. Можно подумать, она не умерла, либо ад слишком изощрялся, а рогатые демоны прятались за стволами деревьев и перешептывались… Когда начинать ее сжечь? Дождаться, когда она замерзнет до смерти, и тогда заботливо чиркнуть спичкой? Трин ждала чего угодно, но происходящее ужасало. Не происходило ничего. Сэм заглядывает в приоткрытую деревянную дверь. Горел свет. Машина журналистки не стояла у порога, значит, не приехала. Но дверь открыта, словно Дин полный идиот? Сэм держит пистолет наготове и проскальзывает внутрь. Особняк, каким он его себе и представлял. Висящая люстра, громадные растения, банки с пчелами на полках (ладно, странно) и черная ткань… Черная ткань закрывала некоторые места на стене. По одному упавшему краю он видит, что за тканью зеркало. Стоит тихо у стены и осматривается. Окна закрыты занавесками. В ванне зеркало закрыто той же черной тканью. Богиня не любит зеркала или сегодня поминки? И где Дин? У порога рассыпана соль, которую Сэм нечаянно размазал по паркету. Дин явно готовился к ее приходу и, возможно, где-то прячется. На глаза попадается разбитая ваза у широкой лестницы с позолоченными перилами на второй этаж. Разбитая так, словно ею бросались как футбольным мячом. Обстановка оценена как небезопасная и за ближайший угол выглядывает сначала не он, а вытянутая рука с пистолетом. Огромный пустой зал, который украшали лишь четыре столба, с похожим позолоченным кольцом и… Дин у столба. — Дин? — опускает Сэм инстинктивно пистолет и бежит к Дину. — Сэм, — предупреждение доносится с опозданием, потому что за секунду до Сэм оказывается откинутым к столбу напротив. Привыкший позвоночник все равно трещит и пропускает разряд тока по телу. Они как два лоха остаются припечатаны к столбам. — Мальчики, ну это несерьезно, — цоканье каблуков притягивает к себе внимание. Золотое обтягивающее платье. В руке золотой посох. Черные жирные стрелки на глазах, словно она косплеила Клеопатру, и черное перо страуса, элегантно прикрепленное к затылку, конечно. Женщина с экрана телевизора уже не выглядела как бизнес-вумен. Скорее готовая к ролевым постельным играм. — Сначала вы нарушаете естественный ход событий, а потом приходите ко мне домой? С солью и серебром? Если вам надоело жить, так и скажите. Ее звонкий девичий голос пел и был приятен для слуха. Нужно было себя одергивать, чтобы не вслушиваться. Дин морщится и кривит губы в саркастичной улыбке первый. — Заставлять людей кончать жизнь самоубийством? Это естественный ход? — бросает он небрежно Богине и заставляет ее резко обернуться. Она стоит посередине, позволяя любоваться собой, но теперь медленно и загадочно цокает каблуками в направлении Дина. Она была как маленький, пушистый пудель в наморднике. Она опускается на корточки, чтобы установить зрительный контакт. — Дин, как ты можешь такое говорить? — ласково и нежно она рассматривает его лицо, проводя по нему пальцем (Дин дергается в сторону, но палец остается на его щеке). Ей действительно больно это слышать, или она помимо того, что Богиня, еще и актриса из пятого Б? — Я никого не заставляю умирать. Они все просят правду, но сами же не хотят ее слушать. Люди постоянно противоречат сами себе, ты не знал? Он не хотел верить лисьим глазам, потому что адская, ангельская или египетская… она все еще сверхъестественная тварь. И они все мечтают пропагандировать свою политику. У всех есть свои планы на планету и пока что — правят люди. Ну, другой вопрос, что у них плохо получается, планета активно рушится (блять, может, твари бывают правы?) но факт остается фактом. Каждая тварь пытается забрать власть себе, забирает людей, перерождает их в свою расу, надеется создать армию сильнее, чем у соседа, а они, два обычных человека, придумали свою политику. Какую? Надо вспомнить на досуге. — Тебе жалко Тринити? — она сводит брови домиком и поджимает наигранно губы. Брови Дина тем