Привет со дна

Заезд Дима едва не просыпает. Потому что всю ночь сидит с Санычем, они давят на двоих литр "зеленой марки" и ведут разговоры до самого рассвета. Голова слегка трещит, его мутит, но жить можно. Он уныло плетется к умывальникам, чистит зубы мятной пастой, полощет рот ледяной водой. Ей же умывается, стиснув зубы. От ощущения холода на лице становится чуточку лучше. Солнце уже жарит вовсю, нещадно палит с неба. Часть народа, пока он спал, привезли старые, воняющие машинным маслом автобусы. Со стороны спортивного поля доносятся вразнобой их голоса. Дима забегает в столовую к тете Маше, где она неодобрительно поджимает губы, оглядывая его заспанное и слегка отекшее от ночных посиделок лицо и торчащие в разные стороны короткие волосы, но все равно достает припасенную с завтрака тарелку с рисовой кашей, хлеб с маслом и стакан остывшего какао. В глазах темнеет от резкого чувства голода и он сметает еду с узкого подоконника в раздаточном окне с кухни меньше, чем за минуту. Внутри разливается ощущение тепла, и он благодарит румяную повариху, проникшуюся к нему еще в прошлом году, и постоянно подкармливающую. Слышит привычное "иди уже, охальник, опять все проспал!" и выскальзывает на улицу. Сезон официально начался, а значит, снова нельзя курить где попало, как в межсезонные пару дней, пока персонал занимается подготовкой к следующей партии детей. Пробирается в тень за столовой, прячется за раскидистую черемуху и достает из кармана шорт пачку "Петра". Чиркает спичкой и лениво опускается на сложенную картонную коробку, припасенную как раз для таких случаев. Сигареты вместе с бутылкой водки он вчера купил в соседнем с лагерем поселке. Сначала таскал продавщице записки от Саныча, потом дело пошло и без записок, начерканных корявым почерком физрука. Курево приходилось экономить, денег было, что кот наплакал. Вот и тянул по две, максимум три штуки в день. Сейчас то, конечно, попроще будет. Всегда можно настрелять у приезжих пацанов. У первых отрядов пяти сигареты всегда водились. Дым наполняет легкие и выходит изо рта аккуратными колечками, распадающимися в нагревшемся стоячем воздухе. Скоро должно начаться распределение по отрядам, и нужно снова тащиться на спортивное поле, под пекущее солнце. Каждый ебаный раз одно и то же. Ему искренне не понятно, почему он должен участвовать в этом каждый раз, ведь еще с прошлого лета он привязан к первому отряду. Первый отряд. Ставшая уже родной спальня на десять скрипучих кроватей, запах носков и дезодорантов, светло-зеленые стены, и лучшая воспитательница Олеся. Вожатые сменялись каждый сезон, с кем-то удавалось найти общий язык, с кем-то нет, это было не так важно. С нужными людьми контакты были давно налажены. Тлеющая сигарета обжигает пальцы, и, ругнувшись, щелчком ногтя Дима сбрасывает красный огонек на землю, тушит тапком. Окурок несет в руке до ближайшей мусорки, сделав крюк между душевыми и хозяйственными строениями. Под высокими соснами не так жарко, и он плетется на поле по земле, игнорируя заасфальтированную дорожку. На поле шумно, жарко и многолюдно. Это окутывает со всех сторон, словно душный липкий кокон, и Дима спешит свалить за скамейки, занятые детьми с большими спортивными сумками, под укрытие деревьев. Садится прямо на землю, среди вылезших из песка корней, прижимаясь спиной к шершавому стволу. Песок уже нагрелся, тепло, и он сидит, разглядывая толпу приехавших, отключив восприятие звуков, чтобы не поехать кукухой. Старые знакомые ищут друг друга в толпе, обнимаются, начинают радостно трещать. Те, кто приехал впервые, выглядят неуверенно и