Одна ночь (18+)

Юнги был уверен в трёх вещах: что никогда в жизни не начнёт курить, что его друг и совладелец их фирмы альфа Ким Намджун всё равно сдастся и отдаст своё стальное сердце в тонкие пальцы лукавого и настойчивого Ким Сокджина, их прямого и самого честного конкурента, даром, что тот тоже альфа, да ещё и какой. И третье: что он, Мин Юнги, никогда в жизни не пойдёт на вечер встречи выпускников своего университета. Даже на первый. Даже на пятый. Даже на юбилейный — десятый. И угадайте, куда он сейчас собирался, нервно откидывая рубашку за рубашкой и светя чёрными боксерами и подкачанным торсом перед огромным гардеробным шкафом? Умницы, возьмите с полки пирожок. — Ненавижу, — ворчал он под нос, — идиот, идиот, идиот! Он, может, и не придёт! С какого хуя ему переться сюда из Сеула? С какого хера а, Мин Юнги? И врёт, всё ведь врёт поганец Минги, лишь бы затащить меня в этот долбаный ресторан, точно… Суки. Одни суки вокруг. Ну, ну… Эту, что ли? Бля-я-я… Но рубашка нашлась, и она дивно подошла к костюму любимого светло-кофейного цвета, и галстук, тварь предательская, лёг поверх так, что любо-дорого. В общем, всё вокруг так и шептало: иди, Юнги, страдания должны принести облегчение душе, а тебе ведь есть, что замаливать, верно? Ну, верно. А кому нечего-то? Юнги ещё и почище многих будет. Честный и мужественный, настоящий альфа, удачливый, успешный бизнесмен, который умудрился не замараться в слишком уж откровенном дерьме, строя свою компанию, несмотря на то что шоу-бизнес — штука порой весьма грязная. Да, нашлись бы и те, кто сказал бы, что он иногда слишком суров с подчинёнными, но это у них с Ким Намджуном такое распределение ролей: Юнги — злой полицейский, Намджун — добрый. Кнут и пряник. Свет и тень. Гармония, ёпта. Юнги пристально смотрел на своё отражение в огромном, в рост, зеркале и тихо скрипел зубами. Хорош. Бля-я… Ну, просто великолепен же! Только для чего это всё? Для чего? Чтобы поразить бывших однокурсников, которые в своё время частенько над ним насмехались, потому что в универе он был достаточно мрачным и вечно углублённым в свои проблемы типом? На тусовки не ходил по причине тотальной нехватки времени, ибо хотя и был из вполне обеспеченной семьи, подрабатывал много где, а ведь ещё нужно было найти время собственно на учёбу. Не говоря уже о том, что они с Намджуном уже тогда открыли свою студию звукозаписи, из которой потом и выросла их «RM&SG», которая — даром, что не в Сеуле — покоряет уже весьма серьёзные высоты. И вот это ещё… Да, Сеул… Намджун всё настойчивей говорит о том, что пора перебираться туда с головняком, полностью, а не отделением, но Юнги пока лишь мрачно отшучивается тем, что, для того чтобы видеться с чудной красоты альфой-конкурентом, не стоит весь свой скарб перетаскивать туда, где он обитает. Намджун злится, губы кусает, грозит ссорой, но Юнги-то знает: продюсер Ким Сокджин не даёт покоя Намджуну не только потому, что снова дебютировал солиста за два дня до дебюта их новой группы. Но и потому, что у этого самого продюсера огромные круглые глаза, волнующе пухлые губы и горьковато-свежий, солнечный аромат каких-то там трав, название которых Юнги всегда забывал. А если Намджун не хочет, чтобы Юнги обо всех его мокрых снах знал, так нечего напиваться в компании соратника до состояния «ломай меня полностью». Юнги в Сеул не хотел. Не поехал туда, когда была возможность на заре карьеры, а теперь и подавно. И не только потому, что Тэгу и спокойнее, и милее, и краше, в конце концов. Нет, не только поэтому. И вовсе он не боялся того, что там не вывезет конкуренции. Ерунда: он вывозил из Тэгу, а будь он ближе к жирному пирогу — будет ещё легче. Но… У него был свой счёт к Сеулу. И свои страхи в отношении этого города, никак не связанные с бизнесом. И счёт этот, и страхи были связаны именно с тем человеком, ради которого он и всматривался сегодня так отчаянно в зеркало, выискивая в своей весьма средней паршивости морде (которую, конечно, некоторые оценивали как весьма красивую, но Юнги этих льстивостей не разделял) хоть что-то, что должно было помешать ему идти сегодня в самый шикарный ресторан Тэгу на встречу выпускников факультета администрирования в сфере развлечений Йоннамского университета. Искал — и не находил. Кожа была, хоть и бледноватой, но вполне свежей, ни одного прыща не наблюдалось, веки были по обычаю чуть припухлыми, но глаза открывались сами и на достаточную ширину, так что… Чёрт. Придётся идти. Юнги в сердцах снял уж слишком шикарно смотрящийся на нём галстук и отшвырнул его в глубь гардеробной. Незачем. Там не будет никого, кто бы заслуживал такого его вида, его усилий по подбору костюма, его начищенных дорогих туфель и аристократически изысканно благоухающего парфюма, который был призван перебить собственный весьма приятный аромат сочного грейпфрута с нотами чайного дерева, когда Юнги был возбуждён. Ну, то есть раздражён или там злился, не подумайте чего пошлого. Хотя тогда — тоже. Да. Так вот! Никого на этой встрече не будет особенного — Юнги надо было себя в этом убедить! Потому что Ким Тэхён точно не придёт. Ни к чему это ему, да и не бывал он в Тэгу ни разу, Юнги точно знает. Вот как укатил под ручку со своим женишком по окончании универа в драгоценный свой Сеул, а потом и, как рассказывали, в Штаты, так носа в родные пенаты не казал. Не по этой расфуфыренной птичке наш курятник, как говорится. Юнги плюнул, расстегнул пуговицу на рубашке, чуть взлохматил слишком уж аккуратно уложенные волосы, кинул ещё один злой взгляд в зеркало и вышел из своего пентхауса, громко хлопнув дверью. Наплевать. Сходит один раз, не переломится. В конце концов, знающие люди говорят, что помозолить своим успехом глаза тех, кто в него, Мин Юнги, никогда не верил, а считал чудилой, зря занимающим место одного из самых престижных факультетов универа, — это дело, приносящее большое удовольствие. Вот и посмотрим. Вот и поглядим.