времени расслабляются, и он начинает смотреть на нее исподлобья. Шевелит руками, представляя, как хрустит в его руках ее шея… — Но ведь не я заставляла ее топиться, это же ЕЕ детская идея-фикс, НЕ МОЯ, — она кричит последнюю фразу и встает, отходит от Дина передом. — Спроси у нее сам, — поднимает руку к арке, которая вела в переднюю, к лестнице и разбитой вазе. — Ты знаешь, она не соврет, пока я здесь, — и довольно, развязно улыбается, сверкая желтым цветом в глазах. Рука театрально представляет оживший экспонат в музее. Мокрая, побитая бледная Трин появляется в проходе. Третий пойманный человек. Дин шевелится, но его стягивают магические невидимые веревки и одна, его собственная, около шеи. Получается только скрипеть зубами и двигать ногами на полу, но они никак не помогают. — Ладно, признаюсь, я отперла машину силой мысли. Я так умею, — смеется богиня и поднимает шутливо руки вверх. — Ты хорошо постарался Сэм, но тебе сколько, — она поворачивается на пятках к нему и щурится, — тридцать? А мне шесть тысяч лет, и я знаю, как закрываются и открываются машины. Представляешь? — лицо Сэма почти никак не реагировало на самолюбование. Его глаза занимались работой — осматривали помещение и искали возможные точки отхода, и при этом, он придумывал способ схватить Богиню и отправить посылкой Кроули… но как? Вызвать Кроули сюда — хороший план. Для начала хотелось бы вернуть конечностям контроль. — Трин, не стесняйся. Присаживайся у свободного столба, он не кусается. Трин начинает шагать по направлению к свободному столбу, который находился посередине, но дальше всех остальных. За ней наблюдают и сворачивают головы, как на показе мод. Она по-прежнему не могла действовать своим умом, ею с джойстика управляли магические силы. Спина касается холодного столба. Но он не холоднее, чем она. Давай поспорим. Она соскальзывает вниз до паркета и садится, отзеркаливая положение Винчестеров. Вместе с ней — они воссоздали прямой и красивый треугольник. — Честно говоря, я не хочу вытаскивать из тебя правду. Ты уже наслушалась ее сегодня, правда? — правда, правда, правда? У Трин звенит голова из-за десятка колоколов, которые она слышала поверх фонового женского голоса. Она прищуривается, в надежде, что улучшит слух. — Я только хочу поблагодарить тебя. Ведь если бы не ты, я бы не смогла так эффектно вернуться и наказать врунов. Ох, как я не люблю врунов, — она опускается на корточки к ней и дергает плечами, словно где-то далеко подул сквозняк. Настолько ей противно слушать что-то, кроме правды. Колокола начинают бить по вискам как секундная стрелка. Она чувствует, как проходит время. Как каждая секунда тишины рисует в голове картинки и проигрывает ужастик в кинотеатре с одним, упрямым зрителем, режиссером. Та самая картина, которую смотрел Кас. Будь он здесь, он бы понял намеки египетской богини, потому что видел. — Да, Мэддисоны вызвали меня, я не могу не быть благодарной им тоже, черт бы их побрал, — нехотя тараторит богиня, устремляя взгляд к потолку, хотя обращаться к мертвым надо вниз. Ей не хотелось уделять внимание врунам, — но ты указала на них, Трин. Ты сказала «я хочу, чтобы люди узнали правду», и они узнали, — она хрипло шепчет, скрипит сожалеющей интонацией, поглаживая теперь мокрую щеку Тринити. Но она не пытается дернуться в сторону. Завороженно смотрит, потому что… проклятие или осознание своей нечеловеческой сущности? Теперь обвинение все умирают из-за меня приобретает физический облик. И это не злой монстр под кроватью, а девочка под одеялом. Бояться надо было себя и своего шкафа. У него не вырастают клыки, а выпадают молочные зубы. Глаза не сверкают, а всего лишь весело переливаются на солнце. Озеро-друг, озеро не может причинить вред, если ты сама не захочешь. Захотела? Нечто злое начинает дышать вместо Трин. Запускает легкие и тут же сдавливает ей шею. Вены — корни. Теперь оно