Другие 365 дней

      Распустив весь обслуживающий персонал, Ева задумчиво смотрела на свое отражение в зеркале: собранные в незамысловатый пучок волосы открывали изящную шею, а минималистичное без какого-либо декора белоснежное шелковое платье в пол с длинными узкими рукавами и вырезом, открывающим лишь ключицы, иронично кричало о невинности невесты.       Последние приготовления, бокал освежающего шардоне с альпийских склонов Трентинo-Альтo-Адидже и уже через пол часа она спустится с трапа шикарной трехэтажной яхты, подаренной Массимо, а алый Ferrari отвезет ее в Собор святой Катерины Александрийской. Где она перед алтарем, свидетелями и Богом скажет «да» Массимо Торичелли.       Неожиданно в зеркале появилось еще одно отражение и Ева невольно вздрогнула. — Ты ослушалась меня, девочка. — И что? , — она вскинула бровь, — Снова сломаешь мне ребра? В день свадьбы? — Я не настолько жесток, ты все же от плоти и крови моей,- мужчина поставил на столик рядом с зеркалом старинную, инкрустированную золотом и камнями шкатулку, и поднял крышку. На фиолетовой бархатной подушечке лежала невысокая тиара, украшенная бриллиантами и сапфирами. — Медичи любили рубины, но сапфиры больше подходят к цвету твоих глаз. Она принадлежала королеве Франции Марии Медичи.       У Евы округлились глаза. Он отдавал ей фамильную реликвию. Девушка обернулась и в упор посмотрела на Джулиано.       Этим широким жестом он что? Признавал в ней истинную наследницу, не смотря на свадьбу с Торичелли? Или же выдавал ей аванс на случай непредвиденной смерти супруга?       Он словно прочел ее мысли, — не стоит смотреть на меня так, девочка. Свое наказание за то, что ослушалась, ты получишь позже, но сегодня день твоей свадьбы, ты примешь подарок и наденешь его. Не скрою, что я рассчитывал вручить тиару будущей леди Фрост, но ведь жизнь так непредсказуема, я сам был женат трижды.       И все твои жены загадочным образом скончались от непродолжительной болезни. Значит все-таки аванс… — Спасибо, она прекрасна, — сейчас девушка решила играть по правилам Джулиано. Ева прекрасно понимала, что каждый камешек на этой тиаре будет стоить ей слишком дорого и заплатит она, несомненно, болью. Но ее приоритетом было уберечь Торичелли от деда.       Она твердыми руками взяла тиару и закрепила в волосах. Посмотрела в зеркало. Последний штрих, который превратил ее из элегантной невесты в прекрасную принцессу.       Мужчина уже развернулся чтобы уйти, но все же остановился и небрежно бросил через плечо: — я позволил тебе ЭТО лишь потому, что за последние несколько месяцев ты дала мне ценной информации больше чем, мои инсайдеры за год. Надеюсь ты осознаёшь, что станет с тобой, если Массимо узнает что ты его предала. Я настоятельно советую тебе вернуться в семью до этого момента. — Теперь моя семья Торичелли, и даже если он узнает, я не буду бежать. Так что, вероятно, эта семейная реликвия вернется в хранилище Медичи гораздо раньше чем ты думаешь. — Я даю тебе две недели на медовый месяц, дальше ты снова вернешься к своим обязанностям. И… я надеюсь, ты не беременна.       Девушка отрицательно кивнула. Она не сомневалась, что будь она беременна, Джулиано не позволил бы ребенку родиться.       Флорентиец вышел, а она еще раз посмотрела на свое отражение, залпом осушила бокал вина, подкрасила губы и направилась к машине.

***

      Эдвард, сидя в кресле перед массивным письменным столом 17-го века, держал в руке клочок дорогой бумаги цвета топленого молока с серебряным тиснением, приглашающий его обладателя на бракосочетание женщины, которую он любил.       Сейчас как никогда прежде он ненавидел суку жизнь за то, что отняла у него любовь дважды, подразнила словно ребенка яркой игрушкой и забрала ее навсегда.       Умом он все понимал, однако сердце было разбито, а самоконтроль слабел с каждым днем, приближавшим его к свадьбе… Конечно он не воспользовался приглашением, лишь отправил подарок, ведь сам он просто не вынес бы церемонии и испортил бы праздник.       Мужчина посмотрел на часы. Ему казалось, что земля уходит у него из-под ног сейчас, когда они стоят у алтаря и произносят брачные клятвы.       Слишком больно. Слишком по-живому.       Британец щелкнул зажигалкой и пламя сначала лизнуло уголок, а затем поглотило всю пригласительную открытку, оставляя после себя лишь пепел, такой же черный как и его тлеющее сердце.