***

— Привет, Юнги. — Улыбка у Тэхёна была, как и прежде, такой, что у Юнги тяжко и сладко заколотилось сердце. Он опустил глаза на протянутую ему руку, обхватил её своей ладонью и за малым не прикрыл глаза, чтобы ощутить это в полной мере — тепло его кожи, силу длинных пальцев, запах… Ким Тэхён пах горьковатой вишнёвой корой, свежим цветением лепестков с тонкой, но долгой нотой сладости спелых её плодов. Ким Тэхён пах вишней. Юнги обожал вишню. Он просто невероятно её обожал. — Привет, Тэхён. — Его голос хрипко сорвался, но он откашлялся и снова, мягко улыбнувшись, заставил себя заглянуть омеге в глаза. — Очень рад тебя здесь видеть. Он понимал, что руку Тэхёна надо отпустить, что нельзя, совсем нельзя больше с этим тянуть, но пальцы его не размыкались, а глаза всё так же искали что-то важное в глубине чужих глаз. Они были прекрасны, как и раньше, — глаза Тэхёна. Миндалевидные, большие, выразительные… В них раньше сияли звёзды, когда Тэхён, обнажая в квадратной улыбке белоснежные зубки, смеялся. В них плыла туманная задумчивость, когда он о чём-то увлечённо думал или мечтал. В них были жала сотен клинков, когда Тэхён смотрел сердито или зло. В них всего лишь раз видел Юнги сладкое желание — на него направленное желание. И именно то выражение глаз омеги он так и не смог забыть. Может, потому что чуть не задохнулся тогда, увидев его. А может, потому что всё на свете проебал после того, как увидел. — А мне говорили, что ты не ходишь сюда, — улыбнулся Тэхён и осторожно потянул руку из его ладоней. — Всё врут люди? Юнги усмехнулся и выпустил его пальцы, ещё несколько мгновений ловя их тепло, чтобы оставить его в памяти. — Нет, не приходил, — ответил он. — Всё как-то не с руки было. А сегодня подумал: почему нет? — И верно! — весело отозвал Тэхён. — Почему нет? Ты ведь сегодня здесь просто гвоздь программы. Все, слыша о твоих успехах, могли лишь локти себе кусать да обсуждать твоё высокомерие, которого, уж конечно, никак не заслужили, верно? Юнги усмехнулся и покачал головой. — А ты стал таким скромным, Ким Тэхён, или я раньше просто не замечал за тобой этой сверхскромности? Не стоит, у меня ведь есть и глаза, и уши, и точно знаю: уж если кого и обсуждают тут в каждом углу, так это точно тебя и твоё нежданное явление народу. — Он прищурился и глянул на Тэхёна остро и пристально. — И мне интересно, как и всем: что так? Мимо проезжал или решил вдруг вернуться сюда? Лицо Тэхёна осталось вроде как невозмутимо светлым, но пристрастный взгляд Юнги нащупал в глубине его взгляда внезапно появившуюся тревогу. А может, даже и страх. И улыбка омеги, кажется, стала чуть менее яркой. Уловив всё это, Юнги тут же перехватил его вздох, не дав ответить: — Впрочем, что бы тебя ни привело, я, как и все здесь, очень рад тебя видеть. — Он широко улыбнулся. Ему безумно захотелось положить руку на плечо омеги и сжать, согреть его, может, успокоить, но он не осмелился. — Кажется, тебя зовут. — Он кивнул на машущего им рукой разодетого пышно и богато Кан Джохёна, старосту их группы. — Ступай, я за напитками. Тебе что-то взять? — Самый ядрёный коктейль, что найдёшь, — ответил Тэхён и в ответ на удивлённый Юнгиев взгляд добавил с какой-то отчаянной лихостью: — Хочу, знаешь, сегодня вспомнить юность, какой у меня не было, и напиться. Прямо вот — напиться и забыться. Он смотрел на Юнги до странности внимательно, а тот при этих словах отчего-то почувствовал смущение и странный, нехороший трепет в груди. Неожиданно Тэхён положил ему руку на плечо и чуть сжал пальцы. — Спасибо. Спасибо, Мин Юнги, — немного торопливо сказал Тэхён. — Я жду свой коктейль. Он быстро развернулся и пошёл в сторону Джохёна, а Юнги ещё несколько секунд стоял, замерев, пытаясь расчувствовать всем телом своим касание этих пальцев.

***

Кажется, Юнги был просто ужасно стар для всего этого дерьма, как говорили в одном известном американском фильме. Или не американском. Или не в одном. Неважно, чёрт, неважно! Важно было то, что вокруг него были люди его возраста, но они все были так беззаботно, так по-идиотски счастливы, что это на самом деле бесило! Они бурно и радостно мешали пиво с соджу — и пили залпом, находя каждый раз для этого тосты. Они громко, пьяно заикаясь, переговаривались с соседями и через стол орали друг другу едва ли не признания в любви с этими вот ненавистным: «А ты помнишь?!» — и почему-то все находили это смешным, до колик и судорог смешным! Юнги выпил, о, он достаточно выпил, господа, он не сухарь какой-нибудь там, зануда, морализаторствующий трезвым среди пьяных и счастливых, но тем не менее он не понимал, откуда здесь столько веселья на квадратный метр площади! Те, кто в обычной жизни были вполне себе солидными уже бизнесменами или чопорными туповатыми госслужащими без особого карьерного роста (о, да, в индустрию развлечений на самом деле едва ли четверть пошла, так что это вовсе не Юнги занимал на грёбаном факультете чьё-то там место!), менеджерами или даже начальниками офисов (были среди его однокурсников и такие) — все они, словно в одной бочке заквашенные, бродили по-страшному: пели под песни, включаемые в этом снятом на вечер для них кафе, лапали друг друга в танцах на узком неудобном пятачке, где обычно стоят живые музыканты, и звали друг друга продолжить вечер в караоке. Звали они и Юнги, но тот лишь отмахивался, стараясь