Профессиональный риск

— Пацан, так ты из этих, «агнцев божьих»? И как такие молодые только умудряются в секту попасть. Больные ублюдки-родители… Чуя обернулся через плечо, всё ещё продолжая держать Ширасэ на расстоянии вытянутой руки. Тот, в перерывах между сплёвыванием крови на землю, так громко и грязно ругался, что проходящие мимо женщины в возмущении закрывали своим детям уши. И уводили скорее. Вдруг они, оборванцы, чем-то заразят этих розовощёких домашних телят. — Слышь, если ты у них старший — научи свою мелюзгу нормальному поведению. А иначе в следующий раз я эти ручонки так и оставлю тут лежать, — грузный усатый мужчина в пожелтевшей от пота и грязи рваной майке недвусмысленно кивнул на топор для рубки мяса. Он лежал в груде каких-то окровавленных внутренностей, немного поблёскивая на солнце потемневшим металлом. В кость войдёт, как в масло. — Эй, ты, образина жирная! Да я тебе твой язык затолкаю… Чуя смерил Ширасэ долгим пронзительным взглядом и тот сразу же умолк, шумно засопев. Что такого друг находил в его лице тогда он не знал, но межу ими сразу повисало напряжённое молчание. — Мы всё поняли, прошу прощения за поведение моего брата, — короткий поклон в знак примирения явно вызвал у торговца неоднозначные эмоции. Он цокнул языком и промямлил что-то вроде «Ну и вали тогда нахер». Ширасэ усмехнулся, оправив куртку и вальяжно засунув руки в карманы. Он прекрасно знал, что простыми извинениями дело никогда не ограничивалось. Если уж Чуя пришёл лично, то значит для этого был весомый повод. — К моему глубокому сожалению, вы подняли руку на одного из нас. А я этого не прощаю. Никогда. Яркая вспышка силы, ударная волна, прокатившаяся по рынку, падающие деревянные навесы. Чьи-то крики и удивлённые возгласы в клубах пыли и грязи. Мелкие соринки устремились в глаза, но так и не коснулись лица. Они замерли в паре миллиметров от него и опали на землю, столкнувшись с невидимой стеной. Ветер подхватил волосы и затрепал подол куртки, но их обладатель остался невозмутимо стоять на том же месте, будто каменная статуя. Воронка у его ног в этот раз вышла слишком большой, хотя Чуя и старался сдерживаться. Когда пыль осела, первым, что овцы увидели, стал свалившийся на землю торговец. Его штаны намокли в области промежности, а тело покрылось испариной. На сером от пыли и ужаса лицу застыла жуткая гримаса, а крупные слёзы прочертили две грязные дорожки на щеках. — Пошли, — мгновенно потерявший интерес к происходящему, Чуя толкнул в плечо потянувшегося за следующим куском мяса Ширасэ. Тот лишь шире улыбнулся, разглядывая недавнего обидчика. Мужчина медленно поднял глаза, на его осунувшихся скулах заиграли желваки. Вокруг тут же началась суета. Люди из соседних палаток принялись собирать свой рассыпавшийся товар, кто-то поспешил помочь встать пострадавшему мужчине, а остальные собрались кругом и теперь таращились на них, как на диковинных зверей. Зверя. — Это же он, Король овец… — Такой щуплый. Мне говорили, он здоровенный… — Совсем ещё ребёнок. — Эту силу называют даром божьим? Чуя накрыл голову капюшоном куртки и, схватив Ширасэ за шкирку, под изумлённые вздохи ловко запрыгнул на крышу ближайшего дома. Затем следующего. И так до тех пор, пока рынок не скрылся из виду. — Эй-эй, не тащи меня так! — его «ноша» забрыкалась в момент очередного прыжка, и он невольно разжал пальцы. Друг скатился вниз и рухнул в груду зловонных мусорных мешков. Чуя остановился рядом, чтобы проверить, не свернул ли Ширасэ себе шею. Но то, несмотря на болезненное падение, выглядел крайне довольным. — Видел, как он штаны обмочил? Вот трусливый кусок дерьма, — он рассмеялся, подскакивая на ноги и одним движением откидывая с рукава почерневшую банановую кожуру. Ухмылка на его лице была поразительно самодовольной — будто вокруг не свалка, а Колизей. И он победил