держатся своих, с одного города. Вожатые и воспитателя носятся среди толпы, пытаясь организовать распределение. Начинают, как всегда, с самых младших, чтобы побыстрее все организовать и сдать на руки их старшим. Это всегда длится долго, мелкие тормозят, отвлекаются, забывают свои сумки и рюкзачки. Про себя Дима думает, что не смог бы работать вожатым с младшими отрядами, это же сумасшедший дом. Терпение для такой работы нужно иметь ангельское. И стальные нервы. Вдруг его внимание привлекает знакомая фигурка, быстро идущая по направлению к нему из толпы. Короткие ярко-красные шорты, майка, загорелое лицо и длинный хвост выгоревших светлых волос. Настя, широко улыбаясь, валится рядом на землю и прижимается к его боку, оплетая двумя руками. Тянется поцеловать в щеку, и он бездумно подставляет лицо. Внутри он скорее рад встрече, чем нет, поэтому закидывает одну руку ей на плечо, приобнимая и прижимая к себе. Она болтает о всякой ерунде, рассказывая новости за все время, что они не виделись. Дима слушает в пол-уха, продолжая наблюдать за процессом распределения по отрядам. Мелких уводят, очередь переходит к более старшим, и спустя полчаса доходят и до них. Он нехотя бредет в свою шеренгу, кивая по пути знакомым лицам парней. Встает под палящее солнце, подмышки и спина моментально становятся мокрыми, и он отстраненно думает, что майку снова придется стирать мылом под умывальниками в ледяной воде. Наконец, все мучения заканчиваются, их разводят по корпусам. Корпус первого и второго отрядов находится в одном строений, прямо напротив дискотечной площадки, огражденной разрисованными стендами и разросшимися кустами. Свои немногочисленные пожитки Дима перенес в спальню еще вчера, заняв привычную крайнюю у входа кровать. Оттуда было удобнее всего сбегать по ночам, ближе к двери, меньше шума. Не то, чтобы за ним сильно следили, с Олесей был с прошлого года негласный договор, но создавать ей лишние проблемы не хотелось. Рядом с их корпусом находился домик директора лагеря, а тот иногда засиживался допоздна за работой. Пока все разбирают вещи, Дима стаскивает промокшую майку, достает из сумки свежую, берет полотенце, мыло и топает направо из корпуса к умывальникам. Застирывает в раковине черную ткань, обтирает торс холодной водой, и только потом надевает чистое. Очень хочется курить, и подумав, он идет дальше по тропинке, к деревянным уличным туалетам. Рядом трутся знакомые морды, и перекинувшись парой слов с ними, он разживается сигаретой. Спускается по склону в сторону реки, прячется за широким стволом дерева. Закуривает. Никотин растекается прохладной волной по телу, успокаивает. В голову лезут какие-то дурацкие мысли. С Настей он познакомился в прошлом году, и между ними были какие-то странные отношения. Не то друзья, не то приятели, не то парочка. Что-то между всем этим, невнятное, не понятное. А невнятности Дима не любил. Никаких "бабочек в животе" и прочей романтической еботни, как писали в русской классике, которую он читал в школьной библиотеке, он не чувствовал. Да и сомневался, что вообще способен на такое. Они проводили время вместе, танцевали медляки на дискотеке, целовались, скрывшись подальше от взора воспитателей и вожатых. Даже переспали пару раз. Но все это было как-то... Как-то <і>не так. Постиранная майка холодит плечо, и Дима перекладывает ее сверху на полотенце. Трет лицо ладонями, роняя пепел с зажатой между пальцев сигареты. Ладони воняют табаком и дымом. Внутри клубится, растекаясь, ебучая тоска. И почему-то он уверен, что Насте с ее теплыми ладонями и улыбающимися глазами эта тоска не по силам.