улыбаться не слишком натужно, и всё смотрел, смотрел и смотрел на Ким Тэхёна, который на самом деле был звездой вечера. К самому Юнги, кстати, с удивлённым восхищением подошли всего человек пять-шесть, с кем он в своё время чаще всего сталкивался, а вот на Тэхёна вешались все, кому не лень. Свой план «напиться и забыться» Тэхён выполнял с усердием, которому, право, можно было бы найти иное применение. Он не покрывал зубов, смеялся звучно и беззаботно, сверкал глазами то на одного из сгрудившихся вокруг него альфачей, то на другого, но никому не отдавал предпочтения, ни с кем не танцевал, как его ни звали, и ни от кого не принимал напитки, кроме… Кроме Юнги. Тот принёс ему за вечер пять коктейлей — ярких и цветастых, но без особой алкогольной нагрузки, так что откуда Тэхён вдруг таким пьяным стал, понять Юнги не мог: он следил, омега вроде как другого ничего не пил. И всё же был пьян. Потому что иначе его поведение было нельзя объяснить. Ким Тэхён никогда не был вот таким — весёлым и безбашенным. Он всегда был слишком красивым, чтобы оставаться незамеченным, одевался всегда изысканно и со вкусом: благо, родители были обеспеченными и сыну ни в чём не отказывали. Но на пьянки-гулянки с первыми оторвами своего курса никогда не ходил, студенческие вечеринки посещал, умел и веселиться, и выпить, но всегда исчезал с них вовремя, так что ни в один скандал за всё время учёбы не был вовлечён. Юнги был влюблён в него. Кажется, всегда. По крайней мере, точно — с первого взгляда. Эти глаза… Они снились Юнги, преследовали его в тишине ночи, когда он курил на балконе, отчаявшись уснуть из-за мыслей в своей голове, они снились ему и в тревожных сладких снах, где он целовал эти глаза — и они жмурились от его поцелуев. Конечно, он молчал о своих чувствах. Мрачный и вечно задёрганный своими проблемами с родителями, не принявшими сразу и категорически его выбор профессии, как и его увлечение современной, а не классической музыкой, своими подработками, деньгами, которых никогда не хватало, он, естественно, не мог претендовать на внимание такого омеги. Омеги, вокруг которого всегда были отлично одетые ребята, светящие своими кошельками и покупавшие ему дорогие подарки. Впрочем, поговаривали, что Тэхён был беспощаден к тем, кто пытался купить его внимание. И однажды вышвырнул в окно только что подаренное ему с просьбой о жаркой ночи в течку кольцо с тремя бриллиантами. Кстати, так Тэхён и познакомился, по слухам, со своим будущим мужем. Долго его динамил после того случая, и никто уже не верил, что первый красавец-альфа факультета артистического мастерства Ким Хонгёк завоюет «этого капризного выпендрёжника» — как звали его яростно завидующие ему омеги, «этого развратного наверняка недотрогу» — как называли его отвергнутые им альфы — этого Ким Тэхёна. Но Хонгёк завоевал. Все порадовались, это было сенсацией — когда они внезапно объявились как пара. И только Юнги, который едва пережил это, точно знал, что ни за что ничего не обломилось бы Хонгёку, если бы не Фортуна. Не ёбаная Фортуна, которая вечно поворачивалась к одну убогому Мин Юнги своей толстой задницей. Впрочем, нет, нет, конечно, нет. Он сам был во всём виноват, чувствовал эту вину всегда и сегодня, наверно, пришёл сюда, чтобы… чтобы что? Что, Мин Юнги? Ловить обожаемый аромат, в котором мечтал утонуть все эти годы, — и понимать, что ему снова ничего не обломится? Искать в чудных искрящихся уж как-то слишком ярко глазах то самое выражение, которое он никак не мог забыть и которое мучило его, потому что рождало несбыточную, тупую донельзя надежду? Чтобы задать тот вопрос, который он сдерживал, мучительно сжимая зубы, когда Тэхён, не глядя на него, шёл за руку с Хонгёком мимо и ни одна ресница его не дрожала в ответ на мольбу во взгляде Юнги? Зачем ты пришёл сюда, Мин Юнги? Глупый, нелепый неудачник, отдавший своими руками своё счастье другому — тому, кого презирал, тому, кого никогда не считал достойным своего внимания?

***

— Почему ты согласился?.. — Музыка была плавной, она обнимала и нежила, а голос, выпевавший нежные слова, заставлял подрагивать всё внутри. — Почему, Тэ… Тэхён? — Весь вечер не танцевал, почему не могу? — Взгляд искристых глаз остановился на его растерянном лице, и Юнги невольно обнял омегу в руках крепче. — Что? Боишься, что убегу? — Боюсь… — Это вырвалось почти помимо воли, и в ответ на удивлённое хмыканье Тэхёна, который тоже, кажется, чуть сильнее обнял его за шею, заставил лишь досадливо прикусить губы. — То есть… Мне казалось, что ты не планировал танцевать сегодня, всем отказывал, а… — А ты подошёл, хотя видел это? М? Скажи, Мин Юнги, кого ты ещё видел сегодня, кроме меня? За кем ещё так пристально наблюдал? — Ни за кем. — Юнги прошептал это прямо в ухо Тэхёна и с силой сжал губы, чтобы не коснуться ими отдающей жаром кожи. — Так я и думал. — Тэхён вздохнул, и у Юнги побежала дрожь по спине, когда лёгкое ароматное дыхание коснулось его кожи. — Ты спрашивал меня, зачем я пришёл, помнишь? — Юнги кивнул. — Я достаточно выпил, чтобы ответить тебе. Пришёл, чтобы закрыть гештальт, Юнги. Чтобы получить то, чего не получил тогда… Ты… понимаешь, о чём я? Юнги от неожиданности сбился с ритма и нелепо замер, а Тэхён снова хмыкнул и прошептал ему, чуть повернув голову и едва касаясь губами его уха: — К тебе или ко мне?