в очередном гладиаторском сражении. Ширасэ с его растрёпанными седыми волосами и сколотым передним зубом точно не выглядел как мускулистые мужчины на страницах книги по истории Древнего Рима. Чуя был в этом уверен, ведь часами рассматривал потускневшие от сырости иллюстрации сражений с гигантскими львами и страшными чудищами. Он устало вздохнул, по привычке скрещивая на груди руки и прожигая взглядом стоящий неподалёку мусорный бак. — Вот скажи, ты совсем идиот? — когда его голос прозвучал неожиданно спокойно, он поразился собственной выдержке. Не так давно в похожей ситуации он бы молча выбил из Ширасэ дурь и оставил заливаться кровавыми соплями. Видимо, взросление и правда оказывало на его характер определённое влияние. — Не, ну а что? Мы предупреждали эту красномордую шваль, что рынок — наша территория! Так какого хера они опять там стоят? Овцы вот уже год жили спокойно. Они заняли старый склад, привели его в порядок, обставили всем необходимым. Прошлым летом даже смогли начать обучать самых младших чтению и письму. Этим занялись прибившиеся к стае близнецы из богатой столичной семейки. До сих пор оставалось загадкой, для чего этим изнеженным подснежникам понадобилось общество нищих сирот. Но они вполне неплохо проводили занятия в импровизированном классе, так что вскоре уровень грамотности банды в разы вырос. Девочки постарше взяли на себя готовку и содержание их дома в чистоте. Поначалу еда на вкус получалась совершенно несъедобной, а от мойки полов старой тряпкой стоял жуткий запах. Но затею никто не бросил, поэтому вскоре в столовой стали появляться и мясо, и выпечка, и горячий наваристый чай и трав. Хлопочущие по дому девчонки много ворчали на особо неряшливых жителей дома, но потом счастливо улыбались, когда те искренне благодарили их за вкусный ужин и чистые простыни. Чуя предполагал, что это из-за того, что у женщин в определённом возрасте возникала какая-то тяга к «заботе о ком-то». Он прочёл это в книжке, которую кто-то из ребят стащил из местной больницы. Совсем тонкая и с картинками она оказалась не очень похожая на все те тяжёлые энциклопедии, к которым он привык. Именно благодаря ей многое встало на свои места — и Чуя стал чуть лучше понимать, почему с каждым годом всё больше ребят в овцах стали просить остаться в дальней комнате только вдвоём. Потом выходили раскрасневшиеся и взъерошенные, будто только что убегали от разъярённого сторожа. Ещё и одежду зачем-то задом-наперед надевали. Несмотря на искренний интерес к познанию природы человеческих отношений, в те годы любовные переживания волновали его слабо. Далёкий от понимания влияния гормональных изменений на отношения между мальчиками и девочками в банде, он продолжал упорно верить в их семейные узы. И своё судьбоносное предназначение, которое будет способно эти узы защитить и сохранить. С самого его появления, все знали, что Чуя отличается от других людей. Одним касанием он мог с лёгкостью поднимать в воздух то, на что не хватило бы мощи и у десяти ревущих машин. Неведомая сила позволяла ему невесомо парить в воздухе и обрушиваться вниз с тяжестью многоэтажного дома. Мальчишка с лицом ангела и неведомой божественной силой манил всех. Им восхищались, под его защитой хотели жить, банда росла, а молва о ней расползалась далеко за пределы жалкого и маленького захолустья Сурибачи. Ещё пару лет назад Чуе приходилось по несколько раз за неделю являться на разборки, но сейчас всё стихло. Местные старались держаться от банды подальше, полицию здесь никто никогда не видел, а соседние шайки не рисковали сунуться в логово Короля овец. Сытая и умиротворённая жизнь расслабляла и развязывала руки всем. Особенно брошенным всеми и обиженным жизнью детям. Домой в тот день они с Ширасэ возвращались улочками. Заглядывали в знакомые окна, встречали ребят из банды, проверяли