превращается в бьющееся сердце, бледную кожу и стеклянные, понимающие глаза. Теперь противная навязчивая мысль — легкая. Просто правда. — Ты была хорошей девочкой. Я отпустила тебя, я подарила тебе жизнь, но кто же знал, что яблоко от яблони недалеко упало? Ну, технически ты не ИХ яблоко, — исправляет сама себя решительно богиня и цокает, вспоминая, что Тринити всегда была приемной, — но ты взяла от родителей самое плохое, Трин, зачем? — и ей действительно жаль. И ей действительно хотелось узнать зачем, но, Трин тоже хотела? У этой магической женщины словно просыпались человеческие чувства, когда она разговаривала с людьми. Словно беспорядочно убивать не ее конек, не по ее египетской легенде. — Ты начала врать, а если ты врешь, я не могу быть тебе другом. — Я не желала им смерти, — заикается Трин подходящими слезами и неизбежно произносит правду. Иначе она не могла. Иначе ее бы вырвало своими внутренностями себе на колени, потому что так работало заклинание богини. Зато сказанная правда чувствовалась, как теплое молоко на ночь, и поэтому… — Конечно, нет, в глубине души никто никому не желает смерти, но знаешь? Когда люди, которые причинили тебе боль, умирают, становится легче, — и она продолжает гладить ее по щеке, как самого любимого ребенка. Как тем, кем она никогда не была. Так, как никогда не гладили ни настоящие, ни приемные родители. Какой ужас, ведь ласково с ней обращаются только Сэм Винчестер и египетская богиня. Но в конце-концов оба убьют ее, если в субботний вечер будет скучно. Понятен намек, кто твоя семья? Понятен. Особенно ей понятна правда, что мертвые родители принесли ей облегчение. Мертвые дети? Она стерла их из памяти, чтобы не вспоминать тех, кто нуждался в ней, но она подло сбегала. Чтобы проглотить твердый булыжник вины и спокойно спать по ночам, не перебирая бесконечные варианты спасения, нужно стереть. Нужно представить, что ты другой человек. Например, студентка Стэнфорда звучало когда-то неплохо. Нормально. Теперь она думает, что примеренные на себя роли всегда сидели туго, душили, как одежда не по размеру. А если бы она сбежала на день раньше? А если бы она не поссорилась со всеми в последний день? А если бы она была немного взрослее в свои шестнадцать, а не тупой эмоциональной малолеткой? Непростительно. Теперь жить непростительно. — А знаешь, — свой тихий монолог она прерывает режущей воздух усмешкой и сверкающими белыми зубами. Она возвращает руки от Трин к себе и складывает на коленях (в одной руке она всегда держала посох, как неотъемлемую часть тела, и теперь он лежал на коленях вместе с руками), как подружка, которая готова была рассказать сплетни из параллельного класса. — Ты напоминаешь мне Нефтиду. Учили в школе? — Египетская богиня рождения и смерти? — доносится издалека с эхом. — Пять с плюсом, Сэм, — улыбается довольно женщина, не оборачиваясь назад. — Не видела ее уже пару тысяч лет... заработалась. Она богиня смерти, покровительница мертвых, если быть точнее. Помогала Осирису отправлять мертвых на тот свет, — шумно вздыхает богиня и пожимает плечами, утопая взглядом далеко за пределами особняка. — Один Бог Ра знает, где она и чем занимается. Его я, кстати, не видела после рождения вашего Иисуса. Видимо, испугался конкурента. Окружение молчало. — Последний раз, когда я видела Нефтиду, она помогла сестре искать мертвого брата Осириса, брошенного в Нил. И знаешь, она никогда не плавала днем, всегда чего-то боялась… — она начинает пристально ковыряться в глазах Тринити (искать в них Нефтиду, словно она переродилась в Тринити), но Тринити ничего не скрывала, она не могла, она покорно слушала и позволяла вскрывать себе грудную клетку, — она не была многословна по поводу своих чувств, но знаешь, что я думаю? Она боялась дневного света, потому что он раскроет, что все смерти лежат на ней. Ведь если нет мертвых — ее жизнь потеряет смысл. А