***

Юнги не верил в то, что происходило с ним. Отчаянно сжимая в руках внезапно отданное ему кем-то, кто явно присматривал за ним, сокровище, он торопил про себя вальяжного болтливого таксиста, который с чего-то вдруг решил с ними пообщаться, косился на них в зеркало и строил глазки Тэхёну. Но тот лишь мельком пару раз глянул на него и двух слов в ответ не проронил. Он упорно смотрел в окно, позволив Юнги обнять себя со спины, и лишь легко-легко поглаживал руку альфы у себя на талии. Юнги же едва глаза не закатывал от наслаждения: шея Тэхёна была так близко, что он еле удерживал себя, чтобы не припасть к ней губами тут же, в машине. Но лишь дышал глубоко, едва умея скрыть то, как сводит его с ума этот аромат. Вишня была глубокой и пропитанной сладким весенним дождём, в ней слышались лёгкие ноты чего-то горьковатого и словно бы хмельного, Юнги внюхивался в этот новый обертон обожаемого аромата и ревниво вспоминал, чем пах Хонгёк. Вроде как кожей, душный и давящий запах, который, однако, очень нравился всем омегам вокруг. Так что — нет, Тэхён не мужем своим пах. Юнги закрыл глаза и сжал зубы. Да. Да! Он собирается переспать с мужним омегой. О личной жизни Тэхён ничего ему не рассказал, но вроде как поговаривали, что у них не всё было ладно с Хонгёком, поэтому и вернулся Тэхён в Корею из Штатов, куда они уехали, не прожив и полугода в Сеуле после окончании универа. И поэтому же не вернулся и не ездил в Тэгу. Но ничего конкретного не было сказано, так что, скорее всего, в руках Юнги сейчас был омега замужем. Было ли это важно для Юнги? Ни черта подобного. Важен был лишь изысканный аромат, который пьянил и заставлял склоняться ниже к шее в белом воротнике рубашки, важно было лишь тепло гибкого стройного тела, которое чуть подрагивало от напряжения, несмотря на показную расслабленность позы. Важно было лишь то, что ни разу Тэхён не попытался вырваться из объятий Юнги, не оттолкнул, когда тот, дрожа от нетерпения, скользнул ладонью под борт светлого пиджака омеги и погладил ему грудь, прикрывая глаза от наслаждения. Тэхён сдался ему как-то сразу и до конца, словно отдал себя ему на откуп, и даже не пытался соблюдать хоть какие-то приличия. И это было настолько непохоже на него, так разнилось с тем, каким помнил его Юнги, что возбуждало до звёзд. Целовать Тэхёна в лифте он не решился: омега выглядел напряжённым и, когда дверь закрылась, прижался к стене, видимо, ожидая, что Юнги накинется на него (чего альфе на самом деле просто безумно хотелось, и это, видимо, сочилось в его запахе). Тэхён глянул на него как-то испуганно и тут же опустил глаза и сжал губы. Но Юнги лишь обнял его бережно и нежно и снова склонился над его шеей. — Не могу забыть твой запах, — тихо и хрипло сказал он. — Так и не могу забыть. — Я твой тоже, — едва слышно отозвался Тэхён. Его руки наконец-то обняли альфу в ответ, и он прислонился виском к плечу Юнги. — С того дня. Юнги рвано выдохнул. Того дня. Того самого проклятого дня, когда он нашёл сломленного течкой Тэхёна на заднем дворе универа. Его поймали в таком беспомощном состоянии четверо альф-второкурсников. Они не решались лапать его всерьёз, лишь держали и обнюхивали, зажав со всех сторон, жадно, подбадривая друг друга и не давая вырваться. Тэхён же лишь скулил и рвался из их рук, но даже крикнуть не мог, так как они давили его своими запахами и пытались сломить окончательно, чтобы он встал на колени и подставился им сам. Тогда в насилии бы их никто не обвинил. Тэхён был на грани, когда Юнги ворвался в их группу, в бешенстве, c диким рыком раскидал агрессивных только вместе и трусливых по отдельностей придурков, схватил Тэхёна на руки и, матерясь и огрызаясь на тех, кто встречался им на пути, потащил к своей машине. Убогой и почти убитой — единственной, которую он мог себе позволить — но спасшей тогда их обоих. А потом… Лифт открылся, и Юнги, приобняв Тэхёна за плечи, повёл его к двери в пентхаус. Возбуждение давило на мозги, омега пах так обворожительно, глаза у него были огромные и, кажется, чуть влажные, смотрели так долго, так… откровенно… Юнги вжал его в стену прихожей, не включая света, и стал целовать. Он весь ушёл в этот поцелуй — в ощущение упругости этих губ, вкуса вишнёвой сладости во рту, в шёлк волос под своими пальцами — и упоительно тонкой талии под рукой. Он приподнял Тэхёну подбородок и чуть надавил, требуя открыть рот — и вишнёвые губы разомкнулись, открывая перед языком Юнги влажную нежность, в которую он нырнул и замычал, зарычал от восторга. Вкусный!.. Этот омега был таким вкусным! Юнги хотел его до звона в яйцах, но сначала он должен был, просто не мог не — распробовать его во всех тонкостях. Слишком давно Тэхён был постоянным и почти единственным гостем его ночных фантазий. Слишком часто Юнги искал его образ в тех, кого пытался любить или просто трахал от отчаяния или в гон. Поэтому он обнимал омегу крепко, лизал ему шею, жадно прикусывал подбородок и горло, стянул с него пиджак и галстук. Не отрываясь от его губ, он с восторгом ощущал, что Тэхёна от всего этого тоже ведёт: он выгибался сладострастно в его руках, потирался пахом о его звенящий напряжением пах, а ловкие его пальцы уже расстегнули Юнги рубашку до пояса. И гладили, гладили, гладили ему грудь и плечи. Тэхён постанывал вовсе не по-омежьи, не высоко, не жалко — низко, бархатно, так вкусно, что Юнги готов был пить густыми глотками эти его стоны. Он подхватил омегу на руки, заставляя обвить себя обеими ногами, и понёс в спальню. Тэхён замер в его руках, лишь дышал рвано и сбито, цеплялся крепко — и молчал. Юнги уложил его на постель бережно и тут же навис над ним. И в это время луна вышла из-за тучи и осветила его комнату. И — странно — ему показалось, что глаза омеги были полны слёз. Но Тэхён тут же приподнялся и впился в его губы поцелуем, схватил его и потянул на себя. Юнги налёг на него, умостил на своей руке и снова стал целовать, гладя бёдра, спину, пытаясь стянуть рубашку. Тэхён вырвался из его рук, встал на постели на колени и, не сводя с него взгляда, стянул с себя рубашку, а потом быстро расстегнул ремень и потянул вниз брюки прямо с боксерами. У Юнги перехватило дыхание и помутилось в голове — таким небесно красивым был этот омега в облизывающем его свете луны — сам лунный, со светящей кожей, без выраженных мускулов, но подтянутый, с приятно чуть выпуклой грудью… Этот омега был его мечтой, той самой, которую нельзя не