обстановку в городе. Привычная ежедневная рутина, позволяющая всегда оставаться в курсе всех событий, но не привлекать лишнего внимания. — Что там с оставшимися подарками? Все нашли? Никто больше не прятал? — Чуя окинул взглядом худое осунувшееся лицо одного из бывших членов Овец. Поговорить с ними его вывела сестра, которая во время разговора постоянно окидывала улицу нервным затравленным взглядом. Она знала правила, поэтому по первому же зову выскочила босиком на холодный порог. — Ничего не было больше. Такеши молчит, те ребята с ним больше не связывались. Он завязал, — еле слышно проговорила девчонка, на последних словах и вовсе переходя на шёпот. Сейчас только она могла защитить своего единственного родного человека от гнева Короля, поэтому любое слово следовало произносить крайне осторожно. — Хорошо. Присматривай за ним. Если будут проблемы — вызывай Каору с парнями. Они разберутся, — Чуя коротко кивнул Ширасэ, и они двинулись в сторону следующей улицы. Каждый раз посещение этого дома ощущалось, словно нырок в вязкую лужу зловонных нечистот. И каждый раз Чуя заставлял себя проделывать это вновь и вновь. Это было его наказание. *** Такеши изгнали в прошлом году. За пару месяцев до этого несколько ребят из числа Овец плотно подсели на какой-то новый наркотик. Дешёвый, доступный, не требующий инъекций, не расслабляющий до состояния безмозглого овоща. Употребившие просто становились веселее и бодрее обычного, могли тусоваться всю ночь напролёт, а утром с лёгкостью выходить на обход. Поначалу происходящее казалось им забавным развлечением, пока не случилась катастрофа. Вопль, который в тот день разнёсся по складу, Чуя уже никогда не сможет выкинуть из памяти. Он отпечатался на подкорке сознания и даже спустя десять лет продолжит настигать его в самых тёмных кошмарах. Это был нечеловеческий дикий рёв, сопровождаемый истошными рыданиями и надрывными криками ужаса. В то роковое утро до сектора Б Чуя бежал через всю территорию в одних пижамных штанах. Это был зона девочек. Парням туда вход был категорически запрещён — и в первые месяцы он самолично вышвыривал особо рьяно сопротивляющихся. С недавних пор в секторе Б под присмотром старших девочек жили самые младшие члены банды - те, кого они забрали из детского дома, когда-то находившегося рядом с въездом в Сурибачи. В тот день вся сакральная чистота самой спокойной и невинной зоны их дома, с таким упорством взращиваемая Чуей и его приближёнными, была уничтожена. Залита кровью, слезами и грязью. Разорвана в клочья животными инстинктами обезумевших от вседозволенности резко повзрослевших детей. Тех, кто спал с ним в одних кроватях, разделял одну еду, проживал одну жизнь. Кико Инумаки через пару дней должно было исполниться пятнадцать. Высокая, худая и длинноволосая она привлекала к себе много непрошеного внимания - старшие ребята постоянно устраивали потасовки за возможность попасть с ней в пару на обходе. Но несмотря на все их усилия, Кико всегда оставалась одна. Загадочно улыбчивая и молчаливая, она часто уходила ухаживать за растениями в теплицы на заднем дворе и подолгу могла засиживаться с книгой в общей гостиной. Девочкам она казалась странной, а малыши не осмеливались обратиться к ней с вопросами. Кико была единственной, кто не боялся гнева Чуи. Она всегда первой шла к нему с подносом еды после особо крупной взбучки во время вечерней поверки. Если видела, что он опять плохо спал, то в обед оставляла на столе старый металлический чайник с отваром из мяты и чабреца. Пару раз они оставались вдвоём на ночное дежурство и делились подслушанными в городе историями. Как-то раз Кико, краснея, повязала ему на руке маленький голой браслет и призналась, что хотела бы остаться рядом с ним навсегда. Не осознавший тогда значение её слов Чуя браслет никогда не снимал, а затем и сам