ночь и вода — лучший способ потеряться. Как думаешь? Ей задают вопрос по поводу ночи и воды или древняя египетская богиня пытается найти в Тринити другую египетскую богиню? Трин открывает рот, чтобы ответить, потому что она обязана, ей приказывают, но богиня задавала риторический вопрос. — Я думаю, она так и сделала. Потерялась. Теперь она в ночи. Теперь она в воде. Она все, что человеческий глаз уже не замечает, а потом хлоп, — она пугает Трин, дергаясь наигранно вперед и в конце улыбаясь, — и убивает, потому что не может сбежать от своей сути. — Извини. Богиня. Древней Греции или как там? Тут уже богиня не могла не обернуться, потому что неуважительный тон ударяет ее как пощечина. Улыбка моментально сползает с ее лица и она оборачивается, оставаясь сидеть на корточках напротив Трин. — Вообще-то Египта, — презрительно с шипением. — Черт, прости, — выдавливает из себя смешок Дин и наивно пожимает плечами, — вы все сверхъестественные твари как будто с одного завода. Он ожидал, что она подскочит и накинется на него. Что эмоции, которые ежесекундно испытывает богиня выкручены на максимум (так и было), а агрессия сыграет ему на пользу, потому что он отведет от Трин скользкую, рассказывающую детские сказки, мразь, но… Ее глаза, конечно, сверкнули желтым (как у кошки), но тут же вернулись в прежнее, спокойное состояние. Уголок рта дергается в довольной улыбке. Решительная и неестественная улыбка исчезает. Богиня поворачивается обратно к Трин. — Это красивые парни, Трин, — начинает издалека богиня, но Дин уже понимает и от безысходности ударяется затылком об столб. Попытался в очередной раз освободить себя от магического контроля, но получил лишь очередной синяк. — Просто невероятно красивые парни, — повторяет богиня и закатывает глаза, представляя Бог, Дьявол, Зевс, Ра знает что. Теперь мотает головой Сэм, предсказывая для себя примитивность вопроса. — Скажи. Кого ты любишь? Дин, раз ты захотел играть по-плохому, богиня с радостью сыграет с тобой по-плохому, только не забывай, что ее желтые глаза видят через кирпичны стены (прожигают вазу, за которой ты прячешься), и твои карты в рукаве очевидно слабые, а твой юмор — жалкий блеф. Он хотел помочь Тринити избавиться от психологических уловок, избавить от удушья, но затянул узел потуже. И не только ей. Точнее, вообще не ей. В принципе, типичный результат попыток оказать кому-либо помощь. Дин всегда делал только хуже. Он готов был оторвать себе руку, чтобы освободиться. — Никого, — покорно отвечает Трин, без запинки. И это ничто иное как правда. Дин выдыхает с закрытыми глазами, как после просвистевшей мимо него пули. — Хм, ладно, — не на шутку задумывается богиня и снова начинает рыскать в глазах Тринити как в чужом доме, в чужих вещах, в чужих фотографиях (но там пустые рамки). — В кого из братьев ты влюблена? — Ни в кого. Еще одна пролетевшая пуля. Уже ближе. Уже задело ухо. Сэм не смотрел Дину в глаза, хотя Дин был не против поймать бегающий, сбегающий как таракан, взгляд. Но Дин смотрел с недоверием, будто пистолет у Сэма напротив. — Точно, вы же недавно познакомились… — снова осознает свою ошибку богиня и сама досадно вздыхает, но собирается с силами, напрягает свои глаза и ищет в чужих глазах правду. Одно дело, что Трин расскажет все, что угодно, но подобрать правильный вопрос, вот настоящее искусство. Глаза Трин были неподвижными. Стеклянными. Красными от воды и, может быть, от слез, но у нее было времени даже поплакать. Уже два года как не было. В ее двух серых и бесцветных скрывалась черная, утопающая, кричащая девочка, хоть Трин и продолжала активно давить ее голову под воду, и кто, как не богиня правды, мог уловить легкое дрожание. Сжимающиеся скулы. Нервное сглатывание. Женщина перед ней победно и скромно улыбается, еще не задавая вопроса. Но настоящая Трин уже кричала — нет. — К кому у тебя есть что-то, что ты