осуществить, если не хочешь прожить жизнь зря. И Юнги, встав напротив него так же на колени, стал раздеваться. Тэхён осматривал его жадно, а брюки и боксеры потянулся снять сам. Он повалил Юнги на спину, стянул их с лодыжек — и склонился над налитым силой членом альфы. Юнги впился пальцами в покрывало постели и, чуть выгнувшись, сипло застонал, когда Тэхён взял у него в рот. Мокро облизал, нырнул в дырочку языком — и насадился почти по основание. У Юнги замигало всё искрами перед глазами, по позвоночнику прошла дикая волна, поджалась задница — и он невольно подал бёдрами, едва не кончая. Но Тэхён вдруг с силой придавил его к постели и стал отсасывать. Умело, жадно, размашисто, захлёбываясь слюной, на мгновение вынимая — и снова беря, помогая себе рукой и постанывая, когда член был в его глотке, что выкручивало альфу под ним судорогой наслаждения. Юнги вплёл пальцы в его волосы и стал сжимать, не давя, не настаивая — просто чтобы держаться за него ещё и так. Он чувствовал, что близок, понимал, что не должен так кончить, но не в силах был остановить расходившегося омегу. Однако Тэхён остановился сам, замер над Юнги, пошло вытирая рот тыльной стороной ладони и не сводя с его лица мутноватых шалых глаз, а потом закинул на него ногу, оседлал — и медленно опустился на его член, беря альфу полностью. Это было так мокро и горячо, так пошло и откровенно хлюпнула обильная смазка, в которую погрузился Юнги, так выгнулся Тэхён в спине, подставляя лунному свету свою невероятно красивую грудь с бутонами нежных сосков, он так простонал и запрокинул голову от захватывающе явного наслаждения, что Юнги просто не мог вынести этого всего и остаться недвижным и послушным под ним. Поэтому он зарычал, застонал, схватил Тэхёна за руки и потянул на себя. Заставил опереться на свои плечи и стал вбиваться снизу, упираясь пятками в постель и глядя в прикрытые длинными ресницами глаза. На алые, развратно приоткрытые губы Тэхёна, по которым то и дело скользил его язык, он старался не смотреть, чтоб не сожрать омегу. Юнги натягивал Тэхёна на себя, стискивая его бёдра, талию, лапая его задницу и выгибаясь в спине, чтобы поддать сильнее и глубже в горячее нутро, — и понимал, что это лучшее, что было с ним в его такой богатой на события жизни. А вот этот омега, который стонет так откровенно, так бархатно и сладко, — он слишком важен теперь, чтобы его просто так отпустить. О, да, это была не просто ночь, не просто перепихон двух бывших однокурсников, решивших сделать то, чего не сделали вовремя, — нет. Этот омега имел значение для Юнги. Этот омега был его. Этого омегу он больше не… Почувствовав, что сейчас кончит, Юнги перевернул их, несколько раз с хриплым рыком вошёл в заходящегося стонами Тэхёна, рывком вышел, чуть двинулся вперёд — и кончил омеге на живот. А потом грубо столкнул руку Тэхёна, который — кажется, не совсем осознанно — ласкал себя, и опустился на его член ртом. И это тоже было просто невероятно приятно! Юнги взял сразу до горла, он снова и снова вбирал в себя Тэхёна и с особым, томным удовольствием слышал, как жарко и трепетно застонал омега, как выгнулся он, до боли сжав ему волосы обеими руками, а потом Тэхён дёрнул бёдрами несколько раз, вгоняясь в глотку Юнги, — и кончил, подрагивая всем телом и хрипло выстанывая: — Юни… Юн… Ю! Ни!.. Юнги медленно сглотнул и нехотя выпустил его изо рта. Двинулся выше — и лёг на него, укрывая собой, обнял под шеей и талией — и замер, уткнувшись ему в основание шеи, где цвёл, пел, исходил соками всепобеждающий кисло-сладкий аромат чуть забродившей сумасбродной вишни. Юни… Всего раз Тэхён назвал его так — Юни… — Ты… Ты не зайдёшь, Юни? — спросил Тэхён тогда, на пороге своей квартиры, куда Юнги притащил его почти на руках, так как он не мог свободно идти из-за боли и головокружения. Он глядел на альфу воспалённым взглядом огромных, небесно прекрасных глаз, в которых светились слёзы. От боли — как тогда подумал один идиот по имени Юнги. Благородный поганый идиот. — Нет, Тэ, — ответил он, выцарапывая эти слова из себя едва ли не в прямом смысле. Всё внутри у него выло и рвалось к этому великолепному течному омеге, так призывно и сладко пахнущему и такому беспомощному и нежному. Но он лишь переминался с ноги на ногу в дверях его квартиры и стискивал пальцами дверь, уговаривая себя скорее закрыть её, чтобы выстоять. — Я не хочу, чтобы ты думал, что я тебя… принудил, понимаешь?.. — Но я хочу… — едва слышно отозвался Тэхён, чем просто в клочья порвал ему сердце. Однако Юнги лишь сжал зубы и покачал головой. — Нет, Тэ, не хочешь… ты же просто в те… — Ты так пахнешь! — Тэхён сказал это тогда таким же вот низким, бархатным голосом каким стонал сегодня. — Я обожаю твой грейпфрут, Юни, пожалуйста… Он сжался весь, обнял живот, был так трогательно робок, так нежен, что Юнги до скрипа сжал зубы и быстро отвёл глаза, чтобы не ринуться на него. Член ломило, в голове плыл туман желания, но он понимал… то есть думал, что это бесчестно, что так нельзя. — Прошу, закрой за мной дверь, Тэ, — тихо выговорил он. — Пожалуйста. Я вернусь, если… Тебе станет полегче — и я приду, если позовёшь. Разворачиваясь, чтобы уйти, он увидел затравленный мокрый взгляд Тэхёна. И трепещущие ноздри его носа, который повернулся вслед за ним — исчезающим за дверью. — Юни!.. Кажется, Тэхён окликнул его тогда. Но Юнги уже бежал по лестнице, душа в себе желание вернуться, затащить омегу в тёмный угол — и взять, присвоить, забрать навсегда! «Я не животное, я не… животное! — твердил он себе. — Не смей, не смей! Он заслуживает только осознанности, только лучшего, кто ты вообще такой, чтобы… Нет!» Идиот. Благородный тупой идиот. И всегда им был. Но больше не будет. Омега под ним замер, его руки слабо и неуверенно обнимали его, он едва дышал, и Юнги сдвинулся, лёг набок, прижал его к груди, заставил поднять голову и прильнул к слабым приоткрытым губам. — Я не хочу отпускать тебя, — выдохнул он в рот Тэхёну. — Слышишь? Кажется, тот спал. На поцелуй он не ответил. Как и на признание. Юнги закрыл глаза и потянул на себя длинный край одеяла, прикрывая обнажённое тело в своих руках. — Спи, — непонятно зачем прошептал он. — Я так мечтал, чтобы ты спокойно уснул в моих руках, омега… Дыхание Тэхёна сбилось, он как-то рвано выдохнул и прижался к нему. — Тепло, — пробормотал он. — Здесь так… тепло… — И засопел дальше. А Юнги закрыл глаза и взмолился, чтобы этот сон не кончался никогда.