поймал себя на мысли о том, что хотел бы и дальше вот так вечерами пить чай, заваренный Кико. Но последнюю кружку она так и не успела вчера ему отнести. Остывшая жидкость чёрным зеркалом отражала его застывшее лицо. Чуя всматривался в его очертания бесконечно долгие и мучительные минуты, пока не заставил себя вновь повернуться к одной из кроватей. Сжав зубы, он рассматривал закатившиеся глаза, длинный рот с выпавшим из него распухшим языком, чёрные волосы, разметавшиеся по ещё вчера улыбающемуся лицу. Не силясь опустить взгляд ниже. К безобразно распоротому животу, к окровавленным простыням между разведённых в стороны ног, к брошенному на пол белью с маленькм розовым бантиком и бело-жёлтым пятнам на исцарапанных ногтями стенах. Он стоял и шумно дышал, оглушённый и совершенно потерявший разум от увиденного. Сбитый с толку инородностью, неправильностью происходящего. Хаотичность мыслей, сменяющих сознании друг друга, сводила с ума, отдавалась невыносимой болью в висках и затылке, расплывалась пятнами перед глазами. Чуе казалось, что он тонет. Воздуха в залитой светом комнате просто не осталось. — Чуя! Чуя! Кто, блять, мог это сделать? — Пожалуйста, накройте её, тут же дети! — Найду и выпотрошу мразь! — Почему именно Кико? За что? — Ты должен его найти! Ты должен что-то сделать! — Хватит стоять, как херова статуя! Это всё твоя вина! Ты не защитил её! Ты не защитишь никого из нас! Резкий удар в лицо, от которого он впервые в жизни не смог закрыться. Гул в ушах и гнилостный привкус во рту. Голая спина прочесала дощатый пол, и в коже наверняка застряли несколько острых щепок, но он этого не чувствовал. Он вообще сомневался, что всё ещё оставался жив в тот момент. — Вставай и говори! Давай же! Говори, твою мать! Чуя так и не осознал, кто это был. Он вообще слабо помнил подробности того дня. Ноги не слушались, поэтому встать получилось лишь со второго раза. Рвано вдохнув вновь появившийся воздух, он выпрямился и осмотрел собравшуюся вокруг тела Кико толпу. Рыдающие, напуганные, озверевшие от злости и ужаса. Вот они — его семья. Его стая. А он вожак, от которого сейчас все они ждали ответов. Но их не было. Чуя оказался напуган и раздавлен ничуть не меньше — его колени также тряслись, а желудок сворачивался в узел от тошнотворного запаха. Он из последних сил сдерживался, чтобы не сбежать прочь, подальше от всего этого кошмара. Но у Чуи была сила. У Чуи была власть. Значит только он мог наказать виновных. Он был обязан это сделать. — Ширасэ, иди за врачом в ту клинику у рынка. Притащи его сюда, скажи, мы заплатим. Пусть держит рот на замке. Собственный голос прозвучал словно откуда-то издалека — таким чужим и низким он показался. Каждое слово давалось с невыносимым трудом, и Чуя не был уверен, что сможет много их из себя выдавить. — Остальным немедленно разойтись по своим комнатам. Как и ожидалось, никто не последовал его указаниям. Кажется, они их даже не услышали. Продолжали толкать друг друга, обсуждать произошедшее, плакать и поторапливать испуганных девочек, старающихся разномастными цветными одеялами прикрыть изуродованное тело Кико. — Я сказал — разойтись живо! Иначе вы все провалите отсюда к чёртовой матери! — крик на грани. Выталкивающий наружу предательские слёзы, которые нельзя было показать. Дать слабину сейчас значит предать их всех. Предать Кико. Вмиг затихшие овцы поплелись в свои сектора, забрав с собой недоумевающих младших. Детишки крутили головами и с недоумением на маленьких лицах смотрели на своего предводителя. Чуя никогда не повышал голос в их присутствии. Он никогда не позволял им видеть себя напуганным. Каору, самый старший из всех, стоял за его спиной. Как всегда сдержанный и холодный, он оставался подле своего короля и ждал указаний. Поговаривали, что он собственноручно зарезал отца, застав того сверху на младшей