***

      Белый Ferrari остановился неподалеку от Собора святой Катерины Александрийской в Таормине. Седовласый мужчина подошел к автомобилю и, открыв водительскую дверь, подал руку ослепительной девушке в белом.       Немногочисленные туристы с восхищением смотрели на сказочную принцессу, следовавшую под руку с мужчиной в сторону церкви.       Перед входом он закрепил в ее волосах фату из тончайшего кружева ручной работы, — в этом была твоя мать в день свадьбы. — Спасибо, Андреа, это очень много для меня значит, — прошептала Ева и одинокая слезинка скатилась по ее щеке.       Когда девушка под руку с Андреа переступила порог собора, заиграла камерная музыка, а ее взгляд уловил россыпь золотистых огоньков горящих повсюду свечей. Они шли между рядами храмовых скамеек, заполненных гостями, но она смотрела только вперед, на высокую темную фигуру мужчины, стоящего перед алтарем и чем ближе они подходили, тем сильнее сердце трепетало в ее груди. Когда Андреа вложил ее руку в ладонь Массимо и их взгляды встретились, ее сердце пропустило удар. Торичели еще никогда не смотрел на нее так…       Они повернулись к священнику и обряд начался, от волнения Ева не слышала почти ничего из того, что он говорил на латыни, пытаясь боковым зрением считать эмоции Массимо. — Согласна ли ты Лукреция Ева Дженовезе взять в мужья… — лишь услышав свое имя, она вернула внимание святому отцу и ответила утвердительно на самый главный вопрос. — Жених может поцеловать невесту, — снова услышала она где-то вдалеке, и Торичелли поцеловал ее нежно, почти целомудренно. — Ты восхитительна, любимая, — супруг страстно припал к ее губам, как только новобрачные сели в лимузин. — Эта тиара — подарок Медичи, — поспешила объяснить Ева, когда внимательный взгляд итальянца остановился чуть выше ее глаз. — Славная вещица. Следует быть осторожнее, милая, Джулиано топор войны еще не зарыл, — хмыкнул мужчина. — Давай не будем об этом сегодня, — промурлыкала Ева, притягивая его для очередного поцелуя.

***

      После полуночи они, уставшие, но счастливые вернулись на яхту. Перед трапом брюнет поднял ее на руки и понес в спальню.       Повернув к себе спиной, он раздевал жену неторопливо. Перебирая пальцами мелкие пуговки, дорожкой протянувшиеся вдоль линии позвоночника, он нежно проводил горячим языком по каждому миллиметру обнажающейся пылающей кожи.       Запах цитруса и перца в ее парфюме сводил его с ума, эта жгучая смесь идеально сочеталась с ароматом ее тела и будоражила в нем запретные темные желания. Но Торичелли сегодня был исключительно нежен.       Он смотрел на нее через отражение в зеркале голодным взглядом, от которого у Евы все моментально закипало внутри, но не прикасался руками, лишь горячий язык оставлял на теле девушки влажные мазки, которые от легкого бриза, дующего из распахнутого настежь панорамного окна, превращались в обжигающие метки.       Она жаждала его страстных прикосновений на грани, но получала лишь мучительно нежную ласку.       Освободившись, наконец, от платья, Ева отступила на шаг и повернулась, показывая ему себя и приглашая в постель горящими от вожделения глазами. Она опустилась на колени, чтобы снять с него обувь, но Торичелли поймал ее запястья и потянул вверх. — Я не хочу чтобы ты стояла на коленях передо мной сегодня, — он прижал ее ладони к своей груди.       Ева торопливо стала расстегивать пуговицы на его жилетке и рубашке. — Медленнее, синьора Торичелли, ты слишком нетерпеливая — он протягивал звуки, будто стараясь почувствовать на языке послевкусия произнесенного имени.       Однако, распаленная его неторопливыми ласками, девушка продолжила срывать с него одежду. — Какая строптивая, — усмехнулся итальянец, — сбрасывая туфли и выпутываясь из брюк с носками.       Жар желания до краев затопил их обоих и он, пробежавшись легкими касаниями по ее спине, наконец, подхватил жену под ягодицы и уронил на постель, нависнув сверху. Прохладный шелк холодил разгоряченную кожу, Ева довольно застонала. — Еще один такой стон и прелюдии точно не будет. — Я люблю когда ты мне так угрожаешь, — прошептала она ему прямо в ухо и болезненно прикусила мочку.       Ее тело затрепетало от обжигающей ласки, когда пальцы мужчины вторглись в сочащуюся желанием плоть, а его рот накрыл давно уже твердый сосок, втягивая, играя, покусывая. Ева выгнулась в спине и широко развела колени, прижимаясь бедром к его горячему телу, призывая не останавливаться. Он прикусил и оттянул сосок, отправляя болезненно сладкие спазмы в промежность, пальцы мужчины стали более настойчивыми и властными. — Хочу твой рот, — сквозь рваные вдохи простонала девушка и сразу же почувствовала как мужчина сполз ниже и губы обхватили пульсирующий клитор, язык вторгся внутрь, а пальцы, смазанные ее соками переметнулись к груди.       Он вылизывал ее с гортанным рыком, до боли стискивая сосок, а она жадно принимала щедрую ласку, пока волны оргазма не захлестнули ее тело, унося за грань реальности. — Я так люблю чувствовать твое удовольствие на своем языке, — промурлыкал Торичелли и перевернув ее на живот, подтянул к себе за бедра.       Он подарил ей удовольствие первой, потому что знал, сегодня он долго не продержится, слишком возбуждала мысль о том, что она теперь всецело принадлежит ему. — Возьми меня, — прошептала Ева куда-то в подушку.       И он вошел в нее, такую тугую, трепещущую, жаждущую удовольствия снова. Она попыталась приподняться, но мужчина, сразу же набрав быстрый темп, положил ладонь ей на спину, прижимая к постели. Она знала, как эта ее легкая непокорность заводит его и судорожно сжала мышцы, чтобы обхватить член еще плотнее. Массимо не выдержал и припал к ее спине своей вздымающейся грудью, изливаясь, а затем перевернул ее на спину, ловя ее расфокусированный взгляд. — Я люблю тебя больше жизни, Ева. Я клянусь быть верным тебе до самой смерти, но прошу и от тебя того же. Единственное, чего я никогда не смогу простить, так это предательства.       Его слова, произнесенные с отчаянным надрывом, обожгли своей искренностью. — И я… люблю тебя, Массимо.