***

— Куда ты? Юнги стоял в дверях спальни уже какое-то время и наблюдал, как Тэхён, торопливо ищет свой пиджак и пытается почему-то дрожащими пальцами завязать галстук, хотя проще было бы просто положить его в карман, раз уж он так спешил уехать. На самом деле Юнги было больно, с самого начала больно — когда он проснулся один и остро, до дрожи почувствовал это своё одиночество на огромной постели, которая раньше — почему? — казалась ему уютной. Он прислушался к звукам в квартире, ловя воспалённым слухом шорохи, которые остудили его полыхнувшее было запредельной тоской сердце. За окном была ночь, час, наверно, третий, и как он смог проснуться, хотя всегда в это время спал мёртво, Юнги и сам не знал. Хотя нет — знал. Он перепугался смертельно, что потерял Тэхёна, что тот, получив от него свой закрытый гештальт, уехал и больше никогда… От этой мысли его подбросило — и он, судорожно натянув штаны, хотел было рвануть дверь, но услышал, как за нею тихо чертыхнулись. Сердце подпрыгнуло и затрепетало: это был Тэхён. Это был его голос. И дверь Юнги открыл осторожно. — Так куда ты собрался? Даже не попрощаешься? Юнги хотел звучать, наверно, чуть более пренебрежительно, чтобы не так уж сразу выдать боль и обиду, которыми сквозило в его душе. Но вышло как вышло — почти жалко, тихо и странно. Тэхён вздрогнул, стремительно обернулся, на лице его на миг скользнула паника, а потом он, видимо, взял себя в руки и мягко улыбнулся. — Разбудил? Просто не хотел беспокоить. Я же знаю, как неловко просыпаться в одной постели тем, кто и засыпать-то рядом не планировал. — А ты, значит, не планировал? Юнги прошёл мимо растерянно молчавшего Тэхёна к гардеробу, взял первую попавшуюся там футболку, быстро натянул и обернулся на стоявшего столбом в коридоре омегу. — Так спешишь, словно боишься, что к утру я превращусь в змея. — Юнги скупо усмехнулся. — Не бойся. Я вполне адекватен, всё понимаю. Но… — Он мучительно метался мыслью в попытке придумать, как поестественнее задержать Тэхёна, который следил за ним туманным взглядом и чуть поджимал свои прекрасные губы. — …выпить-то со мной ты можешь? Тэхён покачал головой. — Мне хватит на сегодня, — тихо сказал он. — Я вообще не пью так-то. Сегодня пил для… — Он умолк и быстро отвёл взгляд от пристально глянувших на него глаз Юнги. — …храбрости? — тихо закончил за него тот. — Ты что же, боялся, что я откажу? Тэхён кивнул, а потом опёрся на стену спиной и прикрыл глаза. Его лицо было усталым, плечи опустились, и Юнги вдруг стало невыносимо, до боли его жаль. И в то же время неведомая ему доселе нежность — тихая, светлая и лёгкая — захватывала его всё сильнее. Этот омега не был счастлив… Увы, сейчас Юнги видел это слишком ясно. И — да — он плакал тогда. Это были слёзы — там, в постели. Юнги в досаде дёрнул подбородком. — Выпей со мной, Ким Тэхён, — тихо сказал он. Не попросил — сказал. — Выпей чаю. У меня есть твой любимый чай Юджа. Сам готовлю. Ресницы Тэхёна дрогнули, он поднял на Юнги изумлённый взгляд. — Откуда… откуда ты знаешь? Юнги криво усмехнулся. — Кто-то говорил, я запомнил. Всё просто. — Мой муж прожил со мной десять лет и так и не запомнил, что я люблю чай из юджа… — На губах Тэхёна появилась болезненная насмешка. — Впрочем, ему было не до моих реальных предпочтений, он по-другому представлял их. — Он нахмурился и резким движением откинул волосы со лба. — Хорошо. Давай попьём чаю. Я просто думал, что ты будешь рад… — Ты меня совсем не знаешь, — тихо произнёс Юнги. — Ты меня — нет. Тэхён бледно улыбнулся. — Это верно. Не знаю. И у меня не было шанса узнать тебя, да? — Верно. Ты был слишком занят… Юнги умолк и сжал зубы. Тэхён, который уже отвернулся, чтобы идти в кухню, замер, плечи его напряглись, но Юнги уже понял, что ошибся. Он быстро подошёл к омеге, приобнял его за плечи и прижался виском к его виску. — Просто чай, слышишь? — прошептал он, его руки скользнули по талии Тэхёна, обнимая крепче. — Пожалуйста, не убегай вот так… Тэхён вдохнул и, коротко кивнув, пошёл к кухне. А Юнги, с облегчением выдохнув, дал себе мысленно пару мощных пощёчин за глупость и не достойный альфы длинный язык.

***

— То есть ты всё обо мне знаешь? — изумлённо переспросил Юнги. — Нет, погоди. Если ты работаешь на лейбл Ким Сокджина, то почему я никогда тебя не видел там? — Ну, вы там не так часто бываете, — мягко улыбнулся Тэхён. Его взгляд скользнул по лицу Юнги, и тот почти физически почувствовал его теплоту. — Вернее, ты не бываешь у нас слишком часто. В основном там бывает твой партнёр, господин Ким. — На лице его появилась лукавая улыбка. — Наверно, потому что именно его очень рад видеть мой руководитель. — Он значительно выгнул бровь, и Юнги ответил ему понимающим кивком и зеркально лукавым выражением. Тэхён довольно засмеялся и продолжил. — Руководитель Ким взял меня по грубой протекции моего папы, вне конкурса, просто дал мне шанс. Я написал несколько песен к тому времени, и одна ему понравилась. С тех пор я там на пятилетнем контракте. Пока всё устраивает. — Он вздохнул, глотнул чая и расплылся в улыбке. — Мм… Вкусно. Это просто лучший чай юджи, что я пил. А я много его пил, поверь. — Я его никогда не любил, — тихо ответил ему Юнги. — Но пью постоянно. Знаешь, почему? — Тэхён быстро опустил глаза в чашку и не ответил. — Да, поэтому. Тэхён вдруг вскинул голову и пристально посмотрел Юнги в лицо: — Может, что-то ещё хочешь знать? «Хочу! — яростно отозвалось в душе альфы. — Но как спросить…» — Нравится в Сеуле? Тэхён усмехнулся и пожал плечами. — Город как город. Я приехал в него спешно, спасался от разрушенного брака, так что… — Он умолк и поджал губы. — Вы развелись? — Сердце Юнги забилось тревожно и гулко. — Он… Он обидел тебя? Тэхён усмехнулся как-то болезненно. — Почему ты думаешь, что он меня? Может, это я во всём виноват? — Может, и ты, — кивнул Юнги, — не хочешь — не говори. — А может, ты? — Что? — Юнги показалось, что он ослышался. Но Тэхён уже качал головой. Потом он замер, прикрывая глаза, словно прислушивался к себе. На