сестре. Парень, которого сложно чем-то напугать или удивить. Тот, на кого можно положиться в самой сомнительной ситуации, вроде этой. — Собирай ребят. И начинайте допрашивать всех, кто видел или слышал хоть что-то у сектора Б. Не давите, у всех шок. К вечеру буду ждать первую информацию. Мы с Ширасэ займёмся похоронами. После обеда собери всех, кроме младших, в гостиной. Я сообщу детали. До ушей донёсся шорох одежды, послуживший согласием со сказанным, но вопреки ожиданиям Чуи Каору ни на шаг не сдвинулся с места. Он застыл в выжидающей позе со скрещёнными на груди руками, словно молчаливое каменное изваяние. — Это не твоя вина, - пробасил он коротко, но, зная Каору, он вложил в них всю поддержку, которую только смог найти в себе. Тяжёлая горячая ладонь опустилась на плечо, и Чуя почувствовал, будто вся тьма мира застыла комом у него в груди. Скрытая белыми заштопанными простынями, молчаливая и спокойная, Кико замерла перед его глазами. Между пальцев босых ног скатилась прозрачная капля. Затем ещё одна. И ещё. Болезненная галлюцинация всё продолжала улыбаться и держать в руках сбор сушеных трав. От неё пахло мятой. И кровью. Спустя пару мгновений её кожа покрылась уродливыми порезами и трупными пятнами, а светлое лицо искривила гримаса боли. Одна с опасным зверем. Без малейшего шанса на спасение. — Я знаю. Но никогда не смогу это принять. *** Такеши был первым, кого смогли разговорить. Он признался, что наркотик они брали у какого-то богатенького отпрыска из Йокогамы. Тот приезжал каждую субботу на дорогом тонированном авто, оставлял упакованные в яркую бумагу коробки в заброшенной аптеке на окраине, а оплату получал наличными через посыльных. Никто не знал его имени, общались они всегда на расстоянии и в присутствии охранников и условились нигде об этом не трепаться. Первые дозы были бесплатными, потом цена начала расти. Кто-то из подсевших в поисках лёгких денег начал запугивать местных именем Чуи, кто-то предлагал интимные услуги, а кто-то умудрился вынести со склада несколько продуктовых наборов и продать бывшим военным из ОБГ. Обо всех этих случаях Чуя слышал впервые. Как потом нервно объяснялся перед ним Ширасэ, они не хотели тревожить его по мелочам. Думали, что смогут разобраться сами. На деле же просто брали свой процент за молчание. И ждали, когда очередное помешательство пройдёт. — Я… я почти ничего не помню, — заикался Такеши, пока Каору держал его связанным на полу в комнате для допросов. Для разъяснительных бесед они специально выбрали морозильную камеру — хорошая шумоизоляция и крюки для мяса, на которые было удобно подвешивать самых неразговорчивых. Один лишь взгляд на потемневший от замытой крови пол был способен произвести нужный эффект даже на видавшего всякое военного. — Не вспомнишь — я сломаю тебе ногу. Не вспомнишь вновь — сломаю вторую. И так до тех пор, пока твоя память не прояснится, — сидящий в потёртом старом кресле Чуя предстал перед пленником в большом для его юношеской фигуры чёрном костюме. Они похоронили Кико всего пару часов назад, и пока он не мог заставить себя завершить этот траур по ней. Такеши трясся всем телом, по его лицу струился пот. Ломка вкупе с ужасом творила с подсевшими на странный наркотик жуткие вещи — они ломали себе конечности в чудовищных конвульсиях, сдирали ногти и счёсывали лицо до костей о землю. Лёгкая дурь на поверку оказалась разбавленной смесью каких-то дешёвых синтетических галлюциногенов, при долгом употреблении способных заставить выблёвывать с едой куски собственного кишечника. Когда от разборок Овец в трущобах поднялся шум, дилер залёг на дно и в Субачи больше не появлялся. — Это всё он. Он указал на неё пальцем. Она отказалась с ним говорить. И он приказал нам снять видео. Где мы её… Ну… — Выебете, как портовую шлюху, да? Говори прямо, выродок. Чего ж ты