***

Еда не лезет в горло, и Дима весь ужин гипнотизирует взглядом полную тарелку. Хочется завалиться к Санычу и насинячиться в хламину, но тот еще днем уехал в город по каким-то своим делам. Видимо, придется распечатать одну из заначек, раскиданных по всей территории лагеря. Он окидывает взглядом котлету с пюре. Котлета вкусная, с поджаристой корочкой. Пюре тоже вкусное, на молоке, со сливочным маслом. Теть Маша всегда вкусно готовит, им всем будто своим детям. Но он не может даже вилку взять в руки, только цедит свой переслащенный черный чай с плавающей на дне заваркой. Взгляд бездумно скользит по столикам, накрытыми светлыми клеенками. В столовой шумно, но все звуки доносятся будто сквозь слой толстой ваты. Олеся из-за стола воспитателей окидывает его строгим внимательным взглядом и показывает кулак. Дима в ответ лишь закатывает глаза и слегка дергает плечом, мол, расслабься ты, все под контролем. Но чувствует на себе ее взгляд еще какое-то время. Настя болтает с подружками, смеется над чем-то. Дима изо всех сил вглядывается в нее, пытаясь за что-то зацепиться, рассмотреть. Светлые волосы волнами лежат на плечах, с одной стороны заправлены за ухо. Она широко улыбается, так, что щеках появляются ямочки. Настя замечает его взгляд и тепло смотрит в ответ. Подмигивает и возвращается к своему разговору. Он отводит взгляд и старается больше не смотреть в ее сторону. Ему все равно. Он ничего не чувствует кроме слабых угрызений совести. Ничего. Убрав за собой еду и посуду на специальный стол, он не выдерживает. Уходит. На улице уже темно и прохладно, и он растворяется в темноте, обходя все горящие фонари. Доходит до забора, отделяющего территорию лагеря, и лезет рукой под куст. Достает припрятанную бутылку дешевого вина. Темное стекло приятно холодит ладонь. Глоток. Еще один. Сначала кислое и сильно отдающее спиртом, спустя пару-тройку глотков вино становится вполне сносным. Он садится прямо на землю, прикладывается к горлышку и закуривает. Погрузившись в себя, Дима теряет счет времени. Сидит, привалившись спиной к дереву и уткнувшись невидящим взглядом в темный лес за забором. Над головой ветер качает ветви, рядом шумит трава. Постепенно холодает, но встать отчаянно лень. Со стороны начинает доноситься музыка — началась дискотека. Тактильный голод тянет его на площадку, в знакомые руки, где можно постараться немного забыться. Перестать быть собой хотя бы ненадолго. Он закуривает последнюю на сегодня и почти собирается встать, как рядом раздается треск веток и тихое "да бля". Резко дернувшись, Дима одним движением поднимается на ноги и пристально вглядывается в темноту. Его шатает и приходится ухватиться ладонью за ближайшую сосну. Ну и хули там, кого принесло? - Зажигалки не найдется? Голос, раздавшийся в темноте, будто царапает изнутри. Дима напрягает глаза, пытаясь разглядеть неожиданного гостя, и тот, словно стараясь облегчить ему задачу, выступает в полоску лунного света, проступающего сквозь ветки над головой. Бритоголовый пацан, в какой-то модной, даже на вид дорогой футболке и спортивных штанах. С большим еврейским носом и рыбьими глазами. Дима моргает. Чужой взгляд изучающе-медленно скользит по нему снизу—вверх, замирает на лице. И словно приклеивается. По коже бегут мурашки, на этот раз не от холода. Внутри разливается какое-то странно-нервное ощущение, будто кто-то ведет пальцем по струнам расстроенной гитары и не гармоничный гул отдается разом во всех внутренностях. Хочется убежать. Дима медленно достает из кармана шорт коробок спичек и протягивает парню. Тот чиркает спичкой у лица, на мгновение освещая его теплым огнем, и затягивается сигаретой. Тянет спички обратно и касается его руки своей. Ладони у него ледяные, и на одну ебаную секунду Дима ловит себя на дурацком желании их согреть. Какого хуя? — Спасибо, — голос снова царапает, а Дима, привалившись для надежности всем телом к многострадальной сосне, задается вопросом — это все паленое вино за сто рублей, или у него лично большие проблемы? И не решает сделать ничего умнее, чем сказать охрипшим голосом: — Вино будешь? Гость только тянет ладонь и обхватывает длинными пальцами горлышко бутылки. Без зазрения совести допивает остатки кислого вина. Облизывает губы. Дима внезапно для себя залипает на том, как движется с каждым глотком острый кадык, как скользит язык по чужим губам, и в голову прокрадываются мысли, что он будет гореть в аду. Почему незнакомый пацан вообще вызывает такие чувства. Не нормальные чувства. Он не пидор, ему никогда не нравились парни. Если можно назвать то, что сейчас растекалось по венам, симпатией. Если можно назвать это "нравились". Если можно назвать это напряжение, разлитое в воздухе, чувствами. Хочется убежать. Парень вдруг делает шаг навстречу, врываясь в личное пространство. Смотрит снизу вверх и молчит. Молчит, только в глазах бегущей строкой Дима читает то, чего не хотел бы знать никогда в своей жизни. В груди в одно мгновение поднимается такая темная волна, что он ясно понимает — назад пути не будет. Хочется убежать. И он сбегает.