сама не можешь объяснить для себя? Что-то не твое, полностью чужое, чувство-паразит, которое ползает под кожей, и ты не можешь от него избавиться? — она будто начала читать стихи, гипнотизируя зал. — Оно съедает тебя каждый день по кусочкам, и ты бы пошла на все, чтобы избавиться от него, но, — она роется в ее глазах, рассматривая пустые рамки без фотографий, но смещает взгляд вниз. На потрескавшуюся нижнюю губу с незажившей царапиной, — где-то далеко, в глубине души… ты ищешь любовь, которой у тебя никогда не было, и не имеешь представления, как она должна проявляться. Так кто? Так кто? Так. Кто. Последние секундные стрелки. В горле застревает три буквы (разве могло быть иначе?) Сэм смотрит на Дина, склоняя голову и немного ею мотая, как бы, если что, я здесь не при чем… Так? Кто? — Сэм. О, он при чем. Все слышат. Богиня подскакивает с корточек и бежит весело к Сэму. Оставляет посох, как послушную собаку, на паркете рядом с ногами. — Сэм, чувства взаимны? — Что за детский сад? Ее улыбка стирается с лица. — Отвечай. Ты должен мне ответить. Правду. — Я говорю правду. Нет. — Почему ты врешь мне, кто ты? — кричит она ему в лицо, хватая за воротник куртки, готовая растерзать на кусочки прямо здесь, перед всеми, у столба, и честно? Трин бы дослушала до конца. Кто он и почему врет. Но, купаясь в ванне из своих человеческих, искренних эмоций, богиня допускает ошибку. Она оставляет сокровенный посох на полу, то есть, выпускает из рук. Чары ослабевают. Винчестеров больше не сковывают кандалы и невидимые веревки. Ее первый хватает Сэм и заламывает руки, быстро оказываясь сзади и успевая пнуть посох в самый дальный угол зала. — Дин, открой вон то зеркало, — на повышенном тоне дает указания Сэм и кивает в угол около закрытых окон, удерживая руки богини, — она не просто так их скрыла, она их боится, потому что заклинание сработает и против нее, если она себя увидит. Из ее горла издается беспомощный рев. Он был прав. Пока богиня любовалась и восхищалась своей проницательностью, Сэм успел осмотреть зал и заметить еще одно занавешенное зеркало. Все отражающие поверхности закрыты. Людям нужно находится в присутствии богини, чтобы говорить правду. Ее говорящая журналистская голова всегда красовалась на экране телевизора, но сама она не может взглянуть на себя. Даже в глаза людям она смотрит немного издалека, не приближаясь впритык, чтобы случайно не попасться в свое отражение. Ведь самой себе говорить правду не хочется. Никогда не хочется. Конечно, она вырывалась и ерзала в руках Сэма, но он все равно притащил ее к прямоугольному старинному зеркалу, с которого Дин сбросил черное покрывало. Глаза упорно сжимались, ей же нельзя смотреть. Дин пытается открыть, а Сэм направляет ее голову прямо к зеркалу. — Как остановить проклятие в городе? — спрашивает Дин, как плохой полицейский, в сантиметрах от блестящего, бронзового лица. — Мне нужно исчезнуть отсюда, — говорит она сквозь зубы, превратившись из белого пуделя в рычащего и брызгающего пеной злого добермана. — Как сделать так, чтобы ты слушалась нас? — сценка, которую они исполняли, была не из легких. Хрупкая богиня оказалась не такой уж и хрупкой. Активно пыталась вырываться и двигать головой в разные стороны, чтобы не смотреть себе второй в глаза. — Нужно надеть анх. — Что? — морщится Дин в непонимании, услышав один неразборчивый, египетский набор звуков. — Крест на шее, — поясняет Сэм сквозь сжатые зубы. Так как руки Дина были больше свободны, он срывает с ее шеи золотой крест (тот самый рисунок на свечах и рисунок Каса) и показывает ей, как свою собственную золотую медаль. Мы обыграли тебя, дура. — Хватит дергаться. И сядь на пол, — по мере произносимого Дином, богиня выполняла приказ с недовольным, детским выражением лица, ведь она проиграла. — Вот вы ублюдки. — И заткнись. Богиня тут же вздыхает и закатывает глаза. Молчит. Дин