сейчас не такой смелый, а?! Здание опасно завибрировало и на головы мальчишек посыпалась мелкая крошка старой штукатурки. Металлические шкафы с протяжным звуком изогнулись, а крюки столкнулись друг с другом. Держать себя под контролем было сродни пытке, изнутри всё разрывалось на части. Чуе до безумия хотелось просто отпустить зверя, лишить его человеческой оболочки — и позволить всему исчезнуть. Но сделать это сейчас означало подвергнуть опасности всех Овец, поэтому он держался из последних сил. — Да. Да. Это он и сказал, — визгливо согласился Такеши, от испуга прокусивший язык. Из его носа текла кровь и заливала рот, поэтому слова стали похожи на бессвязное бульканье. — И? — Мы поймали её у рынка. И… всё сделали. Но она начала кричать, что всё тебе расскажет. И у Наги сорвало крышу. Он… он долго говорил об этом. Мы пытались помешать, отговаривали. Но он пошёл к ней ночью. И… и не смог добить. И мы… Ну, чтобы она не мучалась… Его мутные глаза на миг просветлели осознанием содеянного, а слёзы хлынули из глаз с новой силой. Такеши согнулся пополам в сухом кашле, подстёгиваемый подступившим рвотным позывом. Но никто из сдержавших не ослабил хватки, не взглянул с жалостью. В некогда близком друге они видели сейчас лишь кусок гнилого мяса, которое каким-то чудом умудрялось разговаривать. — Ясно. Разговор окончен. Выведите его к остальным. Чуя отвернулся от бывшего соратника и принялся в каком-то бездумном порыве натягивать перчатки на заледеневшие руки. Пальцы не слушались, а плотная ткань царапала потрескавшуюся кожу. Всё казалось долгим и вязким кошмаром, от которого не удавалось проснуться. — Нет! Нет! Не надо! Я не знал! Я пытался его остановить! Чуя, поверь мне! Я не хотел! Мне очень жаль! Умоляю! Умоляю! Крик Такеши отражался от стен всё время, пока его тащили к остальной группе приговорённых. Чуя со вздохом встал с продавленного за годы кресла и неспешно двинулся следом, отставая от мрачной делегации на пару шагов. Дорога в сотню метров длилась для него будто целую вечность. Осужденных поставили на колени в центре старого амбара и связали глаза. Рыдающие и кричащие не своими голосами, они молили о пощаде, осыпали всех проклятиями и убеждали, что их подставили. Извивающиеся, подобно змеям, руки связали ладонями друг к другу, будто в молитве, и приковали цепями к ржавым кольцам на полу, оставшимся от когда-то содержавшихся тут коров. — Тишина! Совет тринадцати принял решение. Глава огласит приговор, — Каору сделал пару шагов назад от импровизированной сцены, трибуной которой служил невысокий круглый стол на высокой ржавой ножке, единственная вещь, доставшаяся им от прежних хозяев. Чуя вышел из тени, держа в руках лист с тринадцатью кровавыми отпечатками - подтверждение их единогласного решения. Он обвёл долгим взглядом присутствующих и громко заговорил: — Как вы знаете, мы, Овцы, ради выживания создали свод заветов. Самым главным из них всегда был первый, и звучал он так «Коли поднимет один из агнцев руку на собрата своего, то будет подвергнут он жестокому наказанию. Кровь к крови, кости к костям, прах к праху. Ведь мы все равны, как равны друг перед другом братья и сёстры». Держащие в руках свечи, все пришедшие скрывали свои лица за накидками с капюшоном. Негласное правило казни, нарушить которое не смели даже родные приговорённых. Кому-то ритуальной одеждой послужила куртка, кто-то просто повязал стянутое с кровати покрывало вокруг шеи. Все, как один, стояли ровно и молча, вслушиваясь в каждое слово, прерываемое лишь завыванием ветра и редкими всхлипами осужденных. Гробовая тишина наступила в тот же миг, как зазвучали слова первого завета. Каждый из Овец знал о непреложности свода правил, каждый расписался кровью за них и не смел предать собственное согласие. — Кико Мицухара была жестоко изнасилована и убита три дня