губах у него застыла странная кривая улыбка. И через несколько томительно долгих мгновений он вдруг сказал: — Нет, нет. Он виноват во всём сам. Если бы во время моей первой течки он не заставил меня сесть на узел, я бы не забеременел, не потерял бы ребёнка и не остался бы… У Юнги невольно полезли на лоб глаза и зашлось в диком бое сердце, он смотрел на Тэхёна с ужасом и не мог произнести ни слова. Никак не ожидал он, что их вполне такой мирный, хотя и несколько отдающий фальшью разговор продолжится вот так — признанием в самом ужасном и… тупом, что может произойти с омегой! О том, что нельзя во время первой течки сажать омегу на узел, знали все. Все! И как такое мог допустить альфа, да ещё и не будучи в гоне — то есть вполне соображающий — было вообще непонятно. И бессмысленно! И так ужасно, что у Юнги всё внутри занялось от бессильного гнева, боли и жалости к этому глядящему на него блестящими и такими отчаянными глазами омеге. — Что? — едва смог вышептать он. — На… узел? Как же… если то была первая… Как… — А вот так. — У Тэхёна свело судорогой челюсть, он скрипнул зубами, но от ругани, которая так явно просилась ему на язык, удержался. Горько улыбнулся и пожал плечами. — Так бывает, как он сказал. Так бывает, альфа, не так ли? — Но как… Как вообще он оказался с тобой тогда?! Юнги, словно смертельно раненый, выкрикнул это, швырнул этот вопрос Тэхёну, не будучи в силах остановить себя. Да, он страстно хотел это знать! Он больше десяти лет каждый день задавал себе этот вопрос — и не находил ответа! Вернее, их было слишком много — возможных ответов, но ни один из них Юнги не хотел, не мог принять! — Почему, — снова, мучительно сжимаясь внутри, выговорил он, — почему он тогда был с тобой? Ведь я же оставил тебя одного, я же… я всё сделал… — Ты не закрыл дверь, — едва слышно отозвался Тэхён. Он скользил глазами по столу, его пальцы нервно перебирали края салфетки, ложку, край столешницы, он словно не мог решить, за что схватиться. — Меня накрыло, как только ты её прикрыл, я не смог доползти. Вернее, я пополз в спальню. А он… Ему сказали, что у меня течка началась — он пришёл. И вошёл. И взял. — Он… Он изна… — Нет, нет. — Тэхён поднял на него, привставшего уже было в накрывающем его бешенстве, глаза и криво усмехнулся. — Нет. Я сам его попросил. Как просил и тебя. Только тебя я просил, ещё понимая, что делаю. А его — не я просил. А сука, которая уже выла у меня внутри. Она позвала его зверя — и он сделал меня… таким, какой я есть. — Ты… Ты… — Юнги не мог выговорить. Но Тэхён понял его. — Я не могу… — Он вдруг запнулся и как-то странно скосил глазами в сторону. — Да, не могу иметь детей… От него точно. Мы пробовали столько всего, что это превратилось в мой личный кошмар. Он как спятил на этой почве. Тэхён рвано выдохнул и повёл шеей, убирая со лба влажные от мгновенного пота волосы. Юнги сверлил его взглядом, пытаясь понять, что только что услышал. Что это значило — от него? И что значит — столько всего пытались? Известно было, что узел в первую течку опасен своей непредсказуемостью. То, что омега понесёт, было почти девяностопроцентной вероятностью. То, что лишится ребёнка, — пятидесятипроцентной. А дальше… Как дальше омега будет расплачиваться за неумение выбранного для течки альфы вовремя вынимать, это одному господу богу было известно. — Поэтому я и не потребовал у тебя презерватива сегодня, Юнги. Юнги остолбенел. Бля… О презервативе он и не подумал! Вообще-то омеги в основном сами пили противозачаточные, да и не в течку и без узла забеременеть было практически невозможно. Почему тогда Тэхён упомянул об этом? Юнги нахмурился и невольно принюхался. Кажется, вишня на самом деле была остра и свежа, почти не тронута сонной хмарью, как это было обычно после секса. — Тэхён, у тебя что… — Знаешь, мне пора. — Тэхён вдруг решительно поднялся и легко улыбнулся чуть дрогнувшими губами, а потом чуть склонил голос. — Спасибо тебе за всё, за чай и за постель… — Это вышло очень фальшиво, хотя должно было, видимо, быть небрежным и насмешливым. — Если что не так было… — Сядь. — Юнги поднял на него глаза и прищурился. — Сядь на место, Ким Тэхён. Но Тэхён, кажется, уже вполне пришёл в себя и лишь выгнул бровь, изображая высокомерное удивление. — Что? Что это значит? — Вот, что ты имел в виду, когда говорил, что это, возможно, я виноват в том, что твой брак развалился? — тихо спросил Юнги, поднимаясь. — Ты… Ты ведь ненавидеть меня должен, Тэ, тогда почему?.. — Он сбился и, рвано выдохнув, закончил едва слышно: — Почему ты здесь, омега? — Я уже объяснял, — упрямо хмурясь, ответил Тэхён. Может, чуть громче и более нервно, чем следовало бы. Он не сводил настороженного взгляда с Юнги, с его трепещущего носа, а тот всё яснее и яснее чувствовал, как кисловатый свежий вишнёвый сменялся на сочный и сладкий — вкус самой невероятной вишни, что когда-либо пробовал Юнги. Тэхён нервничал, Тэхён, кажется, боялся, но и… не только! Тэхён был возбуждён. Тэхён был… — У тебя предтечка, верно? Ресницы Тэхёна дрогнули, губы сжались, он поправил взмокшую прядь у виска — и Юнги увидел, как дрожат его пальцы. — Мне пора, Мин Юнги, — тихо сказал он, поднял на тут же сузившего глаза альфу глаза и добавил совсем шёпотом: — Отпусти меня. Он развернулся, но Юнги был быстрее: в пару шагов он оказался у двери и перегородил её для тут же отступившего и зло нахмурившегося омеги. — Ты ведь закрыл свой гештальт, Ким Тэхён? — негромко спросил Юнги, ловя жадным взором трепет и томительный страх, которые отразились на лице омеги. — Так теперь моя очередь. — Разве мы не оба это сделали? — Тэхён помедлил, прежде чем ответить и умолк прикусывая губу. — Нет… — медленно выговорил Юнги, выпрямляя плечи и разминая шею, словно готовился к бою. — Я отпустил тебя тогда, помнишь? — Глаза Тэхёна вспыхнули, а губы сжались, но Юнги не дал ему и слова сказать: — Думаешь, я не понимаю, каким идиотом был? Дня не прошло за эти годы, чтобы я не материл себя последними словами за то, что тогда не остался с тобой. — Что было — того не вернуть, — едва слышно отозвался Тэхён. — Мне пора. У меня самолёт в семь, мне… — Ты никуда не улетишь сегодня, Тэхён, — мягко, почти задушевно ответил Юнги. — Никакими таблетками не закинешься, травя себя и обостряя своё состояние. Я не оставлю тебя, слышишь? Тэхён скривился в язвительной усмешке: — Ты опоздал. Я больше не нуждаюсь в тебе. И таблетки у меня самые лучшие, без побочек. — Зачем ты здесь, Тэхён? — пристально глядя в бездонные глаза омеги, спросил Юнги. — Скажи мне, почему ты согласился… Нет… — Он тряхнул головой. — Почему ты захотел стать моим? И хватит мне врать, ладно? Ты хотел, чтобы я… чтобы мы попробовали… Взгляд Тэхёна метнулся в сторону, а щёки его густо стали заливаться алым светом, ноздри же гневно затрепетали, и он сквозь зубы выговорил: — Не понимаю, о чём ты. Мы много разговариваем. Поэтому я ненавижу оставаться с теми, кого использую для банального удовлетворения… Юнги шагнул вперёд и ухватил его, притягивая в свои объятия. Тэхён рванулся — раз, другой, третий, упёрся руками в плечи и несколько раз изо всех сил ударил по ним. — Отпусти! Ты опоздал, опоздал на одиннадцать лет! — Глаза его прожигали дыру в изнывающей от тоски и томления душе Юнги, но тот всё равно не отпустил рвущегося из его рук омегу. — Отпусти! Я звал тебя, я унижался! Я тогда к тебе шёл — хотел предложить течку! Готов был — раз ты такой тормоз — сам готов был предложить себя! Ты так смотрел, ты ел меня глазами и молчал, надувался тупым индюком — и молчал, ты молчал тогда, зачем же заговорил сейчас! И Тэхён снова рванулся, стискивая плечи Юнги до боли, но тот не отпустил. Пошатываясь, в каком-то смертельно-прекрасном жару слушал он эти обвинения — и понимал лишь одно: он умрёт, но не отпустит этого человека из своих рук. Больше не отпустит. — Я звал тебя! Вслед кричал! А ты ушёл! Не обернувшись, даже дверь не смог закрыть за собой, сука! Сука, сука, сука ты, Мин Юнги, отпусти меня, отпусти! Тэхён не кричал, скорее выплёвывал свои жестокие слова, которые наотмашь били Юнги прямо по сердцу, щеки омеги пламенели, а глаза блестели яростью, но он не плакал — каждым словом своим он мстил Юнги за его тупость, за его слабость и трусость — за собственную разрушенную жизнь, за то, что прошло столько времени… за то, что уже поздно… — А когда Гёк… когда он меня… Я имя твоё стонал, слышишь? Я таким идиотом был, что влюбился в тебя, таким идиотом! Он за это меня и… Сам потом испугался, на коленях стоял, но было поздно, поздно! Поздно! И Тэхён, отпрянув и коротко размахнувшись, влепил Юнги жёсткую и болезненную пощёчину, от которой у альфы звон пошёл в голове, свело челюсть, но он лишь коротко промычал и изо всех сил прижал судорожно дышащего омегу к себе. — Ненавижу! Ненавижу тебя! Нена… ненави… жу… — Тэ, Тэ, мой Тэ… Прости меня, прости… прости… — зашептал Юнги, чувствуя, как сухое рыдание начало сотрясать тело омеги. — Я знаю, что не сможешь, но… прости! Я не отпущу тебя, нет, нет, не отпущу, потому что не смогу больше без тебя, потому что… потому что… — Тэхён в его руках затих, сжался, прислушиваясь, и Юнги, закрыв глаза, выдохнул: — …я люблю тебя, Тэ… Давно и безнадёжно люблю… Ни на кого не смог посмотреть хотя бы вполовину так же, как на тебя смотрел. Тэ, Тэ, мой Тэ… Прости меня! — Отпусти меня. — Голос Тэхёна снова был хриплым, низким. — Всё в прошлом, Юнги. И любовь твоя — в прошлом. Эта ночь… Она напомнила о былом, но ничего нельзя решить за одну ночь. И изменить тоже. Поэтому… — Я влюбился в тебя за пять минут, Тэ, — в отчаянии выговорил Юнги, понимая, что бороться с внезапной усталой убеждённостью, которую услышал он в голосе Тэхёна, будет очень тяжело — тяжелее, чем с отчаянием и злостью. — Помнишь? Тогда, на первом курсе, ты отчитывал в столовой поганца, который подставил подножку изгою Чхве. Помнишь? Все говорили, что нельзя дружить с ним, он был официальным чумным, а ты — самым прекрасным из всех, кого я видел в жизни. И ты ударил по морде этого альфача и подошёл к Чхве. Помог ему подняться. Я влюбился не в лицо твоё, не в голос и даже не в запах, хотя он сводит меня с ума. Я влюбился в тебя, Тэ. И мне хватило пяти минут. — Тэхён молчал, его пальцы сжимали многострадальные плечи Юнги, но тот молился лишь о том, чтобы омега не оттолкнул его снова. — А ты говоришь — ночь… За ночь рушились монархии и сжигались города. Одна ночь… О чём ты? Я влюблён в тебя так давно, что не помню времени, когда был не влюблён. Тэ… Прошу… Тэ… Останься со мной! — Не могу, — едва слышно отозвался Тэхён. — У меня и правда… предтечка… Я не… Я хотел напоить тебя и… — Голос его стал рваться, дрожать, и Юнги обнял его крепче, потому что, кажется, ноги у него ослабели и он пошатнулся. — Мне сказали, что всё напрасно: с Хонгёком у меня не будет детей. Мой омега… Он не принимает его. Но если… Понимаешь? Думал — ты напьёшься, тебе всё равно будет… Хотел просить, чтобы меня… с уз… лом… — Он уткнулся носом в шею Юнги, а тот едва сдерживался, чтобы не зарычать — отчаянно, жарко — в предвкушении большого, непосильного счастья. — Не думай, мне от тебя ничего не нужно было, кроме… ну… Потом, уже здесь, понял: ты не пьян. Ты не станешь. Но я так хотел… Думал: ладно, не смог, тогда просто уйду, останусь приятным воспоминанием, а ты… — А я не отпущу тебя, Тэ, — прошептал в ответ Юнги. Он подхватил Тэхёна под бёдра и посадил на стол, встал между его ног и, обхватив затылок омеги, приник к его губам. Целовал страстно, задыхаясь от удовольствия. Тэхён был терпким, душистым, сочным… Он был пряным, как глинтвейн, и пьянящим, как вишнёвая настойка. Он пах одуряюще, он овладел сознанием, телом, сердцем и душой Юнги — он был в крови и в горле. Он был — и Юнги готов был на всё, чтобы он был всегда. — У нас может и не получиться, ты ведь понимаешь? И тогда… — Это ничего не изменит, Тэ, ты должен это знать. Я больше не откажусь, не оставлю, не буду ждать звонка и бродить под окнами. Я буду рядом. Я всегда буду рядом, Тэ. — Обещаешь? Ты ведь… обещаешь? — Клянусь, Тэ… Я клянусь тебе в этом, любимый...