пожимает Сэму плечами, все еще держа крест двумя пальцами. Рассматривает его и крутит перед собой. — Интересно, он на остальных тварях так работает? — он не получит ответ на риторический вопрос, потому что в лучшем случае они отвезут египетскую реликвию Бобби на сохранение, а в худшем случае сожгут в печи. Использование проклятых предметов даже с добрыми намерениями никогда не доводило до хорошего. Проклятый предмет как электричество, что течет сквозь живое существо словно проводник, и хочешь не хочешь, ты становишься очередной тварью, если повезет не умереть раньше. В зале со столбами Винчестеры устраивают призыв Кроули. По крайней мере, так они его обзывали. Помимо Кроули там было еще и этот ебанный демон, возомнивший себя не пойми кем, и выскочка с перекрестка и король ада, но ад еще даже не в курсе, в общем… как именно его зовут, Тринити могла лишь догадываться. Она стояла в проходе и наблюдала за странными вещами, которые Винчестеры притащили из машины. Нарисовали кучу знаков, зажгли ею ненавистные свечи, нарисовали черный круг под ковром, который находился ближе к первому столбу. А уж латинская речь заставила Тринити закрыть глаза и тихо, осторожно выдохнуть. Интересно, как они могут охотиться на сверхъестественных тварей, но выглядеть как одни из них? Заражение неизбежно? У второго столба появляется человек с дороги. Черные брюки, черное пальто, руки в карманах. Словно его не вызывали, а он сам пришел наведаться в гости к… богиня в золотом платье все еще сидела у зеркала и молчала. Наверняка за эти полчаса выдумала новые матерные слова на всех существующих и несуществующих языках. Кроули морщит лоб и поднимает носком своего ботинка ковер, замечая под ним кусочек дьявольской ловушки. — Боже, я же мог появиться хоть в соседней комнате, — указывает Кроули большим пальцем через плечо, — для такого мероприятия вам надо было устроить художественный кружок в каждой комнате, — Винчестерам ничего не остается, кроме как посмотреть друг на друга и пожать плечами, ведь надеяться каждый раз, что Кроули появится именно в нарисованной ловушке — наивно смешно. — Теперь о деле. Не думал, что когда-нибудь скажу это, но… — он щелкает пальцами, после чего девушку в золотом уже держали его два ручных демона под руки, — позвольте украсть у вас египетскую богиню? Щелкает пальцами еще раз, и компашка исчезает. — Мы сделали, то, что ты просил. Что дальше? — разводит руками Дин, хотя если Кроули не был заперт дьявольскими символами на паркете, то никакие настойчивые вопросы Дина Винчестера его не остановят. Кроули сам решал, оставаться или нет. — Дальше? Дальше вы продолжаете выполнять мои поручения. Сглатывает матерные слова и подбирает более щадящие. — Ты обещал помочь, — аккуратно подступает к тяжелой теме Дин. Боялся спугнуть своим голосом трусливого, но единственного знакомого разумного демона. А если он действительно король ада, у него наверняка где-то завалялся ключ от клетки. Но завалялся или Кроули бесконечно и бесстыдно блефует… можно только гадать на кофейной гуще. — Я обещал помочь, когда найду альфу, — поучительно поправляет Кроули, не доставая руки из карманов и прищуривая один глаз, — вы нашли мне богиню, которая будет рада поделиться информацией. Вы на шаг ближе к душе, поздравляю. Я вышлю вам результаты допроса по электронной почте. — Кроули, — Дин пытается вежливо остановить демона, понимая, что в следующую секунду они останутся втроем. Кроули мог исчезнуть из любой точки зала, но он разворачивается куда-то в стену. Демонстративно, по-королевски, уходит. — И оденьте даму в сухую одежду. Где ваши манеры? — брезгливо машет Кроули в сторону сжавшейся Тринити у стены, у прохода. Винчестеры инстинктивно оборачиваются назад, но обернувшись вперед — Кроули уже не было. Гробовая тишина особняка. Они остались втроем. Все спасены, но почему Трин так сильно хочется бежать? Спасаться?