назад нашими с вами братьями. Они поддались искушению от постороннего, пошли с ним на сделку, ценой которой стала жизнь нашей сестры Кико. И этому никогда не будет оправдания. На мгновение повисла пауза, а затем Чуя принялся зачитывать текст решения о казни, хотя с каждым словом приближаясь к оглашению приговора челюсть сводило от нервного спазма. Он обязан быть сильным сейчас. Обязан подарить им справедливость. Наказать предателей. — Наказанием для виновников будет публичное сожжение. Каждый из нас вложит свой огонь в память о Кико. Никто не покинет место казни, пока тела предателей не превратятся в угли, которые мы похороним в скрытом от всех месте. Таково наше решение. Маленькие огни начали появляться спустя пару секунд всеобщего молчания. Ребята аккуратно передавали друг другу спички и зажигалки, делились пламенем уже горящих свечей и даже робко улыбались подоспевшим с новыми коробками, доверху заполненными восковым декором из ближайшей пекарни. Свечи были разными: от ярких цифр и букв до сверкающих от блёсток, изогнутых и тонких палочек. Кто-то принёс несколько из церкви — их неприглядный коричневый цвет терялся в тёмных одеждах. Со временем шорох стих, сменившись сдерживаемыми рыданиями и шумом шмыгающих носов. Этот день останется с каждым из них навсегда. Куда бы не увела потом жизнь, кровь отмщения останется на их руках, и они будут связаны ею навеки. — Пусть это адское пламя очистит ваши души здесь, открыв врата для искупления грехов в загробном мире. Вы - заблудшие агнцы, которые не нашли здесь своего места. Приступить к исполнению приказа,- голос Каору прорвал вязкую пелену сомнения, подталкивая первых решившихся сделать свой шаг. В тот день горящий факел из извивающихся тел выжег клеймо где-то глубоко внутри сознания Чуи. Он сохранил их в себе, оставил навеки в собственной галерее бесконечных потерь. Каждый год, возвращаясь в Сурибачи, приходил к маленькой неприметной табличке у старого дуба и подолгу стоял там, съедаемый собственными противоречивыми мыслями. Неужели такая судьба ему была уготована свыше? Быть палачом. Судьёй за трибуной. Хоронить тех, кто дорог, а после них тех, кто отнял их жизни? Эта сила — божий дар или оружие возмездия? Чем зверь в нём отличался от зверя в других? Чуя задавался этими вопросами и в тот роковой день, без тени жалости наблюдая, как вытаскивают из огня потерявшего сознание Такеши. Ему сохранили жизнь в качестве платы за чистосердечное признание и как знак внимание к просьбе его старшей сестры. Но жив ещё никогда не означало цел и здоров. Вопросы роились в голове и спустя многие годы, проведённые в мафии. Бок о бок с теми, кого бы раньше он и представить в своём окружении не мог. Такие же, как он сам. Со сводом жёстких правил в голове. Обладающие непрошеной силой и несущие за неё непосильную ответственность. Все они стали ему понятны. Все, кроме чёртовой Аяко Соно. Единственный кусок пазла, никак не желающий найти своё место. Вечером в его доме, когда она умирала и протягивала к нему свои руки, он каждой клеткой чувствовал, как тщательно выстраиваемые границы падают и ломают все его опоры изнутри. Умирающая девчонка одними губами шептала слова утешения, перебирала тонкими пальцами слипшиеся на его взмокшем лбу пряди, оставалась рядом. Зачем? Если он палач, то жертва должна ненавидеть и проклинать его, а не пытаться спасти. Если у неё есть сила, то она должна ею воспользоваться для спасения себя. Не признаваться в чувствах. Не вызывать все эти чужеродные эмоции. Не прикармливать своей кровью обезумевшего от одиночества зверя. Бежать прочь. Спасаться. Выживать. Или остановиться - и быть поглощённой заживо. Всецело. Но она не делала ни того, ни другого. Замерла где-то не периферии из чувств и мыслей, тревожила и не давала спать. Чёртова головоломка. Чёртова Аяко Соно. *** — Эй, чуваки, у меня вопрос! Вот когда вы взялись за дела ваших родоков? Знаю, что наш красавчик Такэо начал довольно рано. Наверное, поэтому он первым из нас и стал боссом, — улыбающийся от затронутой им интересной темы Коджи протянул Саюми наполненный бокал, очерчивая взглядом её обнаженные бёдра. Камакура в ответ закатила глаза и демонстративно перекинула ногу на ногу, с каким-то издевательским удовольствием наслаждаясь произведённым эффектом. Коджи готов был заскулить собакой и упасть к её ногам прямо сейчас, наплевав на всех окружающих. В таком платье она могла свести с ума любого мужчину в зале, но находилась в плохом расположении духа от пропажи лишь одного единственного. Накахара вновь растворился в толпе, как только та потасканная девица из мафии оказалась в поле его зрения. И чего только они с Арисимой носятся с этой прокажённой, как с причудливой зверушкой? В ответ на лесть друга Такэо изобразил своё то-самое-невинное ангельское выражение лица, мягко касаясь рукой золотых завитков волос на затылке. Похожий на принца из викторианских романов, он мог очаровать своей улыбкой даже самых неприступных столпов мира криминала. Красота поистине могли стать оружием в руках того, кто умел её применить. — Да ну тебя, бро. Ставишь меня в тупик своими вопросами… Смущённый неожиданным амплуа скромного мальчика Тайки громко рассмеялся и похлопал Арисиму по крепкому плечу. Такэо одарил его лучезарной улыбкой и потянулся за переливающимся в свете софитов бокалом. — Просто в школе баловался немного. Отец отказался от партии какой-то совсем дикой китайской херни, а я решил попробовать её толкнуть. — Ого! Вот он — истинный наследник клана! Сидя за партой уже знал своё дело! Комната взорвалась аплодисментами и восторженными возгласами. Каждый из присутствующих смотрел на Такэо, словно на сошедшее с неба божество. Идеал преступного мира. Король. Даже обычно сдержанная при посторонних Саюми не удержалась и коснулась его пальцев в одобрительном жесте. Она так им гордилась. Своим идеальным Такэо. Самой желанной драгоценностью из всех, что она получала в своей жизни. — А ведь вы правы! И дело даже шло — какие-то малолетки прям плотно подсели. Совсем оборванцы, конечно, но деньги какие-то водились. А потом всё затихло. Ну я и перепродал эту дрянь. Конечно, той мелочи не хватило бы даже на приличный обед, но зато сводил подружку в парк аттракционов. Хоть не жалко было, - рассмеялся он, будто невзначай сжав в ответ тонкую ладонь Саюми. Они не могли открыто демонстрировать свою связь, поэтому даже такой незаметный жест подвергал их немалому риску. Но разве он не мог позволить себе маленькую вольность в такой момент? Тем более, что Саюми она привела в настоящий восторг. — В этом весь наш Такэо! — Да вы на него посмотрите! Арисима вновь громко рассмеялся, подушкой прикрываясь от дружеских толчков. Ворот его рубашки немного съехал в сторону, открывая вид на тёмные засосы. Саюми перестаралась этим утром, но ему нравилось её рвение. Он всегда одобрял стремление других угодить ему. Ведь так и должно было быть. Его день. Его люди. Его правила. Он унизил Накахару с помощью одной ничтожной фигуры на доске. Той, что так вовремя вернулась в его руки. Идиотка Аяко Соно, её шайка недомерков, какие-то там глупые детские договорённости. Всё это просто пыль под ногами, которая не заслуживала никакого внимания с его стороны. Детишки сыграли свою роль, а значит и от пешки в лице сиротки Катаямы можно избавиться. Такой же ничтожный недоносок, как и все выходцы из трущоб Сурибачи. Пыль, не заслуживающая всех тех благ, что даёт имя Портовой мафии. Он покажет всем этим свиньям истинное лицо нового главы преступного мира Японии. Заберёт то, что причиталось ему с самого рождения - Саюми, картель, власть, территорию. Всё, что посчитает нужным забрать. Всё, что посчитает своим.